Kitabı oku: «Из пепла возродится», sayfa 2
Из дома вышел мужчина, пробрался к ведьме по сугробам, взял у неё лопату и сам занялся тропинкой.
«Да это же Пламень! Вот бесстыжие, ничуть не скрываются. Вот и перебирался бы к ней совсем жить, раз ничего не боится, и меня бы в покое оставили, – Зара вернулась к работе, но мысль, как избавиться от противного ей жениха, так и крутилась в голове. – Поговорю с матушкой, когда отец уйдёт на работы. Она ведь замуж против воли родителей вышла».
Однако Брюква ничем не смогла обнадёжить дочь:
– Всё не так было. Отец твой меня из жалости взял, потому как засиделась я в девках, а жених младшей сестры терпение терял. Батюшка решил уже спровадить меня в прислужницы к Огненным Сёстрам, а мне такая доля хуже смерти казалась. Вот тогда, завидев, как я убиваюсь, Зазимок меня в жёны и позвал. Да моему отцу не по душе эта затея оказалась, чтоб дочь с батраком судьбу связала, всё умысел какой-то виделся ему, потому и отпустил меня налегке и двери дома пред нами закрыл, чтоб на достаток не зарились. А что до Горлинки, так эта девка и сама бы свадьбу расстроила, будь ей Пламень нужен. Да, видать, держит она его для забавы. Как наиграется, так и выкинет постылого.
Пожалуй, права матушка. Зара помнила, как Горлинка появилась в Трихолмке и заняла лачугу у леса, что вместо дома тогда стояла. Недолго пожила там чужачка, вскоре отправилась дальше своею дорогой, как люди думали. Однако через несколько дней ведьма вернулась с работниками и бумагой от подкрёза на покупку участка леса. И устроилось спорое строительство. Лачугу снесли, навалили брёвен и возвели новый дом. Горлинка работала наравне с мужчинами, даже платок на мастеровой манер вокруг головы повязывала, только чтоб пот глаза не заливал. И штаны мужицкие надевала. Уж за одно это её сжечь полагалось. Наставник с Сёстрами к ней и вправду наведывались, но что ж она им сказала, то никто не знает, только оставили её с тех пор в покое.
Как Зара ни молила заступницу Сонию, та не сделала ничего, что могло бы расстроить свадьбу. Наступил день солнцеворота. В Трихолмке, как было заведено, устроили праздник с подношением даров Святозарам, молитвами об урожайном лете, а после – смотрины женихов и невест. Девушке полагалось при всём народе подарить суженому цыплёнка, чем она подтверждала, что берёт его в мужья и вскоре порадует потомством. А парень дарил невесте испечённый матерью хлеб как заверение, что девицу берут в дом.
Вместе с Зарой к опалению готовилось ещё несколько девиц. Только одна из всех радовалась предстоящему, улыбалась и нежно целовала цыплёнка. Остальные же были тихи и растерянны, а Капель, прежде весёлая затейница, и вовсе горько плакала.
– Почему она так убивается? – шепнула Зара подружке Капели, которая тоже ходила в невестах.
– Не с тем опалить решили. Она сына кузнеца любит, но его отец посчитал, что, пока Наст ремесла не освоит, жениться ему рано. Капель согласна была ждать, но родители побоялись, что она не убережётся и опозорит их, вот и нашли ей другого жениха.
– А сын кузнеца что же?
– Он против воли отца не пойдёт. Капель даже бежать его подговаривала, но Наст отказался.
– Значит, он не любит её?
– Любит. Потому и не хочет погубить. Куда они пойдут и чем жить будут? Даже от лиходеев защитить её не сможет.
Зара задумалась, не поэтому ли и Пламень не бежит с Горлинкой? Только ведь им и бежать никуда не нужно: ведьма не бедствует, и дом с хозяйством у неё имеется. Видно, права матушка, любовник – лишь забава для знахарки. А от горестей Капели Зарнице тоже тоскливо сделалось. Она ещё никого не любила, но помнила, как последней весной разливалось в груди что-то щемящее, такое томление охватывало, будто обещало впереди нечто прекрасное, для чего только и стоило жить. А теперь судьба её с Борщевиками связана, и закрыт путь к тому несбывшемуся, к чему душа стремилась. Вроде и не имела ничего, а чувствовала, будто обокрали её.
