Kitabı oku: «Подмененный император. Альтернативная история», sayfa 4

Глава пятая. Судьба Светлейшего

Утро началось с приятного сюрприза: увлекшись утренней гимнастикой, Пётр машинально досчитал на отжиме до тридцати. Насколько он помнил, в первое утро появления тут в облике юного императора, он с трудом осилил пять раз. Значит, и остальные результаты улучшились примерно так же. Пора переходить к урокам фехтования.

Вообще-то заветной, но пока неосуществимой мечтой императора было создание школы русского дзю-до, а если точнее – самозащиты без оружия с добавлением всех лично ему известных приемов из разных стилей борьбы. Но сам он на роль сэснсэя, по ряду причин, не годился, а где этого сэнсэя искать? До Востока пока руки не дошли, дома бы разобраться.

Тем не менее, на заседание Верховного Совета Пётр явился в отменном настроении и повелел доложить ему результаты описи имущества Меньшикова. Он ожидал трех-четырех миллионов – не самосвалами же бывший Светлейший воровал, но в покинутых московских и петербургских домах, дачах и деревнях бывшего царского любимца было описано… на 250.000 одного столового серебра, 8.000.000 червонцев, на тридцать миллионов серебряной монеты и на три миллиона драгоценных камней и всякого мехового и тряпочного барахла.

Это не считая 90 тысяч крепостных, города Ораниенбаум, Ямбург, Копорье, Раненбург, Почеп, Батурин, имения в России, Польше, Пруссии, Австрии; 5 миллионов рублей наличными, 9 миллионов рублей в ассигнациях голландских банков, золотой парадной посуды, драгоценностей и прочего, прочего, прочего.

А ведь были еще счета в английских банках – это Петру было досконально известно. В результате получалось, что бывший царский денщик стал богаче, чем вся Россия в целом.

А ведь было еще «Дело о смерти цесаревича», в котором Меньшиков играл далеко не последнюю роль. Отрубить голову при этом было бы только справедливо, но недостаточно: рубить нужно было, как минимум, три головы одному человеку, перед этим колесовав, четвертовав и повесить. Но, как известно, человека можно казнить только единожды…

Когда Меньшикова ввели в зал заседания, верховники по старой привычке приподнялись было, но тут же плюхнулись обратно на сиятельные зады. Перед ними стоял исхудавший старик с потухшими глазами, одетый в скромное платье обычного мещанина. Никакого почтения, а уж тем более страха, этот человек не внушал.

– Ну, здравствуй, Данилыч, – начал Пётр, – давненько мы с тобой не виделись. Мне вот тут опись твоего имущества показали, не бедствовал ты, вижу. Только откуда все сие? Каким непосильным трудом нажито? Фельдмаршалы мои не меньше тебя трудились, а такого богатства и близко не нажили.

– Все милостями его величества, государя императора, – тихо сказал Меньшиков.

– И за что же такие милости? За то, что ты ему свою полюбовницу подарил или за то, что помог законного сына смертью извести.

– Над его высочеством цесаревичем Алексеем законный суд был учинен. Я был лишь в числе прочих…

– А по лицу моего батюшку тоже законный суд бил? – со зловещим спокойствием спросил Пётр. – Ты, холоп, смерд, осмелился руку на наследника престола поднять?

Меньшиков молчал, опустив голову. Собственно, говорить было нечего.

– А теперь мы тебя судить будем… законным судом. Но допрежь того ты напишешь поручение в лондонские банки, чтобы деньги, там хранящиеся, были тебе высланы незамедлительно.

– Лжа это, государь император. Нет там никаких денег.

– А если поискать? Посадить тебя, к примеру, в камеру с маленьким оконцем и каждое утро перед ним смерти предавать одного из членов твоей семьи? Начнем, пожалуй, с твоей свояченицы, Варвары Арсеньевой, эту колдунью горбатую давно надо было живьем сжечь.

Меньшиков заметно вздрогнул, но продолжал хранить молчание.

– Дочку твою старшую, которую ты в гордыне беспамятной мне в невесты прочил, отдать на потеху солдатам, которые Петропавловку охраняют. Выживет – ее счастье, так в Петропавловке и останется, крепостной шлюхой.

