Kitabı oku: «Санатория – Евпатория», sayfa 7
В очереди за чемоданами…
Последняя неделя в лагере всем давалась с большим трудом. Хотелось поскорей домой. Все ожидали, когда объявят разрешение разобрать по корпусам свои чемоданы с вещами. Их хранили на втором этаже хозблока, куда вела крутая наружная лестница. Ребята, мальчишки и девочки, выстраивались в очередь на её железных ступенях и пританцовывали от нетерпения. Ах, как радостно спешило сердце, когда ты получал в руки свой маленький чемоданчик, частичку своего собственного родного дома! Какими просто-таки одушевлёнными казались в нём все предметы! Забытые книжки! Платья, кофточки, запасные носочки!
Надевать их до отъезда не разрешали, но всё, конечно, примерялось. И вдруг оказывалось, что кому-то платье стало тесным в груди, а у кого-то длинная юбочка стала на ладонь выше колен. Мы росли. Мы росли каждый день и не замечали этого.
Два года назад, в такие дни я мечтала поскорей попасть домой, чтобы рассказать домашним о всех своих «достижениях»: научилась плавать «кролем», получила грамоту за участие в хоре и всё такое. И совсем по другому я мечтала о доме теперь.
Более чем странно было бы хвастаться тем, что мы всем отрядом сбежали на море. Или моим приключением в водонапорной башне! Представляю лицо мамы, если бы она об этом узнала!
Вспоминать о Клавдии Петровне было противно. О Гале Ивлевой… – неловко.
О том, что я пережила после музея, ну, когда представила себя «третьей» из заложников – страшно!
Нет, в это лето мне просто хотелось поскорее быть в своей семье.
В последние ночи, засыпая, я не придумывала никаких историй, а представляла, как увижу маму. На ней непременно должно быть моё любимое темно синее платье в горошек и шелковая косынка на шее, чуть пахнущая «Белой сиренью». А её мягкие ладони после работы в огороде станут шершавыми. И когда мама примется гладить меня по голове, пальцы будут цепляться за мои непослушные волосы. Она отдёрнет руки, и скажет испуганно: «Татуся, тебе больно?» А мне будет так хорошо, так сладко…
–– Татка! Подъём! Началось!– Кира трясёт меня за плечи – Карнавал объявили!
Ночной карнавал…
Ночной карнавал – это то событие, к которому с первого дня смены начинает готовиться весь лагерь: от новичка из младшего отряда до самого опытного и закалённого в педагогических битвах воспитателя.
Он объявляется в одну из последних трёх ночей. Кем и когда – не дано узнать никому. В палатах, которые каждые полчаса обходят усиленные патрули из вожатых и воспитателей, до последней минуты царят абсолютная тишина и покой. Вот-вот посветлеет небо. Дежурные, облегченно вздохнув, устраиваются вздремнуть на диванчиках в игральной. И вдруг, в один миг лагерь оглашается дикими воплями. Из окон закрытых на ключ корпусов выпрыгивают десятки странных персонажей, похожих на привидения. Белые простыни повязаны в виде плащей или длинных складчатых юбок. Длинные волосы девчонок распущены и украшены бантами из лент. На голове других причудливые чепцы из наволочек и тюрбаны из полотенец. У мальчишек завязанные углами простыни накинуты на одно плечо и продеты под другой рукой. Почти все вооружены сучковатыми шпагами. Кое-кто в бумажных масках, но они быстро рвутся. Стихийно образуются хороводы, в которых не танцуют, а просто бегают по кругу то в одну, то в другою сторону. Не слышно никаких членораздельных звуков! Просто вопли, иногда удачно подражающие крикам Тарзана. Это герой любимого «трофейного» фильма о мальчике, которого спасла в джунглях обезьяна Чита. Этой обезьяне тоже подражают. Особенно мальчишки. Подпрыгивают на согнутых ногах и трясут поднятыми вверх руками, орут: «Угу-Угу».
Но вот розовеет небо, вместо птичьих песен пронзительно звучат свистки вожатых, и пионерский народ, теряя на ходу тапочки и детали маскарадных костюмов, устремляется в свои спальни. Ещё несколько минут и лагерь затихает.
«Патрули» снуют из спальни в спальню, пересчитывают ребят. Неважно, что половина из них не на своих кроватях и в чужих отрядах! Лишь бы сошлось общее число!
Подъём объявляют на час позже. Все довольны: традиция соблюдена, а
чрезвычайных происшествий не случилось.
«Мне бы хватило трёх лепестков…»
После Карнавала Любку обнаружили в нашей палате. И в вагоне она устроилась с нами в одном купе на верхней полке. Кира была недовольна: «Вот привязалась!» Лина косилась на неё, но молчала. Я не знала, как мне быть. Молчала и краснела. И только Люба чувствовала себя совершенно естественно. А когда пионервожатая Маша предложила ей перейти в свой отряд, высоко подняла брови-запятые, сделала большие глаза и громко заявила: « Какие ещё отряды?!! Мы уже демобилизовались!» На что наша Маша острая на язык, но и она только рукой махнула и ушла в купе воспитателей.
