Kitabı oku: «Кобзарь (в переводе русских писателей)», sayfa 6
Праздник в Чигирине
Гетманы, гетманы! Если бы вы встали,
Встали, посмотрели на тот Чигирин,
Что вы собирали, где вы пановали, —
Плакали бы горько: вы бы не узнали
Прежней вашей славы – убогих руин.
Базары, где войско, как море под солнцем,
Перед бунчуками бывало горит,
А ясновельможный на вороном коне
Блеснёт булавою – и море кипит!
Закипит и разольется
Вольными степями, —
Пропадай ты злое горе! —
А за казаками…
Вспоминать ли?.. Все минуло,
Было все и сплыло!
Что же будет, если вспомнишь,
Вспомнишь и заплачешь?
Ну, хоть взглянем мы на прежний
Чигирин казачий…
Из-за леса, из тумана
Месяц выплывает
Красный, словно бы от крови,
Горит, не сияет,
Не сияет, – да что людям,
Если он не светит?
Ведь пожары Украину
Озарят, осветят.
Вечереет; в Чигирине
Темно, как в могиле.
Темно, было в Украине,
Как ножи святили
В ночь на Маккавеев…
На базаре,
Нетопырь лишь мимо
Пронесется, да простонут совы;
Где же люди? Под Тясмином
В темные дубровы,
Собрались и станом стали,
Ждут, чтоб им ножей священных
Старшины раздали.
На темном просторе зеленой дубровы
На привязи кони отаву жуют.
Привязаны седла, и кони готовы,
Куда лишь поедут? Кого повезут?
А вот посмотрите, – лежат на долине,
Как будто убиты, без звука, без слов, —
Тот люд – гайдамаки. К родной Украине
Слетелись могучие стаи орлов.
Их очи кровавою местью пылают; —
Жидов и поляков они разнесут:
За кровь и обиды им адом кромешным
Со злобой они воздадут.
С запасом пушечных снарядов.
У леса ряд возов стоит, —
То славной Матушки подарок, —
Пускай со славою царит!
И не пройдешь между возами:
Украйны вольные сыны
На зов отчизны собралися, —
И казаки, и старшины.
Вожди поодаль встали вместе, —
Все в черных свитках, как один; —
Они ведут беседу тихо,
Глядят вперед на Чигирин.
Первый старшина.
Старый Головатый что-то хитрит!
Второй старшина.
Умная голова! сидит себе на хуторе, словно и не знает ничего. А посмотришь, – всюду Головатый. «Если, говорит, чего сам не сделаю, – так сыну передам докончить!»
Третий старшина.
Да и сын тоже удался! Вчера я повстречался с Железняком, – так он такие вещи про него рассказывал, чтоб пусто ему было! «Кошевым, говорит, буду, а то и гетманом, если не так…»
Второй старшина.
А Гонта на что? а Железняк? К Гонте «сама» писала: Если, говорит…
Первый старшина.
Тише, тише, как будто звонят…
Второй старшина.
Нет, – это люди шумят.
Первый старшина.
Дошумятся, пока ляхи услышат. Ох, старые да разумные головы! Думают, думают, гадают, гадают да и смастерят из лемеха иголку. Где нужен большой мешок, там малая торба не годится. Купили хрену, – надо есть, хоть и глаза вылезут: видели, что покупали – не пропадать даром! А то думают, думают, – а в то время ляхи догадаются, – вот тебе и осечка! А что там народ собрался, а звону не слыхать? Ну и народ же! – никак не урезонишь, чтобы без шума обходился. Да и то сказать – не десять душ, а слава Богу – вся Смолянщина, коли не вся Украина. Чу! – Слышишь, – поют?
Третий старшина.
И то правда, – пойду уйму.
Первый старшина.
Не трогай, пусть поет, лишь бы не громко!
Второй старшина.
Должно, быть это волох; не утерпел-таки старый дурень.
Третий старшина.
И умно поет – и все новое. Пойдемте, братцы, поближе, послушаем, а тем временем и зазвонят.
Первый и второй старшина.
Так что ж, – пойдем.