Меньшиков закачался и рухнул на колени.

– Пощади, государь. Дети-то не виноваты.

– Напишешь бумагу – пощажу. А если нет, то немного погодя подвешу тебя за ребро на площади, и будешь висеть, сколько выдержишь. Когда же отдашь Богу грешную душу, наследник твой все бумаги подпишет, не сомневайся. Сынок-то у тебя жидковат будет супротив тебя.

– Лучше голову мне сруби, государь.

– Не тебе решать, что лучше, а что хуже, – внезапно оглушительно закричал Пётр. – Твое дело – мои повеления исполнять. А я повелеваю тебе написать бумагу в Лондон. Посадите БЫВШЕГО князя и дайте ему перо и бумагу. Пиши, Данилыч, ежели не хочешь, чтобы у тебя же на глазах младшую дочь в бочке с водой утопили, прямо на площади, пока ты на крюке корчиться будешь. Ну!

– Напишу… государь.

Меньшиков присел к столу и лихорадочно начал строчить пером по бумаге.

– И не юли. С этой бумагой мои люди в Лондон поедут. Если вернутся без денег: закорючку ты неверную поставишь, лишнюю, али распишешься не так, то все, о чем я тебе говорил, сбываться начнет. Сначала казню твою свояченицу – огнем казню, Данилыч. А ведь она тебе еще и полюбовница много лет. А потом ты напишешь второе письмо, правильное, надеюсь. Если нет – придет черед твоей старшей дочери…

Внезапно Меньшиков скомкал лист бумаги и бросил его в сторону. Взял другой и стал писать медленнее, аккуратно выводя буквы.

Ну, собственно, Пётр так и думал. Удивительно только, что Меньшиков не подумал о последствиях. Ну, отторгует он себе таким образом месяца три жизни – и что? Все равно ведь сломается. Что и произошло.

Главное в другом. Мог ли бы он, Пётр, смотреть, как заживо сжигают человека? Или топят девчушку в бочке с водой? Пригрозить-то пригрозил – а дальше?

И внезапно с ужасом понял: смог бы. И Меньшикова за ребро подвесить, и супругу его кнутом на площади ободрать перед постригом в монастырь. Романовской крови в нем, оказывается, было еще предостаточно, а они ангелами не были.

Меньшиков закончил письмо простым росчерком и, бухнувшись на колени, подал Петру.

– Все без обману, государь. А ведь твой дед поверил бы… первому-то письму. А потом, глядишь, и забыл бы. И простил. Сто раз так бывало. Ты-то оказывается, мал, да умен, недооценил я тебя, прости.

– Бог простит, – холодно отозвался Пётр. – До возвращения моего человека с деньгами посидишь в Петропавловке, хватит дома бока отлеживать. Бабы твои пока по монастырям насельницами поживут, за крепким приглядом. А сына твоего… сына я, пожалуй, в денщики возьму. Пусть мне сапоги ваксит, а про княжеское свое достоинство навеки забудет. А вот это тебе – от меня лично за батюшку моего покойного.

И Пётр отвесил Меньшикову очень даже неслабую оплеуху. Сказались регулярные гимнастические гимнастические упражнения: Меньшиков кулем свалился с колен, а губы его моментально окрасились кровью.

Краем глаза Пётр заметил, что верховники взирают на все его действия не столько со злорадством – поделом выскочке! – сколько с ужасом. По-видимому каждый припоминал, какие за ним грешки водятся и как бы скорее вернуться по домам и все улики уничтожить – хоть бы и вместе с домом. Юный император оказался страшнее своего деда-самодура: тот просто палкой охаживал или приказывал голову отрубить. А этот – вишь что удумал. И такого матерого волка, как Меньшиков, заставил склониться и сделать все по императорской воле.

– Благодарю, государь, – прошепелявил Меньшиков, с трудом поднимаясь на ноги. – Рука-то у тебя дедовская, тяжелая. Да и характером ты в него пошел. Посмотрим, как у тебя с женским полом получится: покойный государь-то был падок на женские прелести.

