Kitabı oku: «Темнеющая весна», sayfa 16
62
Она все не могла продолбить, собрать воедино то, что так хотелось осознать. О глобально происходящем со всеми ними и миллионами других по каким-то доселе неведомым механизмам. Если бы только у нее была волшебная книга ответов на все вопросы…
Анисия начала судорожно молиться Всемилу, чтобы ничего этого не было. Чтобы Алеша не говорил извращенных слов о Полине. Просто твердила набор фраз, хотя еще помнила свои детские молитвы. Но они почему-то казались ей постыдными, нелепыми.
Ей подумалось, что автор нарушил намеченный трепет событий, который в романе подчас так же тяжело переломить, как и в жизни. И тут по какому-то наитию она опустила руку в расшитую бисером сумочку и невозможной вспышкой нащупала там смятые листы. Не та ли это глава Всемиловой писанины, которую отец дал ей в тот день, когда захворал?.. И верно, написано его рукой.
И вот вновь с уже привычным закрученным чувством восстал перед ней Игорь, от чьего лица Всемил почему-то избрал вести повествование. Не недавний бледно-серый Игорь, не верящий, что потерял все по собственной недальновидности (да и не особенно из-за этого казнящийся). А облагороженный видением Всемила борец за идею полувековой давности. Когда они, начиненные обстругано-бравыми лозунгами французской революции, еще не подозревали, что борьба эта отнимет у них слишком многое. А в швах раздербаненой страны будет рождаться восхитительное, но кровоточащее искусство.
«Я удерживал себя от того, чтобы пуститься в упреки Полине, потому что наперед знал и ее контраргументы.
Я знал, что она донесла на нас императору. Выболтала судьбоносные для страны секреты с показно-неискушенным видом в промежутках между тем, как запивала виноград игристым. А мы, наивные дураки, были убеждены в благородстве прочих и их схожести с нашими интересами.
Какой только олух на ее щедро пропитанных вином собраниях сболтнул лишнего… Я не понимал, почему Александр медлит, а мы продолжаем как ни в чем не бывало расхаживать по своим необъятным гостиным. Длинный язык прекрасной Полины мог стоить нашему обществу жизней. Я понимал, как тщетен мой визит, но не мог отказать себе в удовольствии образумить эту пустую светскую сплетницу. Убедить ее, что не надо предавать остракизму желание перемен к лучшему. А уж тем более их высмеивать. Ведь она не была на войне, она не понимала, какую жизнь обычного люда мы увидели во Франции. И как испытали разочарование и стыд, что наши крепостные не живут так, как их крестьяне. Будто бы они чем-то были хуже французов… Полина – то передвигалась только в каретах, из которых мало что рассмотришь.
Я шел инкогнито, не желая привлекать к себе внимание. Мне даже показалось, будто в темени я увидел мелькнувшее и тут же скрывшееся лицо Алеши.
Из парадной Полины выскользнуло несколько угрюмых мужчин в коротких темных жакетах и с чемоданчиками в руках. Наши вездесущие жандармы, свято убежденные в праведном долге совершаемого ими, давно начали пугать меня, хотя я и стыдился признавать это. Эти же тени попросту пахнули на меня ужасом, тем более глубоким, что я вообще не видел подобных людей ранее.
Я с трепетом ждал, пока они скроются. Было неописуемо заходить туда после них… В каждом углу парадной мерещились лица. Я все надеялся, что квартира пуста. Я бы с радостью убежал вовсе, если бы был уверен, что Полине не нужна моя помощь… И верно, не нужна была. Она лежала навзничь. В луже крови растоплялись волосы, образовывая в ней длинные карамельные линии. Квартира была перевернута вверх дном. Пол был застлан листами бумаги, деньгами, предметами гардероба. Ящики были вырваны из шкафов и тоже валялись на полу. Машинально, диктуя себе, что делать, и не позволяя себе впасть в исступление, я осматривал убранство квартиры – дорогие безделушки оставались на своих местах. Я обошел квартиру в тщетном поиске челяди. Очевидно, они были заранее осведомлены и подкуплены.
