Kitabı oku: «Семь дней в июне», sayfa 2

Глава 2. Мать-одиночка – супергерой

– Джеки! Где Одри?

Задыхаясь, Ева стояла в дверях своей квартиры. Она пробежала взглядом по яркому, эклектичному пространству. Ее индонезийские (купленные в HomeGoods) подушки и ковры лежали на раз и навсегда заведенных местах. Ни одна книга не покосилась на полках в библиотеке, занимавшей все пространство от одной стены до другой за фиолетовым гардеробом, который она купила, когда распродавали обстановку после смерти Принса. Ее дом в Парк-Слоуп, вдохновленный картинками с Pinterest, был именно таким, каким она его оставила.

Парк-Слоуп был бруклинским хипповым районом, густо подправленным состоятельными семьями либералов. Большинство пар завели детей, когда им было за тридцать, сделав карьеру в новых медиа, рекламе, издательском деле или, как в одном известном Еве случае, в написании песен для мультфильма «Холодное сердце». В основном здесь жили белые, однако район казался многоликим благодаря однополым родителям и детям от смешанных браков (преимущественно азиатско-еврейским, чернокоже-еврейским или азиатско-черным).

Ева и Одри выделялись тем, что а) Ева была на десять лет моложе прочих мам; б) она была не замужем; в) у Одри была черная мать и черный отец (а не еврей или вьетнамец). И место отца не заняла женщина.

– О, привет.

Джеки, няня, прохлаждалась на диване, положив ноги на пуфик в стиле бохо.

– Джеки, я работала! Я примчалась сюда с Таймс-сквер!

– Пешком? – Джеки, студентка богословского факультета Колумбийского университета, все понимала очень буквально. Ева уставилась на нее.

– Одри в своей комнате с другими детьми. Сидят в Snapchat.

Ева зажмурила глаза и сжала кулаки.

– Одри Зора Тони Мерси-Мур!

Из спальни Одри, расположенной недалеко, донеслось бормотание. Потом грохот. Хихиканье. Наконец Одри распахнула дверь и с виноватой ухмылкой выскользнула наружу.

В двенадцать лет Одри была ростом с Еву, с ее ямочками, кудряшками и насыщенным ореховым цветом лица. Но стиль она копировала у Уиллоу Смит¹³ и Яры Шахиди¹⁴, отсюда и две космические булочки на голове, топик в цветочек и кроссовки Fila. Со своими ресницами длиной в милю и неказистой фигурой она выглядела как Бэмби на своем первом фестивале «Коачелла»¹⁵.

Одри галопом подскочила к матери и крепко ее обняла.

– Мамочка! Это мои джинсы? Смотрятся очень мило.

Произносится «Мииии» и никакого «ло».

Ева вырвалась из объятий Одри.

– Разве я говорила, что ты можешь привести домой всю команду клуба дебатов?

– Но… мы просто…

– Думаешь, я не знаю, что ты делаешь? – Ева понизила голос. – Ты взяла с них деньги?

Одри прыснула.

– Ты. Взяла. С них. Деньги.

– ЭТО НАТУРАЛЬНЫЙ ОБМЕН, МАМА! Я оказываю консультационные услуги, а они мне платят! Все в школе обожают мои лечебные сеансы в Snapchat. Именно я вылечила Делайлу от страха перед междугородними рейсами, помнишь? Я – легенда.

– Ты ребенок. И если толком не проснулась, вместо «завтрак» произносишь «затрак».

Одри застонала.

– Слушай, когда я стану знаменитым психотерапевтом и буду зарабатывать несколько миллионов в год, мы с тобой посмеемся над этим днем, попивая жемчужный чай.

– Я же велела тебе прекратить эти сеансы, – прошипела Ева. – Я не для того отправила тебя в модную частную школу, чтобы ты выманивала у белых детей деньги, которые им дают на обед.

– Возмещение ущерба, – сказала Джеки с дивана.

Ева подскочила. Она совсем забыла, что няня рядом. Почувствовав, что ей можно удалиться, Джеки выскочила за дверь под убийственным взглядом Одри.

Повернувшись к матери, девочка сказала:

– Я уже взрослая, мне не нужна няня! А Джеки – хуже всех, смотрит так угрюмо и под кроксы надевает носки.