– Спасибо, что напомнил, – отозвался Пётр. – Приказываю написать указ, чтобы никто из моих подданных, как бы ни велик был его титл, даже не помышлял о том, чтобы дщерь свою императору в жены предложить. Сия затея смертью карается через повешенье, а несостоявшуюся невесту – в монастырь, навеки вечные. Уяснили ли сие?

– Уяснили, государь, – раздался нестройный хор голосов.

– А вот выходить замуж или жениться на знатных иностранных персонах – сие никому не возбраняется, с нашего, конечно, согласия. Кстати, слышал я краем уха, что у князя Долгорукого Алексея старшая дочь Катерина красотой своей славится, а австрийский граф Миллезимо мечтает на ней жениться. Быть по сему. Обручить в ближайшее время, а после Успенского поста – обвенчать. Князь Владимир, передай брату своему двоюродному мою волю.

Князь Владимир Долгорукий поднялся с кресла и чинно отвесил поясной поклон – по старинке.

– Благодарю, государь, за заботу. И повеление твое передам, и все исполним в точности.

Ну вот, еще от одной потенциальной невесты избавились. Теперь нужно этих вельмож делами государственными озаботить, а самому учебой крепко заняться, да на невесту малолетнюю посмотреть. Если не совсем дура и уродина – быть ей российской императрицей лет через десять. Только без тещи – теща пускай к муженьку своему отправляется. Герцогу Мекленбургскому.

Меньшикова увели караульные – в крепость. Остальным Пётр дал первый наказ: составить план переписи населения России, дабы налоги собирались не как Бог на душу положит, а «с души». Бабы и младенцы тоже считаются, хотя до сей поры их вообще в расчет не принимали.

– Так, государь-император, это же труд непомерный! Как их всех перепишешь, ежели они при виде солдат разбегаются?

– А солдаты-то тут при чем? – искренне поразился Пётр.

– А чтобы крестьян считать.

Пётр сделал несколько глубоких вздохов, чтобы успокоиться. Опять придется все разжевывать и в рот класть. Да, тяжела ты шапка Мономаха…

– А что, помещики не ведают, сколько у них крестьян имеется? Оброк-то, небось исправно получают и на барщину тоже без всяких солдат отправляют.

– Так тем управляющие занимаются.

– Вот пусть управляющие и составят полный список всех крестьян, принадлежащих их хозяевам. А потом список всей в губернскую канцелярию свезет, где всех губернских крестьян по этим спискам сочтут и единый составят. А уж губернские списки – в столицу. Тут и посчитаем.

– А потом? – робко осмелился спросить кто-то.

– А потом назначим налоги. Вот Шафиров из Архангельска вернется, мы с ним это досконально обсудим. Чтобы никто в обиде не был. На сегодня все, господа Совет. Вам – трудиться, мне – учиться. Теперь съездим в Москву на коронацию, а по возвращении встречаться будем часто, дабы вы могли меня в науке управления государством наставлять. Да, чуть не забыл. Чтобы через неделю был готов новый указ о престолонаследии.

– А завещание вашего августейшего деда? – взвыли верховники.

– А похерить, – безмятежно отозвался Пётр. – Дет-то мой на престол желал тетушку Анну возвести, а что вышло? Ну тут, допустим, козни Меньшикова – с него и спрос. Но отныне и до скончания века трон в России по-прежнему будет передаваться прямым наследникам мужеска пола по старшинству, а буде таких не окажется – дочерям, тоже по старшинству. За образец надлежит взять Англию, там все расписано по пунктам. Вот теперь свободны.

И, оставив Совет в состоянии полного оцепенения, Пётр вышел и приказал готовиться к отъезду в Москву – на коронацию. Большой свиты с собой отнюдь не брать, ехать на перекладных. Старшим в его отсутствие быть князю Голицыну, и за малейший просчет ему же и отвечать.

Через три дня царский поезд выехал на Москву. Пётр ехал в одной карете с Остерманом, причем карета была чуть ли не до крыши завалена бумагами. С каждой почтовой станции отправлялся курьер с подписанным императором новым указом.