Для смотрин невесты выстроились в ряд. Подле Зары встала счастливая девушка. К ней жених подошёл первым. Забирая цыплёнка, задержал её ладони в своих. А вот Пламень, видимо, не мог узнать свою невесту, поскольку подошёл лишь тогда, когда Зара одна осталась с цыплёнком. Молча сунул птенца за пазуху и отдал хлеб.
После одаривания настало время гуляния. Присутствовать на нём невестам не полагалось. Впрочем, последний вечер до замужества Заре хотелось провести с матушкой, а не среди чужих людей. Она прижала к груди хлеб и быстро засеменила домой по скользким тропкам, торопясь успеть до сумерек.
Почти у самого дома дорогу заступила Горлинка. Зара видела перед собой только цветастые ведьмовские юбки и стояла, не зная, как поступить. Даже вступиться за неё было некому. А знахарка откинула с лица соперницы волан и прищурила глаза, разглядывая её.
– Чего тебе от меня надо? – Зара чуть не плакала от страха.
Ведьма взяла хлеб, с хрустом отломила ломоть, вернула перепуганной невесте дар жениха и пошла своей дорогой. Зарница кинулась домой, не разбирая пути.
Узнав о встрече с ведьмой, Брюква встревожилась. Последний вечер с покидающей дом дочерью и без того был горек, а уж с нависшей угрожающей тенью Горлинки и вовсе стал гнетущим. Зара пыталась притвориться, что горевать не о чем, не на край света же она едет. И как только заскучает, сможет навестить матушку. Однако разложенный на сундуке наряд для опаления и приготовленный узелок с пожитками будто шептали её, что пути назад не будет. Ко всему ещё и Чернушка во дворе подвывала тоскливо.
– Видать, волка в лесу учуяла, – объяснила её скулёж матушка.
«Хоть бы он сожрал эту ведьму проклятую».
Как стемнело, вернулся Зазимок. Открыв дверь, он выругался:
– Брюква, что за падаль тут?
Зара с матушкой пошли смотреть, чем так возмущён отец. На пороге лежал цыплёнок со свёрнутой шеей.
Глава 3. Жена
В мутном стекле отразилась худосочная девчонка, вырядившаяся невестой. Лицо виднелось размытым пятном, но Зара чувствовала, как распухли веки от слёз. Ничего, этого никто не заметит под кружевной накидкой, покрывающей голову, а вот матушке и спрятаться не под чем.
Вчера, увидев мёртвого птенца на пороге, Брюква не сдержалась, заголосила, моля мужа отступиться от клятвы:
– Погубит нас ведьма, сживёт со свету. Неужто единственное дитя не жаль?
Зазимок оборвал её упрёки звонкой оплеухой:
– Даже если твоя девка без башки лежать будет – я прилажу к ней тыкву и повезу на опаление. Умолкни, пока новых бед не натворила.
Ох, не нужда была причина отцовской ненависти, не нужда. Неужели Зара неродная Зазимку? Однако допытываться и обижать мать сомнениями она не посмела. Всю ночь они проплакали, обнявшись. Наутро щека Брюквы вздулась синюшным бугром.
У Огневицы уже толпились многочисленные гости Борщевиков. Полыни приехали одни: Брюква свою родню позвать не могла, а у Зазимка её и вовсе не было.
Даже во дворе чувствовался запах раскалённых камней из святозарного очага и слышался гул огня. Зара поёжилась. Она видела опаление однажды, ещё малюткой, но в памяти из таинства сохранился только неясный страх.
Молодых развели на правую и левую стороны для поклонения и подношения даров Святозарам. Зара следовала за Сёстрами. Сперва – к нише Сонии, затем – к Левии, что помогает укреплять дух в страданиях и учит терпению. Последней была Триния, любимая Сёстрами мудрая наставница.
Служки распахнули двери обрядового зала. Оттуда дохнуло жаром. Жениха и невесту уложили на носилки, рука к руке и стопа к стопе. Правое запястье Зары связали с левым Пламеня алой лентой. Присутствующие хором спросили всезнающего Ферула, угоден ли ему этот брак. Шестеро служек взвалили носилки на плечи и бегом пронесли над полыхающим горнилом. На одном из Братьев загорелась одёжа. На него плеснули водой, и он вновь подставил плечо. Перед бегом в другую сторону обратились к Тринии. Снова служки протащили молодых над огнём. На этот раз занялся край носилок. Притушив его, задали вопрос покровителю ремёсел Савию. И так, испрашивая дозволения у каждого из Святозаров, шесть раз опалили пару. Трижды загорались одеяния Братьев, последний пробег закончили на полыхающих носилках, но брак был благословлён.
