Kitabı oku: «Кобзарь (в переводе русских писателей)», sayfa 2
В 1844 г. Шевченко был на родине, а в следующем году снова посетил родные места; на этот раз он изъездил большую часть Украины и побывал у всех своих родных и везде был встречаем с приветствиями. Явилась масса знакомств, двери квартиры, занимаемой им, не затворялись, – все спешили взглянуть на своего Кобзаря.
Весною 1846 г. Шевченко приехал в Киев; здесь он задумал срисовать многие достопримечательности этого города: поселился он на квартире художника Сожина. «Вечером – говорит Чужбинский, – мы все трое сходилось. Ничего не было приятнее наших вечеров; мы усаживались за чай и передавали друг другу свои дневные приключения».
В этом же 1846 г., в Киеве, Шевченко познакомился с Н. И. Костомаровым. «Жил я тогда, – пишет Н. И. Костомаров, – на Крещатике, в д. Сухоставского.
«Напротив моей квартиры был трактир с номерами, а в одном из этих номеров появился Шевченко, по возвращении из-за днепровской Украины. После Пасхи, не помню с кем из моих знакомых, пришел ко мне Шевченко и с первого раза произвел на меня приятное впечатление. Достаточно было с этим человеком поговорить час, чтобы вполне сойтись с ним и почувствовать к нему сердечную привязанность.
«В это время мою душу занимала идея славянской взаимности. В первый день праздника Рождества Христова, того же 46 г. мы сошлись с поэтом и одним молодым помещиком у нашего общего приятеля Н.И. Гулака. Разговор у нас шел о делах славянского мира; высказывались надежды будущего соединения славянских народов в одну федерацию, под скипетром Всероссийского Императора, и я при этом излагал мысль о том, как было бы хорошо существование «ученого общества славянского». Общество это должно было называться «Кирилло-Мефодиевским».
«Между тем, за стеной квартиры Гулака была другая квартира, из которой слушал наши беседы какой-то неизвестный господин, оказавшийся студентом Алек. Петровым, который постарался написать и послать куда следует сообщение о нас, сбив чудовищным образом в одно целое наши разговоры о славянской взаимности и об эпохе Хмельницкого, которою я тогда усердно занимался, и выведя отсюда существование политического общества».
Вскоре после этого события Шевченко уехал в Черниговскую губернию, и когда он через несколько дней возвращался в Киев, был задержан на пароме при переправе через Днепр полицейским чиновником.
В июне 1847 г. Шевченко был доставлен в Петербург, зачислен в рядовые Оренбургского линейного батальона; через три месяца он очутился на месте ссылки в Орской крепости; ему было запрещено писать и рисовать. И тянулись долгие годы заключения со многими превратностями, которые зависели от людей, власть имеющих над ссыльными. Были времена, когда на Шевченко кара наказания ложилась всею своею тягостью и только его закаленная натура могла перенести этот гнет. Но были и послабления; между прочим, Шевченко был взят лейтенантом Бутаковым в экспедицию по исследованию берегов Аральского моря, для снятия видов; когда же труды Шевченка были представлены генералу, с ходатайством об облегчении участи ссыльного, – получилось совершенно обратное: из Петербурга пришел приказ перевести Шевченка на Азиатский берег Каспийского моря в отдаленное Новопетровское укрепление, со строгим приказом коменданту наблюдать, чтобы Шевченко не мог ничего ни писать, ни рисовать.
Буквально оторванный от живого мира, поэт загрустил. Должно быть, так ему было холодно кругом, так пусто, если у него могли вырваться такие слова в письме к Гулаку: «Родился и вырос в неволе, да и умру, кажется, солдатом!.. Какой-нибудь да был бы конец, а то, право, надоело»…
В конце 1852 г. в Новопетровской администрации произошла перемена: назначен новый комендант, майор Усков.
Жена Ускова еще в Оренбурге слышала о Шевченке и ехала в Новопетровск с мыслью принять участие в облегчении участи поэта. Шевченко не сразу, постепенно, но близко сошелся с семьей Усковых, где было двое маленьких детей, – это была одна из причин, притягивающих его к дому коменданта: Тарас Григорович страстно любил детей. Усковы полюбили Шевченка, как близкого родного; он стал как бы нераздельным членом их семьи.
