Kitabı oku: «Служили Прометею. Премия им. Ф. М. Достоевского», sayfa 4

Мы почти не видели маму и даже бабушку, проводя дни с воспитательницей и няней. Однажды вечером нас отправили ночевать к друзьям, и когда мы вернулись, мама не могла больше сдерживать слезы. Я помню прикосновение ее мокрой щеки, когда она поцеловала меня. Дверь спальни была закрыта. Потом она открылась и нас пригласили войти, чтобы сказать последнее «прощай» папе. Двое старших приблизились немного к гробу. Няня взяла меня на руки и осталась на пороге. Вероятно, меня сочли слишком маленькой, чтобы увидеть смерть вблизи. Я заметила, что он был покрыт белой тканью до самых губ. Позже я узнала, что нижняя часть лица носила следы операции, проведенной напрасно, когда была потеряна последняя надежда.

Я оставалась только несколько мгновений на руках няни, потом мы вышли и дверь захлопнулась. Нас попросили быть в детской и не шуметь. Ненужная просьба: мы покорились скорби, которая придавила всех своей тяжестью. Все говорили приглушенными голосами и мы, дети, тоже не осмеливались говорить громко. Потом наступил день похорон. Ариадна и Юлиан были допущены присутствовать на литургии. Я оставалась с няней в пустой квартире. Церковь была как раз напротив дома. В праздники мы могли наблюдать процессии, например, в пасхальную ночь. В какой-то момент няня поднесла меня к окну, и я увидела, как люди вынесли из церкви гроб папы, весь в цветах. Позади гроба толпа людей и снова цветы, цветы! Это не было печально, это напоминало праздничную процессию. Няня сказала мне: «Видишь, папа отправился в рай…» Спасибо няне за эти слова, благодаря ей моя первая встреча со смертью была окрашена мистической надеждой».

С согласия Марины Александровны ее Воспоминания были опубликованы в «Ученых записках музея А. Н. Скрябина» (М.,1998, вып. 3, стр.178—179).

Вечером Татьяна Федоровна вернулась в опустевший дом, где еще витал дух любимого мужа.

Остановилось сердце Скрябина, но оно, как и его душа, его музыка, его мысли продолжали жить и звучать. Его имя не сходит со страниц газет, журналов, афиш в разных городах России и мира. Получалась впечатляющая картина: музыка Скрябина звучала в течение всего 1915 года, можно сказать, ежедневно. Слово о нем звучало в устах его друзей-поэтов, философов. По всей России состоялись вечера памяти, лекции-концерты, литературно-музыкальные, поэтические вечера, концерты симфонической музыки Скрябина, в которых участвовали все без исключения деятели культуры. Один только С. В. Рахманинов дал семь сольных концертов и участвовал в качестве пианиста в симфонических произведениях друга юности. Его сольные концерты состоялись в Петрограде, Ростове-на-Дону, в Тифлисе (2 концерта), в Баку, в Москве (в Политехническом музее), в Саратове, снова в Москве и Петрограде. Отдали дань памяти А. Н. Скрябину многие зарубежные музыканты. Но никто не смог приблизиться по количеству концертов памяти к С. Рахманинову, А. Зилоти и С. Кусевицкому.

Ему посвятили стихи В. Брюсов, К. Бальмонт, Вяч. Иванов, Ю. Балтрушайтис. Одним из первых откликнулся на смерть А. Н. Скрябина французский поэт Поль Морни. Уже 15 апреля было опубликовано его стихотворение «На смерть Александра Николаевича Скрябина», в котором есть замечательные слова:

«Кто был творцом

Утонченных гармоний,

Не исчезает никогда!

Он здесь! Ему внимайте!

Отныне все созвучья, что будут петь

В его учениках,

В их трепетных перстах,

В стесненном сердце, —

Все будет Он – Учитель дорогой,

Он их заставит петь

Для нашей радости

и нашего страданья!»