Жениха с невестой поставили на ноги. Наставник взял их связанные руки и приложил к указательному пальцу Пламеня раскалённую печать. Тот взвыл, заплясал на месте от боли. Запахло палёным. На фаланге вздулся багровым волдырём символ опаления. Служка снова сунул печать в огонь, а когда она покраснела, передал наставнику. Зара забилась, тщетно пытаясь вырвать руку. Огненный металл коснулся пальца. Кровь вскипела, растеклась по жилам и ударила в виски. Вокруг всё побелело, будто озарённое молнией. Но страшный обряд на том и закончился. Опалённым мужу и жене перевязали раны, вывели из храма и усадили в одни сани. Больше Зарница не принадлежала к роду Полыней.
В огромной трапезной дома Борщевиков под звонкие переливы свиристелок гости занимали места за столами с угощениями. С хохотом и криками усадили молодых у передней стены на возвышении. Зара совсем оробела от такого скопления народа. И столько еды ей прежде даже видеть не доводилось. Однако после всех волнений и испытаний её мутило от запахов. Пламень тоже не притрагивался к кушаньям. Гости же с удовольствием ели, пили и хмелели, а как насытились, потянулись одаривать супругов. Подношения складывали к ногам молодых, но кланялись при этом Бурану.
Когда пир перетёк в пляски и пьяный разгул, Стужа с Радугой увели Зару в опочивальню. Пока невестка помогала молодой жене переодеться в нижнюю рубаху и чепец с кружевной оборкой, свекровь расстелила постель и кинула поверх простыни белую пелёнку:
– Смотри не ёрзай, лежи на свидетельстве.
Заре вспомнились наставления матушки, что необходимо подчиняться супругу и терпеть. Значит, опять будет больно. Зарница Борщевик забралась на перины, укрылась до подбородка и стала ждать мужа.
Гулкое многоголосье в трапезной стихло до невнятного бормотания. Умолкли свиристелки. Со двора то и дело отбывали сани с утомившимися гостями. Когда прокукарекали петухи, хмельной Пламень с грохотом распахнул дверь опочивальни. Зара вжалась в подушки. Супруг споткнулся об сундук, опрокинул табурет и одетым завалился на кровать. Тут же раздался его пьяный храп. Жены он не заметил. Зара перевела дух: кажется, ничего ужасного с ней в эту ночь не произойдёт. Успокоившись, она тоже уснула.
Наутро молодых разбудила Стужа. Увидав сына в мятом кафтане и сапогах, едко выругалась, откинула одеяло. Зара поднялась, стараясь прятать босые ноги под рубахой.
– Не ищи, – хмыкнул Пламень. – Можешь вернуть её родителям.
Свекровь сдёрнула свидетельскую пелёнку, хлестнула ею сына и выбежала вон. Вскоре со двора донеслось кудахтанье курицы, которое оборвал стук топора. Хозяйка вернулась с миской и плеснула на свидетельство свежей крови.
Пламень издал стон:
– Матушка, к чему балаган устраивать? Будто кому дело есть…
– Боишься, как бы гадина твоя не увидела? – зло выкрикнула Стужа. – Людям до всего дело есть. Пусть хоть они говорят, что ты образумился.
Заре она ничего не сказала, но, уходя, смерила таким взглядом, будто раздавить хотела.
Пелёнку с кровавым пятном вывесили напоказ всей деревне во дворе, прицепив к столбу для привязи лошадей. Оставшиеся гости и проходящие мимо соседи без смущения указывали на неё пальцами и горланили хвалу силе Пламеня. Заре же хотелось бежать от стыда.
В трапезной продолжался пир. За столами восседали одни мужчины. Женщины хлопотали в кухне. Стужа вымещала своё недовольство на работницах, браня их за нерасторопность:
– Шевелитесь, хрячки ленивые! Где окорок? Брагу ещё несите!
