Kitabı oku: «Тогда, сейчас и кот Сережа», sayfa 2

А история про форму не единственная, вы думаете, они нас, родителей, вот так просто от себя и отпустят, «Светлячок» и дяденьки с тетеньками, которых я знать не знаю? А им этого и не надо, чтобы я их знала.

Нет, как хорошо, что моя дочь школу закончила, как вовремя! А то ведь опять школьную форму ввели в обязательном порядке… Знаю я этот порядок.

3. Школьная форма чудесная
(продолжение)

Напомню, в чем, так сказать, история. Наша история, потому что дети наши школу закончили и разлетелись, моя по крайней мере. Улетела. А я скучаю, вот и мучают меня воспоминания, а я их записываю и отсылаю в «Сноб». Так что я ни в чем не виновата, ну, а что они их вывешивают на своем сайте – все претензии к редакторам.

Короче, наша элитно-блатная школа заставляла заказывать школьную форму в каком-то подмосковном ателье под условным названием «Светлячок», и все как миленькие туда пилили и деток своих туда везли, типа для примерок, чтоб, значит, костюмчик хорошо сидел. Ха-ха-ха! Никогда эти костюмчики хорошо не сидели, вовсе даже и наоборот… Ручки не те шили, а главное, где они ткань такую жуткую брали?

Она меня прямо завораживала, когда я на нее смотрела. Она была невероятно жесткая, почти как наждачная бумага, и хлопка или там других каких природных компонентов (вон у меня есть рубашка из крапивы, опять же лен и т.д.) в этом удивительном творении российской химической промышленности, по-моему, не было и вовсе. Она была, видимо, соткана из стекловаты, хотя на бирочках, прикрепленных к грубым внутренним швам (все по-взрослому!), было коряво напечатано, что я держу в руках изделие из 100% шерсти.

Не поленились же! Видела я на базарах Стамбула, как продаются на вес всякие ленты именно таких бирок – там что хочешь можно приобрести, чтобы потом присобачить к любой какашке, например «Сделано в Италии. Дольче и Габбана. 100% шелк». Но не думаю, чтобы «Светлячок» в Стамбул гонял за бирками, турецкие все-таки поаккуратнее как-то выглядели. Нет, это местные умельцы, лояльные к отечественному производителю, подсобили.

Ткань эта имела удивительную способность жить какой-то одной ей ведомой жизнью. Как только ребеночек надевал юбочку или сарафанчик, те сразу и навсегда принимали определенную форму, нужную этой самой ткани, и изменить эту форму уже было невозможно никакими силами, хоть ты гладь, хоть отпаривай… А на большее у меня фантазии и не хватало. Особенно бедствовали мамы наших мальчиков. Они хотели видеть своих отпрысков аккуратными и красивыми (чего, впрочем, и мамам девочек хотелось), но пузыри на коленях и других выпуклостях (а они, пузыри огромных размеров, появлялись практически на второй день носки) делали наших симпатичных мальчиков похожими на постоянных клиентов детских комнат милиции, ну, или вот совсем задохликов неухоженных. Да, так. А потом ткань эта сверкала и щелкала и еще другие страшные звуки издавала! Воистину… Ну, дальше не буду, и так, по-моему, страшно…

Один раз я взбунтовалась против этой нехорошей материи, и наша няня пошила Кате юбочку самостоятельно, хорошая такая юбочка получилась, мы радовались… Но недолго. Клетка оказалась не та, что надо. Вот ведь дело какое! Как в Шотландии, у каждого клана именно своя клетка, так они раньше своих от чужих отличали, вот и в нашей школе необходима была именно таковская клетка, а не растаковская, а то не дай бог спутают, что школьница не из элитки.

Детей, кстати, одних со школьного двора не выпускали, а форму, как только предоставлялась такая возможность, дети немедленно снимали с чувством великими муками завоеванной свободы. Походила наша Катя в няниной удобной юбочке несколько деньков (я все-таки решила повыпендриваться и сказала: «Будешь ходить в этой!»). Но на входе в школу перед занятиями поставили учительницу, специально отвечающую «за внешний вид». Вот эту учительницу никак не устроил внешний вид моей дочери, и после двух дней безнадежной борьбы за право носить юбку без нужной клетки (клетка-то там была на нашей юбочке, не то чтобы я совсем Робеспьер и сокрушитель устоев, просто не того размера, а найти идентичную светлячковской не представлялось возможным; это была, видимо, стратегическая тайна нашей химической промышленности) строгая, отвечающая за внешний вид школьников и конкретно моей дочери учительница пообещала Кате на следующий день ее в школу просто не пустить. Мы сдались и опять оделись в наши сверкающе-трещащие одежды. Так и ходили в них до тех пор, пока не стали «старшеклассниками», которым полагался «свободный деловой стиль одежды». Вот тут уж старшеклассники пытались отыграться за все светлячковские годы, но… Опять стояла в дверях строгая Лариса Петровна (условно) и решала, кто достоин войти в храм науки, а кто завернет обратно. Но тут уж по-всякому легче стало… В смысле формы.