Пожалуй, не найти другого имени за всю историю культуры столь ценимого современниками, разве что А. С. Пушкин. Об этом говорил философ Борис Фохт: «Есть два имени, которые каждый человек, усвоивший русскую культуру, особенно родившийся в России, всегда произносит с особенным благоговением: Александр Сергеевич Пушкин и Александр Николаевич Скрябин» («Скрябин. Человек. Художник. Мыслитель», М., 2005, стр.177).

«Его жизнь пролетела так же стремительно и прекрасно, как вспыхнул, а потом исчез в огне революции чудесный русский Серебряный век» (Журнал «Музыка и время», 2007, №1, стр.49).

Прежде чем мы окажемся в доме Скрябина после его смерти, вернемся в счастливые 1912—1915 годы, когда этот дом был наполнен высоким интеллектуальным, духовным смыслом, когда дорогу к этому дому знала вся культурная Москва, вся культурная Россия, но также Европа.

Итак, дом Грушки – Скрябина был притягательным центром для интеллигенции, учёных гуманитарных и точных наук, для поэтов, художников, театральных и музыкальных деятелей.

Никогда еще Россия не являла так много и столь талантливых и разных философских умов. По значимости, по совокупности философских достижений этот период можно назвать Золотым веком русской философской мысли. Назовем их имена: С. Трубецкой, Б. Фохт, И. Лапшин, И. Ильин, Б. Шлёцер, В. Розанов С. Булгаков, П. Успенский, Н. Бердяев, П. Флоренский, Н. Лосский и другие. Даже если бы мы назвали лишь эти имена, уже было бы достаточно оснований признать этот дом центром Серебряного века русской культуры. Они воспринимали Скрябина как философа, приблизившегося к космическим сферам. А. Н. Скрябин создал новую область культуры: синтетическое искусство, вмещающее в себя музыку, речитатив, пластику, архитектуру, художественное слово, жест, запахи природы. Такого ещё не было в искусстве. Но для создания Всеискусства композитор чувствовал внутреннюю потребность в философском знании, которое считал основой творчества и всего сущего. Ещё в молодости он изучал труды Ницше, Шопенгауэра, Ибервега, Блаватской, философию Востока и прежде всего Индии. Из русских его интересовала философия Вл. Соловьёва и его последователей, особенно идея Соловьёва всеединства и богочеловечества. Он был знаком с трудами М. Лодыженского, знавшего индийскую йогу и искавшего пути синтеза философии, религии, мистики; с трудами первого философа-космиста Н. Фёдорова; труды П. Флоренского интересовали Скрябина прежде всего потому, что философ исследовал символику цвета, музыки и числа. А труды теософов П. Успенского «Внутренний круг» и «Тайная доктрина» Блаватской не только занимали почётное место в библиотеке композитора, но были «читаны с карандашом», о чём говорят пометки на полях. Они были настольными книгами композитора.

И вот что интересно: столь разные по своей направленности философы проявляли живой интерес к философским идеям Скрябина. Уже в Четвёртой сонате Скрябина появляется астральная тема, тема космоса – и это впервые в русской музыке! Это почувствовали в первую очередь поэты-символисты и философы. Вяч. Иванов, прослушав Четвёртую сонату, сразу постиг её истинный смысл. Он писал о том, что Скрябин подчинил все музыкальные средства одной сверхзадаче «путём сдвига данного искусства в сторону соседнего, откуда приходят в синкретическое создание новые сущности изобразительности» (Иванов Вяч., Собр. соч. Т.3. Брюссель, 1971, стр.164).

Средствами музыки Скрябин выразил философскую мысль о мире как о бесконечном и едином, о Всеединстве, о возможности преодоления пространства и времени. В этой сонате впервые проявился синтез музыки и цветосвета. Об этом композитор сказал в программе сонаты: «В тумане легком и прозрачном, вдали затерянная, но ясная звезда мерцает светом нежным… В радостном взлёте ввысь устремляюсь… В солнце горящее, в пожар сверкающий, ты разгораешься, сияние нежное… В твоих искрящихся волнах утопаю… И пью тебя, – о, море света» (Скрябин А., Собр. соч. для фортепиано, т.2., М.-Л., 1948, стр. 318).

