Батальонная любовь

«… Чтобы, испытывая желание, она пылко отдавалась любовному наслаждению и оно пронизывало её насквозь»

Марон Публий Вергилий

(«Георгики». «Земледельческие стихи»)

«… и завидовать мёртвым»

(из библейских пророчеств)

© Оформление. ООО «Издание книг. ком», 2023

© Татьяна Чекасина, 2023

Об авторе

Татьяна Чекасина – писатель-реалист, работающий в великой традиции русской и зарубежной литературы. Её интересуют, прежде всего, тайные, тонкие движения души человека, именно они и исследуются на страницах её книг, написанных захватывающе, современным ярким языком художественной литературы с использованием широкого спектра образных средств.

Каждое произведение – это целый мир, и происходящее может находиться в любой плоскости, на любом пространстве; и персонажи, соответственно, совершенно разные, живущие разнообразной и очень динамичной жизнью.

Пролог

Огненный шар упал рядом с ней в Казахстанской степи… Жаром тянуло от него. Рыжий-рыжий жар… Золотое свечение. «Я счастлива» «Пока нет» «Но можно ли быть ещё счастливей!»

Когда её находят, никакого шара. Никто не верит: голоса?! Ты перегрелась, идя без шляпы из Кызыл-орды в Кызылжар…»

1. Звёздочка слетела

День яркий, апрель.

Мы с Кукурузовой работаем.

Входит Дуськова. А с ней – главный предмет будущих догадок.

Накануне информация: дают кадр, вроде, генеральская дочь…

– Лёка Воробьёва! – тонко, но громко лёлёкает новенькая.

У нас приняты полные имена, воинские звания, у кого имеются.

Облик кукольный. Лицо – молочно-фруктовая смесь. Кудри – антенны. Тряпки провоцируют у других косоглазие. Духи – дуновение лёгкой грозы. Немного, – и в «спецчасти» (так именуют кабинет) радуга.

– Работа с пунктуацией, орфографией, – я, как гувернантка.

На стол, утром отмытый целой ротой, кладу бумаги:

– Видите: ди-сло-ка-ция, де-мар-ка-ция, ре-ко-гнос-ци-ров-ка…

– А кто-то пишет неверно? – удивлённое дитя.

Длина и колер ногтей ввергают меня в лёгкую оторопь.

Кукурузова пыхтит:

– Хорошо нигде не работать?

– О, да! – кивает, как иностранка.

– И я бы дома на диване, да денег нет.

У Лёки недоумение: она в трамвае и пристаёт пьяный.

– С пятнадцати лет нелёгкий труд почтальона. Техникум, университет…

– А целина, Казахстан, – напоминаю о главных подвигах.

– На целине я трактор водила, – с небрежностью аса. – Школу одолели?

– Да-да-да! – И – в некий «автоматический» режим…

Так отпадает «тема труда», но впереди другие… Нам неведомо, с кем имеем дело. Молодая, не образованная. Мы – немолодые, научим. Родные дети натерпелись от нас немало добра. А тут второе дыхание: даём рекомендации «общему ребёнку». К концу дня работает, как мы! Наверное, пятёрка по русскому. Я отбарабанила три года преподавателем.

Вторая тема: внешний облик. Мы одеты в старо-безобразные юбки и кофты. И головы отвратительные. У Кукурузовой – мелкие кудряшки вокруг огромного лица, у меня тугой хвост, голова, как лысая. Никакого макияжа. На территории воинской части любая на виду. Лёка кивает: «О, да!» На другой день – юбка `уже, глаза эффектней, волосы – фейерверк. Серьги ненормальной длины с египетской богиней!

Начальник штаба майор Анатолий Иванович Звягинцев – наша подружка. За окном лето. «Вывези на природу!» «Есть». Автомобиль минует город. И вот мы под дубом в неприглядном белье. «Подружка» поодаль, выкатив брюхо. Отдохнём – и обратно.

– Это – Нефертити?

Другие офицеры немы. Такого не бывало никогда. «Никогда», как Воинский Устав.

Врубаю «учительскую» улыбку (тема духовного бытия):

– Наверное, танцульки на уме, фильмы индийские? Так убиваем время?

Лёка прикрывает рукой лицо.

– Рекомендую литературу: «Как закалялась сталь» Николая Островского, Макаренко «Педагогическая поэма»…

– О! Благодарю! – и хохот (некий «автоматический режим»).

Цирк! Одним – с метлой на арене, другим – под куполом. Мы в тревоге: ладно бы генеральский ребёнок, – ненормальная, с Луны.

Дневник

Я гомункулус в колбе. Дзинь! – передо мной ландшафт. Напоминает гогеновский. Толкование вдовы: посуда бьётся и во сне к счастью. «Разбилась реторта»! Ашот Меружанович о сенсорной недостаточности… Наконец-то найден выход.

Мы с Кукурузовой «докладаем» друг другу. Новенькую как глухонемую не берём во внимание.