Зара хотела было войти и помочь, но оробела от криков свекрови и переминалась на пороге. Наконец её заметила Радуга:
– Сестрица, поди во двор, посмотри за детьми: малые они, чтоб без глазу быть.
Послав невестке благодарную улыбку, Зара оделась на ходу и вышла наружу. Трое детишек Радуги возились в снегу. В пригляде они и не нуждались. Зара осмотрела двор сквозь кружевную оборку. Хозяйство Борщевиков было огромно, всюду сновали работники. За домом угадывались хлев, курятник и конюшня. Не чета полынской сараюшке, где кляча соседствовала с козами и курами.
На крыльцо выскочила Яблонька-в-цвету, младшая сестра Пламеня, и залилась смехом, указывая на вышитую морозными узорами душегрею Зары:
– Чего это у тебя? Курьи перья?
И тут же крикнула в раскрытое окно кухни:
– Матушка, на площади карусели поставили, я туда!
– Не зашибись только! – вылетел с клубами пара голос Стужи.
Яблонька опустила волан и убежала за ворота. Зара же думала, как всё иначе в новой семье. Сестре мужа двенадцать витков минуло. Рослая, справная, с красной лентой на чепце, а понеслась забавляться, точно дитё неразумное, да ещё когда в доме работа кипит. Зару бы отец только за одно такое желание высек.
Вдруг будто кто позвал. Зара обернулась к калитке – за ней стояла Горлинка и пялилась на пелёнку. Затем сплюнула:
– Дрянная кровь. Даже пёс носом не ведёт.
И ушла посмеиваясь. Не провела ведьму хитрость Стужи, всё-то она чуяла.
К вечеру гости стали разъезжаться. Стужа отпустила работниц и разрешила невесткам и внукам перекусить в кухне. После велела Заре:
– Отправляйся в опочивальню, жди мужа.
Однако Пламень не торопился к жене. Зара сама не заметила, как уснула. Наутро постель на его половине осталась нетронутой. Заглянула свекровь, цокнула сердито:
– Была нужда полынское отребье в семью брать. Подымайся, нечего бока отлёживать!
В доме уже все были на ногах. Со двора пришёл Паводок:
– Нет коня его в стойле.
Буран свёл брови:
– Значит, к змеючке своей подался. – И сурово зыркнул на Зару: – Мать тебя не учила ничему? От ласковой бабы муж не бежит.
Зара потупилась, не зная, что сказать. Матушка учила не противиться, да сейчас, видно, не о той науке свёкор спрашивал.
– Если б ученье неказистость заменяло, – сквозь зубы процедила Стужа.
– Молодая ещё, огладится со временем. – Бурану уже наскучило недовольство жены. Он примирительно обратился к Заре: – Тебе двенадцать витков-то есть?
– Мне четырнадцать.
– Четырнадцать?! – хохотнула Яблонька.
– Сколько лебеду ни поливай – в малину не вырастет, – не унималась свекровь.
– От твоих подковырок она тоже не расцветёт. Каков огонёк – такова и искорка. Второй Радуги для нашего худоумного не сыщется. Хватит, давайте лучше у Святозаров наставления и укрепления испросим. Дочка, кликни Раду, да пойдём помолимся, Пламеня без толку ждать. – Буран отправился в Огневую поклонную. Следом потянулись остальные.
Зара снова поразилась величию дома Борщевиков. Полыни только угол для поклонения могли отвести, а тут целую залу с нишами Святозаров устроили. Отец семейства встал против всезнающего Ферула, Паводок – против Савия. Оба приложили пальцы к вискам. Стужа, скрестив ладони на груди, просила укрепления духа у Левии. Зара тоже хотела обратиться к ней, чтобы научила терпению, но Радуга дёрнула за рукав и потянула к Сонии. Яблонька, как и полагалось девицам, искала наставлений у Тринии.
Помолившись, все собрались в семейной трапезной. Ели быстро и молча. После завтрака Радуга первой поднялась из-за стола и принесла из кухни узелки с полдниками, причём не только мужчинам, но и Стуже, и даже Яблоньке. Буран, облачаясь в тулуп, спросил жену:
– Что Зарнице поручишь? Может, к делу приучать начнёшь?
– Рано ей добро наше считать. Пусть покажет себя сперва. – Свекровь достала из ящика стола три толстые книги.
