Kitabı oku: «Кобзарь (в переводе русских писателей)», sayfa 5

ГАЙДАМАКИ

 
Все идет, проходит, без конца, без краю.
Где ж оно девалось? И отколь взялось?
И мудрец и глупый «ничего не знаю», —
Может лишь ответить на такой вопрос.
То цветет, то вянет – и навеки вянет
И сухие листья ветер разнесет.
А над всем тем солнце, как и прежде встанет,
Зорька золотая, как всегда, всплывет;
А за нею следом и ты, светлоликий,
На твердь голубую выйдешь погулять, —
В малый ручеёк, в океан великий
Станешь ты глядеться и равно сиять, —
Как над Вавилоном и его садами,
Так над тем, что будет с нашими сынами.
Вечен без конца ты! Любо мне с тобой
Речь повесть, как будто с братом иль сестрой.
Думой поделиться, лишь тобой внушенной;
Молви же мне, месяц, молви благосклонно, —
Куда же деваться мне с моей тоской?
Я не одинокий, я не сирота, ведь,
У меня есть дети – их куда девать?
Взять ли их с собою в тесную могилу, —
Грех живую душу в землю закопать.
Может быть ей легче б на том свете стало,
Если бы прочел кто те слезы-слова,
В них она когда-то горе изливала,
И над ними часто слезы проливала… —
Нет не закопаю: грех, – душа жива.
Где ж найти ей выход, миновав могилу?
Без ответа тяжко, горько умереть!
Девушки, поймите, – вам понять под силу;
Алые цветочки, – вас она любила,
Счастия у Бога вам она просила
И про вашу долю так любила петь!
А пока ложитесь, дети, почивать, —
Дайте мне подумать, куда вас девать.
Дети мои, гайдамаки, —
Свет широк, как воля!
Разгуляйтесь, мои детки,
Поищите долю.
Сыновья мои родные,
Кто вас приголубит?
Без родной на белом свете
Кто же вас полюбит?
Вы сынки мои, орлята,
Мчитесь к Украине,
Если вам и плохо будет,
Так не на чужбине.
Там найдутся вам родные,
Там вас приголубят!..
Здесь же… тяжко, тяжко, дети, —
Здесь, ведь, вас не любят.
Если даже пустят в хату,
Будут насмехаться:
Все ученый люд, – поправить
Солнца не боятся.
Не оттуда будто всходишь,
И не ярко светишь.
Надо вот бы как!.. На это
Что ты им ответишь?
Надо слушать, – может вправду
Солнышко не ладно
Светит, – все народ ученый, —
Спорить с ним накладно.
А запой про нашу славу, —
Рты они разинут,
Поглядят, да посмеются,
И под лавку кинут.
Пусть покамест почивают,
Пока батька встанет.
Тот по-нашему, наверно
Гетманов вспомянет,
А то глупый рассказал нам
Мертвыми словами
И какого-то Ярему
Вывел перед нами.
И в лаптях, и в свитке! – Дурень,
Мало ли что было, —
От казачества, гетманства
Высоки могилы
Только в свете и остались,
Да и те разрыты,
А ты хочешь удивить нас
Стариной забытой! —
Труд напрасный, пане-брате, —
Коли хочешь грошей,
Или славы пожелаешь, —
Пой-ка про Матрешу,
Про Парашу – радость нашу,
Про султан, да шпоры,
Вот бы как! А то затянешь: —
«Ходят волны – горы…»
Сам заплачешь, – за тобою
Весь тот люд сермяжный,
Что тебя послушал, плачет…
– Правда, барин важный, —
Очень теплы ваши шубы,
Не по нас, жаль, шиты,
А разумные советы
Брехнею подбиты.
Говори ты, убеждай ты, —
Слушать я не буду:
Где со мною, дурнем, ладить
Разумному люду!