– Зарраза, номера на руках! Ранним утром – в Дом книг. Народу! Я триста двадцать пятая! Бегу отправлять в школу Димку. Он время не теряет: на новом ковре гуашь. Давай отчищать, номер стёрла, но вот цифра «три»! Бегу обратно. Моя очередь у прилавка (крайние – на улице). «Номер не полный!» И не пускают!

Не вышло у неё подписаться на многотомную Всемирную литературу. Шикарное издание.

– В другое утро выйдет! А у меня… Бегу к открытию в молочную. Мне солёного. А продавец: «Я несолёного отрезала!» Мол, бери, а то никакого!.. К директору! Наконец, масло куплено!

Увлеклись, а девушка не глухонемая: на лике фарфоровом (маска театра Кабуки) эмоций нет. Но флюиды! Я, когда-то отличница по «диамату», готова верить в парапсихологию.

– Вы открываете иногда «Литературную газету»? – вряд ли (не «Весёлые картинки»)…

Выщипанные брови немного – вверх.

– О «телефонах доверия»? Как инсулин для диабетика, чтобы не оказаться в коме…

– В какой… ко-ме? – впервые не хохот, не «автоматический режим».

– Психологической. Мы говорим друг другу о неприятном. И вам предлагаем…

На лице, картонном от тупости (неверное определение!), нечто горькое, родное мне (муки мамы, мои недомогания, не говоря о детских болезнях детей). Но доля минуты:

– Ах, благодарю! – Хохот.

Какой у неё «негатив»! Но напрасно «не берём» «во внимание»!

Мы не только выправляем ошибки в бумагах (пунктуация и орфография). Мы для коллектива не телефон, а «кабинет доверия»! Процедуры для дур на темы: «Муж-пьяница» или «Муж-гуляка». Жена такого мужа выходит на работу в слезах, тихих, а то и буйных: не одинаковы и характеры, и глубина пьянства или загула. Но одинаково кидаются к нам, в «спецчасть». Остальная канцелярия в бывшей казарме. А мы отдельно. Лампу – в морду и «докладай», как говорит комбат.

С воем благоверная лейтенанта Подзаборина. И «докладает»: в выходные она с детьми у мамы. А его в квартире – на ключ, дабы не мог купить бутылку. Но он – балконами к соседу… На обратном пути (не эквилибрист) на перилах. Вызов пожарных.

– Он говорит: «Я пью, как другие».

Мы с Кукурузовой в этот момент наркологи:

– Другие не ходят по балконным перилам!

– …и по карнизам…

В итоге у неё более крепкая аргументация. Уходит ободрённой.

Капитанша Ухарева:

– Утром – майка на правую, а вечером на левую! У любовницы раздевался! Отравить курву, – и в Мелитополь…

– Не травить, а на юг с детьми!

– Он и в то лето берёт увольнительную, и – к вам…

– Детей любит, – милеет Ухарева.

Батальон – проходной двор. Старожилов мало. Молодые, окончившие военные училища, и те, кто с дальних окраин, первое время идеальны. «Глядят в загранку», в «зэгэвэ»^[1]. Но не все туда глядят долго. Преграды на боевом пути: водка и дамы. Иным нет ходу. И тем, кто оттуда (как правило, они щёголи, но печальные). Кто-то веселеет, кто-то – никогда. И плывут мимо нашего внимания, вплоть до отправки в отдалённые гарнизоны (Чирчик, а там и Кандагар…)

«Клиентки» уходят в канцелярию к пишущим машинкам… Мы с Кукурузовой – выправлять для них оригиналы. Довольны, но не так… От Лёки (инопланетный объект) дуновение критики. Она – вверху, мы в яме.

Дневник

О, новые лица! Меня явно принимают за кого-то другого, нечто гоголевское. И нет ответа на патетику Милки: “К чему тебе этот батальон!”

Первое мая, пикник. Жухлая трава и новая, зелёная. Ожившие деревья. Берёзовый сок для запивки водки. На раскинутом брезенте крутые яйца, куры, домашние соленья…

Мы с Кукурузовой на бревне (театральная ложа).

Морковников один, одинокая Лёка.

– Какая звёздочка в «спецчасти»!

– Не на вашем погоне, товарищ командир! «Капитан, никогда ты не будешь майором», – перекрикивает магнитофон.

– Кто так режет хлеб, молодой боец! – он отбирает у неё тесак, реквизит предстоящей вендетты.

– «Где ж ты мой сад, вешняя заря!» – поют тёти-канцеляристки.

Их пение прогоняет от костра молодых. И я когда-то: пальцы «в замок», а голову – в небо, мяч легко сбывшейся мечтой падает в руки. У деревьев корки льда, а над игроками солнце прямо радиоактивное. Офицеры, молодые офицерши и Лёка объяты общим азартом, в котором и азарт индивидуальный. Шаровая молния – от неё к Морковникову и обратно.

