Kitabı oku: «Вольные хлеба», sayfa 5

3. Ганна

Жизнь продолжалась. Я уже не бежала каждый вечер в театр или концерт, на какой-нибудь семинар или творческую встречу в ЦДЛ. Чаще я сидела в своей уютной комнате за ставшим таким привычным старым письменным столом. И в спокойном круге света от настольной лампы появлялся очередной кусок прозы? Скорее, текста.

И тут на меня свалилась настоящая профессиональная работа – перевод большой книги стихов. Свалилась? Да я сама её взвалила на свои плечи, собственными руками!

Осенью второго года моих Высших курсов в «Дружбе народов» поручили мне перевести подборку стихов Ганны Светличной.

Стихи мне понравились, очень. Я понесла их Николаю Николаевичу:

– Посмотрите, какие прекрасные стихи! Какая широта, разносторонность, искренность, глубина чувств!

 

«Вот посею я, мама, подсолнухи…»

Вот посею я, мама, подсолнухи,
Золотые, литые подсолнухи,
Чтобы ими и жарко, и солнечно
Золотистый июнь расцвёл!
 
 
Так люблю я цветенье подсолнухов,
Так люблю, когда у подсолнухов
Деловитые, неугомонные
Вьются целые сонмы пчёл!
 
 
Соберут они в свои глечики
Мёд, горчинкою грусти отмеченный,
Сладость дня и задумчивость вечера
Даст подсолнух созревший мой.
 
 
У кого-то на свадьбе, на празднике
Будет стол полон яствами разными,
Будет губ своеволие страстное,
В чарах мёд заиграет хмельной,
 
 
Мёд, тот самый, с моих подсолнухов,
Золотистых, как солнце, подсолнухов,
Ох, какой же он сладкий и солнечный!
Подивится честной народ!
 
 
Ах, подсолнух, пыльцой припорошенный,
Мёд, по капельке пчёлами ношеный,
Пусть же будет пьянящим и крепким он —
Это мёд от моих щедрот.
 

– И вы возьмётесь переводить эту книгу, – сказал он утвердительно.

– Да.

– Но вы понимаете – я, конечно, постараюсь, но книжка может не попасть в план, или попасть через год, два, а то и три!

– Какое это имеет значение!

Рукопись книги я получила быстро. В письме Ганна писала, что очень хотела бы включить в книгу биографическую поэму в тысячу с лишним строк. И я с головой ушла в эту работу. Переводы отсылала Ганне, исправляла замечания, и уже авторизованные относила Николаю Николаевичу. Он читал их внимательно, и глаза его, в старческих морщинках, лучились.

Самым главным, самым трудным был перевод поэмы.

Друзья говорили:

– Только ты можешь без договора тащить такую огромную работу!

А однажды Николай Николаевич встал из-за стола мне навстречу:

– Поздравляю! Книгу включили в план. В вашем переводе.

Я была на седьмом небе. Обнять его я постеснялась, но он понял и так, что я на седьмом небе от счастья.

Переводила каждую свободную минуту – в автобусе, в метро, на переменках. Сократила до самого минимума выход в город, и лампа моя светила до глубокой ночи.

С моей патологической, как говорила моя мама, общительностью, все Высшие курсы знали, что я перевожу для «Советского писателя» книгу стихов Ганы Светличной.

4. Машина

Начиналась зима, когда приехал брат воплощать свою мечту о машине.

Мама сняла ему по доверенности все деньги с моей книжки, сумма по тем временам была внушительная, больше четырёх тысяч рублей. Отдавала я их с лёгким сердцем, к деньгам всегда относилась спокойно. Потребности у меня были умеренны, и деньги, что я собирала на вольные хлеба, только последний год лежали на книжке.

Все вокруг знали, что я собираю деньги. Боюсь, даже знали, сколько мне удалось собрать. Одна приятельница меняла квартиру с доплатой, вернула, как и обещала, через год. Вторая покупала мебель, вернула, как и обещала, через два.

Моя сослуживица попросила взаймы, ей надо было поехать в Минск, к сестре на свадьбу. Деньги у меня в то время были в новеньком гарнитуре подруги.

– Знаешь, Таня, у меня сейчас нет денег. Вот тебе мои золотые часики, заложи в ломбард, а вернёшься – выкупишь.