И пойду я, дурень бедный,
К хате моей старой,
Запою я, зарыдаю,
Как ребенок малый;
Запою, как море стонет,
Да как ветер ходит,
Степь чернеет, а могила
С ветром речь заводит.
Запою я, – развернется
Старая могила,
Степь покроет вплоть до моря
Запорожцев сила.
Выступают атаманы
Перед бунчуками,
А Днепровские пороги
Между берегами —
Воют, стонут, – рассердились,
Пенятся, бушуя!..
Даже дивно слушать! Встану
Да у них спрошу я:
«Что вы, старые, ревете?»
– «Не весело, сыне, —
Крепко батька-Днепр серчает
Горько Украине!»
Я заплачу… Предо мной же
Пышными рядами
Выступают атаманы,
Сотники с полками,
А за сотниками следом —
Гетманы-все в Злате;
Вот пришли и всей громадой
Сели в моей хате;
Сели вкруг меня, – заводят
Про Украйну речи,
Про былое вспоминают, —
Про раздолье Сечи;
Вспоминают, как казаки
По морю гуляли, —
Чрез Днепровские пороги
Челноки пускали,
Как по синему гуляли,
Грелися в Скутари,
Как закуривали трубки
В Польше на пожаре…
А вернувшись, пир горою
Заведут казаки.
«Лей, шинкарь! Играй, кобзарь, нам!»
Гикают гуляки;
И шинкарь им подливает —
Уж не отвернется; —
Под ногами запорожцев
Остров весь трясется…
– Гуляй, барин без кафтана,
Гуляй, вихрь залетный!
Лей, шинкарь! Играй, кобзарь наш,
Вольно, беззаботно!
Руки в боки – и вприсядку Парубки с дедами…
Вот так, детки; – славно, детки, —
Будете панами!
Атаманы на пирушке,
Словно средь совету,
О делах ведут беседу, —
Но терпенья нету Казакам, – засеменили
Старыми ногами…
Как взгляну я, посмотрю я, —
Засмеюсь с слезами!..
И гляжу, смеюсь я, слезы утираю…
Есть с кем жить на свете, – я не одинок:
В хате моей бедной, как в степи без краю
Вольных запорожцев бушует поток.
В хате моей бедной море завывает,
Чернеют могилы, шепчут тополя,
Девушка тихонько «Гриця» напевает…
Есть с кем жить на свете – не один здесь я!..
Так вот в чем мое богатство,
Вот где моя слава,
За совет… спасибо, люди,
За совет лукавый.
На всю жизнь довольно будет
Вашего мне слова,
Чтоб тоску и слезы вылить.
Будьте же здоровы!..
Провожу вас в путь далекий,
Дорогие дети, —
Может, старого казака
Сыщете на свете,
Что вас бедных приголубит
Теплыми слезами, —
Мне и будет; – и скажу я:
«Пан я над панами!»
Вот как, у стола присевши,
Ваш отец гадает, —
Кто повесть вас согласится?
На дворе светает:
Месяц гаснет; блещет солнце;
Гайдамаки встали
И толпою окружили
Старика. – В печали.
Словно бедные сироты,
Молча обступили:
«Дай, отец, благословенье,
Пока еще в силе;
Отпусти искать нас счастье
На широком свете!»
– Эй, смотрите, – свет – не хата,
А вы малы дети,
Неразумные; кто будет
Вас учить, бедняжки? —
Наставлять?.. Беда мне с вами,
Горько мне и тяжко!
Я растил вас и лелеял,
И любил не мало,
В люди вывел; там теперь все
Грамотное стало.
Я учил вас очень мало, —
Потому что били,
Много били меня, только
Мало научили.
Буки-аз-ба, – только знаю
Ну и твердо, слово…
Надо будет за вас, дети,
Попросить другого.
Правда, есть отец названный,
(У меня родного
Нет давным-давно на свете) —
Он вам скажет слово,
Как вам в жизни встретить надо
Горе да невзгоду;
У него душа живая,
Казацкого роду.