Третий старшина.
Ладно, – идем!
(Старшины тихо стоят около дуба, под которым сидит Кобзарь; кругом него запорожцы и гайдамаки. Кобзарь тихо и протяжно поет:
Волохи, волохи,
Вас остались крохи;
А вы, молдованы,
Уж теперь не паны
И ваш господарь.
Уж не то, что встарь, —
Раб он перед ханом,
Да и пред султаном.
У татар суровых
Вы давно в оковах!
Что же ждать вам дале?
Вы бы дружно встали,
Побратались с нами,
С нами, казаками,
Вспомнили б Богдана,
Прежнего гетмана, —
Стали бы панами!
Пойдемте с ножами,
С ножами святыми,
С батькою – Максимом.
Всю ночь погуляем,
Ляхов попугаем;
Так-то погуляем,
Что ад засмеется
И небо зажжется!..)
Запорожец.
Хорошо погуляем! Правду старый поет, если не врет. Не будь он волох, – что за кобзарь из него бы вышел!
Кобзарь.
Да я не волох, я только жил когда-то среди волохов, а люди и стали звать меня волохом, сам не знаю за что.
Запорожец.
Ну, да ладно. А ну-ка затяни еще какую-нибудь; – хвати-ка про батьку Максима.
Гайдамак.
Да не очень громко, чтобы старшины не услыхали.
Запорожец.
А что нам старшины? Услышат, – так пусть слушают, если есть чем слушать – и только. У нас один есть старшина – батька Максим. А если он услышит, так еще деньгами наградит. Пой, старец Божий, не слушай его!
Гайдамак.
Так-то оно так, приятель; про то я и сам знаю; да говорится: «Не так пани, как подпанки!» Или еще вот что: «Пока солнце взойдет, роса очи выест!»
Запорожец.
Болтовня! Пой, старец Божий, какую знаешь, а то и звона не дождемся – уснем!
Все.
Правда уснем; ну, затягивай какую-нибудь.
Кобзарь.
Летал орел, летал сизый
Да под небесами: —
Гулял Максим, гулял батько
Степями, лесами.
Ой, орел ли летал сизый —
С ним его орлята, —
То Максим гуляет батько, —
С ним его ребята,
Его дети-запорожцы;
Весело им жить с ним.
С ними думает он думу:
Нить ли, или пить им?
Танцевать ли? Затанцуют,
Так земля трясется;
Запоет ли с ними песню, —
Горе засмеется!
В рот горелку он не чаркой —
Ковшиком кидает,
А врага, – будь ночь иль полночь, —
Уж не проморгает.
Вот таков-то атаман наш —
Орел сизокрылый;
И воюет, и пирует
Сколько хватит силы.
Нету хаты у» Максима,
Ни пруда, ни сада;
Степь и море – все дорога,
Нет нигде преграды!
Кайтесь, прячьтесь, вражьи ляхи —
Хищные собаки;
С Железняком «Черным шляхом»
Идут гайдамаки!
Запорожец.
Вот это так отделал. – нечего сказать: и складно, и правдиво. Славно, ей, ей, славно! Что захочет, так и врежет. Спасибо, спасибо!
Гайдамак.
Я что-то в толк не взял, что он пел про гайдамаков?
Запорожец.
Ну и олух же ты, право! Видишь ли, что он пел, – чтобы ляхи, поганые собаки, каялись, потому что Железняк идет с гайдамаками «Черным шляхом», чтобы, видишь, ляхов резать…
Гайдамак.
И вешать, и резать! Славно, ей-Богу, славно! Вот это так! Ей-ей, дал бы ему целковый, если бы не пропился вчера. Жалко!.. Ну, да «пусть старая вязнет, – больше мяса будет!..» А ты подожди, – завтра отдам… А еще что-нибудь не продернешь про гайдамаков?
Кобзарь.
Я не жаден до денег, – слушать была бы охота, а за песнями дело не станет: буду петь, пока не охрипну; да коли и охрипну, – только чарочку, другую пропустить – и снова готов петь. Так, слушайте:
Ночевали гайдамаки
В зеленой дуброве
На веревках пасли коней
В седлах наготове.