– Матушка, пусть дома в подмогу Радуге останется, а то всё хозяйство и дети на ней одной, – вступился Паводок.
– Как я одна без работниц с хозяйством и детьми управлялась? Ладно, пусть остаётся, всё под присмотром будет. – Пересчитав книги, Стужа крикнула дочери: – Яблонька, поспеши, у нас дел невпроворот, такой простой из-за этих празднеств учинили.
Во дворе ждала пара запряжённых саней. Буран с Паводком и Стужа с Яблонькой расселись и укатили в разные стороны. Радуга проследила, как конюх запер ворота и обернулась к Заре:
– Отец с мужем на мельницы поехали, а матушка с сестрой – на сыроварню. Яблонька к делу приучается.
– Они что же, читать умеют?
– Что ты! Матушка в книгах учёт добра ведёт. Да, ты к Левии при ней не вставай, иначе обидится. Считает, что нам страдать при ней не о чем, только неблагодарность свою показываем. А если помолиться хочешь, иди, когда нет никого.
Зара кивнула:
– Позже схожу, как с работой управимся.
– Ночью, значит, – рассмеялась Радуга. – Матушка работниц до кухни и комнат не допускает – боится, как бы не утянули чего. Потому обед с уборкой на нас с тобой.
«Так хоть за скотиной не ходить и двор не чистить, всё легче», – подумалось Заре.
Она догадывалась, что Борщевики не станут довольствоваться одной похлёбкой, но и представить не могла, что на стол придётся подавать ещё и жаркое, и мясной пирог, и тушёную капусту с кровяной колбасой, и пшеничную кашу со свиными шкварками. До полудня они с Радугой жарили, парили и томили кушанья, между делом поглядывали, тщательно ли работницы скоблят залитые вином столы и пол в большой трапезной. После отправились во двор выбивать постели.
Зара хлестала по пышной перине свитыми в круг ивовыми прутьями. Под мерные шлепки вдруг вспомнились все упрёки свекрови. «Чего она взъелась на меня? Будто я к ним напрашивалась! Вернули бы родителям, раз не угодила. Я бы только рада была. И ни добра вашего не надо. Ни сына вашего. Ни дома! Ни скота! Ни перин этих!»
– Полегчало? – окрикнула сзади Радуга: – Остынь, сестрица. Отвела душу – и будет. Оттого что перину вспорешь, матушка ласковее не сделается.
Зара и не заметила, как стала вкладывать всю свою обиду в удары. Ох, а Радуга-то поняла, отчего перине досталось. Не годится в новом доме своё недовольство показывать! Однако и вправду злость будто улеглась от усталости.
Глава 4. Борщевики
Как стемнело, вернулись Стужа с Яблонькой, а вскоре подъехали мужчины. Пламень был с ними. Сели обедать. Пламень ел жадно, не разбирая вкуса. Буран заметил язвительно:
– Жрать-то домой приходишь. Ведьме для тебя хлеба жалко?
Пламень отодвинул миску:
– Отец, не надо. Ты ничего не знаешь.
– Так поделись! Жену научи тому, чем гадина берёт.
– Хватит вам за столом о грешном, – осекла их Стужа.
Закончили трапезу в молчании. После невестки убрали посуду, а Стужа разложила на опустевшем столе свои книги. Хозяин принялся разбираться в нарисованных там закорючках, чёрточках, галочках и крестиках:
– Четыре с половиной дюжины голов выдержанного сыра, шестнадцать – молодого… Неплохо! Пора обоз снаряжать в столицу, чтоб до равноденственного поста продать успеть.
У Радуги заблестели глаза:
– Батюшка, вы к отцу по подводам сговариваться поедете? Можно мне и детям с вами? Теперь ведь есть на кого хозяйство оставить.
Стужа нахмурилась, но сдержалась. Буран почесал бороду:
– Отчего же нельзя? Повидайся с семьёй.
Зара сжалась, представив, как останется в доме со Стужей и Яблонькой.
– Вчера Чабрец из Перепутья вернулся, – заговорил Паводок. – Сборщики податей пожаловали. Скоро до нас доберутся. Народ шепчется, что на воинство повысили опять.
– Глотки ненасытные! – Буран побагровел. – С какого ляду на воинство поднимают, если войны нет? Власт Гром восьмой виток только петушится с братом.