Не стыдится он тех песен,
Что мать напевала,
Не стыдится речи той, что
В детстве с ним болтала;
Не стыдится тех сказаний
О житье старинном,
Что слепой старик печально
Нам поет под тыном.
Любит он о нашей славе
Дорогие сказки, —
Любит!.. Сходим к нему, дети,
Да попросим ласки.
Если б он мне, как родному,
Не помог в кручине, —
Я под снегом спал бы крепко,
Вечно на чужбине.
Закопали б и сказали:
«Был негодный!» – Знаю;
Но за что меня не любят? —
Вот не отгадаю.
Все прошло. Не вспоминать бы!..
Так пойдем, ребята, —
Коль он мне не дал погибнуть
И любил, как брата, —
Примет он и вас с приветом,
Как родных. Оттоле,
Помолившись, вы ищите
В Украине доли.
День же добрый, батько! В хате,
На твоем пороге
Дай сынкам благословенье
К далекой дороге…
 

Интродукция

 
Был когда-то шляхтич вольным,
Был он славным паном, —
Силой мерялся с Москвою,
С Ордою, с султаном,
Или с немцем. Был когда-то, —
Но что не минует?
Прежде, чванится, знай, шляхта,
День и ночь пирует;
Хорошо подвохи строит —
Не скажу – Стефану
Иль Собесскому – двух этих
Я считать не стану
Всех же прочих… Бедняки же
Молча управляли;
Сеймы, сеймики гремели;
Соседи молчали,
Да глядели все, как в Польше
Жить король не хочет,
Или слышали, как шляхта
На сеймах гогочет:
«Не позволим, не позволим!»
Паны повторяют;
А магнаты палят хаты,
Сабельки гуляют.
Долго, долго так велося, —
Наконец в Варшаву
Королем приехал Польским
Понятовский бравый.
Задумал шляхту взять он в руки,
За дело взялся горячо,
Он, как отец, добра желал им,
А может и чего еще.
Он только слово – «не позволим!»
Хотел у шляхты отобрать,
Но вдруг вся Польша запылала,
Поднялась шляхта, ну – кричать
«Гонору – слово! Дарма праца!»
Наемник гнусный москаля!
На зов Пулацкого и Паца
Встает шляхтецкая земля
И – разом сто конфедераций…
Разбрелись конфедераты
В Польше и в Волыни,
По Литве, в краю Молдавском,
И по Украине.
Разбрелись, да и забыли
За свободу драться;
Стали жечь они и грабить
Да с жидами знаться.
Жгли они и разрушали,
Церквами топили,
А тем часом гайдамаки
Ножи освятили!..
 

Галайда

 
– «Ярема! Слышь, отродье Хама!
Ступай и приведи коня,
Подай для барыни ботинки,
Воды наносишь для меня!
Потом, как приберешься дома,
Посыпь индейкам и гусям,
Корове постели солому…
Да торопись скорее, Хам!
Управившись, сходи в Вильшаны,
Так нужно барыне»… И вот
Ярема бедный мой идет.
Так утром рано жид поганый
Над казаком повелевал;
Ярема гнулся, – он не знал,
Не чувствовал, бедный, он выросших крылий,
Не знал, что взлетит он, лишь крылья развить;
Не знал, покорялся… О, Боже мой милый, —
Жить тяжко на свете, а хочется жить!
Хочется видеть, как солнце сияет,
Хочется слышать, как море играет,
Как пташка щебечет, как чаща гудет,
И как чернобровая в чаще поет…
О, Боже мой милый, как весело жить!..
Сирота Ярема, сирота убогий, —
Ни сестры, ни брата, ни души родной!
Он батрак жидовский, вырос у порога,
Не клянет людей он, ладит он с судьбой.
Что их клясть? Не знают
Кого приголубить, а кого казнить.
Пусть себе пируют! Что дает им счастье,
Сироте-то надо самому добыть!