– Это идея! Я и своё колечко могу заложить.

В обмен она оставила мне свои часы. Всего на неделю! Я думала, мама не заметит. Заметила, конечно, скандал был ужасный.

И брату отдала взаймы легко, уж если чужим людям…

Только сказала:

– У меня сейчас вполне спокойно с деньгами, и после курсов они мне понадобятся не все сразу, их надо будет растягивать, пока я не стану на ноги. Ты будешь, как обещал, отдавать мне по сто рублей в месяц.

– Какие проблемы!

Первые два дня мы ездили на автомобильный рынок с ребятами-авто-мобилистами с курсов. Потом уже знали, по каким параметрам надо выбирать машину. Вернее, знал брат, а я бросалась на красивые. Разумеется, марка была одна – «Жигули».

Брат говорил:

– Отойди от неё, ей год до кладбища!

Или:

– У неё пробег – два экватора.

Но машина нашлась, нам повезло. Она была стандартного цвета «кофе с молоком», такие бегали по городу в абсолютном большинстве.

Всю сравнительно недолгую жизнь она простояла в тёплом гараже в Калуге, и пробег был небольшой. Но нам не хватало трёхсот рублей, а упускать машину было нельзя. На мне была старенькая каракулевая шубка.

– Давай заедем в ломбард, уж триста рублей дадут за мою шубку, посижу в общежитии, только позвони, чтобы деньги прислали срочно.

Брат задумался. А продавец замахал руками:

– Что вы! Да уступлю я вам эти триста рублей!

В Калуге брат жил у моей однокурсницы. Машину перегонял в Москву парень с наших курсов, а уж в Ростов брат поехал на ней со своим другом.

Сколько было радости!

Когда я звонила в Ростов, он рассказывал, как главные новости, как он въехал в сугроб, или не мог съехать с тротуара.

– Только смотри, тебе надо будет после курсов отдавать мне по сто рублей в месяц.

– Какой разговор!

5. Два одиночества

Как-то вечером пришёл Виктор, в длинной серой шинели с полковничьими погонами, подтянутый по-военному, высокая серая папаха в руках.

Я так обрадовалась ему – он был наш, ростовчанин, поэт одного со мной поколения! Правда, в Ростове мы были едва знакомы, два-три совместных выступления.

Наверно, ему было очень одиноко в холодной осенней Москве, если он разыскал меня. Почему-то меня, а не Толю, с которым можно было и выпить, и пообщаться, и поговорить по-мужски.

Наверно, мне тоже было одиноко в холодной осенней Москве, если мы просидели весь вечер. Говорил он, я слушала, как у него всё рухнуло на отличной престижной службе, и семья рухнула тоже.

– Прихожу на службу, сажусь за пустой стол, и ни одного звонка.

– Ты приходи, приходи, у меня тоже ни одного звонка. А уж чаем – я тебя всегда напою. Ты давно не был в Ростове?

– Давно, больше года. У тебя более свежие впечатления.

– Да не меняется там ничего! Я им привезла стихи прекрасной поэтессы, нашей, здесь учится. И смотреть не стали, ни в журнале, ни в издательстве. Даня говорит – хватит открывать новые таланты, тут со старыми не знаешь, что делать. А в издательстве вообще разговаривать не стали.

– Болото.

– Болото! Ты приходи, Витя!

– Я тебе ещё надоем!

Шота спросил на переменке:

– Что за полковники к тебе ходят?

– Наш ростовский поэт.

– Он что, до двенадцати ночи тебе стихи читал?

– Знаешь, стихов мы друг другу не читали, просто поговорили «за жизнь», как говорят в Одессе и Ростове.

– Конечно, с полковником и за жизнь можно поговорить.

– Ну, какая разница, полковник, не полковник. Ты же сам говорил, поэты – высшее сословие.

– Но когда поэт ещё и полковник…

Виктор не пришёл больше никогда. На каникулах я узнала, что он выбросился из окна. Я в это до сих пор не верю. Или помогли, или…

Шли глухие разговоры про так называемое кодирование, когда человек по контрольному слову кончает с собой.

6. Лиляна

Однажды вечером в мою дверь постучали, и вошла незнакомая девушка. Она была полненькая, симпатичная, с обаятельной улыбкой— из тех редких, что освещают лицо как будто изнутри.