– Ох, не накликай! – схватилась за грудь Стужа. – Пусть и дальше петушатся, лишь бы в драку не лезли, тогда податью не откупишься – заберут сынков, а поборы несусветными сделают.
– Да одному из сынков в войске самое место. Может, там бы его от дури отвадили. Пламень, пойдёшь власту служить?
– Пошёл бы, если б и вправду война была. А так, что там муштра пустая, что здесь… Батюшка, ты бы на те подати меня корабельному делу учить отправил. Обещал же, если женюсь.
– Тише, не пылай. Я сказал, что подумаю. Опалиться – не жениться ещё. Вот когда дитё родите, тогда ваш брак и будет настоящим.
– А как родим, так и вовсе никуда не уеду. Кто ж дитё малое бросает? Гнить мне свой век в Трихолмке.
Пламень уронил голову, громко ударив лбом о стол.
– А в морях – жить? Сгинешь – и огню придать ничего не останется.
– Уж лучше в море, чем в навозе! – Пламень резко выпрямился. – Не могу я здесь! Сам бы ушёл, да ведь не примут без метки наставника, а он её без родительского благословения не поставит.
– Я, значит, могу, отец мой с дедом могли, брат твой может, а тебе навоз не по нраву! Или думаешь, тухлая рыба фиалками пахнет? Издалека всё хорошо, а как ближе присмотришься – везде навоз.
– Отец, я же не рыбачить хочу, а новые земли искать. Ты знал, что на юге посреди моря высится стена неприступных гор, изрыгающих огонь? Ещё ни один мореход не нашёл прохода меж ними. Только живущие за скалами синие люди на своих крылатых змеях с птичьими головами могут перелететь их…
– Это ведьма тебя сказками из поганого писания дурманит?!
– Это не сказки! Мудрецы в Цитадели снаряжают корабли, чтобы проход найти. Только нам, навозникам, о том не открывают, чтоб не помышляли о чём-то большем, чем спину гнуть и подати платить…
Кулак Бурана сотряс доски стола так, что с него слетели счётовые книги.
– В моём. Доме. Чтобы. Речей. Таких. Не велось! Ещё раз услышу – сдам в войско. Всё, идём молиться и спать.
В Поклонной Пламень встал к нише Артовия, укрепляющего в храбрости, и, когда вся семья разошлась отдыхать, ещё долго молился.
Зара и страшилась, и ждала появления мужа. Страшилась его горячности и в то же время хотела расспросить о синих людях на змеях, о море. Какой, оказывается, мир большой. Она знала, что властво их называют Кольцегорьем, да сами горы только раз видела, когда отец возил их с матушкой в Перепутье. Он указал на синюю дымку по горизонту, пояснил, что это горы, а за ними – столица, Приморье. Ещё сказал, что на юге Кольцегорье граничит с Южными Хребтами, влаством злобного брата Грома. На севере – Северные Равнины, где родился Зазимок. Где-то на побережье – страшная Виринеева гряда. А на западе, за морем – Дивнодолье, посреди которого выше облаков поднималась Верховная Цитадель.
Ещё Заре вспомнилось, как однажды они с матушкой заблудились, когда по грибы ходили. Вокруг чужой лес, и холм над ним высился незнакомым склоном. По нему взобрались на вершину, чтобы осмотреться. Брюква, завидев Трихолмку в рыжей пыли среди выжженых полей, обрадовалась, а Зара оглянулась по сторонам и задохнулась от восхищения: кругом раскинулись зелёные леса, речка Серебрянка величаво сверкала под солнцем. У деревенского берега же она была мутной и в коровьих лепёшках. Забывшись, Зара выдохнула: «Как красиво там, где нет людей! Вот отчего Виринея на них разозлилась». Впервые тогда материнская ладонь отхлестала Зарницу по губам. После Брюква плакала и заклинала никогда не говорить подобного.
Пламень, явившись после молитвы, не лёг с женой. Бросив тулуп на сундук, он устроился там.
Зара поднялась затемно, опередив появление свекрови с надзором, и отправилась в кухню помогать Радуге с завтраком. Утро было похоже на вчерашнее, с той лишь разницей, что Пламень молился и ел со всеми. Когда поднимались из-за стола, с улицы донеслись гвалт и улюлюканье. Семейство Борщевиков вышло к воротам посмотреть, что случилось.
