Kitabı oku: «О щедрой радости детства», sayfa 2

И вдруг срывается с места: «Одевайся, идём!» – «Куда?» – «Я тебе сейчас покажу, что это неправда!» Девочка ведёт героя на улицу: поздний вечер, моросит дождь, герой ничего не может понять, он едва скрывает своё недовольство. Однако вместе они доходят до белой стены, и девочка начинает светить фонариком: «Видишь? Это свет, а вон – тени. Ты же видишь, быстрее света тени!»

Только так, идя за ребёнком, мы получаем шанс передать ему что-то стоящее, настоящее.

…Почему всё это так важно? Потому что сегодня наши дети оказались в болоте скучных, загнивших игр, из которых давно ушла душа. Потому что слишком ранняя социализация забивает дорогу их собственного осуществления. Потому что так мало оказывается около детей взрослых, которым они могли бы доверить-показать свою игру, свой мир.

Об атмосфере очага

И дома, и в детском саду ребёнок нуждается в тёплой атмосфере очага. Детский сад не такое место пребывания как школа, где столовую можно обойти стороной. Здесь уже с порога пахнет уютом, горячим чаем, любовно приготовленной кашей. Или, увы, наоборот, тягостным безразличием общепита.

Всё имеет свой запах. И детство запоминается по запаху. Мама рассказывала мне, как в голодное военное время каждая семья старалась сохранить традицию выпечки пирогов, пусть с листьями, с крапивой, но ароматных хлебных пирогов. Выросшие дети навсегда запомнили этот запах, насыщающий на долгие года.

Каждодневная организация массового детского питания вечная проблема для взрослых. И своего ребёнка не всегда уговоришь поесть, а группу! Педагоги пытаются накормить детей так, как им привычно. А дети в ответ не доедают, даже если не особо упитаны дома. Детская анарексия, отказ от еды – болезнь заставляющего кормления.

А вот в одном детском саду на столиках стоит по супнице. По порциям еда не раскладывается, дети накладывают себе столько, сколько хотят. Нет проблемы недоеденных порций, нервы нянечек в порядке, и продукты расходятся в соответствии с нормой. В том же саду каждый стол накрыт своеобразной скатертью, посуда по возможности тоже разнообразная. Накрывают на стол все вместе, не спеша и со вкусом.

Еда, как насущная каждодневность, просто обязывает нас уделять ей должное внимание.

Утрату былого сакрального смысла познания пищи можно списать на ход истории. Но что приобретено? Небрежение к еде, распространение младенческих способов питания – «брание» руками, жевание, сосание (этот вездесущий феномен чупа-чупса), эротизация еды как рекламное эхо самых неблаговидных проявлений человеческих эмоций.

Наши дети хрустят чипсами, спелой клубнике предпочитают сникерсы. Мы, взрослые, часто не едим, а перекусываем в одиночку, ведь так?

Совместность еды в семье, хотя бы раз в день, ничем не заменима. Так же совместность праздненств в детском саду – не просто развлечение, а процесс сближения, чествование традиции. И вариантов, конечно, гораздо больше, чем сидение у стола или вождение хороводов…

В питании отражается философия жизни, те замечательные рецепты счастья, которые мы получаем в наследство от наших бабушек и прабабушек. Восхождение питания от грудного кормления к питанию духовному и есть само воспитание.

Именно во время еды проявляется сущностная «повадковость» ребёнка как комплекс наших педагогических удач и упущений.

…Хорошо бы позволить детям участвовать и в процессе приготовления пищи. Пусть они видят, из чего сделан хлеб, пусть каждый испечёт своими руками булочку, хотя бы раз. Это важно. Вовсе не предлагается запускать детей на кухню, или переносить кухню в группу. Но важен опыт знакомства детей с «живой» едой.

Как ни жаль, но сегодня чаще приходится говорить об упущениях. Небрежное отношение к еде – одна из точек расчеловечивания, один из показателей утечки культуры проживания с ребёнком, передачи ему общечеловеческих ценностей.

Что и как мы едим? Что предлагаем детям?

О выращивании смыслов
Лекция для воспитателей¹

Об органике совместной жизни

Я считаю себя воспитателем и думаю, что у воспитателей совершенно особые задачи. У нас есть клуб, в него ходят студенты и старшеклассники, и последние годы мы работаем… не хочется называть это словом «работаем»… мы живём вместе с детками от трёх до тринадцати лет (в большинстве – от четырёх до восьми), которые втянуты в современный поток жизни, и у которых очевидны трудности в этом потоке.

Мы работаем в сотрудничестве с врачами, врачами-невропатологами.

К нам приводят многих детей с синдромом агрессивности, с синдромом истерического крика, с синдромом равнодушия к жизни. Наши занятия – это попытка включения таких детей в органику человеческих отношений.