Тональность сонаты воспринимается как цветосвет и видится как яркий синий цвет. Это обстоятельство чрезвычайно важно для понимания философско-музыкальной концепции А. Н. Скрябина: синий цвет – самый мистический, самый трансцедентный, не материальный, символизирующий тайны мироздания, это цвет мудрости, как не раз подчеркивал композитор, цвет духовности. О Третьей симфонии А. Н. Скрябина («Божественной поэме») поэт А. Белый размышлял: «Не разбудит ли она нас к окончательному постижению явлений мира…» (Белый А., «Символизм», М., стр.167).

После «Божественной поэмы» и Четвёртой сонаты (впервые прозвучавших в 1905), но особенно после «Поэмы экстаза» (впервые прозвучавшей в России в 1909), ещё пристальнее стал взгляд философов на музыкальное творчество Скрябина. Его музыкальные произведения с поэтическими текстами и комментариями ожидали с нетерпением. Что нового скажет этот уникальный музыкант-мыслитель? Каждое его новое произведение удивляло. Интерес представляла философия Скрябина, изложенная им в поэтическом тексте «Поэмы экстаза»:

«Жаждой жизни окрылённый,

Увлекается в полёт,

На высоты отрицанья.

………………………

Бейся жизни пульс сильней!

О, мой мир, моя жизнь,

Мой расцвет, мой экстаз!

Ваше каждое мгновенье

Я создаю отрицаньем

Раньше пережитых форм.

Я миг, излучающий вечность,

Я утвержденье,

Я Экстаз,

Дух на вершине бытия»

Скрябин А.

«Поэма экстаза»

Женева, 1906

Но ещё больший интерес вызвала задуманная Скрябиным Мистерия с её идеей о «соборности» искусства и космогоническим сюжетом. «Эта тема была очень важной для Скрябина в его беседах с поэтами и философами. Он особенно бывал взволнованным при этих беседах, то беспокойно вскакивал, буквально взлетал из своего кресла-качалки, если это происходило в его рабочем кабинете, если же это случалось в садике внутреннего двора, то можно было видеть, как он то забегает вперёд, то размахивает руками, как бы пытаясь взлететь, то останавливается в раздумье: «Я ведь один ничего не могу. Надо, чтобы при содействии музыки было бы осуществлено соборное творчество» (Сабанеев Л., «Воспоминания о Скрябине», М., 1925, стр.271).

Чрезвычайно интересны для нас мысли Н. Бердяева о Скрябине, о философии его искусства, которые он неоднократно высказывал в своих статьях, свидетельствующих о глубоком внимании философа к композитору: «Музыкальный гений Скрябина так велик, что в музыке ему удалось извлечь из тёмной глубины небытия звуки, которые старая музыка отметала. Он хотел сотворить Мистерию, в которой синтезировались бы все искусства. Творческая мечта неслыханна по своему дерзновению, и вряд ли в силах был он её осуществить. Но сам он был изумительнейшим явлением творческого пути человечества» (Бердяев Н., «Философия творчества, культуры и искусства», т.2., М., 1994, стр. 401—402).

Из воспоминаний философа Бориса Фохта, общавшегося с композитором в последние годы его жизни: «Он начал с увлечением говорить о философии, как будто не музыка, а именно философия, причем, самая отвлеченная и трудная, и была его главной специальностью. В этот момент я живо почувствовал, с каким великим человеком свела меня судьба. Ни раньше, ни позже я не встречал людей с такой могучей силой мысли, с таким божественным воображением, не говоря уже о его творчестве как музыканта и композитора». (Цит. по: Сб. «А. Н. Скрябин. Человек. Художник. Мыслитель», М., 2005, стр.178, 185).

Пришло время представить читателю несколько имён философов, по тем или иным поводам либо забытыми напрочь, либо упоминаемыми крайне недостаточно, а потому недостойно для этих людей, составляющих философскую основу Серебряного века русской культуры, тесно связанных духовно с Домом Грушки-Скрябина, явившегося их последним оплотом на Родине.