В сторону их двора брела галдящая толпа с палками, похожая в рассветных сумерках на ощетинившегося тёмного зверя. Впереди бледным призраком металась простоволосая нагая девица. Зара едва узнала в ней Капель, чьё опаление праздновали накануне.
Яблонька, завидев травлю, захлопала в ладоши:
– Смотри, Зарница, скоро и тебя так погонят. – Она слепила снежный ком, дождалась, когда опозоренная жертва подойдёт поближе, и запустила его, метя в лицо.
С противоположного конца улицы раздалось конское ржание и хлёсткие щелчки кнута. Зара обернулась. Навстречу толпе нёсся впряжённый в сани конь. Правила ими Горлинка, стоя во весь рост. Толпа бросилась врассыпную. На дороге осталась одна Капель. Она не пыталась спастись, лишь устало осела на землю. Жеребец снова заржал, вздыбился и опустил копыта рядом с распластанным перед ним телом. Ведьма подскочила к блуднице, укрыла её рогожей и потащила в сани.
Пламень кинулся было за ворота, но рука отца удержала его за ворот:
– Куда?! Ещё при народе нас не позорил. Быстро все в дом, нечего глазеть!
Переступив порог, Яблонька спросила разочарованно:
– Братец, зачем твоя гадина блудницу спасла?
У Пламеня глаза от ярости побелели. Зара испугалась, что он набросится на сестру, но Борщевик закрыл собой дочь:
– Слушайте все! Ведьма не спасла блудницу, а погубила её. Люди Капели блага желали, чтобы осознала она свой позор и стремилась к очищению через покаяние и страдания. А Горлинка её от них избавила. И что будет дальше? Обучит колдовству или в дом похоти продаст? Конец Капель один ждёт – Бездна огненная, где она вечность будет с Виринеей гореть. А теперь собирайтесь, работу за нас никто не сделает. И так с этим балаганом пол-утра потеряли.
Только за семейством закрылась дверь, Зара, не в силах больше притворяться безучастной, опустилась на лавку и тихо всхлипнула. Значит, вот как домой возвращают. А она, глупая, просила об этом Левию. Радуга погладила трясущееся плечико:
– Ну, будет. Всех не оплачешь.
– Почему ей одной досталось? Сын кузнеца тоже блудник, но его не гнали палками.
– Он мужчина. В подобных пороках всегда винят женщину. Она, подобно Виринее, искушает красотой, а после утягивает за собой в Бездну. Но ты о себе сейчас лучше подумай. Как с матушкой и сестрицей без меня останешься, не перечь им, что бы ни говорили. Стужа поворчит да забудет, а вот если слово против скажешь – вовек не простит. Ты уж потерпи.
Зара, полная благодарности, прижалась щекой к руке Радуги:
– Тебе тоже перепадало от неё?
– Нет, со мной всё иначе. Буран с отцом сговорились о нашем опалении ещё до моего рождения. Дела у них общие, батюшка обозник, лошадей разводит, а Борщевики торговлей занимаются, поля их пшеничные аж до Междуреченки тянутся. Вот и скрепили товарищество родством.
– Значит, и тебя никто не спрашивал?
– Оно ни к чему было. Мы на отколе среди лугов жили. Я, кроме Паводка, парней и не видала. И в жёны ему меня с детства готовили. Тебя же от безысходности сосватали, оттого свекровь и досадует. А Пламень, он добрый, хоть и горячий. Батюшка только воли ему не даёт, вот он нрав свой и показывает.
Сегодня Зара была никчёмной помощницей. Посуда выскальзывала у неё из рук, нож норовил рубануть по пальцам, да в довесок едва не посолила дважды похлёбку.
– Да что с тобой? – Радуга успела перехватить занесённый над горшком черпак с солью. – Ты из-за Яблоньки такая смятённая? Не слушай её – сестрица только и ждёт, как бы кого уязвить.
Зара кивнула, но тревожили её не слова Яблоньки, а собственные мысли. Она ведь пожалела блудницу и обрадовалась её спасению. Уж не ведьма ли порчу навела, голову затуманила, что не отличить теперь грешного от праведного? Надо будет обратиться к Тринии, чтоб наставила и вразумила.