Мы затеваем разные игры. Игры, которые вызывают невольный интерес, игры, с помощью которых родители или другие взрослые проявляют свою искреннюю любовь к ребёнку, игры, увеличивающие разнообразие дня… (Подобные игры в жизни садика, при желании, могут быть рассыпаны по каждому дню и тоже выполнять психотерапевтическую роль). Наши занятия выводят детей (когда легче, когда труднее) из тупиковости их жизненных ситуаций.

Хочу сразу предупредить: то, о чём я сегодня буду говорить, я воспринимаю как наследство, полученное от людей, которые жили давно-давно.

Всё это имеет право на существование – хотя ни в коем случае не даёт противовеса капитальным современным реформам образования, указывающим место ребёнка в тех жёстких и формализованных условиях, куда он попал или куда хотят его направить.

Всё, о чём я хочу рассказать, связано с тем, что нужно как-то при всём этом сохранить органику совместной жизни детей со взрослыми.

…Я зашла в ваш двор и ахнула; не от архитектуры, а от состояния зелени, живой, пышной. Зелень словно говорит о том, что и атмосфера здесь живая.

То, чем я занимаюсь – это попытка уследить за тем, чтобы среди постоянно нарастающих образовательных функций сохранилась по отношению к детям живая атмосфера человеческих отношений.

Поэтому я бы очень хотела поделиться с вами не только педагогическими проблемами, но и включиться в диалог о тех вопиющих вопросах, которые ставит перед нами современный мир. И, как ни странно, я хочу, чтобы главным в сегодняшнем разговоре был не столько ребёнок, сколько мы с вами. Что это за человек такой на Земле, воспитатель, что он «на себе» несёт, какие вещи ему нужно учитывать, как себя поберечь…

Потом я познакомлю вас с теми занятиями, которые мы проводим, с какими-то не совсем привычными взглядами на вещи – и буду рада, если от нашего диалога и у меня, и у каждого из вас возникнут новые мысли о чём-то существенном. Я мечтаю, чтобы за следующие два дня мы немножко устали от смеха; надеюсь, мы скоро со всеми познакомимся, насмеёмся, наиграемся.

Переводчики

Я думаю, что хороший современный писатель работает как переводчик смыслов. Я себя чувствую переводчиком со взрослого на детский, я всё время ищу, как представить какие-то вещи, чтобы они стали понятны.

Мне кажется, что сейчас особенно важно понять то, чем детство значимо для взрослых.

Я очень надеюсь услышать ваше внутреннее согласие на диалог, на понимание того, что же такое это взрослое «я» человека, который остался с детьми.

Для себя я назвала этот семинар «Выращиванием смыслов». Мы недавно провели такие семинары для всех домов ребёнка Ростовской области. И когда мы позанимались, люди поймали себя на том, что стали меньше уставать от своей работы.

Почему? Потому что, оказывается, «я» современного воспитателя настолько же не замечено социально, настолько же не признаётся, как и само детство.

Личность воспитателя тонет в общем оценочном равнодушии. Человек, который совершает одну из самых удивительных вещей в данное время, не может понять, где он находится. Он не совсем может понять, в чём его роль и каков смысл, и откуда черпать силы. А это самый удивительный клад нашей страны, клад человечества – те люди, множество женщин, которые взяли на себя ответственность не оставить огромную детскую часть страны.

Что такое «не распылённая ответственность»? Мы вернёмся к этому чуть позже. Сначала я попробую сказать о вескости других слов – не оставить детей.

Что рядом с нами. Кто рядом с нами

Я начну с некоторых данных, оглашённых на конференции по проблемам детства в Москве. В России существует огромный неучтённый фонд детей, даже не бездомных, а таких, которые практически вышли из бездомности, но в сторону противоположную. Это дети, которые впали в полуживотное-получеловеческое состояние.

На юге, под Туапсе, их называют шалашовые дети: в большинстве это дети мигрантов, которые просто живут в лесах. Схожие очень тяжёлые наблюдения по детской беспризорности в современном Петербурге. Эта детская эпидемия и бездомности, и утраты детьми человеческого облика интенсивно распространяется вдоль дороги на Восток, от Москвы до Екатеринбурга. Масса не учтённых беспризорных детей, за которых никто не отвечает.

С этими детьми, до которых государству нет никакого дела, некоторые общественные, частные организации пытаются искать формы взаимодействия, пытаются приютить этих детей, вовлечь, увлечь, обогреть, показать какие-то жизненные шансы и возможности.

В таких организациях обычно проявляется очень сильно воспитательское «я», чаще мужское, которое берёт на себя такие вещи.

Кто ещё заметен в роли воспитателей? Кто помогает точнее посмотреть и откликнуться на то, что занимает нас с вами?

Многие, оставшиеся в детских домах. Кое-кто в школах. Очень значительная часть педагогов авторских школ, которым сейчас трудно.