Ночевали паны-ляхи
У жидов поганых,
Напилися, растянулись
Да и…
Все.
Тсс!.. Словно звонят. Слышишь? Вот еще раз… Чу!
Кобзарь.
«Зазвонили! Поплыл месяц
Над дубровой в вышине.
Вы идите и молитесь, —
Песню время кончить мне!»
Повалили гайдамаки —
Стонет лес и поле;
На плечах везут телеги,
А кони на воле.
И опять кобзарь за ними
С песней заученной:
«Ночевали гайдамаки
В дуброве зеленой».
Пой другую! – слышны крики,
Старец, пой другую.
Кобзарь.
Ладно, хлопцы! Ну же разом
Хватим хоровую.
Хватим дружно!
Воздух дрогнул;
Казаки ж с возами
Так и режут. Он играет
Поддает словами:
Ой гоп, так и так! —
Кличет Ганзю казак, —
Выйди, Ганзя, погуляем,
Погуляем, поиграем!..
Поищи, Ганзя, попа, —
Богу помолиться.
Нету хлеба ни снопа, —
Вари вареницы.
Я женился, разорился
Дома нету ничего;
Голодают одни детки —
Веселюсь я от того!
В хате чисто – ни-ни-ни;
В сенях тоже – ни-ни-ни,
Испеки, жена, блины
Из того всего ни-ни.
– Знатно! Славно! Еще так! —
Кричит деду гайдамак.
Кобзарь.
Ой, гоп, что за диво!
Наварили ляхи пива,
А мы будем торговать
Да хозяев угощать.
Панов-ляхов угостим,
На паненок поглядим.
Ой, гоп, – так и сяк,
Кличет панну казак:
«Панна, пташка моя!
Панна, доля моя,
Не стыдися ручку дай
Да со мною погуляй.
Пусть не сладко будет людям, —
Мы с тобою гулять будем!
Мы с тобой одни, вдвоем
Погуляем и попьем,
Панна, пташка моя.
Панна, доля моя!»
Гайдамаки.
Еще раз! Еще раз!
Кобзарь.
А коль так, – так и так, так и так!
Ах, когда бы запорожский казак,
Да когда бы молодой, молодой,
Походил бы он по хате со мной!..
Страх как мне не хочется
С стариком морочиться!..
– «Эй, сумасшедшие, – молчать!
Прочь расходитесь! Ты ж, собака,
Где бы молиться, да вздыхать,
Их поганью морочишь всякой!»
Так молвил атаман, – и вдруг
Все смолкло; – замерли все миром,
К святым внимательны стихирам.
Дьячки, попы поют; вокруг
С кадилами и со крестами
Они проходят меж возами
И, как над пасхами, кадят, —
Теперь они ножи святят!
«Молитесь, братия, молитесь! —
Так благочинный начал речь, —
Да снидет с неба Светлый Витязь,
Чтобы Украйну оберечь.
Крылатый станет к Чигирину —
Святых не выдаст распинать!
А вы от палачей бесстыдных
Должны Украйну охранять!
Пожар не гаснет, люди мрут, —
Тому свидетелями все вы;
И дети без крестов растут;
Отцы и деды в тюрьмах; девы —
Земли Украинской краса —
У ляха пропадает – вянет,
И не покрытая коса
Ея стыдом вам станет.
Сестру не хочет расковать —
Казак к тому уж не стремится.
И спину он теперь сгибать
Пред ляхом гнусным не стыдится
В его ярме!.. О, горе, горе!..
Молитесь, дети, – страшный суд
Украйне ляхи принесут.
Заплачут долы, горы вскоре…
О, дети, вспомните, что было
При гетманах? Где их могилы,
Где Остраница, гроб Богдана?
А Наливайки прах, – где он?
Живой и мертвый он сожжен!
Забыты годы славы бранной
И где Богун, и где те зимы,
Когда в замерзнувший Ингул
Он их вогнал неустрашимый —
И тысячами лях тонул!