Возле Симферополя наш состав много часов стоял в открытой степи. Было очень жарко и душно. Кто спал, кто пытался читать или играть в города. А одна девочка, держа в руках лазоревый цветок цикория, сказала: «Давайте задумывать желания. Ну, как если бы у нас был цветик-семицветик».
О чём только мы не размечтались! О килограммах мороженого и литрах газировки с вишнёвым сиропом, о синеньких туфельках с перепоночкой на ма-аленьком каблучке и чтобы мама разрешила отрезать длинные косички.
Вета мечтала уехать с отцом в экспедицию в Амурские джунгли и увидеть тигра. А Лена-чёрненькая – к бабушке в Ленинград, посмотреть на дворцы и фонтаны Петергофа. Кто-то надеялся, что нелюбимая учительница уйдёт в другую школу. А кто-то мечтал, что вернётся любимый математик.
А когда очередь дошла до Любы, она сказала:
––Мне бы и трёх лепестков хватило:
один – с Таткой в одном городе жить;
другой – с Таткой в одной школе учиться;
третий – на одной парте сидеть!
Кира фыркнула, Лина откровенно засмеялся, а мы с Любой улеглись лицом к окну и стали смотреть, как над полынной степью маревом колыхался густой горький воздух.
Скажите, ну, скажите мне, чем отличается приятельство от дружбы?! Мне очень хорошо было в эту смену с Кирой и Линой. В прошлый раз мы были неразлучны с Альбиной. А на каникулах в Москве, где жила моя любимая тетушка, мы целыми днями играли вместе с Марусей. Когда разлучались, то начинали переписываться. Альбине я написала четыре письма и открытку, на которую она уже не ответила. С Марусей я два раза разговаривала по телефону, а потом она просто передавала мне привет через тётушку. С Кирой и Линой, похоже, будет так же.
Дома меня ждали Нина Книппер и Олежка. С Ниной мы живём в соседних домах, сидим на одной парте и почти всё время после школы проводим вместе. Олежка – сын наших давних семейных знакомых. Мы видимся не так часто, как нам бы хотелось, но это такая радость! Если со мной случается что-то очень хорошее или, наоборот, – неприятное, то я жду не дождусь, чтобы рассказать им об этом, – Нине и Олежке. Но неужели, если мы расстанемся надолго, то я их забуду?!! Что, если я просто неспособна на настоящую дружбу?! И отчего расставаться Любкой мне тяжелее, чем с Кирой и Линой? Ведь мы не так уж часто виделись с ней в лагере, а с девочками я не расставалась ни днём, ни ночью?..
Сложные чувства
Нас разбудили за три часа до приезда. Напоили чаем и велели одеваться и собираться. Поднялась кутерьма. Из соседнего вагона, где ехали мальчики, пришел вожатый Витя, чтобы с нами попрощаться. Он был студентом Киевского Политехнического института и жил в Киеве. А Маша училась в Москве, но жила в Евпатории. Девочки из Киева стали договариваться с Витей о встрече на Владимирской Горке. И наши, и из пятого корпуса. Его все любили. А о Маше как-то забыли.
Витя сказал:
––Хорошо-хорошо, я согласен. Но давайте пораньше, чтобы на встречу смогли прийти и те, кто не сразу из Киева домой уедет. Мы сможем им город наш показать. Вот Таня, например. На сколько ты в Киеве задержишься?
Я ужасно покраснела и ответила, что ещё не знаю. Может быть на день или два.
––А я, наверное, на три,– сказала Лена-беленькая из Херсона.
––Тогда давайте так. Я дам Вете свой телефон, она с вами договорится, например, на послезавтра, и мне сообщит.
Все захлопали в ладоши, даже те, кто не очень был уверен, что сможет задержаться на два дня.
––Я вашу смену никогда не забуду,– засмеялся Витя.– Этот ваш побег на море. И ещё то, как мы мальчиков в волейбол обыграли. С фантастическим счётом! А ну- ка, Таня, покажи свои коленки? Подзажили хоть немного?
Девочки расступились, и мои острые покрытые свежими болячками коленки оказались у всех на виду.
––Я всегда говорю, что в волейболе воля к победе и преданность команде важнее физических данных игроков. Вот Таню из-за роста не хотели брать в игру, а какие мячи она спасала! Я так тобой гордился, Таня! Ни один мальчишка не решился бы на такие падения. Их капитан признался, что готов взять тебя в свою команду.
Вот на этом месте мне очень захотелось раствориться в воздухе и стать невидимой. Говоря по-правде, не очень-то я интересовалась волейболом. Я напросилась в команду исключительно потому, что тренером был Витя. И потому хотела бы привлекать к своим «подвигам» поменьше внимания. И правильно делала. Но Кира и Лина, конечно, меня обняли. Любка засияла, как будто похвалили её. А вот пионервожатая Маша… Маша сказала всего несколько слов и надолго отравила мне жизнь.
––Ну, и взял бы! Татьяна настоящая «пацанка»! Из панамки пилотку сделала, по деревьям лазит, по заборам. Если бы не косы – настоящий мальчишка.