– Одри, – сказала Ева, потирая висок, – что я всегда говорю?

– Сопротивляйся, упорствуй, настаивай, – сказала девочка.

– А еще?

– Ужасно хочется спать.

– А ЕЩЕ?

Одри вздохнула, признавая поражение.

– Я доверяю тебе, ты доверяешь мне.

– Вот именно. Если ты нарушаешь мои правила, я не могу тебе доверять. Ты наказана.

Две недели без компьютеров, планшетов и телефонов.

Одри вскрикнула. Этот звук тридцать секунд эхом отдавался в голове Евы.

– БЕЗ ТЕЛЕФОНА? Что я буду делать?

– Откуда мне знать? Читай «Ужастики»¹⁶ и пиши стихи Ашеру¹⁷, как я в твоем возрасте.

Ева протопала в коридор и вошла в комнату Одри. Двадцать девочек теснились на двухъярусных кроватях и на полу – смешение загорелой кожи и топиков весеннего сезона.

– Привет, девочки! Вы знаете, что вам всегда здесь рады, если Одри спросит моего разрешения. Но она этого не сделала, так что… вам пора. – Ева сияла, стараясь не разрушить образ «крутой мамы», который не должен был иметь значения, но все же имел.

– Скоро мы пригласим всех на ночь, – пообещала Ева. – Это будет зажигательно!

– Только не говори «зажигательно»! – крикнула Одри из гостиной.

Одна за другой девочки выходили из спальни. Одри стояла ссутулившись у входной двери, будто поникшая плакучая ива. Она достала из заднего кармана пачку денег и вручила каждой из выходящих ее законные двадцать долларов. Некоторые гостьи обняли Одри. Это было похоже на похоронную процессию.

– Стоп! – Ева заметила светловолосого мальчика, пытавшегося пробраться сквозь толпу. Он поднялся во весь рост – на целых три головы выше Евы.

– Ты кто?

– Боже, мама. Это сводный брат Коко-Джин.

– Ты сводный брат Коко-Джин? Почему ты такой высокий?

– Мне шестнадцать.

– Ты в старшей школе?

Ева посмотрела на Одри, которая пронеслась по коридору, вбежала в комнату и плюхнулась на нижнюю кровать.

– Да, но все в порядке. Меня приняли в программу для отличников в Далтоне.

– О, какое облегчение. Почему ты тусуешься с двенадцатилетками?

– Одри – очень талантливый специалист по психическому здоровью. Она помогает мне справиться с беспокойством, которое я испытываю из-за аллергии на глютен.

– Маленький вопрос. Это моя дочь диагностировала тебе аллергию на глютен?

– У него всякий раз прыщи после фокаччи или кростини! – крикнула Одри из своей спальни. – Как бы ты это назвала?

– Слушай, ты на вид хороший – то есть доверчивый – мальчик, но твое присутствие в моем доме без моего ведома строго запрещено.

– Невероятно, и ради этого я пропустил урок скрипки в стиле хип-хоп, – бросаясь к выходу, проворчал он.

Ева на мгновение прислонилась к двери, пытаясь решить, насколько серьезно она собирается выходить из себя. В такие моменты она жалела, что у нее нет матери, к которой она могла бы обратиться за советом.

Был бывший муж, но и к нему обратиться за советом она не могла. У Троя Мура, аниматора компании Pixar, было два режима восприятия реальности: веселый и очень веселый. Сложные эмоции нарушали его мироощущение. Потому-то Ева в него и влюбилась. Он был лучом света, когда в мире Евы царил мрак.

Она буквально споткнулась о него в вестибюле больницы Маунт-Синай. Трой был волонтером и делал наброски портретов для пациентов. Она поняла, что он ей нравится, когда пыталась скрыть синяки от капельниц на руках (результат ее недельного пребывания в палате). После шести недель романтически милых свиданий они сыграли свадьбу в мэрии. Одри родилась через семь месяцев. Но к тому времени они разбежались. Девушка, в которую влюбился Трой и которая не чуралась кипучей спонтанности на свиданиях и эротичных ночей, в домашней жизни оказалась другой. Оцепеневшей от боли и таблеток. И вскоре ее болезнь захлестнула жизнь Троя, убивая терпение, задушив любовь.