– Вернемся в Петербург, – обронил как-то Пётр, – первым делом нужно ревизию флота провести. А потом армии. Пока светлейший себе карманы набивал, поди, все в запустение пришло.

– Все, да не все, государь, – отозвался Остерман. – На меньшиковские деньги можно десяток добрых кораблей построить и оснастить, да и прежние в порядок привести. Теперь деньги в казне есть.

– Пока есть, – поправил Пётр. – Коронацию пусть проводят за свои деньги московское дворянство да купечество, я на это грошика медного не дам. Хочет Москва зваться Третьим Римом – пусть раскошеливается.

– Круто забираешь, государь.

– А я им соломки подстелю, – усмехнулся Пётр. – По приезде в Москву первым делом восстановлю патриаршество. И на царство венчать меня будет патриарх, как у предков моих было положено. Я не дед, православие чту.

– Мудро, государь, – только и смог сказать Остерман, который никак не мог привыкнуть к резкому изменению характера своего воспитанника. – Русь верою своею сильна, а не только армией и флотом.

– Вот и поедем сразу к Феофану Прокоповичу. Обиды старые забудем, а муж он ума острого, да и характера крутого. Будет подмогой в делах духовных. Прикажу ему в два дня патриаршество восстановить.

– Так он же его и разрушил!

– Пиши указ, Андрей Иванович, да отправляй курьером на Москву как можно скорее. Сам разрушил – быстрее восстановит. Да и нет у меня других духовников, которые иерархов церковных в крепкой узде держали бы. Только Феофан. Он наказания ждет за службу деду моему, так я его патриаршеством накажу. Пусть тянет сей воз, мне одному не осилить.

Через день после приезда Петра в Москву Священный Синод подал государю прошение о самороспуске, восстановлении в России патриаршества и дозволении избрать главой русской церкви архиепископа Феофана. Пётр потом не раз и не два спрашивал владыку, как тому удалось сие дело столь быстро решить, но тот только усмехался в смоляную бороду:

– Твоей властью, государь, да по воле Божией все устроилось.

Коронация Петра II в Москве состоялась в Успенском соборе Кремля. Чашу со Святыми дарами ему подал патриарх Феофан. Он же воздел корону на голову юного императора, а затем произнес приличествующую случаю проповедь, искусно обойдя само имя покойного отца нынешнего императора и не слишком возвеличивая заслуги его деда.

В заключение речи патриарх прочитал новый императорский указ о восстановлении монастырей и «пустынь» в России и о долге каждого православного подчиняться не только царь земному, но и царю небесному. Хорошо прочитал, с выражением. Народ, похоже, проникся.

Пир в кремлевских палатах устроили, как Пётр и пожелал, за счет богатого купечества и аристократии. Аристократия особого восторга не проявила, но уж купечество расстаралось. За что Пётр отблагодарил не только устроителей пира, но и все купеческое сословие: на год освободил от всех налогов. Пусть жирку нагуляют. Аристократам же преподнес другой сюрприз: всякий отрок благородного происхождения по достижении им десятилетнего возраста должен постичь грамоту и арифметику. После чего его судьба будет решаться специальным Приказом, который Пётр планировал создать по возвращении в Петербург.

Вообще-то можно было туда ехать уже с утра, по холодочку. Но оставалась еще одно дело, решать которое нужно было немедленно. Поэтому на следующее утро Пётр приказал оседлать лошадь, и поехал в Измайловский дворец, к герцогине Мекленбургской Екатерине Ивановне, которая там проживала вместе с малолетней дочерью, приживалками, шутами, шутихами, юродивыми и тому подобным народом.

Ехал знакомиться со своей возможной невестой, которая была моложе его на шесть лет. Ее мать, Екатерина Ивановна, дочь сводного брата императора Петра по его желанию в 1716 году вышла замуж за герцога Мекленбург-Шверинского Карла Леопольда. Этот брак был вызван политическими соображениями – Пётр хотел союза с Мекленбургом для охраны от шведов морского торгового пути. Предполагалось использовать портовые города Мекленбурга как стоянку для русского флота, а также обеспечить возможность продажи в княжестве русских товаров.