«Стриптиз» Лёки: в открытой маячке она фарфоровая. И другие игроки кидают куртки на ветки. Кое-кто голый до брюк. Но не Морковников. Некоторые думают: стеснительный. Никаких пикантных анекдотов, говорит мало… Мы, бывало, ляпнем (маленькая фривольность), а он краснеет от алого до терракотового. Супруга нам кое-какие интимные детали, и никаких с ним фривольностей.

Он немало лет как из военного училища. Тогда – длинный, худой. В новенькой охровой форме, как недозрелая морковка бледного цвета. Фамилия к облику идеально. Но годы идут и, пардон, хрен, но молодой (тридцать пять).

Публика выдохлась, эти играют. На бревне вывод: спортсменка.

Конец маёвки – будим рядового. В крытую бортовую, и – вперёд с песнями. Морковников накидывает куртку на плечи деве. У контрольно-пропускного пункта вылезаем, офицеры ссаживают дам. Нам с Кукурузовой не в военный городок. А где эта пара? Да, он куда-то с ней!

Накрапывает. В голове круг играющих, генеральская родня, капитан Морковников… На обратном пути она тихая, он робкий, но опасный. Н-да… «Звёздочка слетела…»

Зависть наполняет меня. На кухне опять окно не на шпингалете! Бухаю рамой: палец до крови (какой там маникюр!) Вовка храпит. Кровать пора другую, но: «Где деньги, Зин?» И… месячных нет три недели! О, только не это!)

Дневник

Как с тренировки (давно: спортивная школа, я капитан). А с этим капитаном мы под дождём. И во дворе вода. Ноги мокрые. Хохочем, напугав охранника. В лифте зеркало, где я в его куртке – девчонка в коротеньком пальтишке, не отпускали, но надела куртку брата. У меня не было брата, я никуда не сбегала. «От и до», как военный.

Едем три минуты, но это – перемещение во времени. Мраморный пол, зелёно-красный ковёр, цвета фуражки пограничника. Далёкая застава. Молодые мама и папа. Тут территория демаркации, а мы нарушители границ. На двери ремни – грудь великана-вояки.

Хватит об ерунде: лифт, дверь, ковёр… Надо звонить! Открывают! Мы входим. На лице вдовы майора Турсинa лишнее выражение на миг: «О, вы не одна». Тут же вымуштрованное: «Нормально, что вдвоём».

У меня индивидуальная ванная, – удобство нравится гостю. Вдова вкатывает молоко и бублики, но мужчине надо еду, выпивку. Вкатывает гастроном. Её немое удивление: «И вы будете это есть и пить?»

Едим (и я). Ледяные ноги пробую растирать. Он берёт мою ступню. Греет обе, трёт руками. Его лицо…

– Что с вами, товарищ капитан?

– Дверь закрыть?

Магнитофон, «Битлз». В дуэте могу выдать не ту партию, и неверный шаг разбудит обоих, как лунатиков вдали от окна. Ему доверяю, отдаю и ноги, и руки, и он руководит.

– Ты хороший руководитель.

– …с таким подчинённым.

Не врач, но я его не стесняюсь (докторов до сих пор).

– …Together! – магнитофон.

Жар его тела. Рыжий-рыжий жар… Новое облучение.

Впервые отворяю дверь в пять утра. Его кеды – нейтральной полосой, которую переступил. О, милый преступник, ломающий льды!

В окно ванной комнаты видно, как выходит из ворот… Я счастлива. Но реально быть ещё счастливей?

Завтрак. «Иди, остынет». Им хватило ответа в одном моём взгляде! Как я их люблю!

Тук-тук, и:

– Пардон, заспалась!

Одета в белое (прямо невеста).

И «жених». Бумаги в его руках подрагивают, вроде компрессора, – под окном долбит асфальт (и в этот май на этом месте).

– Добрый день! – нам, и – к Лёке.

Его слова глушит рёв отбойного молотка. А её ответ в интервале:

– Нормально.

Он – к дверям. Мы с Кукурузовой громче перфоратора:

– Документы, Сергей Григорьевич!

Папку – на край моего стола. И Лёка выбегает.

Мы – к окну. Они – двором. У клумбы, где вольная трава, жестикулируют: она обеими руками, он одной. Вторая в кармане брюк (против Устава): не готов козырнуть старшему по чину. Вроде, отдельно они, но близость крайняя. Скорость космическая, – переглядываемся мы.

С обеда крадёмся к двери: она там!

– Мне давно надо было в батальон! Милка, не плачь! Наберу домашний вечерком…

Подруга? родня? Ей «давно надо было в батальон»! Болтовня и на работе, а у обеих дома телефоны! Нам – шиш проведут.

Кукурузова пыхтит, как паровоз, готовый к отправке:

– Сергей Морковников капитально женат.

– О, да!

Лёка боится мою огромную напарницу или делает вид, думая, – отстанем.

В нашем тандеме я – амортизатор:

– К сожалению (надо бы – к счастью, да оговорилась), он любит жену. Она – идеал.

– О, да.

– Дочка копия Инна Викторовна, а малыш, – копия Сергей Григорьевич. Имя, как у папы, Сергей.