Вечером Яблонька, не зайдя в дом, побежала на площадь разузнать новости. Вернулась запыхавшаяся, затараторила с порога:
– Ой, что было-то, Свет-заступник. Ведьма-то к кузнецу ходила! Прямо в дом ввалилась, бесстыжая! А кричали-то как, кузнец бранился, выгнал её. Тогда она к родителям Капели пошла, – а им уж и ворота навозом вымазали – но и оттуда ни с чем спровадили. Так и придётся ей блуживую колдунству учить.
Пламень жадно слушал, даже сглотнул так, что кадык вниз-вверх скакнул. Буран глаз с сына не сводил:
– Не помышляй даже! Нам с Радугой утром на откол ехать за подводами. А вы с Паводком на мельницах остаётесь товар готовить.
На Поклонение Зара встала к Тринии. Яблонька хихикнула и хотела что-то колючее сказать, да отец цыкнул на неё. Молитву в тот вечер закончили быстро, все разошлись по комнатам, а Зара до глубокой ночи вопрошала мудрую, только просветление никак не наступало: Капель было по-прежнему жаль.
Утром провожали хозяина и Радугу с детьми. Напоследок она шепнула Заре:
– Буран у батюшки долго гостить не станет, как подводы соберут, так сразу назад, за пару дней обернёмся. Только не перечь матушке!
Дом без невестки и ребятишек будто выстудился, жалобно скрипел половицами и тоскливо завывал сквозняками. Заре чудилось, будто по пустым комнатам кто-то ходит. Обед она готовила, стараясь не шуметь и не стучать посудой, бесконечно прислушиваясь и повторяя по кругу: «Свет-заслони-и-защити». Когда от страха стало совсем невмоготу, ей подумалось, отчего бы не сбегать к матушке, хотя бы только увидеть и обнять её. Но побоялась, что соседи заметят и скажут свекрови. Наконец у ворот зазвенели бубенцы и снег захрустел под полозьями саней Стужи. Зара и подумать не могла, что обрадуется её возвращению.
Среди ночи муж тронул Зару за плечо. Она едва не вскрикнула, но вспомнила наказания Брюквы не противиться. Однако Пламень разбудил не за тем:
– Тише, не бойся, не обижу. Матушка двери заперла, а ключ при себе оставила. Я в окно в кухне вылезу, там не законопачено, а ты прикрой за мной, чтоб не выстудило. Если матушка спросит, говори, что знать ничего не знаешь, спала. А следы к утру занесёт.
Впотьмах прокрались в кухню, стараясь не наступить на скрипучие половицы. Зара и не помышляла ослушаться мужа, но в висках стучало от сомнений: «Что же я делаю! Греху потворствую! А как быть-то? Закричать, свекровь разбудить? Да она проснуться не успеет, как он меня с тем криком удушит». Так ни на что не отважившись, она дошла до окна вслед за Пламенем, не помешала ему выбраться, тихо закрыла створки и вернулась в постель.
Наутро Стужа бранилась и кляла ведьму за чары, наложенные на дом, и Зару за крепкий сон. К счастью, Пламень вернулся до молитвы, чем успокоил мать.
К вечеру мимо ворот к мельницам прокатили подводы обоза. Замыкавшие вереницу сани Бурана остановились у дома, из них выбралась Радуга. Обняла выбежавшую навстречу Зару и шепнула:
– Что-то тревожно мне, гнетёт всё. Упросила батюшку побыстрее подводы снарядить и вернуться. Детей у родителей оставила погостить.
Перед долгой дорогой в столицу мужчины отправились спать пораньше. Радуга последовала в опочивальню за Паводком.
– А ты с мужем даже прощаться не желаешь? – Стужа собиралась на мельницы следить за погрузкой. Говорила в сторону, не глядя на Зару: – Ну? Чего стоишь столбом? С тобой и охочий помрёт с тоски. Баба лаской брать должна. Прижмись к нему, обними. Много ли парню надо?
Досадуя на непонятливость невестки, свекровь подтолкнула её в спину.
Пламень вытянулся на сундуке, отвернувшись к стене. Зара прикрыла за собой дверь, но не смела и пошевелиться. Как же это можно, самой подойти, прижаться и обнять? Свет-заступник, срам-то какой!