Политика, политика, ничего, кроме политики. Чувства новобрачных никого не волновали, а перечить Петру Первому – дураков не было. Согласно брачному договору, герцог обязался обеспечить своей супруге свободное отправление православной службы и выплачивать ей по 6000 ефимков денег в год. Петр I обязался, со своей стороны, содействовать завоеванию для герцога города Висмара, но обещание свое не выполнил – все недосуг было.

Раздражение герцог вымещал на супруге, изрядно ее поколачивая. Да та, к тому же, не подарила ему сына, так что престол теперь должен был унаследовать младший брат герцога. Расположение Петра к новому родственнику было недолгим – через год герцог попал к Петру в немилость. А еще через три года супруга сбежала от него в Россию, прихватив с собой малолетнюю дочь.

Мекленбургские порты были для России безвозвратно потеряны, а поскольку герцог Леопольд свой характер демонстрировал не только супруге, то вскоре после смерти Петра Первого был свергнут с престола своими же подданными и заточен в крепость. Формального развода не произошло, но супруги больше никогда не виделись.

Воспитанием принцессы Мекленбургской занимались мать и бабушка, вдовая царица Прасковья Федоровна, правда, недолго – скончалась через год после приезда внучки в России. После этого можно было уверенно говорить, что принцессу вообще никто не воспитывал: матери до нее не было никакого дела, а мамки и няньки после пяти лет были просто бесполезны. Елизавета-Христина, которую даже в православие не удосужились перекрестить, росла, как трава в поле: спала до полудня, ложилась, когда Бог на душу положит, ни одного языка толком не знала, а уж о хороших манерах оставалось только мечтать.

Тайной это ни для кого не было, поскольку при дворе принцесса и ее мать никому не были интересны. Жили они, как рассказывали Петру, в настоящем клоповнике: десятилетиями не знавшим уборки Измайловском дворце, изрядно обветшавшем, а кое-где и вовсе грозившем обвалиться. Нужды нет – герцогиня Екатерина первую рюмку выпивала, вставая с постели, а последнюю – перед сном. Живо интересовалась мужчинами, причем интерес этот был отнюдь не платоническим, и ежегодно тайно избавлялась от нежеланного плода своих амурных утех. До дочери ли тут?

Пётр ехал лишь с двумя сопровождающими, посему его появление особого интереса первоначально не вызвало: мало ли кавалеров в гости к герцогине жалует? Коня принять было некому – разве что огромной хавронье, развалившейся в луже посреди захламленного двора. Н-да, картина маслом…

В сенях заспанный холоп глянул без особой доброты и просипел:

– Пущать нонече никого не велено.

Пётр вполсилы отвесил ему оплеуху и осведомился:

– Что же так строго?

– Так гости у герцогини, – заныл холоп, стараясь отойти подальше. – Заперлись в опочивальне…

– Веди

– Убьет ведь герцогиня…

– А я – не убью? – ласково осведомился Пётр. – К твоей хозяйке сам император пожаловал, дурья голова. – Где опочивальня?

– Так по лестнице наверх и в правую дверь…

Дворец заметно ожил, но Пётр не стал дожидаться, пока очнуться все челядинцы дорогой тетушки и, перешагивая через ступеньки, мгновенно оказался наверху. Правая дверь разлетелась от одного его прикосновения. А с широченной и довольно грязной постели кто-то зайцем метнулся к окну.

– Поймать! – приказал Пётр сопровождающим.

И пока те с азартом выполняли приказ повернулся к своей родственнице. Будущей теще, если Бог даст.

Глава шестая. Вшивая принцесса

Та, похоже, еще не поняла, что случилось, но, сосредоточившись, нырнула под одеяло и ахнула:

– Ваше императорское величество!

– Оно самое. Решил вот заглянуть, посмотреть, как живете-можете.

– Да вот недомогаю… Сил нет с постели встать.

От тетушки шел густой винный дух в сочетании с другими ароматами перезрелой женщины. Петра аж шатнуло.

– Вот, – ваше императорское величество, – доложил ему один из адъютантов, – поймали беглеца. Чуть-чуть не успел из окна сигануть.

