Kitabı oku: «Моя токсичная семья: как пережить нелюбовь родителей и стать счастливым», sayfa 6

Злоупотребление доверием, вероломство

Очень садистской мне видится тактика, когда родитель разводит ребенка на откровенность, а потом прицельно избивает его по самым чувствительным местам.

«Однажды в пятом классе я рассказала матери, что одноклассник дергает меня за косички и задирает юбку. Просто хотела поделиться. Мать начала возмущаться, что пойдет разбираться с этим мальчиком. Я умоляла, чтобы она ни в коем случае этого не делала.

Она пообещала, что не пойдет, но на следующий день неожиданно ворвалась на урок и закатила скандал. Она визжала на одноклассников, осыпала проклятиями учителей, которые якобы занижали мне оценки, и в этот же день забрала мои документы из школы. Меня трясло от стыда и ужаса, такого позора в своей жизни я еще не испытывала. А дома она наврала отцу, что вынуждена была забрать меня из школы, поскольку я хамила учителям и испортила отношения с одноклассниками».

Нередко злоупотребление доверием случается в семьях, где родитель позиционирует себя лучшим другом ребенка. Он выспрашивает у него про самые интимные переживания – симпатии, первый поцелуй, приговаривая: «А кто тебя еще так поймет, как родная мать? Только матери в нашей жизни и можно доверять». Ребенка подбадривают имитацией искреннего интереса, участливо ахают, обещают сохранение тайны, но в пылу ссоры родитель не лезет за словом в карман, отпускает циничные замечания, высмеивает…

«Как-то у матери в очередной раз было плохое настроение, и она начала ко мне придираться и довела до слез. На что она насмешливо сказала: ”Что за истерика? Твой Шурик тебя не удовлетворил?” Я как раз началась встречаться с одноклассником и неделю назад рассказала об этом маме, когда мы чаевничали на кухне. И тут она выдала такое!»

Или же сугубо личная информация, доверенная родителям, становится темой для обсуждения с посторонними людьми. Такое поведение родителей ребенок переживает, как предательство. Постепенно он приходит к мысли, что доверять никому нельзя, и это становится большой проблемой во взрослой жизни.

«Не научившись доверять в ранние годы, мы не сможем искренне поверить в себя и почувствовать себя в безопасности в близких отношениях», – пишет Кэрил Макбрайд в книге «Достаточно хорошая».

От себя добавлю, что у проблемы доверия есть и оборотная сторона – чрезмерная доверчивость в ущерб себе. В человеке одновременно живут и настороженность к людям, и стремление «упасть» в доверие, даже когда налицо признаки того, что делать этого не стоит. Но стремление встретить того, кому можно по-настоящему доверять, тоска по такому доверию превалируют над доводами рассудка и соображениями собственной безопасности.

А затем человек прогнозируемо чувствует, что его опять предали, и очередной обман доверия, даже вполне «проходной», переживает как большую драму.

Блокирование диалога, запрет на эмоции и самостоятельное мышление

– Сынок, ты уже стал взрослым, и мы решили, что настало время с тобой поговорить.

– Ого! А я всю жизнь думал, что вы немые.

Невеселый анекдот

Блокирование диалога называется английским словом withholding (висхолдинг). Тактик много, я их описываю в книге «Бойся, я с тобой», но вкратце это ситуация, при которой затруднена или невозможна коммуникация. Например, ребенок хочет что-то рассказать родителям, но слышит: «Ты можешь хоть минуту помолчать?», «Не забивай мне голову своей ерундой. Мне бы твои проблемы», «А от тебя вообще можно когда-нибудь отдохнуть?». Когда бы он ни захотел пообщаться – всегда это не вовремя, неуместно, неважно и неинтересно.

«Когда ребенку не удается привлечь внимание родителя, он испытывает безнадежность, будто он один в этом мире. Когда дети чувствуют, что неважны для близких, их хрупкая структура личности словно распадается – это переживание похоже на смерть. Неудивительно, что отказ в общении ощущается как локальный конец света.

Моим клиентам приходилось переживать уничтожающее чувство стыда из-за того, что родители отвергали их в те моменты, когда они больше всего нуждались в поддержке. Мои клиенты описывают это чувство, как погружение во тьму”, “падение в черную дыру”, “ощущение брошенности в открытом космосе”, “полет в пропасть”, “физическое уничтожение”. Психологический распад, возникающий, когда равнодушный человек видит ваши страдания, но не идет к вам на помощь, ощущается ребенком как прекращение существования. Такие переживания настолько мучительны, что люди часто блокируют воспоминания о них», – пишет Линдси К. Гибсон в книге «Свобода быть собой».