С яркой, глубоко нравственной личностью Серебряного века русской культуы, несправедливо забытой, хочется хотя бы в общих чертах познакомить читателя. Его судьба подобна многим: запрещён, вычеркнут из истории, даже имя изъято. Пора, пора возвращать для нас самих и для будущих поколений историческую правду и добрые имена.

Итак, Василий Васильевич РОЗАНОВ (1856—1919), классик русской литературы, писатель философской направленности, феномен в русской культуре Серебряного века. Обучался в Московском Императорском Университете на историко-филологическом факультете. Имел счастье посещать лекции В. О. Ключевского, которые всегда проходили в полной тишине при многочисленной студенческой аудитории. Да что там студенческой, на его лекции собиралась вся элита, среди которой часто можно было видеть знаменитого профессора В. И. Герье.

Программные статьи В. В. Розанова печатались в популярных изданиях того времени, в журналах «Мир искусства», «Новый путь», «Весы», «Золотое руно».

До революции вышли его книги: «Литературные очерки», «Сумерки просвещения», «Сборник статей по вопросам образования», Сборник статей «Религия и культура», книга «Природа и история. Сборник статей по вопросам науки, истории и философии», книги «Семейный вопрос в России». «Когда начальство ушло», «Тёмный лик», «Люди лунного света. Метафизика христианства», «Опавшие листья» и «Уединённое», «Война 1914 года и русское возрождение». Из всего созданного требовательный к себе автор признавался: «Уединённое» и «Опавшие листья» я считаю самым благородным, что писал» (Николюкин А. Розанов, М., 2001, стр.316—317).

Многие современники отмечали неповторимый розановский стиль. «Магию слова» Розанова отмечали Н. Бердяев, А. Блок, М. Цветаева, а З. Гиппиус считала, что Розанову «равных по точности слова не найдёшь». Это был, действительно, писатель милостию Божьей. Он передал состояние общества в годы Первой мировой войны в глубоко патриотическом духе. Равного ему в этом, пожалуй, не найти в русской литературе.

На протяжении почти восьмидесяти лет умалчивался тот факт, что Первая мировая война была войной Отечественной, как и война с Наполеоном в 1812 году. Именно тогда, на волне национального подъёма, родились строки «Идёт война народная, священная война». Не правда ли, до боли знакомые слова! Но мало кто сейчас знает, что эти строки, использованные В. Л. Лебедевым-Кумачом, были рождены в годы Первой мировой войны. Книгу автор подарил философу-богослову С. Н. Булгакову, который, прочитав её на одном дыхании, благодарил Розанова «за самую прекрасную книжку». После этой книги писателя стали называть совестью эпохи.

Розанов первым из русских писателей откликнулся на события 1917 года. Уже пятнадцатого ноября 1917 года он начал издавать книгу, по тем временам опасную для его жизни и для жизни его семьи. Название книги – «Апокалипсис нашего времени» – говорит само за себя. Издание книги прервалось по понятным причинам в 1918 году. Но успели увидеть свет ежемесячно выходившие десять маленьких книжечек, на плохой бумаге, по ограниченной подписке. Эта книга о том, писал Розанов, «как пала и упала Россия», о том, «как мы умирали». Для понимания силы духа даёт обращение В.В.Розанова к своему горячо любимому сыну: «Берегись же, Вася, – берегись. И никогда не союзься с врагами земли своей. Крепко берегись. Люблю тебя, но ещё больше люблю свою землю, свою историю». (Николюкин А., Розанов, М., 2001, стр. 317). Розанова поражало, «с какой лёгкостью и быстротой совершился у солдат и мужиков переход… в полный атеизм, будто в баню сходили».

В этой книге проявилось гражданское мужество писателя. Расплата за это оказалась в духе революционного времени.