– Злоумышленник в опочивальне герцогини? – нахмурился Пётр. – Повесить немедленно.

Голый и не слишком молодой «злоумышленник» рухнул на колени:

– Государь, смилуйся! Не злоумышленник я! В гостях туточки…

– С каких это пор в гости к замужним дамам без порток хаживают? – осведомился Пётр. – Тётушка, что это за персона?

Со стороны кровати не доносилось ни звука.

– Князь Трубецкой я, государь. Зашел госпожу герцогиню проведать.

– Ты из меня дурака-то не делай, – нахмурился Пётр. – Мне, чай, не пять лет. Блудом сие называется. Так что приказываю: поместить под арест, ободрать кнутом на площади в назидание другим «гостям», а потом на год – на Соловки, грехи замаливать.

– Государь! – взвыл Трубецкой. – Помилуй! Богом клянусь, никогда более… Да разве я один сюда…

– Еще интереснее. Значит, на Соловках тебе не скучно будет. Пока в темницу его какую-нибудь киньте. Пусть там список гостей герцогини составит. Позже разберемся.

Рыдающего князя выволокли из опочивальни. Герцогиня Екатерина по-прежнему не издавала ни звука.

– Это как же понимать, сударыня? – осведомился Пётр. – Средь бела дня, при живом муже полюбовников принимаете?

– Бес попутал, – пискнуло из-под одеяла.

– И часто он вас так путает?

– Да в первый…

– Не лгать мне! – рявкнул Пётр. – А то тоже с кнутом спознаетесь. Отвечайте правду.

– Да не считала я их, государь…

– Ничего, я сосчитаю. Прислугу допросим, охрану… А вы, сударыня, извольте собираться. Уезжаете отсюда немедленно.

– Куда, батюшка-государь?!

– В Ивановский монастырь, там игуменья построже прочих будет. Пригляд обеспечит – чтобы ни вина, ни мужиков. Каяться будешь. А потом к мужу отправишься.

– Да уж лучше в монахини!

– Монахинь и без тебя хватает, а герцогиня Мекленбургская должна в своих владениях пребывать. Совместно с супругом.

– Так ведь скинули моего дурака с герцогства-то.

– Собирайся, – жестко повторил Пётр. – Чтобы через час готова была. А у меня тут пока другие дела есть.

Из-под ног Петра с писком разлетались какие-то старушки, девки, монашки. Деревянная лестница, на вид вот-вот готовая рухнуть, трещала и скрипела. А юный император пытался представить себе, что за дочь могла породить пьяная, толстая баба, которую он только что оставил в ее вонючих покоях.

Впрочем, невыносимо смердел весь дворец, так, что Петра даже немного замутило. Наконец его привели в боковое крыло второго этажа к посеревшим от старости и грязи двустворчатым дверях.

– Покои принцессы Елизаветы-Христины, – доложил лакей, одетый во что-то, бывшее лет десять назад ливреей.

– Она у себя?

– А где же нашей касатушке быть? У себя, вестимо, под неусыпным надзором.

«Сумасшедшая! – мелькнуло в голове у Петра. – Вот и все грандиозные замыслы о династическом браке и части территории Мекленбурга в приданное. Или обезножившая. Иначе с чего бы ее неусыпно караулить».

Двери распахнулись и Пётр оказался в полутемной комнате с наглухо зашторенными окнами. Приглядевшись, он заметил в углу кровать с балдахином, а в углу кровати – кого-то копошащегося в тряпье.

– Ваше высочество, – провозгласил лакей, – к вам государь-император пожаловали. Собственной персоной.

Копошение прекратилось, существо довольно резво поползло к краю кровати и съехало на пол на животе. Потом встало на ноги и Пётр от изумления чуть не сел на пол.

Перед ним стояла девочка, на вид лет шести. Немытая – это еще мягко сказано. Нечесаная, одетая в рваную ночную рубашку. Приплыли… Узрели будущую невестушку, красу неописанную.

– Как тебя зовут? – спросил Пётр.

– Елизавета-Христина, принцесса Мекленбургская. – неожиданно внятно ответила девочка. – Но муттерхен зовет меня Лизкой.

– А почему здесь так темно?