Либо родитель создает видимость диалога: он вроде бы выслушивает ребенка, но отвечает пустыми фразами или стопорит разговор, когда доходит до действительно сложных, важных, болезненных тем. Родитель словно не готов услышать что-то, что поколеблет его представление о том, что ребенок счастлив и всем доволен. Видимо, в этом он чувствует атаку на собственную состоятельность как родителя.

Другое возможное объяснение – взрослый не знает, как разрешить ситуацию, его это пугает, чувство бессилия катапультирует его в детское состояние, и для собственного успокоения он начинает «сосать кулачок» – делает вид, что проблемы не существует. Очень надежное средство не сталкиваться с таким дискомфортом – общаться поверхностно, чтобы не узнать «лишнего».

Ну и третье объяснение, лежащее на поверхности, – такой родитель просто не воспринимает ребенка как человека.

Висхолдинг – это и когда вас будто бы слушают, но косвенно выражают истинное отношение к вашим словам, перебивая или, наоборот, молча как рыба, то и дело отвлекаясь, выходя из комнаты, сидя в телефоне… Оцените, как блокирует диалог со взрослым уже сыном старый князь Болконский из «Войны и мира»:

«Князь Андрей, видя настоятельность требования отца, сначала неохотно, но потом все более и более оживляясь, начал излагать операционный план предполагаемой кампании.

Старый князь не выказал ни малейшего интереса при рассказе, как будто не слушал, и, продолжая на ходу одеваться, три раза неожиданно перервал его. Один раз он остановил его и закричал:

– Белый! белый!

Это значило, что Тихон подавал ему не тот жилет, который он хотел. Другой раз он остановился, спросил:

– И скоро она родит? – и, с упреком покачав головой, сказал: – Нехорошо! Продолжай, продолжай.

В третий раз, когда князь Андрей оканчивал описание, старик запел фальшивым и старческим голосом: “Мальбрук в поход собрался, бог весть когда вернется”».

Каков подтекст такого поведения? «Ты наводишь на меня скуку своей чепухой. Своему героическому папке ты и в подметки не годишься». Заметим, что князь Андрей отнюдь не наседал на отца с требованием выслушать его, а старик намеренно вовлек его в этот разговор, чтобы выказать свое пренебрежение. Или «разочаровался» в сыне в процессе общения, услышав, что его мнение не во всем копирует отцовское, да и просто потому, что сын заговорил о своем, в то время как дед Болконский хотел солировать. С подобным поведением, когда эгоцентричный, незрелый человек при любой попытке пообщаться тут же тянет одеяло на себя, многие из нас сталкиваются ежедневно.

«– Дочь, как дела?

– Мама, у меня умерла кошка.

– Понятно. А я вчера купила в “Магните” гречку по акции».

…Висхолдинг – это и высмеивание проблем ребенка как пустячных, недостойных внимания и сочувствия. «Хватит сопли на кулак мотать! Разнылся, как девчонка!» – говорит такой родитель вместо того, чтобы вникнуть в причину расстройства. Ребенку выражают неодобрение тем, что он чувствует «чересчур». Спросить таких родителей, зачем они подтрунивают над переживаниями сына или дочки, и они вам скажут, что не хотят вырастить нытика и мямлю, прячущегося за мамкиной юбкой. Однако вместо стойкости и умения управлять собой, которых ждут родители, повзрослевший человек приучается пасовать перед негативными эмоциями, запрятывать их поглубже, искажать, отрицать, он страшится встретиться лицом к лицу со злостью, досадой, тоской, разочарованием…

К сожалению, часто из-за такой манеры общаться матери и отцы вовремя не получают важной информации, например о школьной травле, плохом самочувствии, преследовании педофила. Дети привыкают молчать, «сами решать свои проблемы»… многие из которых они решить попросту не могут в силу возраста и ограниченных возможностей! Вынужденно возлагая на себя эту недетскую задачу, ребенок нередко терпит закономерное поражение – и в нем усугубляется ощущение своей слабости, а то и никчемности.

К сожалению, привычка «не беспокоить родителей по пустякам», усвоенная в детстве, становится для нас нормой, и вот родители молодой женщины, которую довел до ручки муж-абьюзер, восклицают: «Ну почему мы столько лет ничего не знали?!» Ну как почему. «Молчи, скрывайся и таи». Усвоен детский урок: слабая и проблемная ты не нужна даже маме и папе. Ты – сама за себя. А родителям нужно демонстрировать лишь успехи, давать поводы гордиться.