Трой принадлежал к церкви «Просто думай о хорошем». Даже становясь свидетелем страданий Евы, наблюдая, как ночами она во сне бьется лбом об изголовье кровати или как падает в обморок на фильме «Двойной форсаж» в «Блокбастере», он считал, что настоящая проблема заключается в ее мировоззрении. Разве Ева не может помедитировать? Послать во Вселенную положительную энергию? (Это всегда озадачивало Еву. Вселенная – это где? Нельзя ли указать точный перекресток? Будет ли кто-то приветствовать положительную энергию, когда она приземлится, и будет ли ее встречать Глинда из сказки о волшебнике Изумрудного города в исполнении Лены Хорн, как она себе представляла?)

Однажды, поздно вернувшись из Pixar, Трой лег в постель рядом с женой в позе эмбриона. Она только что сделала себе укол торадола в бедро, и немного крови просочилось сквозь пластырь на их голубовато-серые простыни. Двигаться было мучительно, поэтому Ева просто лежала. Сквозь едва приоткрытые глаза она видела на лице мужа отвращение и муку.

Она была отвратительной. Симпатичные девушки не должны были быть противными. Трой тихонько уходил спать на диване и никогда не возвращался в супружескую постель. На их единственном сеансе у консультанта по браку он признался.

– Я хотел жену, – рыдал он. – Не пациентку.

Трой был слишком вежлив, чтобы положить этому конец. Поэтому она его отпустила. Одри исполнилось девятнадцать месяцев; Еве было двадцать два года.

Трой был счастлив со своей второй женой, йогиней по имени Афина Мэриголд. Они использовали слова вроде «палео» и «кустарный» и жили в Санта-Монике, где Одри проводила лето. В следующее воскресенье она улетала в «Папафорнию»¹⁸ (так Одри называла свои поездки на Западное побережье), где Трой преуспел в роли беззаботного папаши на лето.

Но всякие сложности? Если подросток, сводный брат Коко-Джин, почти мужчина, вдруг оказывается в комнате Одри – с этим Трой разбираться не станет.

Ева, пошатываясь, подошла к дивану. Она никогда не могла ясно мыслить в джинсах, поэтому выпуталась из них. Сидя в трусиках «Чудо-женщины», она погуглила в телефоне советы по дисциплине для подростков. В первой статье предлагался «контракт о поведении». У нее не было ни юридических знаний, ни сил, чтобы составить контракт! Тяжело дыша, она отбросила телефон и включила Apple TV. Когда жизнь становилась слишком сложной, Ева включала сериал «Белая ворона»¹⁹.

– Мамочка?

Ева подняла глаза и увидела Одри в обрамлении стодвадцатилетней арки. Ее лицо опухло и было мокрым от слез. Она дополнила наряд черной шалью и огромными очками Ray-Ban.

Ева старалась ответить строгим взглядом. Такое трудновато дается без штанов.

– Одри, что на тебе надето?

– Стиль «Эксклюзивная грусть».

– В точку, – признала Ева.

Одри прочистила горло.

– Психотерапия – мое призвание. Но я должна была закрыть практику, когда ты этого потребовала. Я прошу прощения за это и за то, что пригласила брата Коко-Джин. Хотя это гетеротипично с твоей стороны – считать, что только потому, что он мальчик, мы ведем себя… странно.

Гетеротипично. Бруклинские частные школы выпускали ультрапрогрессивных учеников. Эти дети протестовали против запрета абортов и выходили на демонстрации за контроль над оружием. В прошлом месяце седьмой класс, в котором училась Одри, прошел с ведрами с водой две мили через Проспект-парк, чтобы выразить сочувствие бедственному положению женщин из стран южнее Сахары.

Преимущества? Высококлассное гуманитарное образование. Недостатки? Дети с трудом делили десятичные дроби или вряд ли могли назвать столицу штата.

– Дорогая, пожалуйста, оставь меня ненадолго в покое. – Ева вздохнула, закрывая глаза. – Мне просто нужно подумать.

Одри знала, что «подумать» означает «прилечь», и, надувшись, вернулась в свою комнату. Наблюдая за ней через один открытый глаз, Ева ощутила подступающую тоску. Одри была самым замечательным, самым восхитительным ребенком. Теперь же она становилась воплощенным раздражением. Ей скоро тринадцать, и кто знает, каких ужасов тогда ждать? Возможно, Одри будет сбегать из дома, или выучиться лгать, или пристрастится к травке. Но не к Евиной, которая была надежно спрятана в ящике с фаллоимитатором.