– Так ведь, государь-батюшка, от сглазу принцессу бережем, – зашепелявила невесть откуда взявшаяся старуха в черном. – От злых людей, от порчи, от нечистой силы…

– От свежего воздуха, – продолжил Петр. – Принцесса гулять-то ходит?

– Как можно, государь-батюшка?! А простудится дитя, с кого спрос? Нам же головы и отрубят, госпожа у нас гневливая.

– Дура у вас госпожа, – отрезал Пётр. – Отдернете занавески, да откройте окна, я приказываю.

– Дык ведь…

– Жить надоело? – рявкнул Пётр.

Шторы мигом отдернулись, причем некоторые в ходе этого процесса порвались, окна, плотно законопаченные, кое как расколупали. В комнату хлынул яркий солнечный свет и свежий воздух. Принцесса зажмурилась и звонко чихнула.

– Ну вот, – заголосила одна из бабок, – уже и простыло дите-то. Рази ж можно…

– Я император, тетка, – сказал Пётр. – Мне все можно. Даже тебя в окно выкинуть, ежели бубнить не перестанешь.

Бабка заткнулась.

Пётр внимательно поглядел на принцессу. Худая, замурзанная, но вроде здоровая.

– Принесите сюда лохань, горячей воды для мытья и мыла, – приказал он. – Да чистую одежду для принцессы.

Под непрерывный бубнеж старух, что «до чистого четверга грех мыться, боженька накажет, погубит дитя-то амператор» через какое-то время требуемое было доставлено. Только вот мыть свою будущую жену пришлось бы, как выяснилось, самому Петру: старухи отказались «опоганится» даже под страхом смертной казни.

– Девок из прачечной сюда покличьте, – приказал он.

В отличие от старух, девки были сравнительно чистые, ничем, кроме здорового пота от них не пахло и повелению искупать принцессу они не удивились. Видно, в баню хаживали по субботам, а не только раз в год.

Елизавету-Христину освободили от ее лохмотьев, посадили в лохань и тут одна из девок вскрикнула:

– Государь-батюшка, а что со вшами-то делать?

По темноволосой, изрядно засаленной голове девчонки шустро ползали насекомые, причем в немалом количестве.

– Сначала отмойте принцессу, – сказал Пётр, с трудом скрывая брезгливость. – А потом цирюльника покличьте. – Этот колтун надо убирать, одним мылом тут не обойдешься.

* * *

Через несколько часов Пётр скакал в Москву, прижимая к себе тщательно завернутую в чистую холстину куклу в белом чепчике с кружевами. Так теперь выглядела отмытая до скрипа и остриженная наголо принцесса Мекленбургская, его будущая супруга. Которая – слава Богу! – не оказалась сумасшедшей. Просто запуганным и заброшенным ребенком.

Через некоторое время, освоившись с совершенно новым для нее видом передвижения, кукла ожила, задвигалась и заговорила весьма даже бойко.

– Когда бабушка Прасковья была жива, она меня всякую неделю в баню водила. Волосики расчесывала, травками душистыми мыла. Перед сном сказки сказывала… Мне хорошо было.

– А что ты такая худая? Голодом морили?

– Нет, я просто каши не люблю, а они в меня их пихали, да пихали. Пока я не осерчала и няньку не побила. Та муттерхен пожаловалась, а она ей: «Да пусть жрет, что хочет». С тех пор я только пряники мятные, да орехи с изюмом ела. Вкусно…

Да, рациональное питание, ничего не скажешь.

– А что же ты в баню не потребовала тебя водить?

– Один раз потребовала. Так они меня чуть не утопили, кипятком ошпарили и полголовы волос выдернули, пока причесывали. Так-то спокойнее…

– Спокойнее ей… Ты принцесса, а принцесса вшивыми не бывают.

– А муттерхен говорит, что я – вражье семя.

– Дура твоя муттерхен, – в который раз за этот день сказал Пётр.