– Вы Светлана? Наконец, я вас нашла. И как хорошо, что застала дома! Я Лиляна, знакомая Златы. Вы помните Злату из Болгарии?

– Помню, конечно. Мы не один год переписываемся.

– Она мне показывала ваши стихи. И всё просила найти вас в Литературном институте. Вот, она просила вам передать, это болгарские сладости, я ездила домой на несколько дней.

У меня это бывает – события не выстраиваются по прямой, не уходят в никуда, а возвращаются как бы по спирали.

Много лет назад в ответ на какую-то журнальную публикацию я получила письмо из Болгарии.

И попросила разрешения в нашем Первом отделе ответить и послать стихи. Мне разрешили!

И теперь, как ответ на очередное письмо – Лиляна. Сияет всеми своими ямочками!

– Как жалко, что мы так поздно познакомились. Я кончаю аспирантуру в МГУ, весной защита, и прощай, Москва!

– Почему же – прощай. Я тоже весной кончаю курсы. Но Москва открытый город, всегда можно приехать.

– Вы правы, у нас конференции бывают. Но это уже другое дело. Как у вас уютно! Комната просторная, а мы вдвоём с соседкой, и всё маленькое – комната, кухня. Общежитие есть общежитие. А вы всё устроили, прямо как дома.

– Так это же и есть дом, на целых два года. Я, когда приехала, и в гостиничном номере наводила уют, и на съёмной квартире. А уж здесь – сам Бог велел. Я так благодарна Судьбе и за этот мой дом, и за курсы, и вообще за Москву. Столько нового…

Мы встречались ещё несколько раз – то театр или концерт, то интересная лекция в МГУ. Я была у неё в гостях.

Меня восхищала её собранность, целеустремлённость. Такая молодая – и уже почти готова диссертация, и никаких зигзагов в жизни, всегда знала, чего хочет и добивается же!

7. Зима

Как только у нас совпадает пара свободных часов, я у Саши, вернее, у Темы Исааковны. Мы работаем у инструмента. По правде говоря, так и надо работать, чтобы стихи и музыка подстраивались друг к другу, подлаживались, и начинали жить и дышать в унисон.

Так из короткого стихотворения получилась песня «Зима». Саша был очень доволен. Показал её на телевиденье, и её приняли!

 

Зима

Какая снежная зима,
Какая лютая!
Стоят сугробами дома
В снега укутаны,
А солнце выглянет – оно
Такое белое.
Как будто глыбой ледяной
От стужи сделалось
И только вьюги за окном
Свистят неистово.
И сердце выстыло!
 
 
Какая снежная зима,
Какая вьюжная,
Как будто все пути сама
Переутюжила,
И ни тропинок, ни дорог,
И лишь по памяти
Ты отыскать меня бы мог
Здесь, в снежной замети,
И лишь неведомо куда,
Теплу вдогонку,
Вдаль убегают провода
Надеждой тонкою.
 
 
Какая снежная зима,
Какая длинная,
Стоят сугробами дома.
Деревья в инее,
Ветрами улицы полны,
Как поле чистое,
И сердце выстыло!
 
 
Но всё равно, ломая лёд
Речушкой каждою
Весна придёт,
Весна придёт,
Придёт однажды к нам.
Спадут тяжёлые снега,
Уйдут потоками,
В моря широкие,
В моря широкие!
 

– Знаешь, – сказала я ему, – я больше за тебя рада, мне для работы не нужен допинг успеха!

Он доволен по макушку, счастлив и горд, и Тема Исааковна зовёт меня к своему щедрому столу:

– Садитесь, садитесь же, знаю я, как питаются студенты!

– У меня в общежитии холодильник, полный еды! И борщ фирменный!

– Не верю я в хозяйственных поэтесс.

И вдруг, когда Саши нет в комнате, говорит мне доверительно:

– Он дотянул песню своей музыкой, в песне главное – музыка!

И я понимаю, как ей самой важен этот успех, ещё важней, чем ему, и не спорю.

– Саша, кто будет её петь? Хорошо бы Пугачёва.

– Я не могу ей звонить, я её боюсь.

– Давай, позвоню я. Чего бояться-то!