4. Что сказать хулигану

Раз начала писать про школу, то уж никак не могу обойтись без того, чтобы и учителей не вспомнить. Это очень важные люди в жизни – учителя, иногда они даже важнее врачей, на мой взгляд. Вот сейчас часто слышишь: «Все зависит от семьи!» Ужас какой, такое утверждение. Это плохие учителя придумали, которые и не учителя вовсе, а так… тетеньки и иногда дяденьки, которые просто никуда в другое место, кроме школы, устроиться работать не смогли.

Большую часть времени ребенок проводит именно в школе, там у него формируется представление о добре и зле. Если, например, ребенок видит, что какого-то мальчика постоянно обижают несправедливо, а учительница никак не реагирует, то что он, ребеночек, подумает? Что обижать можно. Что мир несправедлив. Это он в лучшем случае так подумает, а вообще-то он примет к сведению, что слабых принято обижать, что это в порядке вещей.

Сейчас так и происходит, на мой взгляд. Все ведь с детства начинается, сами знаете… Нам-то, советским, с детства вдалбливали, что слабых обижать нельзя, что это подло, да и в книгах, которые мы читали, про это же было. Сейчас книг не читают и всячески пропагандируется культ силы и успеха – здорово, наверное, но… Очень уж жесток мир стал, очень уж много агрессии в окружающем нас пространстве, зашкаливает, не выживем, иногда кажется. Просто как вид не выживем, самоуничтожимся.

Мне легче на своих примерах рассказы всякие вести. Опять про дочь Катю.

Когда ей было два года, мы попали в Филатовскую больницу. Поскольку Катя была мала, а состояние ее было тяжелое, то меня пустили ухаживать за ней, поместили нас в боксе, где мы и прожили с ней около 20 дней. Только еще одна мама там обитала, очень молодая женщина (назовем ее Олей) со своей доченькой Викой. Отделение наше было гастроэнтерологическое. Сначала было ни до чего, острый период шел, капельницы, уколы, отсутствие еды. Строгая диета такая, когда ребенку только пить можно, а вы представьте, что ребенок двух лет у вас есть просит. Она же не понимает, что нельзя, и говорит тебе все время: «Мамочка, я кушать хочу! Очень!» Знаете, как трудно не заплакать в этот момент. А плакать нельзя, врачи не велят плакать и покрикивают на тебя, и обещают из больницы выгнать, если с нервами не справишься. Страшно. Но потом, слава Богу, есть разрешили, но очень специальную еду.

Там кухонька была, где я впервые с Олей и столкнулась. Она готовила жидкую кашку для своей Вики, а я жидкое картофельное пюре. Там и познакомились. Не стремительно, нет, мамашам в таком положении не до посиделок и разговоров – сначала кивали друг другу, потом стали интересоваться, кто что готовит, а потом и ниточка какая-то между нами протянулась, хотя очень мы разные не только по возрасту были.

Оля с Викой своей тоже в отдельном боксе лежали. Другие дети по несколько человек в палатах, но они были все повзрослее. И стали мы все больше времени проводить вместе и девочек наших сводить, чтобы играли вместе, общались. Не очень-то у них общаться получалось, но мы с Олей как-то привыкли хоть по полчасика в день вместе побыть. И стали разговаривать понемногу. Викочка выглядела очень маленькой и хрупкой, и когда я спросила, сколько ей лет, Оля ответила: «Четыре». И как-то очень внимательно посмотрела на меня. Я аж задохнулась, потому что хотела воскликнуть удивленно: «Как четыре? Моей всего два, а она раза в полтора крупнее вашей кажется!» Но я не воскликнула, подавилась своим вопросом, продохнула и погладила Вику по голове: «Четыре, значит? Большая уже девочка, да?» И Оля, нет, не повеселела, веселой я ее никогда не видела, даже улыбающейся, а полегчало ей как-то, что ли, потому что она вдруг стала говорить. Не помногу, но потихоньку я узнала, что у Вики какая-то очень сложная болезнь органов пищеварения, организм еду практически не принимает, и вес девочка не набирает. «Нет, что вы! Мы сейчас молодцы, она за последний год почти 400 грамм набрала. Мы очень надеемся, что так и дальше пойдет. А знаете, как неприятно, когда спрашивают: “А почему она у вас такая маленькая? Вы что, ее не кормите?” Вот зачем они так спрашивают? Разве можно вот так, не зная ничего про ребенка, спрашивать?» Я молчала, только старалась с Викой быть поласковее, ну а Кате моей это не нравилось.