Он порой заплачет, – тихо слезы льются, —
Но не от того, что сердце грусть гнетет:
Что-нибудь припомнит, что-нибудь увидит,
И вновь за работу; – вот так жизнь идет!
Для чего ж родные, для чего ж палаты, —
Если друга в жизни сердцу не иметь?
Сирота Ярема, – сирота богатый:
Есть с кем и поплакать, есть с кем песню спеть.
Есть, карие очи, как зорьки сияют,
И белые руки его обнимают,
И девичье сердце в ответ ему бьется…
По воле Ярема грустит и смеется.
Вот такой-то мой Ярема —
Сирота богатый!
Вот таким бывал я тоже,
Девушки, когда-то…
Все исчезло, все пропало,
Не осталось и следа;
Сердце млеет только вспомнишь,
Как живалося тогда.
Зачем все исчезло, зачем все пропало?
Легче бы слезами горе выливать.
Люди все отняли, – будто бы им мало,
«На что ж ему счастье? – Надобно отнять
Он и так богатый»… Горем? Да, пожалуй;
Много слез пролито; – век не осушить.
Где ты мое счастье? Где ты запропало?
Воротися снова, дай с тобой пожить.
Хоть бы ты явилось мне в минутном сне,
Лягу спать я ночью – да не спится мне…
Люди добрые, простите,
Что сказал не ладно.
За людей порой обидно,
За людей досадно!
Может встретимся еще раз,
Покуда блуждаю
Я с Яремою по свету,
Может быть! – Не знаю.
Плохо, люди, всюду плохо, —
Негде приютиться,
Знать со всем, что даст мне доля,
Надо примириться.
Пред судьбою гнуться молча,
Чтоб люди не знали
То, что кроется на сердце,
Чтоб не приласкали.
Пусть их ласка достается
Тем, кто сердцем слабы,
Нам же, бедным, и не снилась
Лучше никогда бы!
Говорить про горе тяжко,
А молчать – нет мочи;
Выливайся ж, слово, в слезы, —
Солнце взглянет в очи,
Не осушит слез… Делиться
Стану я слезами
Не с сестрою и не с братом,
С немыми стенами
На чужбине… А покамест
Вновь Ярему-друга
Вспомню. Что в корчме творится
Поглядим. Жидюга,
Изогнувшись над огарком,
Червонцы считает;
Озираясь, под перину
Деньги убирает.
А жидовка… Знать ей жарко, —
Руки раскидала,
По постеле. И раскрылась,
Словно розан алый
Разгорелась; с белой груди
Сорвала сорочку,
Верно душно на постеле
Спать ей в одиночку;
Про себя все шепчет, верно
Не с кем пошептаться.
Хороша жидовка, – можно
Ей залюбоваться.
Это дочка, а то – батька.
Черта он страшнее!
Рядом Хайка схоронилась
В перине поганой…
Где ж Ярема? Взявши торбу,
Он ушел в Вильшаны.
 

Конфедераты

 
– Отворяй, проклятый жид, —
Иль сейчас ты будешь бит!
Двери вон одним ударом, —
Что тут медлить с чертом старым!
– Пощадите, я сейчас.
– Ну, свиное ухо, нас
Что так долго ты морочишь,
Иль шутить ты с нами хочешь?
– Я, с панами? – О, мой Боже!
Я сейчас, лишь дайте встать.
Паны – ясные вельможи
(Свиньи, шепотом сказать).
– Пан-полковник, ей, ломай-ка
Двери настежь!.. – И нагайка
По спине уж бьет жида.
– Здравствуй, чертов сын, здорово,
Жид, – свиное ухо!.. Снова
Уж нагайка поднята.
Спину жид согнул дугою:
– Не шутите, господа,
В дом пожалуйте за мною!
– Нет, постой, – скажи покуда,
Дочка где? Веди-ка к ней!