Мне отвечали:

– Она занята, или – она нездорова, или – она уехала.

Саша спросил через несколько дней:

– Ну что Пугачёва?

– Не хочет разговаривать со мной.

– А что я тебе говорил? Не хочет, и не надо. Ротару послушала песню, и сказала, что хочет её петь на Новогоднем огоньке!

– Правда?! Здорово! Мы с тобой молодцы. То ли ещё будет!

8. Благодарю прошедший год

Ко мне приехали Люся с Элей, мои школьные подруги. У них обоих семьи, налаженный быт, мужья, дети. Обе кандидаты, как полагается в нашем возрасте. Это только я опять начинаю жизнь сначала, с чистого листа.

Но как здорово вдруг оказаться втроём в комнате студенческого общежития! Сколько смеха, сколько воспоминаний! Они остаются у меня ночевать. В моей комнате одна узенькая кровать, мы долго спорим, кто будет спать на ней, а кто – на полу. В конце концов, укладываемся на полу втроём.

Тихо, темно, только столб лунного света тянется к нам из окна. Мы никак не можем заснуть, три бывшие девчонки, на один вечер вернувшиеся в своё детство. Сажусь между ними, обнимаю коленки, я так счастлива! Господи, сколько у меня было счастья в жизни!

– Девочки, вы себе представить не можете, сколько даёт гуманитарное образование человеческой душе!

– Нас, технарей, двое, а ты – одна. Побьём!

И мы возимся на полу и хохочем…

Эли давно нет на свете, а Люся и сейчас мне самый близкий человек.

Тогда она сказала:

– Света, Новый год у меня в Обнинске, хорошо?

– Спасибо, непременно!

До Нового года оставалось всего несколько дней. Не помню, где я набрела на эту ёлочку. Она была искусственная, но очень похожа на настоящую, годовалую, сантиметров тридцати.

И рядом в коробке лежали такие же крошечные игрушки. У меня была своя комната, у меня были деньги. Купила я эту ёлочку с игрушками.

Наряжать её взялась в первый же выходной. И пришёл Шота, обрадовался моей ёлочке, как ребёнок!

– Ой, какая маленькая! Никогда не видел таких. У тебя и игрушки для неё? Можно, я буду тебе помогать?

Мы наряжаем её вдвоём. Он берёт очередную шишку или шарик своими длинными пальцами и осторожно вешает на ветку. И у меня хорошо на душе – своя комната, своя ёлка, красивый мужчина помогает её наряжать и смотрит на меня ласковыми карими глазами…

Но почему появляются такие грустные стихи?

 

«Благодарю прошедший год…»

Благодарю прошедший год
За все его дела,
Что он меня и в свой черёд
Не выбил из седла,
 
 
На всё, что послано Судьбой,
На всё хватило сил!
За встречу,
Что он нам с тобой
Нежданно подарил.
 
 
И пусть горько моя любовь,
Я не рассталась с ней!
За то, что тесный круг друзей
Не стал ещё тесней.
 
 
Благодарю прошедший год
За все его дела,
Что были в нём часы, когда
Я счастлива была,
 
 
За белый снег,
За летний дождь,
Весеннюю зарю…
Благодарю прошедший год,
За всё благодарю.
 

9. Грипп под Новый год

Когда я умудрилась заболеть?

В первый день была небольшая температура, но все остальные прелести гриппа – налицо. Я боролась, пила какие-то таблетки без разбора. Назавтра пришла врач, пожилая женщина.

– Лежи, девочка. Грипп – это серьёзно. Ты почему такая худая? Питаешься-то нормально?

– В войну и после войны была дистрофия, до самого конца института. А сейчас нормально, конечно, смотрите – холодильник у меня, и борщ в холодильнике. Я поправлюсь до Нового года?

– Удивительно. Сколько езжу в это общежитие, холодильник вижу впервые, да ещё с борщом! А до Нового года я не советую выходить. У гриппа самое обычное осложнение – воспаление лёгких. На день выйдешь, потом месяц пролежишь. Так. Молоко с мёдом на ночь, всё время пить тёплое. Я приду через пару дней.

– Спасибо…

Шота принёс и мёд, и молоко. Выпросил термос у кого-то из ребят.