В этот момент зажужжал телефон. Звонила Сиси Синклер, лучшая подруга Евы и самый известный редактор издательства «Паркер + Роу».

Ева ответила измученным «Что-о-о-о-о?».

– Ты жива!

– Согласно данным моего Fitbit²⁰, я мертва уже несколько недель.

– Неправда. Я слышу Иссу Рэй по телефону. Я снаружи – сама открою.

Через несколько секунд в дверь ворвалась Сиси. Она была ошеломляющей во всех отношениях – шесть футов ростом, кремовая кожа цвета какао, белокурые локоны. Результат муштры в колледже Спелман, лета на Виноградниках и котильонов в белых перчатках с Талантливой Десяткой – самыми образованными и состоятельными афроамериканцами. Сиси одевалась исключительно в винтажные вещи от Halston и всегда казалась сошедшей с обложки Vogue 1978 года. Или, по крайней мере, была знакома с Пэт Кливленд²¹.

Вообще-то, она была с ней знакома. Сиси знала всех. В свои сорок пять лет она уже давно была одной из самых известных редакторов в издательском мире, но ее неофициальный титул звучал так: Королева общества чернокожих литераторов. Она собирала авторов, лелеяла их и шептала советы по сюжету за коктейлями, а ее вечеринки, которые проводились только для вхожих в миры книг, искусства и кино, были легендарными. Ева быстро узнала обо всем, выиграв конкурс рассказов и заполучив Сиси в редакторы.

На первом обеде в кампусе Принстона Сиси бросила взгляд на «глаза лани и беспорядочные локоны поэтессы из кофейни» (это описание она потом часто повторяла), и ее душа закричала: «Нашла!»

Не успела Ева оглянуться, как у нее появилась заботливая старшая сестра. Сиси помогла ей переехать в Бруклин, избавиться от пороков, научиться искусству ухода за локонами и ввела в круг общения молодых писателей.

Сиси была чертовски властной, но она это заслужила. Без нее не было бы Евы.

Напевая, гламазонка-прелестница исчезла на кухне и появилась через несколько секунд с бокалом пино гриджо и пакетом со льдом, который Ева хранила в морозилке. Сев рядом с хозяйкой дома, Сиси с размаху водрузила пакет со льдом на голову Евы, словно корону.

Сиси была одной из немногих, кто знал правду о состоянии Евы, и помогала чем могла.

– Я пришла, – торжественно объявила она, – чтобы обсудить выступление на тему «Состояние черного автора».

– Мероприятие в Бруклинском музее, которое ты ведешь завтра вечером? Белинда участвует?

Знаменитая поэтесса Белинда Лав была их близкой подругой.

– Тетя Сиси! – Одри появилась снова, в третий раз переодевшись: теперь на ней был неоновый комбинезон с единорогом.

– Одри-медвежонок! Я давно собиралась написать тебе, спросить совета по борьбе со стрессом. Ремонт на кухне съел все мои силы.

Одри плюхнулась на колени Сиси.

– Попробуй шоколадную медитацию. Засунь в рот шоколадку «Поцелуй Херши» и сиди тихо, дай ей растаять. Не жуй. Это момент осознанности.

– Я не сомневаюсь, что это поможет, куколка, но есть ли вариант без сахара?

– Сиси, сосредоточься, – простонала Ева, прижимая пакет со льдом к виску. – Выступление?

– А, ну да. Одна писательница выбыла. Она заразилась сальмонеллой, купив что-то в кафе на колесах Британской Колумбии.

Одри нахмурилась.

– В Колумбии есть британский регион?

«Бруклинские школы наносят новый удар, – подумала Ева. – Никакого понятия о географии, но хотя бы внимательно слушать научилась».

– Британская Колумбия находится в Канаде, солнышко, – сказала Ева.

– Как интересно. Я могла бы почитать об этом месте, если бы у меня был телефон. Надувшись, Одри поднялась и скрылась в своей комнате.

– Короче говоря, – продолжила Сиси, – я предложила тебя на замену.

– Ты участвуешь в обсуждении! – Она пожала плечами, довольная своим могуществом. – Приглашены все соответствующие СМИ. Будет трансляция в прямом эфире. Карьерный взлет, который тебе так нужен.