С этого времени начались постепенные облегчения по службе. Шевченко вздохнул свободнее: его уже перестали без толку мучить «муштрою», да и жить он стал не в «смердячей казарме».
А в Петербурге друзья поэта не забывали хлопотать о нем; первое место между этими людьми занимала А. И. Толстая, супруга вице-президента академии; она сначала через художника Осипова, а потом сама лично, вела переписку с поэтом и, как только можно, ободряла его и поддерживала надежду на освобождение в его измученной душе.
В это время скончался Император Николай I и на престол вступил Император Александр ІІ. Шевченко с нетерпением ждал милостивого манифеста. Манифест появился, но в нем о Тарасе Григоровиче не было и помину. «И отчего же это я не был представлен к этой Высочайшей милости и вычеркнут из реестра мучеников? Преступление мое велико, но и наказание безгранично. К материальным страданиям 50-летнего солдата присоединилось страдание моральное: мне, которого вся жизнь была посвящена божественному искусству, было запрещено писать стихи и рисовать. Да, уже девять лет казнюсь я за грешное увлечение моей бестолковой молодости!.. О, спасите меня!..» – писал Тарас Григорович гр. Толстой в 1856 году.
С воцарением нового Императора многое изменилось в положении Шевченка; друзья поэта, прежде лишенные возможности не только переписываться с ним, но и сочувственно относиться к его положению, – теперь как будто ожили, стали посылать ему письма, деньги, и хлопоты об освобождении усилились. Особенно много полезного сделал в это время для поэта М. М. Лазаревский; он первый сообщил Тарасу Григоровичу весть о помиловании. «Поздравляю тебя с великою Царскою Милостью. По просьбе гр. Толстой и графа Толстого ты получаешь отставку и избираешь род жизни», – писал Лазаревский от 2 мая 1857 года.
Ожидая окончательной свободы, поэт составил план поездки; – ему хотелось побывать в Екатеринодаре, Крыму, Харькове, Полтаве, Киеве, в Вильно, но друзья поэта не одобряли этого плана. «Приезжай скорей в Петербург; на Украину не езди; об этом просит тебя графиня, и ты должен ее послушать» – писал ему Лазаревский.
Распоряжение об освобождении должно было пройти всю лестницу инстанций, начиная от шефа жандармов, министров и кончая ротным командиром. На это потребовалось бы немало времени.
«22 июля 1857 г. получилось официальное сообщение о моем освобождении (пишет Тарас Григорович гр. Ф. П. Толстому). В тот же день я просил коменданта дать мне пропуск через Астрахань до Петербурга; но он без воли высшего начальства не может этого сделать»…
Наконец Тарас Григорович уговорил Ускова дать ему пропуск до Петербурга, и 2 августа 1857 года, в 9 часов вечера, он оставил Новопетровское укрепление, пробывши в неволе 10 лет, 3 месяца и 27 дней.
После трехдневного плавания в рыбачьей лодке Шевченко прибыл в Астрахань.
В Астрахани Тарас Григорович задержался на несколько дней, дожидаясь парохода; 15 августа пришел из Нижнего пароход «Князь Пожарский» и простоял в Астрахани 7 дней, а 22-го отплыл снова в Нижний, увозя с собой Тараса Григоровича.
Когда Шевченко прибыл в Нижний, там уже было получено предписание задержать его. Дело заключалось в том, что при амнистии Шевченку не дозволялось жить в столицах; он должен был отправиться в Оренбург и там ждать назначения местожительства. Усков же, выдавая Шевченку проездной билет, не знал этого. Опять пошли хлопоты, благодаря которым Тарас Григорович не поехал в Оренбург, а остался ждать решения в Нижнем. Сюда приезжал навестить поэта друг его – знаменитый артист М. С. Щепкин.
Нижегородское общество отнеслось к Шевченку очень внимательно и дружелюбно, но певец Украины чувствовал себя одиноким, – его тянуло в Петербург, в академию, к друзьям; ему тяжело было одиночествовать, отсюда и вытекает его неудачное сватовство к актрисе Пиуновой. Молоденькая 16-летняя девушка, малообразованная, не могла разделять взглядов 44-летнего Шевченка и сватовство это кончилось отказом Тарасу Григоровичу.
По приезде в Петербург Шевченко не успокоился; вернулся он в этот город «с запасом горечи на дне души», как говорит в своих воспоминаниях И. С. Тургенев). Наконец, весною 1859 г., ему удалось побывать на родине.