Теперь везде простор для ляха, —
Нигде, ни в чем уж нет им страха;
Богдана нет их укротить;
Забыта Рось и Желты воды;
Корсунь не вспомнит стары годы, —
Не знает с кем тоску делить.
И Альта плачет – тяжко жить:
Не в батьков уродились дети, —
Я сохну, сохну; – где Тарас?
О, скоро ль минут годы эти!..
Не плачьте, братия, за нас
И души праведных, и сила
Архистратига Михаила;
Не за горами кары час!
Молитесь, братия…
Молилось
Казацтво жарко, как дитя.
Взялось за дело не шутя,
В конце концов все, все забылось,
Давно травою все покрылось!..
Но дьякон громко возглашает:
«Пусть лях – наш ворог погибает!
Теперь себе вы взять должны
Ножи, – они освящены!..»
По Украине звон несется
И грозной вестью раздается, —
Восстали вольницы сыны, —
Ножи, ножи освящены!
Третьи петухи
Еще день мучили нас ляхи
Проклятые; еще один
Последний день держали в страхе
Украйну всю и Чигирин.
Украинским «Великим святом»
Настал день Маккавеев вновь.
А лях с жидом – поганым братом
Горелку пили, пили кровь.
Кляли схизматиков поляки,
Что больше нечего с них взять.
Но молча ждали гайдамаки,
Пока поганцы лягут спать;
Легли, не ведая покуда,
Что завтра им уж встать не в мочь.
Заснули ляхи все, жиды же
Считали золото всю ночь;
Без свеч считали барыши,
Чтоб бедняки их не видали.
Легли на деньги и в тиши
Дремой нечистой задремали…
Легли, задремали – и дремлют вовек,
А часом тем месяц по небу потек;
Течет оне1 оглядывать в тихом дозоре
И небо, и зори, и земли, и море.
Взглянуть на людей, что хотят затевать,
Чтоб Богу по утру про все рассказать.
И светит он ясный на всю Украину,
И светит, – а видит ли он сиротину —
Оксану в Вильшанах – мою сироту?
Что деется с ней, как голубка воркует? —
Ярема про это не знает, не чует…
Но после об этом; теперь я не ту,
Не ту я сбираюся песню играть,
Не то буду петь я, на кобзе играя, —
Не девицам – ляху под песню плясать:
Пою я несчастье казацкого края!
Так слушайте ж, чтоб и детям рассказать,
Чтоб дети узнали и внукам сказали,
Как шляхту казаки за то наказали,
Что власть не умели, как должно, держать!..
Бушевала Украина
Долго бушевала;
Долго, долго кровь ручьями
Степи обагряла; —
Обагряла, да застыла —
Травка зеленеет;
Деды умерли, – над ними
Могилы синеют, —
Высоки могилы, – только
Их никто не знает,
И никто о них не плачет
И не вспоминает.
Только ветры лишь над ними
Тихо-тихо веют,
Только росы жемчуг слезный
На чело их сеют.
Да и то – проглянет солнце
И те слезы смыты.
Ну, а внуки? Им то что же? —
Сеют себе жито.
Вон курганы, а кто скажет,
Кто из внуков знает, —
Гонта праведный страдалец
Где опочивает?
Железняк – душа живая —
Где схоронен? Где он?
Тяжко! Тяжко!..
Бушевала Украина,
Долго бушевала,
Долго кровь лилась ручьями,
Степи обагряла!
День и ночь резня и крики —
Так что степь трясется;
Страшно вспомнить! А как вспомнишь, —
Сердце засмеется!..
Месяц ясноокий! Спрячься ты за гору, —
С голубого неба свет не нужен нам;
Хоть Альту, и Сену, и Рось твои взоры
Видали, хоть крови лилось много там,
Лилася ручьями, лилась целым морем, —
Теперь же что будет? Так прячься скорей,
Не то, ты мой ясный, подавленный горем,
Ронять будешь слезы из старых очей.
Месяц тускло светит с неба; —
Над землею мрак.
По Днепру – знать с вечерницы
Тащится казак.