Позже это так же работает и во взрослых отношениях. Малейший намек на непонимание со стороны партнера или друзей заставляет человека замолчать навсегда и не показывать своих проблем. А потом мы читаем комментарии близких под новостью о суициде: «Как же так, она всегда улыбалась, мы и подумать не могли, что у нее что-то не в порядке».

«Маме о своих страхах было не рассказать. С детства многие мои высказывания наталкивались на ее реплики: “Подумаешь, какое горе!”»

«Мой муж в детстве упал с качелей, встал и получил качелями по затылку. Потерял сознание, еще сутки потом кружилась голова и тошнило – сотрясение, видимо. Никому не рассказал, потому что стали бы ругать».

«Я в девять лет гуляла и шлепнулась в лужу. Промочила куртку и штаны. Вместо того, чтобы пойти домой, сидела на лавочке и пыталась обсохнуть при нулевой температуре. Знала, что домой идти нельзя, что получу за свою тупость. Через некоторое время меня нашла соседка, начала причитать, почему же я не иду домой, ведь замерзну и заболею. А тут и мать из магазина идет. Ох, как мне потом влетело. И за само происшествие, и за то, что “опозорила” мать перед соседкой.

А недавно я читала похожую историю в одном блоге. Взрослая женщина рассказывала случай из детства, как провалилась в лужу, но, наоборот, помчалась домой со всех ног. И ее согрели, напоили чаем, высушили вещи, а потом всей семьей по-доброму посмеялись над этой ситуацией. Я читала и плакала от жалости к себе маленькой, что меня не поддержали ни в этой ситуации, ни во многих других».

«Мама часто на мои жалобы отвечала со смешком или переводила тему. Я не понимала, почему так. Даже вот когда взрослая стала, пыталась поплакаться ей, а она хохочет, совсем так откровенно. Я говорю: “Мам, я болею, мне плохо, расстроена!” А она снова смеется, взахлеб!

Как-то раз в детстве я ножом порезалась. Плачу от боли, а родители перевязывают мне палец, говоря что-то про “пустяковую царапину”. Потом отрезают концы бинта и… режут мне руку добавочно! Я в ужасе, плачу с утроенной силой. Ох, и смеху у мамы было…

А теперь мне думается, что надо тоже посмеяться. Ну, когда мама ноет и ноет, да по десятому кругу одно и то же… А надо всего-то посмеяться и сказать: “Ма, ну прикольно же! Расскажи еще, а я посмеюсь”. Но я так не умею…»

Если родители постоянно высмеивают, обесценивают, подвергают сомнению чувства ребенка, у него не вырабатывается чуткость к своему внутреннему состоянию, умение доверять себе. Например, ему грустно, и он говорит об этом родителям, а те ему в ответ: «Грустит он! На всем готовом живет, забот не знает, и еще наглости хватает грустить!» Раз за разом такая родительская реакция сбивает эмоциональный камертон ребенка, и чем дальше, тем меньше он слушает себя, тем привычнее для него становится считать свои эмоции глупыми, стыдными, неуместными и даже выдуманными.

А как вам такой вариант висхолдинга, описанный американским психотерапевтом Нэнси Мак-Вильямс?

«Родители одной из моих антисоциальных пациенток, когда та казалась расстроенной, делали ей дорогие подарки. Она не имела никакого опыта ведения разговора и была не готова к тому, чтобы выслушивали ее заботы. Подобного рода “великодушие” особенно деструктивно».

…Нередко бывает, что родители «сдают» своего ребенка, потерпев фиаско при попытке уладить его проблемы. Будучи сами психологическими детьми, в такие моменты они чувствуют себя неуютно (вероятно, испытывая вину, стыд, бессилие) и самоустраняются.

«Школа, куда я пришла в седьмой класс, имела дурную славу. Увидев, что меня привезли на иномарке, одноклассники начали задирать меня и в первый же день избили. С тех пор били, травили и раз столкнули с лестницы. Я стала бояться ходить в школу. Но когда я пыталась выговориться родителям, они отвечали, чтобы я училась разбираться со своими проблемами сама, становилась более коммуникабельной.

В то время сотовые телефоны только появились, и в моей школе ни у кого их не было. И вот отец вручил мне подарок со словами: “Пусть моей дочурке теперь в школе все завидуют”. Я пыталась объяснить отцу, что мне и так плохо, я не хочу выделяться, но он заявил: “Ты будешь ходить с телефоном, и точка!” Он кинул мне его в портфель, не объяснив, как пользоваться.

На первом же уроке подарок начал трезвонить, не умолкая. Оказалось, что папаша вставил туда свою рабочую симку, на которую звонили клиенты. Так как мне не объяснили, как выключить звук или сам телефон, я сбрасывала звонки, но клиенты отца продолжали трезвонить. Меня выгнали с урока, а на перемене одноклассники меня избили, отобрали мобильник и разбили его.