– Не подходи ко мне, ты заболеешь, у меня же грипп!

– А ты будешь ухаживать за мной? Тогда я нарочно заболею!

– Уходи, очень тебя прошу!

И Неля пришла.

– Что тебе поесть принести?

– Есть ничего не могу, температура высокая. Под Новый год, нарочно не придумаешь! Шота термос принёс, вот, пью потихоньку.

– А у тебя ёлка, надо же! Ну, ты даёшь, прямо как дома – холодильник, скатерть крахмальная, и ёлка!

– Так это и есть мой дом на два года.

– Тебе Нина Аверьяновна просила записку передать.

– Положи на стол, не подходи ко мне. Ты что, тоже хочешь заболеть под Новый год?

– Ладно, выздоравливай!

Нина Аверьяновна писала, что звонил директор фильма, просил передать мне телефон, чтобы я позвонила в любое время дня или ночи. И что будет ждать меня в субботу в Архангельском в десять утра.

Первое побуждение – ехать, хотя температура была тридцать девять и шесть. Меня остановила не температура, остановило зеркало.

Закуталась и пошла звонить.

– Я его сосед по комнате, очень приятно. Он уехал в Москву. Конечно, передам, выздоравливайте!

Лежала и думала – только передали бы ему, что я не могу приехать, только бы он не бродил там, у себя в санатории.

Но как нахлынуло всё! Я побежала звонить, как только отошла немного. Автомат работал внизу, в вестибюле. Входная дверь всё время открывалась, и волна холодного воздуха пронизывала меня насквозь. Я звонила, когда не было восьми, я так боялась не застать его! Но он ещё спал, оказывается.

– Здравствуй!

– А, это ты. Привет!

– Тебе передали, что я больна и не могу приехать?

– Передали, в два часа. А до двух я ходил, как болван, вокруг музея с десяти утра.

– Ну, ты подумай! Я же просила…

– Он не виноват, я побежал к музею прямо с поезда, в комнату не заходил. Значит, ты не захотела меня видеть.

– Что за глупости! Я приеду к тебе послезавтра, хочешь?

– Нет, я решил уехать раньше.

– Когда?

– Сегодня, если успею. Иди, ты опоздаешь на занятия.

– Какие занятия, я говорю-говорю тебе, что больна, я вышла только позвонить!

– Ты до сих пор больна? Откуда ты звонишь?

– Из автомата в вестибюле, и здесь очень холодно, между прочим, а ты говоришь, Бог знает что!

– Не стой на холоде, ты с ума сошла! Иди скорей к себе, и выздоравливай. Я уеду на несколько дней, а вернусь, и приду к тебе, слышишь?

– Слышу, слышу… Я буду ждать!

Я почти выздоровела за два дня до Нового года. Температура упала, и я захотела есть. Шота жарил мне на общей кухне картошку с колбасой.

Я написала триптих про этот грипп под Новый год, но в сборники включала только среднюю часть, когда температура была тридцать девять и шесть.

 

День первый, 38,2

Я Гулливер.
Я связанный колосс!
Какой-то вирус, смех, какая малость,
Но все дела мне отложить пришлось,
Стоит работа, встреча поломалась!
 
 
Лежу, и злюсь —
Ну, вот, под Новый год,
Из серии, что не придумать хуже,
Какой-то вирус, крошечный народ,
Связал тебя и ждёт себе на ужин.
 
 
Я царь природы!
Громкие слова…
Я не тиран, к тому же я – царица!
Но им плевать на все мои права,
До лампочки им всё, как говорится.
 
 
И я сдаюсь.
Резерв из-за дверей
Не приведёшь, привязанный к постели.
Ну, ешьте, ешьте, только поскорей!
Я не могу валяться по неделе.
 

 

День второй. 39,6

Я город на семи ветрах
За тридевять земель.
И сердце мне сжимает страх,
Неведомый досель —
 
 
Окружены двенадцать врат
Осадою сплошной,
Костры,
костры,
Костры горят
Под каждою стеной.
 
 
И лишь, открытый всем ветрам,
Всех приютить спеша,
Горит свечой высокий храм
По имени Душа.
 
 
Я нападенья не ждала
Средь мирных дней и дел,
Не заготовлена смола,
Ни ядер и ни стрел.
 