Он не весел; казачину
Ноги чуть тащат:
Может, девица не любит,
Что он не богат? —
Нет, его подруга любит
Хоть и бедняка; —
Может, будет и богатым, —
Чернобров пока!
Что ж печален чернобровый,
Плачет отчего?
Сердце вещее не впору
Чует у него, —
Чует сердце, а не скажет,
Что беда близка.
И ничья душа не слышит
Стонов казака.
Ни души кругом не видно,
Лишь в глуши лесной
Издалёка, издалёка
Слышен волчий вой; —
Не до них! Знать не к Оксане
Он направил шаг,
Он идет теперь в Черкассы, —
Пусть же гибнет лях!
Третий раз перед зарею
Уж пропел петух;
Там теперь идет Ярема—
Днепр бушует вкруг!..
Ой, Днепр ты мой, Днепр мой широкий и синий!
Не мало ты крови казацкой носил
До синего моря; нести тебе ныне
Не мало придется; свой вал червонил
Ты ею не раз – не упился досыта,
А ныне упьешься. Нежданной грозой
Вдруг «адское свято» над нашей землей
Нагрянет; и будет тут крови людской
Не мало пролито, не мало пролито, —
Все крови шляхтецкой. Казак оживет, —
Воскреснет, весь в золоте, гетманов род;
Воскреснет прошедшее – славное то же;
Воскликнет казак золотые слова:
«Нет ляхов! жидов нет!» И дай это Боже…
Над степью Украйны блеснет булава…
Так думал Ярема, в сермяге идучи —
Бедняга-Ярема с «священным» в руках,
И Днепр его слушал – широкий, могучий,
Горами вздымаясь…
В прибрежных кустах
Ревет, стонет, завывает,
Тростник нагибает
Гром грохочет; огнь небесный
Тучи раздирает.
Но Ярема наш не чует,
Как бушуют грозы: —
То забьется радость в сердце,
То задушат слезы.
«Там Оксана, – там я счастлив
И в худом кафтане;
Здесь же может быть погибну, —
Как узнать заране?
Из оврага петушиный
Крик вдруг раскатился.
«А, Черкассы!» И Ярема
Наш перекрестился.
Кровавый пир
Колокольный звон раздался
По Украйне. Гайдамаки
Заревели, закричали:
«Сгинь ты, шляхтич всякий!..
Мы нагреем тучи в небе
Заревом-пожаром; —
Не пройдет кровавый пир наш
Панам-ляхам даром
Занялася Смолянщина,
Чигирин, Черкассы;
Из-под Канева и Смелы
Кровь уж полилася.
На Волыни, на Полесье;
Гонта уж гуляет;
Железняк же в Смолянщине
Нож в крови купает;
А Ярема свой «священный»
Пробует впервые
Под Черкассами!..
«Так, детки,
Детки дорогие!
Ладно, хлопцы!» На базаре
Железняк лютует.
Разгулялись гайдамаки, —
Целый ад бушует!
А Ярема – страшно видеть —
Бьет врагов поганых
По четыре, по три… «Так их,
Режь их, окаянных!
Будешь праведником, сын мой,
Или есаулом!..
Ну-те, детки, принимайтесь!..
С воем, гиком, гулом
Ходят дети, ходят в клети,
В тайники, подвалы;
Всех у клали, все забрали —
Все, что ни попало.
«Будет, хлопцы, – чай устали, —
Спать пора!..»
Базары
Сплошь завалены телами.
«Мало ляхам кары!
Еще раз бы их замучить,
Чтоб не поднялися!»
И толпами гайдамаки
На базар сошлися.
Железняк Ярему встретил, —
Встретил, подзывает.
Железняк.
Подойди, коли тебя мой вид не испугает?
Ярема.
Что бояться!..
Снял он шапку,
Встал как перед паном.
Железняк.
Кто такой, откуда, братец?
Ярема.
Да я из Вильшаны.
Железняк.
Из Вильшаны? Там ктитора
Ляхи порешили.
Ярема.
Где? Какого?
Железняк.
Да в Вильшанах.
Дочь же утащили.
Ярема.
Ой, Оксана! Ой, Оксана!