Умерла? – Нет, лжешь, Иуда
Где нагайка? Снова: «Бей!»
Плачет, стонет жид поганый:
– Ой, голубчики! Ой, паны,
Да ей-Богу, дочки нет:
– Врешь ты, шельма; врешь, я вижу
– Пусть я Богу дам ответ.
– Нам, – не Богу, говори же?
– Будь она жива, не гоже
Мне ее от вас скрывать;
Прокляни меня, мой Боже,
Если я решуся лгать,
Паны…
– Начал черт молиться,
Ха-ха-ха! – Перекрестись!
– Я не знаю, как креститься!
– Ты не знаешь? Вот учись?
Крест кладет поляк; – Иуда
Вслед за ним, – А, старый хрыч,
Окрестился, – вот так чудо!
Подавай же магарыч,
Да скорее, выкрест, живо!
– Мигом все сейчас подам!»
Как шальные, все крикливы;
Кубок ходит по рукам.
«Еще Польша не сгинела!»
Запевают. Бедный жид
Окрещенный, то и дело
В погреб из дому бежит.
Паны веселы. «Жид, меду!
Где цимбалы? – в пляс пойдем!..
Жид играет им в угоду;
Хата ходит ходуном.
Отхватали вальс, мазурку,
Отхватали краковяк; —
Видно панскую натурку!..
«Пой теперь!» – кричит поляк.
– Не умею петь, ей-Богу!
– Не божись, а пой сейчас.
– Да какую? Про «Бедняжку»
Разве только спеть для вас?
– Убогою Гандзя
Калекой была,
Божилась, что вовсе
Ходить не могла.
На барщину лень ей,
В лесочек – так вмиг
Тихонько, легонько
За молодцем шмыг!..
– Иль ты не выбрал песни хуже?
Схизматики ее поют!
– Не по душе вам песня? – Ну же
Вот й другая тут как тут!
– Перед паном Федорком
Заходил жид ходуном.
И задком
И передком
– Перед паном Федорком!..
– Стой! Теперь давай нам плату.
– Паны, шутите? За что?
– Нет, не шутим мы; за то,
Что мы слушали, проклятый,
Как ты пел. Где деньги. – Ну?
– Где мне взять? От панов ласку
Получал я, – не казну!
– Не морочь нас глупой сказкой,
Пес, а деньги нам готовь,
Или палкой!..
В самом деле
Над несчастным Лейбой вновь
Батогами засвистели,
Снова трепка началась,
Только перья полетели!
– Уверяю, паны, вас, —
Ни копейки! Пощадите!
– Как тебя не пощадить!
– Все скажу я отдохните.
– Говори же, так и быть,
Да не ври, а то, пожалуй,
И убьем!..
– В Вильшанах… там….
– Не твои ли капиталы?
– Не мои. Да где же нам? —
Там схизматики богаты!
Вот что, паны вы мои, —
Да! В углах одной же хаты
По три там живут семьи.
– Это знаем; мы ведь сами
До того их довели.
– Нет, не то… Чтоб с мужиками
Даром время не терять,
А чтоб денег вам достать,
Отправляйтеся в Вильшаны;
Ктитор там костёльный есть,
У него есть дочь Оксана.
Ах, мой Боже, что за панна!
Глаз с нее нельзя отвесть.
А червонцев! Хоть чужие
Да не все ль равно для вас.
– Безразлично нам – какие…
Правда, Лейба, прав твой сказ.
Для проверки тех известий,
Поезжай ты с нами вместе;
Одевайся!..
И спешат
Ляхи буйные в Вильшаны;
Лишь один конфедерат
Спит, свалясь под лавку, пьяный…
 

Ктитор

 
Ветер в лесочке
Лист не колышет;
Ясная ночка;
Зоренька пышет.
Жду я в волненьи;
Сердце бьет шибко!
Выдь на мгновенье,
Выдь, моя рыбка!