Еще надо заметить, что был февраль месяц, кругом бушевал грипп, и отделение наше было на строгом карантине, то есть вот вообще никакого общения с внешним миром. Так и пребывали мы в нашем мирке, и развлечений для детишек не было практически никаких. Один раз на кухоньке я спросила: «Оль, а ты вот все Вике овсянку варишь, а ей не надоедает одно и то же есть?» И Оля мне очень просто ответила: «А она же не знает, что другая еда есть, она никогда ничего другого не ела, ей только это можно». И продолжила помешивать в малюсенькой кастрюльке, чтобы, не дай бог, никаких комочков в каше той не было.

Вот так мы и жили. Но вдруг один раз моя Катя злобно Вику толкнула, та упала и заплакала, Оля ее подхватила и понесла скорее к себе. Наверное, виновата была я, лишний раз приласкав Вику, но мозг мой взорвался. Я схватила свою дочь, стала трясти ее и кричать: «Нельзя обижать того, кто слабее тебя! Запомни это на всю жизнь! Это самое подлое, что может вообще сделать человек! Ты представь, что кто-то сильнее тебя будет тебя толкать и бить! Представь! Понравится тебе это? Ты поняла меня?» Я не отстала от своей маленькой дочери, пока она не сказала, что поняла: маленьких и слабых обижать нельзя. Похоже, и правда поняла, они, детки, вообще там, в больницах, какими-то очень понятливыми и взрослыми становятся. Во всяком случае, Вику она больше не трогала, да и те меньше ходить к нам стали, а потом у Вики случилось ухудшение и им вообще не до нас стало. А потом нас выписали.

Так и не знаю я, удалось ли мужественной и тихой Оле выцарапать свою доченьку у болезни, не слышала я про них ничего больше. Но запомнила их на всю жизнь. И дочь моя Катя тоже про Вику долго помнила. Во всяком случае, год точно. Потому что через год у нас случился неприятный инцидент на прогулке. Мы уже были здоровы от той своей болезни и пытались вести нормальный образ жизни.

Вот гуляем себе на Патриках, Катя залезла на памятник Крылову – она любила туда лазить, я отвлеклась, а когда оглянулась, чтобы посмотреть, как дела у дочери, то увидела очень неприятную картину: мою дочь били. Да. Маленький мальчик, не намного меньше Кати, но все-таки меньше, с веселым удовольствием изо всех своих сил колотил мою дочь обеими руками, а та только старалась отодвинуться от него подальше, а куда уже двигаться? Там места мало. Какие жалобные взгляды она на меня бросала! Что делать? Ведь маленьких бить нельзя?

А рядом-то стоял папа драчуна и очень довольный наблюдал за поведением своего отпрыска. Ему, папаше, нравилось происходящее, он, папаша в кожаной куртке, видать, был из тех, кто как раз за силу и успех, паразит. Я посмотрела на его улыбающуюся харю, поняла, что такого понятия, как «девочек бить нельзя», он сыночку вдалбливать не станет, и громко сказала Кате: «Маленьких бить нельзя, но разрешать им бить себя тоже нельзя, надо защищаться в таких случаях!» Ну, Катя и махнула в ответ.

Боже, как потрясен был маленький хулиган тем, что ему ответили! Он сразу как-то скукожился, а потом позорно заревел, широко открыв рот и заливаясь мгновенно появившимися в огромном количестве соплями. Она его и не ударила даже, просто отмахнулась в ответ, по-моему, и не попала никуда, а он так…

Катя смотрела на меня. «Все правильно! Защищаться надо!» – сказала я громко, чтобы папаша в кожане слышал. Он услышал. Молча подошел к ревущему сыну, взял на руки и, не успокаивая, понес куда-то, видимо, в машину – они вообще не местные были, мы их больше не видели.

Да, странно у меня как-то получилось. Хотела про учителей, а написала про то, что маленьких и слабых обижать нельзя! Никак нельзя! А то вымрем…