Поселился он сначала у своей сестры Ирины, в это время овдовевшей; погостил он у братьев; все его родные были еще крепостными людьми. Горько было на душе поэта! – и это чувство вылилось у него в прекрасном стихотворении «Сестре».
Измученный всем виденным и слышанным, Тарас Григорович от сестры поехал отдохнуть к названному брату своему Варфоломею Григорьевичу, и прожил у него около 2 месяцев; в это время он решил приобрести себе небольшой участок земли на берегу Днепра и поселиться там. А между тем за Шевченком, как за поднадзорным, не переставали следить, и по доносу, где говорилось, что Шевченко непочтительно относится к монахам и полиции, – он был арестован, при отъезде от Максимовича с Михайловой горы, и препровожден к киевскому генерал-губернатору кн. Васильчикову. Губернатор освободил его из-под ареста и сказал; «Поезжайте отсюда скорее в Петербург, – там, стало, люди более развитые и не придираются к мелочам». Вместе с тем ему было позволено пробыть в Киеве сколько будет нужно.
По приезде в Петербург Тарас Григорович поселился на антресолях в здании академии художеств. Петербург ему уже показался не таким привлекательным, – его тянуло на родину, отдохнуть, – он устал, измучился. Ему уже было 45 лет.
Началась горячая переписка с братом Варфоломеем; поэт торопит его с покупкой земли. Наконец, Варфоломей Григорьевич пишет брату, что нашел для него подходящее место недалеко от Канева, на правом берегу Днепра.
«Там, на высокой горе, – пишет ему Варфоломей Шевченко, есть лесочек, посреди того лесочка – полянка; далеконько от города; внизу несколько рыбачьих хат.
«На горе очень много диких яблонь и груш; можно будет садик развести. Любый староденный Днипро будет казаться тебе под самыми ногами. Криничная вода недалеко, а рыба каждое утро будет свежая: рыболовы будут возить ее мимо твоего порога»…
Тарас Григорович был доволен сообщением, но он чувствовал, что одинокому человеку будет пусто и в новой хате, – и вот он решает, во что бы то ни стало, жениться, Варфоломей Григорьевич советует ему взять жену из образованного круга, «а с простою крестьянкой ты еще больше затоскуешь», – пишет Варфоломей Тарас Григоровичу. – «Я по плоти и духу сын и родной брат нашего бесталанного народа, – так как же я могу соединиться с панскою кровью?»
«Да и что такое образованная барышня будет делать в моей мужицкой хате?»
«Мать – при всяких условиях мать; если она любящая и разумная, то и дети выйдут в люди; если же она, хотя и образованная, но лишена разума и сердца, то и дитя вырастет негодяем, все равно как в шинке», – отвечает ему поэт и просит его сделать предложение от его имени крепостной девушке Харитине, служащей у Варфоломея в работницах. Однако, Харитина заупрямилась: она считала Тарас Григоровича за большого пана и боялась за него выйти.
После этого случая Тарас Григорович обратился к жене Максимовича: «Жените, – просит он ее, – будьте так добры. А то, если не жените, то и сам Бог не женит, – так и пропаду бурлаком на чужой стороне»…
Наконец, поэт сам нашел себе невесту в Петербурге; у одних его знакомых служила девушка-украинка, – ее звали Лукерьей; к ней-то и присватался Тарас Григорович. Ветреная, неразвитая Лукерья Полусмакова сначала дала согласие, считая Шевченка за богатого человека, но и это сватовство расстроилось…
Заботясь о своих семейных делах, Тарас Григорович не забывал и родных, – он горячо хлопотал об их освобождении от крепостной зависимости, что и было им сделано за несколько месяцев до 19 февраля 1861 года.
Но не одни семейные дела занимали поэта; – он задумал полное собрание своих сочинений с присоединением «Гайдамаков». Надо было искать издателя, надо было возиться с цензурой. Издатель нашелся в лице богатого сахарозаводчика Семеренка и в 1860 году явился «Кобзарь», с портретом автора, рисованным М. О. Микешиным.
На этот раз столичная критика сочувственно отнеслась к новому изданию «Кобзаря», а в Малороссии все были в восторге.
«У нас чуть ли не по «Кобзарю» и Богу молятся»… – пишет Кулиш Тарасу Григоровичу из Полтавы.