Хоть на часочек,
Выдь, голубочек,
Мы поворкуем;
Выдь на беседу…
Ночью в далекий
Путь я поеду.
Здесь я и близко,
Выдь, моя пташка,
Мы поворкуем…
Ой, тяжко, тяжко!..
Так поет Ярема мой,
По лесу гуляя;
Ждет, он ждет, а нет Оксаны,
Нет ее… Сгорая,
Зорька блещет. Бледноликий
Блещет так что чудо.
Соловью внимают вербы,
Наклоняясь к пруду;
Заливается он песней
Над водой в калине,
Словно знает, что Ярема
Сохнет по девчине.
А Ярема этим часом
Все ходил, томился,
И не слыша, и не видя…
«Зачем я родился,
Если нету доли, если нету счастья?
Годы молодые даром пропадут;
Я один на свете без роду и доли,
Словно бы былинка на чужом мне поле;
Бедную былинку ветры разнесут.
Где ж мне приютиться? То не знают люди, —
Прочь все отступились: я ведь сирота;
Одно только сердце, в одной только груди
Бывало жалело меня, да и та
И та отступилась…
И слезы потоком
Из глаз полились, он утер рукавом.
«Так будь же здорова! В краю я далеком
Сложу свою голову. Ты не заплачешь,
Не будешь ты знать, как клюет вороньё
Те карие очи, те очи казачьи,
Что ты целовала, сердечко мое.
Забудь мои слезы, забудь же дружечка;
Забудь, что клялася, – ищи уж других, —
Тебе я не пара, – ты ктитора дочка,
А я одинокий. Быть-может жених
И лучше найдется. Такая мне доля!
Забудь меня, пташка, забудь, не томись,
А если узнаешь, что труп в чистом поле
Яремы нашли, – ты тайком помолись.
Хоть одна ты в целом свете
Помолися обо мне!..»
И рыдания Яремы
Раздалися в тишине.
Плачут горько, плачут очи,
А среди бурьяна
Словно ласочка, тихонько
Крадется Оксана.
«Сердце, сердце!» Слышен шепот, —
И, дыханье затая,
Замолчали. Снова:
«Сердце! Пташка милая моя!»
Слышны звуки поцелуев.
– «Голубь сизый, дорогой, —
Я устала, утомилась».
– Сядь здесь рядышком со мной!
Он на землю свитку бросил.
– «Зорька ясная моя,
Что ко мне не шла так долго?
– В хлопотах сегодня я.
За отцом я все ходила, —
Целый день лежал больной…
– А меня и позабыла?
– Ах, какой ты милый мой!
И в глазах Оксаны ясных
Слезка заблестела,
– Нет, не плачь же, – ведь шучу я.
– Шутишь!..
Просветлело…
И она, склонив головку,
Славно задремала.
– Я шучу, Оксана, полно,
А ты плакать стала…
Ну, не плачь, гляди мне в очи;
Завтра утром рано
От тебя умчусь далеко,
Далеко, Оксана!..
Не увидимся с тобою:
Далеко я буду.
Завтра ночью в Чигирине
Нож себе добуду;
Даст он серебро и злато,
Даст он мне и славу.
Наряжу тебя, украшу,
Посажу, как паву.
И смотреть, как на гетманшу
Вплоть до смерти буду.
– Может-быть и позабудешь?
– Я? Тебя забуду?
– Может быть уедешь в Киев,
Как богат ты будешь?
Там найдешь себе под пару,
Про меня забудешь?..
– Разве есть Оксаны краше?
– Может и найдется!
– Не гневи, голубка, Бога!
Ярема клянется:
– Ни на небе, ни за небом,
В море-океане
Не найдется, кто б равнялся
Красотой Оксане.
– Правда это?
– Правда, рыбка!..
Вновь, и вновь, – и долго,
Долго все про то же речи
Лились без умолку.