Она как-то зло это сказала. Все это почувствовали и на минуту притихли.
Первой опомнилась Любка.
––А знаете, Маша, – сказала она с невероятной ехидностью в голосе. – что одна девочка, которая тоже любила лазить по деревьям и ходила со сбитыми коленками, когда выросла, то стала…(тут Люба оглядела всех торжествующим взглядом) – ГАЛИНОЙ УЛАНОВОЙ!
Дома…
Столичный автобус приехал в наш городок поздно вечером. Были душные розовато серые сумерки жаркого летнего дня. По крутому, выложенному булыжником спуску к реке Тетерев, мы с мамой добрались до Студенческого переулка. Первый дом за углом – наш. Его называют «Дом в сиреневом саду», потому что вдоль забора растут древовидные сирени самых разных сортов. Первыми распускаются деревья со светло сиреневыми цветками из четырёх лепестков. А потом с махровыми: тёмно красными и фиолетовыми. Между ними невестами стоят белые сирени. До конца июня мама каждый день срезает ветки с тяжёлыми гроздьями соцветий и раздаёт букеты всем, кто попросит.
Дом нам не принадлежит. Он служебный. Но когда-то до революции в нём жила семья польских врачей. Сирени – это память о них.
До калитки я добегаю первой, нажимаю на «клямку» (так по польски называется щеколда), и тут же одновременно раздаётся сердитый клёкот Брундуляка и осторожное тявканье «дворянки» Найды.
Брундуляк – это наш «бойцовский индюк». Он обожает маму, боится папу и сражается со всеми остальными. Если злобный индюк гуляет во дворе, я перелажу в сад через забор и вхожу в дом через веранду. Брат утверждает, что в Брундуляка вселился дух какого-то свирепого вождя команчей или апачей. Сейчас индюк со своим индюшиным племенем заперт в сарае, и я смело мчусь к крыльцу, с которого навстречу мне бегут папа, сестра с неразлучной подругой Галей; спешит, раскинув руки, любимый дядюшка-художник из Ленинграда -в испачканной красками толстовской блузе и с кудрями до плеч; и неспешно шествует брат Владислав с ещё незнакомым мне сокурсником-философом из Московского университета.
«Да ты просто креолка!» – восхищается моим загаром сестра. «Ну, и дылда!» – делает комплимент старший брат. А папа не спускает меня с рук, как будто мне по-прежнему четыре года, как было, когда мы впервые увидели друг-друга после войны.
Я ДОМА!
“Лети,лети, лепесток, через запад на восток…»
Помните, какие желания загадала Люба, когда мы гадали на цветке цикория? Так вот: ровно через год в сентябре 1954 года мы Любкой жили в Киеве в одном доме, учились в одном классе и сидели на одной парте! Возможно Мальчик из фильма о Золушке сказал правду, и « дружба помогает нам делать настоящие чудеса!»
P.S.
Но чтобы произошли эти удивительные события, мне, по законам той же сказочной истории, нужно было пережить много трудных испытаний.
В конце лета папа тяжело заболел. Почти год его лечили в столичной клинике. Мама сняла угол недалеко от больницы и оставалась с ним всё это время.
В служебную квартиру поселили других людей, а я целый год кочевала от одних папиных друзей к другим. Готовиться к выпускному экзамену в музыкальной школе без своего инструмента было нелегко. Приходилось искать свободные классы и учить любимый первый концерт Бетховена урывками.
Но зато, когда в наш город приехал молодой, но уже знаменитый пианист Святослав Рихтер, мне разрешили присутствовать на его выступлении. Он давал концерт в честь пожилой дамы – своей родственницы – в маленьком зале музыкального училища. Играл сонаты Бетховена. Меня представили ему как самую юную выпускницу. И он нашел время дать мне несколько серьёзных советов, которые касались особенностей исполнения до мажорного концерта.
В Евпатории я уже никогда не бывала. Лето перед 7 классом я провела с братом, четырьмя его знакомыми студентами и сестрой одного из них Галей в пансионате на берегу глубокого озера на холодных ключах. Это было волшебное время лодочных походов, ночных костров, песен Вертинского, стихов Блока и споров о предназначении человечества, философии и религии, загадках чёрных дыр и Тунгусского метеорита. Но главным было для меня страшное открытие того, что Сталин, которого мы в школе благодарили «за счастливое детство», тысячи хороших и честных людей, держал в специальных лагерях. Таких, какие были в Германии и о которых я читала в книге Ганса Фаллады. Я никак не могла понять, почему такое могло случиться в нашей стране.
И брат сказал:
––Ты же любишь Пушкина. Начни с него. Вспомни в «Онегине»:
Мы все глядим в Наполеоны,
Двуногих тварей миллионы
Для нас орудие одно:
Нам чувство дико и смешно.
А потом почитай Шварца. О Драконе. Не всё же тебе о «Коте в сапогах».
Я ощутила себя игрушкой, которая превратилась в живую девочку и шагнула со сцены кукольного театра беззаботного детства в человеческую жизнь. Это было лето 1954 года. И это была со-о-всем другая история.