В забытье, в полусне я сидел там, думая обо всех тех слухах, что Полина не просто так слишком часто и слишком подолгу наезжает то в Лондон, то в Вену. Что сын ее слишком похож на канцлера Меттерниха… Что именно она уговорила его вступить в антинаполеоновскую коалицию. Но я не верил этим домыслам. Такие авантюристки, ограненные протекцией высшей власти и деньгами, должны умирать в своих постелях, а не так невероятно и грубо».
63
Прочтя это, Анисия застыла на смазанной безвременьем улице.
Безотчетно обернулась и зашагала обратно. Произошедшее будто бы нависало над ними неотвратимо, решенно… Но ведь они сами посильно сотворяли и прошлое и настоящее. А, значит, и будущее. Точно так же, как дворовые мастерицы вышивали скатерти себе в приданое.
Не может же она вновь оставить Алешу в беде. Она хищно исследовала несовершенства мира, изложенные как-то понарошку на журнальных страницах «Русского вестника». Почему же перемоловший настоящие, осязаемые невзгоды человек вызывал у нее такое малодушие?
– Мы с тобой еще не закончили! – заревела Анисия, отбивая палец на ноге о дверь квартиры Алеши.
Она уже не ждала, что он откроет, что он вообще там. И пустота этого допущения рождала какую-то освобожденность от обязательств.
Но он открыл.
– Это все фантазии, болезнь, Алеша… Такие же вредные фантазии, как и мои… Ты в ее смерти не виноват. Не виноват, слышишь ты меня?! – она схватила его голову и с силой заставила смотреть на себя. – Мысли – это не грех. Ты ничего не сделал. Она сама себя сжигала.
Она вынула измышления Игоря, благоразумно умолчав, что это рукопись Всемила.
По мере прочтения на щеках Алеши будто появлялись прежние краски молодости.
– Ты даже после каторги не озлобился, как все от тебя ждали… – излила она с невиданной нежностью, которой сама же поразилась. – Почему ты только не разубеждал меня никогда в этом моем бреде о тебе? Ты выше всех нас. И я люблю тебя. Я… я слишком много от тебя прошу. Ты не представляешь, как я себя ненавидела за это. Я все боялась увидеть твою сломленность каторгой. Но ведь не увидела! Попросту ты не в себе, как и мы все. Мы придавлены тяжестью цивилизации, вот и все! Такой прогресс, столько идей… Немудрено тут с ума сойти.
Алеша болезненно напрягся, но не увернулся от ее ладони, вцепившейся в его удивительно крепкую руку.
– Я рад, Анисия. Значит, ты – человек.
– Надо перестать мне восхищаться Базаровыми, – пробормотала Анисия. – Жить с ними невозможно.
– Цели – то у меня, быть может, те же, что и у него были. У него и у них, будущих – жизнь других перевернуть. Я их даже уважал.
– Хоть они только на словах решили социалистические вопросы с обездоленными… Зато очень громко пели о пенсиях, – напряженно пробасила Анисия. – А колхозникам пенсии эти так и не полагались. Так в чем отличие стало с дореволюционной-то эпохой?! Все только красивые слова, на которые мы клюнули и друг друга поубивали.
– Так чем же я могу себя считать лучше, чем они? – спросил Алеша невпопад, не поняв ее слов, но и не переспрашивая их значение.
Анисия с внутренним содроганием припомнила, как всегда непросто ей было в тени его непререкаемой доброты и обеления всех. Настолько непросто, что она и счастлива была выискивать в Алеше малейшие признаки неидеальности, чтобы как-то с ним состыковаться. Она все думала, что он решил быть добрым, потому что ему нечего было больше противопоставить прочим. Но теперь… теперь эта его особенность только растрогала ее.
– И не считай, если так, – благоговейно ответила Анисия. – Лучше, хуже – это только в Библии. А судьи кто? Я ведь, дура, думала, что после перенесенного ты не озлобиться не мог, не мог не стать террористом. Навыдумывала себе черти что… А ты… Ты…
– Местью ничего не добиться.
Анисия с новым сильнейшим чувством гладила его руку, замирая от восторга, что он не убирает ладонь. Что вот он – приподнимайся и бери.
– Я все хотела тебя выставить преступником, чтобы мне не было одиноко в этой ипостаси.
– Ты не преступница.