Семья писателя была обречена на голод и нищету. Книга изъята. Гениальный писатель, честный, любящий Россию, не мог в 1918 году устроиться на работу. Не выдержав всего этого, дочь Розанова Вера повесилась. Другая дочь – Варвара – была арестована и скончалась в тюрьме от дистрофии. Умер сын Василий. Умерла жена и друг Вера Дмитриевна. В тюрьме оказалась и дочь Татьяна, но выжила, сохранила уникальный архив отца (в годы репрессий он хранился у П. Флоренского (Светлая ему память и благодарность потомков), и незадолго до своей смерти в 1975 году передала его в ЦГАЛИ и Литературный музей. Скончался В. В. Розанов 23 января (5 февраля) 1919 года в возрасте шестидесяти трёх лет и погребён в Сергиевом Посаде, где доживал одиноко последние годы.

Чем для России стала потеря В. В. Розанова? Вот что об этом пишет Александр Николюкин в книге «Розанов», вышедшей в серии «Жизнь замечательных людей» в Москве в 2001 году: «Русская литература, русская философия и культура стали беднее на Розанова, так же, как они стали беднее на П. Флоренского, С. Булгакова, Н. Бердяева, Вл. Соловьёва и всех тех, кого только теперь, после долгого забвения, начинают издавать у нас… Была утрачена целостность русской культуры и литературы». Он же добавляет: «Розанов до сих пор не прочитанный, не до конца понятый, загадочный, которому ещё предстоит быть «открытым». (Там же). Трудность ознакомления с его литературным наследием заключается в том, что его проблемные, нравственные статьи как золотые россыпи – по журналам и газетам 1890-1910-х годов.

Не меньше чем при жизни книги Розанова были востребованы в разных странах. В Нью-Йорке в 1957 году вышли его избранные произведения. В 1970 году «Избранное» Розанова было издано в Мюнхене. В России интерес к Розанову пробудился в 1990-х годах. Честь московским изданиям, выпустившим ряд книг Розанова: «Мысли о литературе», Сочинения в 2-х томах, «Сумерки просвещения», «Уединённое», «Опавшие листья», «Апокалипсис нашего времени», «Религия. Философия. Культура». В 2001 году в серии «Жизнь замечательных людей» вышла интереснейшая книга А. Николюкина «Розанов», раскрывающая величие духа, глубину таланта и трагедию жизни э замечательного сына России.

Литературное, философское, духовное наследие В. В. Розанова до последней книги «Апокалипсис нашего времени» и сама его жизнь приобретают в наши дни глубоко нравственный смысл.

Пётр Демьянович УСПЕНСКИЙ (1878—1947) – оригинальная фигура на философском горизонте России начала ХХ века, русский и английский философ-идеалист. Тяготел к эзотерическим учениям, оккультизму, которые открывали пути к постижению внутренних связей явлений. Он был хорошо знаком с европейским оккультизмом, теософскими учениями, в том числе «Тайной доктриной» Блаватской (1905), позднее с учениями иудаизма и йогой. Именно он выдвинул идею многомерного мира, в которое ввёл четвёртое измерение – время. Используя достижения физики, математики, естественных наук, он внёс в свою доктрину новое, а именно: своеобразно сочетал механистическую физиологию и психологию с «законами кармы» и с идеей Ницше о сверхчеловеке. Эта его доктрина отразилась в работах «Четвёртое измерение. Опыт исследования в области неизмеримого» (СПб., 1910), «Новая модель Вселенной» и других. В России, помимо этих трудов, вышли «Внутренний круг» – о «последней черте» и о сверхчеловеке» (СПб., 1913), «Символы Таро» (СПб., 1917), «Искания новой жизни» (1918).

Книга Успенского «Внутренний круг», как и «Тайная доктрина» Е. Блаватский оказалась в личной библиотеке А. Н. Скрябина, который интересовался теософией и идеей духовного совершенствования как отдельной личности, так и всего человечества, идеей Ницше о сверхчеловеке.