Я терпела издевательства полгода, пыталась все решить миром, но однажды не выдержала и до крови избила троих девочек. На следующий день я увидела в окно, что меня ждут уже семеро человек. Я пробиралась из школы окольными путями, а дома рассказала о ситуации отцу.

На следующий день он пошел в школу, подошел к одной из девочек-заводил и пригрозил, чтобы меня больше не трогали. Та побежала к директору. На следующее утро была разборка у директора, на которой девочка строила из себя невинную жертву. Весь класс, включая классную, встал на ее сторону. Ее папаша прямо в кабинете директора кинулся драться на моего. В итоге классная сказала директрисе, что не хотела бы, чтобы “эта неприятная нелюдимая девочка училась в ее классе”. Дома были разборки, и мать сказала, что полностью разочарована во мне».

Не желая знать, что у ребенка есть боли, трудности, неразрешимые для него вопросы, родитель потихоньку делает из него эмоционального инвалида. Он привыкает к тому, что расстраиваться, злиться, просить о помощи – недопустимо, стыдно. Что делиться чем-то сокровенным, быть открытым, искренним, спонтанным в выражении чувств – значит, гарантированно поставить себя под удар, «показать слабость».

«Мне не позволялось быть или казаться несчастливой. Я обязана была ежесекундно испытывать и излучать счастье. Я научилась этому обратному аутотренингу, и никто никогда не видел меня неулыбчивой, грустной. Никому не приходило в голову, что находится за фасадом. Именно поэтому все так недоумевали, когда я сбежала из дома: “Вы видели ее интервью? Она рассказывала какие-то ужасы, а совсем недавно по телевизору говорила, что им с отцом так хорошо вместе!” Но мне не разрешалось говорить что-либо иное, даже когда я давала интервью с разбитыми в кровь губами и дрожащим от слез подбородком», – рассказывает Полина Осетинская.

Вот точно! Многие из нас выросли прямо-таки с обязанностью всегда улыбаться! Как взрослые реагируют на детские слезы? Иногда игнорируют, обесценивают их – «побольше поплачет, поменьше посикает». Иногда одергивают: «Не скули! Поной мне еще!» Иногда – пугаются слез и начинают усиленно веселить, отвлекать ребенка – вместо того чтобы просто выслушать, что у него за горе, дать всплакнуть и успокоиться.

Вот что советует психотерапевт Михаил Литвак:

«Человека надо не стыдить, а учить переносить страдание! Если родители выказывают к ребенку презрение, когда он плачет, он может привыкнуть сгорать от стыда всякий раз, когда ему захочется плакать. Все это может сделать ребенка боязливым, болезненно застенчивым.

Если родители наказывают ребенка, не обращая внимания на причину его страдания, и у него нет возможности объясниться, это может привести к притворству, слабой выраженности индивидуальности, чрезмерному избеганию страдания, апатии и усталости. Если еще при этом ребенка бьют, он начинает плохо переносить боль. Вот почему мужчины хуже переносят боль, чем женщины (мальчиков ремешком наказывают чаще, чем девочек).

Если родители поощряют ребенка проявлять свои страдания, пытаются успокоить его и уменьшить действие фактора, вызывающего страдание, устранить его, то ребенок будет иметь возможность выражать страдание, бороться с ним и побеждать его. Он будет больше доверять людям, будет благополучно переживать страдания, которые обычно сопровождают радость и любовь, у него сформируется более оптимистическое отношение к жизни.

При неполном поощрении родители целуют, обнимают и гладят плачущего ребенка, вместо того чтобы сделать понятной для него причину страданий. Такой ребенок будет не преодолевать страдание и искать его причину, а искать успокоения. Из таких детей могут вырасти алкоголики и наркоманы.

При смешанном способе маленького ребенка поощряют плакать, чуть подрос – начинают наказывать. Мать требует одно, отец – другое. В результате замедляется развитие личности, возникает неудовлетворенность при контактах с другими людьми, зависимость в межличностных отношениях и боязнь конфликтов».

…Вот и вступаем мы во взрослую жизнь, не умея и страшась выражать эмоции. Боимся выдать неадекватную или несоразмерную эмоцию. Например, не плача на похоронах, человек может ощущать вину, стыд за то, что люди сочтут его черствым, не любящим умершего. Или, наоборот, желая поплакать, он изо всех сил сдерживает себя, ведь «уныние – грех» и «надо всегда улыбаться». Вот и «идем по жизни, смеясь», а плачем ночами, когда никто не видит, а наутро надеваем маску улыбающейся депрессии.