И как сноп тяжелый пал Ярема.
Железняк.
– Жалко хлопца!
Подними, Никола.
Ярема.
Батька! Брат!.. Ах жалко, жалко,
Что я не сторукий!
Дайте нож мне, дайте силу!
Муки ляхам, муки!
О, я сделаю, что ад весь,
Ад весь содрогнется!
Железняк.
На святое дело, сын мой,
Нож всегда найдется.
Мы сейчас идем в Лисянку, —
Хочешь, хлопец, с нами?
Ярема.
Атаман, отец родимый!
На край света с вами;
В ад пойду; на шаг единый,
Братцы, не отстану…
Только я теперь нигде уж
Не найду Оксану…
Железняк.
Может, сыщешь. Ну, а звали
Как тебя там, дома?
Как прозванье?
Ярема.
Просто так – Ярема.
Железняк.
Как же так и без прозванья!
Запиши, Никола,
В списке там своем: Ярема,
Ну, Ярема Голый.
Ярема.
Так не ладно будто…
Железняк.
Как же?.. Ну пиши «Бедою»
Ярема.
Да и это…
Железняк.
Ну так пусть он
Будет «Галайдою».
Записали.
Железняк.
Ну, Галайда,
Едем разгуляться!
Сыщешь счастье… а не сыщешь…
Братцы, собираться!
И Яреме дали лошадь, —
Взяли из обоза.
Сел он бодро, усмехнулся,
Да и снова в слезы.
Вот и город миновали, —
Весь он, весь пылает.
Железняк.
– Все ли, детки?
Галайда.
– Все здесь, батька!
Пролагает
По Днепру себе дорогу
Казацкая сила;
И волох-кобзарь за ними
Плетется уныло;
Чуть в седле сидит и тихо
Под нос напевает:
«Гайдамаки, гайдамаки!
Железняк гуляет!»
Дальше едут, а Черкассы
Все горят-пылают,
И никто на них не взглянет;
Смеются да лают
Шляхту. Кто молчит, кто тихо,
Тихо речь заводит.
Железняк вперед всех едет,
Головой поводит;
Едет, молча трубку курит,
Никому ни слова,
А за ним немой Ярема,
Зелена дуброва
Горы, чащи, Днепр широкий
Все – и неба своды,
Зорьки, звезды, счастье, люди,
Лютые невзгоды —
Ко всему он безучастен,
Как мертвец не чует
Ничего. Но как ни тяжко,
Все без слез тоскует;
Слез не видно, – знать все слезы
Змея выпивает.
Грусть без слез на душу давит,
Сердце разрывает.
«Ох, вы слезы, – горьки слезы,
Смоете вы горе;
Так смывайте ж! Тяжко, трудно!
Не достанет моря
И Днепра, чтоб смыть те слезы, —
Мало будет, мало!..
Погубить мне разве душу?..
Где ты запропала?
Погляди ты на Ярему,
Как грустит рыдая,
Как тебя все вспоминает…
Где ты, дорогая?
Долю злую проклиная,
Может умираешь,
Иль в цепях у пана стонешь,
Иль в тюрьме сгниваешь?
Вспоминаешь про Ярему,
Былое, Вильшану,
Да и думаешь: «Ярема,
Обними Оксану,
Обними меня, соколик,
И умрем с тобою;
Пусть на нас смеются ляхи, —
Не до них!..
Волною
Ветер дует от Лимана,
Гнет деревья в поле;
Гнется девица покорно
Куда хочет доля.
Потоскует да поплачет,
А потом забудет, —
В парчовом кафтане пани
Вельможная будет!..
Покарай мне душу, Боже,
Вылей муки море,
Дай какую хочешь кару,
Лишь не это горе!
Если б камнем сердце было! —
Все ж бы разорвалось.
Счастье, – милая Оксана,
Где ты задевалась?
И отколь взялися слезы
И хлынули градом…
Железняк же той порою
Крикнул над отрядом:
«В лес, ребята! Рассветает!
Кони утомились.
Покормить!»
И в чаще леса
Гайдамаки скрылись!