Эти труды П. Д. Успенского, изданные до эмиграции, стали сенсацией. С 1921 года философ провёл в Лондоне и Нью-Йорке, выступая с лекциями, представляющими сплав науки с восточной философией, много работал над идеей духовного совершенствования, благодаря которому можно достичь индивидуального бессмертия.

По всему миру рассеяны его ученики и последователи, его учение уводило человеческий ум в беспредельное, где, по Успенскому, заключена разгадка тайны мироздания.

В России упоминался с пренебрежением как «философ-мистик». Новая идеология внушала, что, если мы чего-то не видим, значит, этого не существует в природе.

Справедливости ради скажем, что в последние годы проявляется здоровый интерес к тайнам мироздания, к видимому и невидимому миру, к понятиям о карме, о воде как о живой субстанции и т. д. Интерес появляется и к трудам П. Д. Успенского. В 1992 году в Москве вышли его книги: «Ключ к загадкам мира» (репринтное издание), «Психология возможной эволюции человека». Всё возвращается на круги своя.

Частым гостем, и, пожалуй, самым близким своими философскими воззрениями А. Н. Скрябину был Николай Александрович БЕРДЯЕВ (1874—1948), выдающийся философ, публицист первой половины ХХ века.

Беседы философа и композитора происходили то в столовой, то в рабочем кабинете композитора, летом – в благоухающем садике внутреннего дворика дома А. А. Грушки или в тени ветвистого тополя, погубленного в 2010-х годах по прихоти незадачливого чиновника. Бердяев называл А. Н. Скрябина одной из самых глубоких творческих личностей в истории культуры.

В России Бердяев преподавал философию в Московском университете, был членом религиозно-философского общества в Москве, организатором «Вольной академии духовной культуры», выступал со статьями в сборниках «Вехи», «Проблемы идеализма».

Осенью 1922 года «проклятущий» корабль (по словам Бугримовой) после тщательного обыскивания каждого, увозил в никуда цвет русской мысли. Среди них был и Н. А. Бердяев. Газета «Правда» напечатала тогда крохотную заметку о том, что покинули Россию незначительные фигуры. Революционная Россия поспешила избавиться от светлых умов, от мыслящей части своего общества. Франция была рада это приобрести. Во Франции Бердяев основал и на протяжении пятнадцати лет (1925—1940) редактировал журнал «Путь», почти в каждом номере которого публиковался другой великий изгнанник С. Н. Булгаков. В Париде основал Русскую религиозно-философскую академию.

Свои мысли Бердяев излагал в трудах как до вынужденной эмиграции, так и после неё: «Субъективизм и индивидуализм в общественной философии» (1901), «Философия свободы» (1911), «Смысл творчества. Опыт оправдания человека» (1916), «Смысл истории. Опыт философии человеческой судьбы» (Берлин, 1923), «Философия свободного духа» (Париж, 1927—1928), «Размышление о судьбе России и Европы» (Берлин, 1934), «Человеческая личность и сверхличные ценности» (Париж, 1937), «О рабстве и свободе человека. Опыт персоналистической философии» (Париж, 1939), «Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX – начала XX века» (Париж, 1946) и других. Нет необходимости говорить о достоинствах этих трудов. Их надо читать. Они проливают ясный, незамутнённый свет на русский ренессанс или как его назвали Бердяев и Н. Оцуп – «Серебряный век русской культуры».

Один из главных постулатов философской системы Бердяева – «примат свободы над бытием». Он считал, что задача человека состоит в том, чтобы освободить дух свой из плена бытия, то есть «выйти из рабства в свободу», «в космическую любовь». А это возможно, по Бердяеву, благодаря творчеству, которое заложено в каждом человеке, поскольку сама природа человека есть образ и подобие Бога-творца. Он рассматривал человека как одарённого творческой силой, о чем говорил и Скрябин:

«Я к жизни призываю вас,

Скрытые стремленья!

Вы, утонувшие в тёмных глубинах

Духа Творящего,

Вы, боязливые жизни зародыши,

Вам дерзновенье

Я приношу».