Он вёз Елизавету-Христину в Богородице-Рождественский женский монастырь, особо почитаемый на Руси. Но дело было не только в почитании. Игуменьей монастыря была матушка Ксения, еще не старая и еще очень красивая женщина, в миру – княгиня Екатерина Щербатова. Катюшу выдали замуж в шестнадцать лет, два года они с князем прожили в любви и согласии, но в одну неделю первенец княжеской четы родился мертвым, а князя унесла злая лихоманка.

Овдовевшая восемнадцатилетняя красавица отвергла все земные соблазны и постриглась в монахини, а затем стала игуменьей. Теперь ей уже было за тридцать, и она все реже видела во сне когда-то горячо любимого мужа, придворные праздники, пышные наряды. Зато была прекрасно образована и могла стать превосходным примером для маленькой принцессы. И учителей могла сыскать подобающих будущей императрице российской.

Игуменья Ксения к императору в приемную вышла почти сразу. Чай, не каждый день к ней такие персоны высокие заезжают. Да и умна была игуменья, понимала, что только очень важное дело могло привести молодого императора в женский монастырь.

– Благослови, матушка, – приложился Пётр ко все еще прекрасной руке, не иссушенной ни постами, ни ночными бдениями.

– Благословляю, государь, – негромко отозвалась игуменья. – И слушаю, какое дело привело тебя в сию обитель.

– Дело, матушка Ксения наиважнейшее – семейное.

– Никак жениться надумало ваше величество?

– Надумало, надумало. Вот и невесту тебе привез.

Бесстрастное лицо Ксении на миг выразило неподдельное изумление. Но когда Пётр экстрактно рассказал ей историю русской Мекленбургской принцессы и свои планы взять ее в супруги по совету бабушки, царицы Елены, лицо игуменьи просветлело.

– Веры-то она какой?

– А никакой. Крестили лютеране, на сем все и закончилось. Годовалым младенцем в Россию увезли.

– Значит, первым делом окрестить надо.

– Крестной станешь ли, матушка Ксения?

– Стану, государь. А в крестные отцы посоветую твоему величеству взять старого Лопухина. Родня все-таки, двоюродный дед герцогинюшки. Умен он, богат, свои дети давно подросли. А внуков пока Бог не послал.

– Так я тебе Лизавету оставлю – пусть сорок дней до крещения в монастыре побудет, попоститься, чему дельному научиться. А я пока о ее воспитании подумаю.

– Все исполню, государь.

Елизавета-Христина все время просидела в углу тише мышки. Только на матушку Ксению все глаза проглядела.

– Пойдем, дочь моя, – подошла к ней игуменья и взяла за руку. – Государь-император своей милостью желает тебя в православии видеть и надлежащее принцессе воспитание дать. Поживешь пока тут, келейку тебе выделим, послушниц приставим. А после Успенского поста окрестим с Богом. Попрощайся с государем. Теперь не скоро увидитесь.

Елизавета неожиданно с плачем бросилась к Петру и обхватила его колени:

– Не бросай меня! Хочу с тобой жить.

– На все воля Божья, дочь моя, – ласково освободила игуменья Петра. – На крещении обязательно повидаетесь и потом видеться будете. Государь сам твоим воспитанием соизволил обещать заняться. Только и ты будь послушна и прилежна.

– Буду, – всхлипнула девочка. – И своего крещения буду ждать.

На улице Петра ожидали два его адъютанта.

– Из дворца вести прислали. Граф Толстой с сыном из ссылки возвращены ждут встречи с вашим величеством, дабы припасть к ногам с благодарностью. И Шафиров из Астрахани прибыл.

Вот она, царская жизнь! Вздохнуть спокойно некогда.

К Шафирову Пётр отправил гонца с приказом быть у него завтра поутру – обсуждать дела наиважнейшие. И то за один день вряд ли управятся. Надо еще Остермана позвать – Андрей Иванович человек умный, где нужно – подскажет, где Пётр ошибется – поправит.

«А ведь мне по тутошнему исчислению всего двенадцать годков, – усмехнулся про себя Пётр. – И ведь никто не удивляется, что сопляк эдакий важными делами занят – и не без успеха. Впрочем, они не удивлялись и когда этот мальчишка вино хлестал и девкам под юбки лазил. Император же… Хотя настоящим-то императором тогда Меньшиков был».