Многие признаются, что в страдании «каменеют», хотели бы, но не могут проплакаться, – слезы «не идут». Так и носим в душе напряжение, которое могли бы ослаблять, если бы позволяли себе переживать грусть, гнев, тревогу…

Соответственно, напряженка у нас с культурой не только переживания, но и сопереживания. Мы теряемся при виде грустящего, плачущего человека и в лучшем случае пытаемся перевести разговор, «отвлечь», уговариваем его «держать хвост пистолетом», ведь «жизнь продолжается, несмотря ни на что». Да, продолжается, но ведь «жизнь не только майский день, где все танцуют и поют», но и утраты, несчастья, и менее глобальные, быстро преходящие отрицательные эмоции, которых из эмоционального меню не выкинешь. Михаил Литвак пишет, что для благополучного существования необходимо, чтобы на мозг действовали три рода раздражителей: вызывающие положительные эмоции (35 %), вызывающие отрицательные эмоции (5 %), эмоционально нейтральные, или балластные (60 %).

…Пока одни веселят грустящих и проповедуют оптимизм 24/7, других просто раздражают чужие слезы. Мы не находим в своем эмоциональном арсенале «кейсов», как поступать в таких ситуациях, потому что сами плохо умеем их переживать. Нас страшит близость – в первую очередь… к себе самим; тревожит прикосновение к переживаниям – своим и чужим.

…Во что же выливается «невысказанность», с которой мы сталкиваемся в детстве и которая накапливается в нас год от года? Эмоции, заводящие в коммуникационные тупики, ребенок автоматически начинает «обрезать» как лишние, усиливающие боль, обостряющие ощущение ущербности, ненужности. В голове складывается связка: чувствовать – значит страдать: быть непонятым, отвергнутым, осмеянным, пристыженным. Чем незатейливее палитра эмоций, тем надежнее защита от потенциально ранящих воздействий. Все «тонкие материи» отбрасываются как источник уязвимости.

Так спектр эмоций, едва начав (а иногда даже и не начав!) зарождаться, уже обедняется и «секвестируется». Ребенок наращивает броню защитной бесчувственности, и, условно, вместо ста тонов, которые могли бы сформировать картину чувств духовно полноценного человека, у него формируется три-пять примитивных эмоций. Да и с теми он управляется из рук вон плохо, не понимая, хочет ли он есть или же замерз, если вспомнить невеселый анекдот…

Человек вырастает эмоционально тупым. Свой нехитрый набор чувств он старательно маскирует, «пакует», прижимая сверху коленом, искажает их. Например, чувствуя злобу на себя, он проникается неприязнью к окружающим. Приучившись к самоподавлению, он не умеет направлять эмоции в правильное русло, он отрицает, насилует их, и они становятся разрушительными для него самого и людей.

«У меня до 30 лет, пока я не попала к нормальному терапевту, была такая замороженность. Я не понимала, что я хочу есть, пить, что я устала, что я замерзла или мне жарко. Если меня спрашивал другой человек, хочу ли я есть, я часто отвечала – не знаю. И я реально не знала! Я настолько привыкла быть удобной, не беспокоить других своими чувствами, что перестала чувствовать их сама. И если я не чувствовала даже физический дискомфорт, что уж говорить про эмоционально дискомфортные отношения. Долгие годы находясь в абьюзе, я считала, что все нормально».

«Если ребенок не видит адекватного проявления эмоций от взрослых, если он не получает подтверждения нормальности своих эмоций, если взрослый не помогает ему научиться управляться со своими эмоциями, ребенок вырастает эмоциональным инвалидом. Проявляться это может по-разному. Это может быть “обрезанность” эмоций и крайняя бедность эмоциональной сферы – в этом случае человек будет как будто бесчувственным. А может быть неуравновешенность и “истеричность”, когда человек не умеет управлять своими эмоциями, страдает “недержанием” эмоциональных проявлений.

Или это может быть “замороженность” эмоций, диссоциированность (отделенность) их от тела и разума – в этом случае человек может беспричинно чувствовать себя плохо, подавленно (эмоция есть, а осмыслить ее не получается), или же это может выливаться в психосоматику, когда тело принимает на себя эмоциональные страдания», – разъясняет психолог Наталья Рачковская.

…Разумеется, все это не значит, что вы обязаны в любое время и в любом состоянии поддерживать желание ребенка общаться. Но отказать можно в необидной форме, пояснив причины (занятость, недомогание) и предложить перенести беседу на другое время, желательно назначив его. И конечно, бывают случаи, когда нужно выслушать ребенка безотлагательно.