Анисия с надеждой посмотрела на него, но не поверила. Сама ведь застревала в каком-то болоте обеления себя. Да и вины перед абстрактными осуждаемыми особенно не чувствовала. Все ей казалось, что чем-то они все же нехороши для социума, раз оказались глупы, опрометчивы, доверчивы. Что Москву надо от них очистить. Тяжело было прийти к идее о необходимости покаяния в одиночку, как в одиночку выучить язык или ассимилироваться в обществе.
– Я… мне кажется, я этим образом, который на тебя примерила… Я сама хотела быть. Доведись мне мужчиной родиться. Или не будь я такой трусихой.
Алеша слабо улыбнулся.
– Ничего бы ты не сделала, чистая душа.
– Чистая? А как же будущее? – холодея, спросила Анисия.
– Вилами по воде писано твое будущее. Подозреваешь ты его – так не позволь себе в увиденное скатиться.
Анисия как-то успокоено приподняла плечи.
– Ты… ты понимал, что тебя могли тогда приговорить?
– Да.
– И все равно… Все равно не донес на меня… Как же мне перед тобой теперь отмыться? Я… я тебя любить буду больше всех. Если позволишь. Уедем?.. – вновь спросила она такого же одичалого, как накануне краха империи, Алешу.
– Родину бросить? – с каким-то приглушенным негодованием незамедлительно ответил Алеша.
– Родина нас первая бросила сама, – отрезала Анисия.
Алеша поморщился.
– Но почему, почему, – простонала она, – люди готовы умереть, но не покинуть землю?! Не земля нас рожает, а матери!! И только матери от нас не требуют взамен ничего, никакого самопожертвования! Земля нас только кормит, но кормить и другая земля может! Воспоминания? Мы молоды, накопим их еще. Воспоминания все равно не вернешь даже в тех же местах…
Алеша потусторонне смотрел на нее.
– Потому что никто, на самом деле, не верит, что умрет, попадет в застенок. Это ведь только возможность. Все верят, что уж их за какие-то заслуги проведение спасет.
Как совпали здесь и сейчас его взгляд, его волосы, его непобедимая молодость? А еще то, что он соглашался говорить с ней и смотреть на нее. Так же недостижимо, как совпали сами факты их рождения в человеческом теле на определенном отрезке земли.
– Ты многое во мне не понимаешь – продолжал Алеша, все более оживляясь и продолжая держать в руках спасительные страницы. – Однако, быть может, твои циничные комментарии о людских мотивах куда прозорливее, чем мне хочется думать. Они от меня все ждали решения их проблем. Мать, Полина, Инесса… Что я приду и помогу. Но я ведь не всесилен. Они сами должны были учиться жить.
– Но ведь это – самое трудное, – понимающе протянула Анисия. – Даже Игорь не смог. И вся страна за этот инфантилизм поплатилась…
Алеша изможденно прикрыл глаза.
– Почему тогда я смог? Почему никто не думал, как тяжело мне?
– Ты потому и вернулся? – спросила Анисия, уже совсем позабыв, в каком отрезке они сейчас. – Потому что думал, что на родине станет легче? И кто-нибудь обязательно поможет. Переложить ответственность на сильное государство, быть уверенным в будущем…
Алеша только вдохнул воздуха, чтобы что-то сказать, как Анисия завизжала:
– Посмотри, что с нами стало! Я никогда бы не поверила, что дойду до такого! В крови вымажусь! Я такой не желаю быть… Я надеюсь…
– В крови?..
– Надеюсь, что это просто наваждение, пьеса какая-то с нами.
Анисии показалось, что даже веки его стали какими-то болезненно розоватыми.
– Мы можем остаться незапятнанными. Мы не рабы времени.
Анисия как-то торжествующе выпрямилась.
– Я правду хочу говорить! А правду запрещают, – с уперто склоненной головой сказал Алеша. – Я хочу на стороне слабых быть. И если для этого снова придется преступить закон… Так тому и быть.
Анисию осенило. Ведь это он, он должен был наказать ее за все! А не Виктор, у которого даже это получалось как-то машинально, без воображения.
Она огляделась. Потом взяла со стола ремень с серебряной пряжкой и протянула Алеше.
– Пора уже исправить твою обиду на меня.
Алеша ошалело воззрился на нее.