Это пламенное обращение – из поэтического текста Скрябина к его «Поэме экстаза». Видимо, для композитора эти слова многое значили, ибо они стали эпиграфом к его Пятой сонате. Или его же: «Иду сказать людям, что они сильны и могучи».

Новы и смелы мысли Н. А. Бердяева о личности.

Десятилетиями нам внушали, что ценность человека определяется тем, что он сделал для общества, для светлого будущего человечества, чем пожертвовал ради этого призрачного будущего, то есть как личность выполняет социальные функции.

По мысли Бердяева, сущность личности, свободной и творящей, не может определяться её принадлежностью к социальной сфере бытия, что она – личность – принадлежит космосу. Бердяев утверждал: «Жизнь должна иметь смысл, чтобы быть благом и ценностью. Но смысл не может быть почерпнут из самого процесса жизни, из качественного максимума, он должен возвышаться над жизнью» (Бердяев Н., «О назначении человека», М., 1993, стр. 37). «Дух и духовность преображают п исторический мир, вносят в него свободу и смысл» (там же, стр.321).

В те годы не только Бердяев, но и С. Франк, С. Булгаков и другие обратились к проблемам духовной культуры. «Как участник движения, – писал Бердяев, – могу свидетельствовать, что процесс этот сопровождался большим подъёмом. Было чувство, что начинается новая эра. Было движение к новому, небывшему. Но был и возврат к традициям русской мысли XIX века, к религиозному содержанию русской литературы, к Хомякову, к Достоевскому и Вл. Соловьёву. Мы попали в необыкновенно творчески одарённую эпоху», когда «раскрывались целые миры. Умственная и духовная жажда была огромная» (Бердяев Н., «Русская идея», УМСА-PRESS, 1971, стр. 224).

Полагаем, что читателю очень важно ознакомиться с мыслями Бердяева, услышать «его голос», его интонацию, почувствовать его стиль, то есть узнать «из первых уст», для чего предлагаем фрагменты его последней книги – исповеди: «Сам я принадлежу к поколению русского ренессанса, участвовал в его движении, был близок с деятелями и творцами ренессанса. Но во многом я расходился с людьми этого замечательного времени. Я являюсь одним из создателей образовавшейся в России религиозной философии… Очень важные для меня книги написаны уже за границей, в эмиграции, т.е. выходят за пределы ренессансной эпохи, о которой я пишу. Но я считаю полезным для характеристики многообразия нашей ренессансной эпохи определить черты отличия меня от других, с которыми я иногда действовал вместе. Своеобразие моего миросозерцания было выражено в моей книге «Смысл творчества. Опыт оправдания человека», написанной в 1912—1913 гг. Книга была посвящена основной теме моей жизни – теме о человеке и его творческом призвании. Мысль о человеке, как о творце, была потом развита в моей книге «О назначении человека. Опыт парадоксальной этики», изданной уже на Западе, – лучше развита, но с меньшей страстью. Меня не без основания называли философом свободы. Тема о человеке и о творчестве связана с темой о свободе. Такова была моя основная проблематика, которую часть современников плохо понимала… Я всю жизнь был защитником свободы духа и высшего достоинства человека. Всё, мной написанное, относится к философии, истории и этике, я более всего – историософ и моралист… Меня называли модернистом, и это верно в том смысле, что я верил и верю в возможность новой эпохи в христианстве, – эпохи Духа, которая и будет творческой эпохой. Для меня христианство есть религия Духа… Русский ренессанс был также ренессансом философским. Никогда, кажется, не было ещё у нас такого интереса к философии. Наиболее замечательными представителями чистой философии были Н. Лосский и С. Франк, которые создали оригинальные философские системы, которые можно назвать идеал-реализмом… Основная тема русской мысли начала XX века есть тема о божественном космосе и о космическом преображении, об энергиях Творца в творениях; тема о божественном в человеке, о творческом признании человека и смысле культуры… Русские мыслили о всех проблемах по существу, как бы стоя перед тайной бытия, западные же люди, отягчённые своим прошлым, мыслили о всех проблемах слишком в культурных отражениях, т.е. в русской мысли было больше свежести и непосредственности…

Русский ренессанс был романтическим… Русское революционное движение… устремлённость к новой социальности оказались сильнее культурно-ренессансного движения. Культурный ренессанс был сорван, и его творцы отодвинуты от переднего плана истории… Происшедший у нас разгром духовной культуры есть только диалектический момент… Духовная жизнь не может быть угашена, она – бессмертна» (стр. 242—252).