В конце 60 года Тарас Григорович стал недомогать; доктора определили водянку и советовали беречься. Поэт нигде уже не появлялся и не выходил из дома… 25 февраля, в день своих именин, Тарас Григорович не мог подняться с постели.
«Вот, если бы мне добраться домой, там, быть может, я и поправился бы»… говорил он своим друзьям, собравшимся поздравить его.
Но ни попасть домой, ни поправиться ему не удалось. 26 февраля, в 5 часов утра, Тарас Григорович встал, выпил стакан чаю и сошел вниз в свою мастерскую; с ним сделалось дурно, он упал и… поэта не стало!..
Сначала Тараса Григоровича похоронили в Петербурге на Смоленском кладбище, а потом, помня завет поэта, выраженный им в стихотворении «Завещание», перевезли прах его на Украину и похоронили на том месте, где он мечтал поселиться: – на берегу Днепра, недалеко от г. Канева, на кургане, похожем на стародавние казацкие могилы. Одиноко белеет крест на высокой горе, а под горою старый Днепр катит свои волны и, ударяясь ими о берег, словно рассказывает печальнику народному, – как живут его братья – люди…
Так протекла жизнь этого «гениального горемыки», как назвал Шевченко один из его биографов. Рожденный под «стрихою крипацкой хаты», испытывавший все ужасы крепостной зависимости, не успевший вполне насладиться благами кратковременной свободы, сменившейся подневольным пребыванием в киргизских степях, Шевченко тем не менее не был сломлен этими личными несчастиями, и до смерти сохранил тот святой огонь любви к родному краю и народу, который один только согревал его и вливал надежду в его измученное сердце. Будучи по профессии художником, – и по отзывам специалистов очень талантливым художником, – Шевченко уступил голосу более сильного призвания, чтобы стать выразителем духовной жизни народности. «Народ как бы поручил Шевченке петь за него», говорит Н. И. Костомаров, а по выражению А.И. Григорьева, – Шевченко вдунул новый дух в украинскую литературу, вывел ее на новую дорогу и ввел в круг литератур цивилизованного человечества. Деятельность Шевченка блестящим образом опровергла сомнения в способности украинского народа к созданию собственной литературы. Заговорив к народу его родным языком, сделавшись выразителем нужд и стремлений темной массы. Шевченко является одним из наиболее характерных проявлений демократического и освободительного движения, отметившего собою XIX век в истории человечества.
В этом и состоит громадное значение Шевченка, в этом и кроются его бессмертные заслуги перед родиной, которую он призвал к жизни, и перед человечеством, которому он возвратил многомиллионный народ для культурного сотрудничества.
Шевченко соединил в своих произведениях блестящую форму с общечеловеческим содержанием, и потому значение его не ограничивается пределами, занятыми украинским народом, а простирается на все мыслящее человечество. Нечего и говорить, что влияние Шевченка все-таки наиболее чувствуется на его родине: он надолго сделался образцом для украинских писателей; на его произведениях воспитывались целые поколения, почерпая в его огненных словах вдохновение и пример истинного служения родному народу; и его слава «не вмре, не поляже», но будет жить вечно и будет служить ярким образцом, как нужно служить народу и как нужно любить его!..
Не лишним считаю закончить характеристику знаменитого «кобзаря» Украины стихотворением Н. А. Некрасова, написанным на смерть его:
Не предавайтесь особой унылости:
Случай предвиденный, даже желательный, —
Так погибает по Божьей по милости
Русской земли человек замечательный.
С давнего времени молодость трудная,
Полная страсти, надежд, увлечения,
Смелые речи, борьба безрассудная,
Вслед за тем – долгие дни заключения.
Все он изведал: тюрьму петербургскую,
Справки, доносы, жандармов любезности, —
Все – и раздольную степь оренбургскую,
И ее крепость. В нужде, неизвестности
Жил он солдатом с солдатами жалкими,
Жил, оскорбляемый всяким невеждою; —
Мог умереть он, конечно, под палками,
Может, и жил только этой надеждою;
Но сократить, не желая страдания.
Поберегло его в годы изгнания
Русских людей провиденье игривое, —
Кончилось время его несчастливое:
Все, чего с юности ранней не видывал
Милое сердцу ему улыбалося…
Тут ему Бог позавидовал:
Жизнь оборвалася!..
И. Белоусов