Крепко, крепко обнимались,
Крепко целовались;
И божились, и клялися,
И еще раз клялись.
Долго вел рассказ Ярема,
Как любить он станет,
Как всю в золото оденет,
Счастье как достанет.
Как все ляхи по Украйне
Лягут в чистом поле;
Как он, если уцелеет,
Заживет на воле…
Даже слушать надоело!
Ей-же ей, девицы.
– Вот какой! Ведь все в рассказе
Правда говорится.
А что, если старые батька и матка
Узнают, мои дорогие, про вас,
Про то, что читаете вы со слезами,
Про ласки любовные грешный рассказ?
Что тогда?
– Да что б не было, —
Любопытно очень знать.
– Делать нечего, – придется
И про то вам рассказать, —
Как под вербой казачина
Оксану целует,
А Оксана, как голубка
Сизая, воркует.
То замрет, а то заплачет,
И головку склонит,
«Сердце мое! Сокол ясный!
Счастье!» – Так и стонет.
Даже вербы наклонились,
Слушают несмело…
Да рассказывать не стану
Я про это дело:
Как про то расскажешь на ночь? —
Ночью вам приснятся.
Нет, тихонько, как сошлися,
Надо им расстаться.
Тихо, тихо и неслышно,
Чтоб не знали люди
Ни девичьих слез, ни вздохов
Молодецкой груди.
Пусть! Быть-может, суждено им
В свете повстречаться
И еще не раз; – посмотрим; —
Все ведь может статься.
Между тем из окон дома
Ктитора ложится
Яркий свет! Что за причина?
Что же там творится?
Заглянем, посмотрим мы к ктитору в дом.
Узнаем – расскажем, что делалось в нем.
И стыдно, и больно про то рассказать: —
Смотрите – глядите, – то конфедераты,
Те люди, что волю клялись защищать,
О, будьте же все вы навеки прокляты!
Все, все вы, и вас породившая мат.
И день тот, и час тот, как вас понесла,
Как вас породила, на свет привела;
Того вы достойны; вот ваша награда!..
У ктитора в доме какие дела
Творят ныне эти исчадия ада?
В углу, среди ночного мрака
Проклятый жид дрожит собакой.
– «Жить хочешь?» ктитору кричат
Конфедераты. «Ты богат!
Все говорят, что деньги были!»
И руки по локоть назад
Ему веревкою скрутили.
– «Молчишь? Ни слова? Подожди же…
А где смола? Бери его!
Вот так, холоп! Вот этак! Жги же!
Что? – скажешь, шельма? Каково?»
Не подал голоса, ни крика…
– «А, бестия! – Ну, подожди-ка, —
В сапог ему насыпать жару!..»
Не вытерпел той пытки старый…
«Гвоздь в голову ему! Чтоб показанье
Добыть!..» Но ктитор тут упал,
Дух испустил без покаянья…
«Оксана! Дочь моя!» сказал
Старик пред смертью. Обступили
Его поляки. «Что же с ним
Мы делать будем, братцы?
Вот что: давайте церкву запалим!»
Вдруг крик отчаянный: «Спасите!
Кто в Бога верит, помогите!»
Смутились ляхи. «Кто такой?»
Оксана в дверь. «Его убили!..»
И падает на труп. Старшой
Махнул всем остальным рукой,
Чтоб вон из хаты выходили.
За ними вышел старый лях
С Оксаной бедною в руках.
А где же был тогда Ярема?
В тот час он был далек от дома,
Один, в далекой стороне,
Он ехал степью на коне,
Про Наливайку напевая
И горя, и беды не зная!
Пропали ляхи без следа,
Пропала с ними и Оксана.
Собаки лишь кой-где в Вильшанах
Затявкают и замолчат.
Сияет месяц. Люди спят.
Спит ктитор, – он не встанет рано, —
Навеки, праведный, заснул.
Свеча горела и погасла;
Вот и последний свет блеснул
И труп во мраке потонул.