Спорить с этим трудно. На новом витке истории мы прикоснулись к духовному, интеллектуальному богатству эпохи Серебряного века, достижения которого становятся для нас духовной опорой. Значит, духовная жизнь, как её понимает Н. А. Бердяев, бессмертна. Важный штрих к облику Бердяева. Известно, что Вторая мировая война разделила русских в Европе на два противоположных лагеря: одни желали победы Родине, кто-то – Германии. Н. А. Бердяев о войне: «Вторжение немцев в русскую землю потрясло глубины моего существа. Моя Россия подверглась опасности, она могла быть расчленена и порабощена… Я всё время верил в непобедимость России. Естественно, присущий мне патриотизм достиг предельного напряжения. Я чувствовал себя слитым с успехами Красной Армии. Я делил людей на желающих победы России и желающих победы Германии. Со второй категорией людей я не соглашался встречаться, я считал их изменниками» («Литературная газета», 1987, 21 октября).

Н. А. Бердяев оказывал поддержку М. И. Цветаевой в эмиграции. Он остался человеком высокой нравственности, натурой цельной и бескомпромиссной.

Сергей Николаевич БУЛГАКОВ (1871—1944), отец Сергий, философ, богослов, экономист. Прошёл сложный путь исканий истины. В 1903 году выходит его книга «От марксизма к идеализму», наметившая отход автора от экономического материализма в сторону православной церкви. Подобную эволюцию прошли в те годы Семён Франк, Николай Бердяев. Вместе с последним С. Булгаков издавал религиозно-философский журнал «Вопросы жизни». С 1906 по 1918 годы Булгаков – профессор Московского Университета, читал курс политической экономии. Много публиковался. В 1917 году в Сергиевом Посаде вышла его последняя книга в России «Свет невечерний» Типографию закрыли, книгу Булгакова, как и «Апокалипсис наших дней» В. Розанова, изъяли.

В 1918 году в Святоданиловом монастыре С. Н. Булгаков был рукоположен в священники. В 1922 году на печально памятном корабле вместе с известными философами Н. Лосским, И. Ильиным, Н. Бердяевым, С. Франком был отправлен в никуда. Франция их встречала с радостью. Булгаков избирается деканом и профессором Парижского богословского института, преподаёт в Сорбонне, имеет высокий авторитет в среде философов.

Книги его, выходившие в изгнании, пользовались огромным спросом: Трилогия «Купина неопалимая» (1927—1929); «Друг Жениха» и «Лестница Иакова» (1927—1929). Вторая трилогия Булгакова («Агнец Божий», «Утешитель» и «Невеста Агнца») разошлась в один миг.

Посмертно вышли две его книги: «Апокалипсис Иоанна» (1948) и «Философия имени» (1945).

С. Н. Булгаков интересен не только как философ, богослов, но и как мастер мемуарной литературы, особенно значительны его «Автобиографические заметки», изданные в Париже посмертно.

Н. Бердяев о С. Булгакове: «Главное, на чём сосредоточился отец Сергий, – на теме о божественности космоса. Самой большой правдой его остаётся вера в божественное начало в человеке. Он – горячий защитник всеобщего спасения» (Бердяев Н., «Русская идея», УМСА-PRESS, 1946, стр.242).

Писатель Борис Зайцев, общавшийся с С. Н. Булгаковым и в России (часто в доме А. Грушки), и во Франции, тонко подметил внутренний свет, исходящий из его облика, его мыслей, «что дано только высоким душам».