Со схожими проблемами вдруг столкнулись педагоги самых богатых частных школ, особенно в столице. Это очень узкая часть мира детства, но очень показательная: «элитарные» дети, которыми родители не занимаются, зато гарантируют всевозможную материальную обеспеченность. Элитные дети приобретают такую же маргинальность, и у них в особенно острых формах развиваются те же проблемы, что у детей из детских домов.

Почему я так подробно об этом говорю, почему наш радостный разговор о смысле профессии и смысле детства начинаю с таких вот печальных сообщений?

Потому что здесь скрыта первая особенность «я» педагога, которую он на себе осознано или не осознанно несёт. Очень важно обратить на неё внимание, хорошо бы ещё как-то дома потихоньку найти слова рассказать об этом своим близким.

Переключение для взлёта

Получается, что современный педагог, словно прекрасная балерина, оказывается на постоянном шпагате между той ролью, которую он должен выполнять, и тем знанием о жизни, которое у него есть.

Невозможно не слышать о пожарах в школах, невозможно не слышать о том, что творится с детьми; педагог постоянно испытывает на себе это фоновое звучание. Невозможно не помнить о недостаче финансирования и т. п.

Но воспитатель не может идти к ребёнку в таком состоянии.

Он должен отключиться от своих «гашений света», от проблем какой-то очередной предоплаты, он должен выключиться из своих сложностей – и прийти к ребёнку в живом, светлом состоянии.

Мы не привыкли об этом даже думать, не то что говорить. А ведь это самый важный, колоссальный труд. Именно в силу сложности такого усилия, на мой взгляд, современная система образования и воспитания и начинает идти только через образовательный материал.

Почему? Потому что образовательный материал менее эмоционален, он вроде бы не требует особой атмосферы; чтобы идти на образовательный контакт с ребёнком, кажется, что не нужно делать эмоциональный взлёт.

А вот для того, чтобы подойти и увидеть, какой сегодня интересный день, как-то по-человечески сказать ребёнку о его необычности и о прочем, совместно с ребёнком ощутить радость от какой-то ерунды (вот придумали, что эта пуговица – мама, а эта пуговица – бабушка, и всем радостно) – вот это труд колоссальный.

За него никто не привык у нас с вами отвечать, за него не спросят, за него не принято благодарить, им не отчитаешься. И чем сложнее становится вокруг, тем сложнее «способы сообщения», тем труднее ваша задача.

Итак, первый момент жизни воспитателя – это такое «я», такое ощущение своей личности, которое не утратило способность к эмоциональному взлёту. (А при этом мы видим, что главная характеристика современности – это эмоциональная обеднённость и у детей, и у взрослых, особенно у мужчин).

Второй – это умение находиться в точке боли и радости одновременно, умение переключаться и иметь на силы на это переключение.

Третий – это наличие неразмытой ответственности.

Роскошь неразмытой ответственности

Что сейчас особенно бросается в глаза? Никто ни за что не отвечает, ответственность распылена, каждому есть на кого кивнуть… И есть редкие профессии, где ещё сохраняется личностная ответственность: педагогика, медицина, отчасти творческие специальности. Там часто встретишь порядочного человека, которому свою ношу нести очень тяжело.

Но есть и другая сторона дела.

Если человек лично ни за что не отвечает, то это разъедает его душу.

Некоторое время назад прошёл замечательный конгресс с печальным названием «Первый конгресс по детской социологии и психиатрии». На нём говорилось о том, что если человек остаётся без смысла внутри, если у него нет дела, за которое он отвечает, он бесконечно устаёт. Ему в глубине души непонятно, зачем всё это.

Человек, утративший смысл, совершенно иначе переносит все трудности. Оказывается, отсутствие смысла приводит колоссальное количество людей к психическим сдвигам.

Педагог сейчас – это удивительный человек, который тянет на себе ответственность за ребёнка и за детство как таковое. Мы можем сколько угодно говорить, как педагогу тяжело, как нам всем плохо; но если посмотреть на людей, продолжающих жить со смыслом, то им часто не легче. А если смотреть на остальных – то их часто становится жалко.

Получается, что мы – очень небольшая группа людей, которой достаётся невероятная роскошь жизни, где можно обойтись без душевной неряшливости, ощутить, что душа твоя сбылась.

Вот почему я хотела бы назвать наш семинар «выращиванием смыслов». Ощущение смысла, конечно, не панацея, и человек, обладающий смыслом, иногда просто теряет силу. Но к нам силы чаще возвращаются, чем к другим.

Открытость к другим и бережность к себе

Я знакома с одним психотерапевтом в Москве, ведущим замечательные мастер-классы; у него есть для нас с вами важнейший урок. Он говорит, что наша специальность тем и замечательна, что в нашем общении с детьми – постоянное лечение, постоянная психотерапия.