 
А враг уже ползёт со стен,
Идёт, неудержим,
По голубым протокам вен,
По перепутьям жил,
 
 
Мой город!
Он уже ничей —
В обломках и пыли
Уже от вражеских мечей
Защитники легли,
 
 
И рвётся враг по их телам,
Всё на пути круша,
В высокий, беззащитный храм
По имени Душа.
 
 
Гони же белого коня,
Забудь свои дела,
Чтоб я тревогу и любовь
В твоих глазах прочла,
 
 
Ладонь на лоб мне положи —
Он весь горит в огне!
Чтоб было для чего
За жизнь
Ещё держаться мне.
 

 

День восьмой. 36,8

Я человек! Я есть хочу,
И я ходить могу,
Но только моему врачу
Об этом – ни гу-гу!
 
 
А с полотенцем навесу,
Под взглядами томясь,
На кухне жарит колбасу
Один грузинский князь,
 
 
И я, словно голодный зверь,
Инстинкта не таю,
И этот запах через дверь
Волнует кровь мою!
 
 
Ура друзьям!
Привет делам!
Легко мне и смешно,
Лекарств предновогодний хлам
Я выброшу в окно!
 
 
Я протанцую до утра,
Не вспомню про постель!
…Я город на семи ветрах
За тридевять земель.
 

10. Новый год

Тридцать первого числа я всё же поехала к Люсе в Обнинск прощаться с 1976-м годом и встречать 1977-ой!

Кирпичный четырёхэтажный дом послевоенной постройки, огромная квартира, три комнаты, большая кухня и ванная.

Говорят, если человек однажды строил дом, всю оставшуюся жизнь он будет разбираться в стройматериалах, различать сорта досок, вагонки, марки цемента, и т. д.

Наверно, человек, для которого своя квартира – недостижимая мечта на долгие годы, будет радоваться хорошим квартирам друзей и знакомых, заглядывать во все комнаты и углы, говорить:

– Ой, какая у тебя плитка в ванной! И стойка в кухне, так удобно!

– Света, иди к столу, наконец!

За столом шумно и весело. Компания, тесно спаянная общей работой, совместными походами, общими праздниками.

Я здесь просто Люсина одноклассница, ну и что – нас таких было сорок девчонок! Это потом они меня примут, сначала одну, потом с мужем, потом снова одну…

И я их приму – всем сердцем.

О том, что сегодня премьера моей песни, знает одна Люся. Мало ли что, вдруг снимут в последнюю минуту!

Ведь на следующем Голубом огоньке сняли дуэт Вали Толкуновой и Вахтанга Кикабидзе с песней «Деревья качаются». Кто-то из начальства решил – нечего показывать роман белой женщины и кавказца. Такой был прекрасный дуэт!

Но вот, наконец, знакомое вступление, застолье стихает – Голубой огонёк, это серьёзно, и не вяжется с тихоней, которая весь вечер молчит и улыбается.

Песня грустная, но у меня в каждом, самом грустном и горьком стихотворении есть надежда!

 
На всё в ответ – одна
Надежда,
Как одна звезда
С колодезного дна…
 

Песня и кончается надеждой! Я такая счастливая – первая моя песня на телевиденье!

Но одна ложка дёгтя в этой бочке мёда всё же, была. Полная женщина через стол от меня заявляет:

– Зачем нам такие грустные песни в праздник!

Я и сейчас иногда слышу, особенно от молодых женщин:

– Не грузите нас!

Вот это, действительно, грустно…

А с женщиной этой связана ещё одна история. Со временем она признала во мне, во всяком случае, человека пишущего. И Люся несколько раз просила меня:

– Поговори с ней, она собирается выйти на пенсию и писать романы.

Я решила, что «Роман» Миченера, которым я болела тогда, объяснит ей ситуацию гораздо лучше.

Там всё – как пишут романы разные писатели, именно разные. Как их редактируют годами настоящие редактора. Как издательство из хорошего романа делает бестселлер.

Но сначала, если автор новичок, у него самые минимальные шансы, что его заметят и захотят с ним работать. Пусть она взвесит, способна ли на такой труд, и риск, и нужно ли ей это на самом деле.

Она решила, что не нужно. Одной потенциальной романисткой стало меньше в нашей стране