– Нет, Алеша, – безапелляционно опередила поток его возражений Анисия. – Иначе мы никогда не закончим это. А тебя опять потянет спрятаться в монастыре. Но это не для твоей мечущейся души.
Алеша все еще нехотя, как-то брезгливо прикоснулся к прохладной коже ремня.
– Если не получилось у нас в другом времени, ничего нам не мешает быть счастливыми здесь. Я так хочу, я так говорю тебе, – заклинала она, готовая к отпору. – Мы себя новыми вылепим без предопределенности этой дутой нас и нашей несчастной страны. Только мне бы выводы сделать…
В лице Алеши промелькнула какая-то новая эмоция, которую Анисия приметила и принимающе улыбнулась. Она торжествующе встала и принялась расстегивать верхние пуговицы платья, в очередной раз сетуя на громоздкость всей конструкции. Алеша завороженно наблюдал за ней, напрягая запястья.
– Приносить меня в жертву я не прошу. Но мы заслужили искупление. Я не могу больше чувствовать нас запертыми в замке, куда никто не придет нас спасать.
Она застонала, думая об Аркадии. Трещина в ней, начавшаяся от всех этих скачков и событий, казалось, вот-вот распадется надвое. Нет, она вернется к сыну. Осталось только… Себе вырвать всего один кусочек. Чтобы после хотя бы подпитываться воспоминаниями.
64
После обрушенности последних суток Анисия спала благодатным забытьем исцелившегося человека, заслужившего долгий безмятежный отдых. Ей снилось, что Алеша стегал ее легко, щадя, больше для нее. Вовсе не так, как солдат стегали в строю при Палкине. А затем снился сад синий, дождя изгиб линий.
На темно-сером прямоугольнике расплывающимся в глазах свечением отображались цифры: 22.02.2022.
Алеша пораженно вперился в это явление, повернув голову на бок. Но Анисия, уже знающая это чувство, понимала, как скоро оно сменится привычным, забитым воспоминаниями принятием.
Она быстро обронила, чтобы отвлечь его от этого дребезжащего перехода:
– Какая красивая дата. Прежде это был бы день моего рождения.
Она жалела, что скоро новизна всей просторной и аскетичной комнаты осыплется, как забывающийся сон, каким бы ярким он ни был. Светлая мебель и стены были совсем уже непривычно лишены всяких узоров и извилистых линий. В комнате не стояло ни ваз, ни цветов, не сверкало ни позолоты, ни малахита. На стене висело только одно полотно с какими-то треугольниками. И совсем весенне дышалось здесь мыслям в плавящемся снегу подступающего марта. Но по-прежнему жесток был смертельно-розовый рассвет. Небо цвета мяса…
За окном мчались конструкции, напоминающие пугающих жуков. Что-то обрушающе-необычное, стерильное встроилось в знакомый ландшафт. Протянулись по верхним этажам зданий веревки. Великолепие основательной лепнины померкло, куда-то исчезли роскошные двери вместе с разряженными дамами в каретах, заменившись на простоволосых девушек в мужском платье. Анисия с отрадным чувством оглядывала брюки на снующих под окном женщинах. И в то же время слишком привычно было то, что она видела перед собой. Да и переживания пробуждения уже казались в землю осыпающимися портретами людей, которые когда-то шуршали одеждой рядом с ними. И Алеша на удивление гармонично сидел на кровати в какой-то странно короткой и обтягивающей исподней рубашке без рукавов. Ему удивительно шла прическа с короткими висками и приподнятой челкой.
– Узнать бы скорее… – нетерпеливо протараторила Анисия, пока еще помнила произошедшее. – Двадцать первый век… Наверное, мы уже и недра земли освоили, и на других планетах побывали! Нет больше сословного деления, все равны и все богаты! Какая удача, какая возможность!
Ее голос прервался заливистым смехом. Она физически чувствовала отступление какой-то буравящей легкие тяжести.
– Да и воин больше быть не может. Человечество непременно объединилось во имя прогресса! Нет больше ни стран, ни континентов! Вставай, Алеша! Я чувствую себя такой молодой! Я так рада, что ты со мной! – умиленно уставилась она на его заспанное, но вновь доброжелательное лицо с умиляющим ее румянцем молодости. – На Невский, если он еще существует!