Кровь отхлынула от лица Евы.

– Я? Нет. Я не могу… Я не имею права рассуждать о вопросах расы в Америке. Ты знаешь, как это будет напряженно. Каждое мероприятие, посвященное чернокожим и их книгам, после выборов заканчивается потасовкой.

– Ты назвала своего ребенка в честь известного борца за гражданские права. Разве это не активная позиция?

– Я активничаю на досуге. Белинда и другие участницы дискуссии настоящие активисты, профессионалы. У них есть награды Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения, и они участвуют в ток-шоу! Кто это там отравился не вовремя?

Сиси помолчала.

– Зэйди Смит²².

Поморщившись, Ева приложила пакет со льдом к глазам.

– Сиси, это обсуждение в Бруклинском музее спонсируется «Нью-Йорк таймс». Я несерьезный автор. Мои книги покупают в аэропорту в последнюю минуту перед вылетом.

Сиси нахмурилась.

– Будем предельно откровенны. Ты целую вечность пыталась получить контракт на съемки. У тебя наконец-то появился продюсер, а теперь хорошие режиссеры не клюют, потому что «Проклятые» – это слишком жанровая история. Покажи Голливуду свою силу! Это будет золотой пиар. Ну, плюс премия Лучшему чернокожему писателю 2019 года, которую ты получишь в воскресенье.

– Думаешь, я выиграю?

– В четырнадцатой книге «Проклятых» есть сцена секса втроем вампир – ведьма – русалка, – заметила Сиси. – Ты выиграешь приз хотя бы за смелость.

Ева застонала в подушку.

– Я не могу.

– Ты нервничаешь, что придется выступать на одной сцене с Белиндой? С дочерью парикмахера?

Ева посмотрела на подругу.

– Бейонсе – дочь парикмахера.

– Отлично. Иди и объясни Одри, почему ты боишься пробовать новое.

Ева вскинула руки. Конечно, с дочерью Сиси ее подловила. Каждый раз, делая важный шаг, Ева думала о том, как это воспримет дочь.

Воспитание Евы не было одобрено блогами для мамочек. Они часто заказывали пиццу на ужин и засыпали за просмотром сериала «Наследники»²³, а поскольку уход за детьми был роскошью, Одри посещала слишком много мероприятий для взрослых. Кроме того, в дни плохого настроения Ева разрешала Одри сколько угодно сидеть в TikTok, конечно, выполнив домашнее задание, выторговывая себе время на отдых.

Ева позволяла себе не думать о таких вещах. Когда речь шла о материнстве, для нее было важно подавать пример. Когда Одри будет предаваться воспоминаниям, Ева хотела остаться в мыслях дочери смелой женщиной, которая придумала свою жизнь с нуля. Ни мужчины, ни помощи, ни проблем.

«Миф о супергерое матери-одиночке, – думала Ева, – это ловушка».

Ева зажала глаза ладонями.

– Что мне надеть?

Сиси усмехнулась.

– У меня уже есть для тебя платье от Gucci. Ты очаровательна, но одеваешься так, будто ведешь хип-хоп подкаст, – сказала она со вздохом. – Это будет приключение! Писателям нужна встряска. Не может быть, чтобы ты целыми днями читала положительные отзывы на Amazon.

– Я больше так не делаю, – буркнула Ева.

– Кстати, о встрясках… Не заглянуть ли тебе в Tinder? Когда ты в последний раз встречала мужчину, который не превращался в призрака после трех свиданий?

– Уходя, я делаю им одолжение. – Ева указала на свои трусики Чудо-женщины. – Ты бы хотела трахнуть это?

– На все найдется свой фетиш, – великодушно сообщила Сиси.

Ева усмехнулась.

– Когда мне одиноко, я листаю Tinder и напоминаю себе, чего лишилась. Там сплошь чуваки с бородами, смазанными кокосовым маслом, все позируют возле одной и той же исписанной граффити стены в Дамбо, а описания характера и ожиданий у них от начала до конца составлены из эмодзи. И я вспоминаю, что не одинока. Я одна. Когда я в коме от писательства и материнства, когда мне слишком больно, чтобы готовить, разговаривать или улыбаться, я сворачиваюсь калачиком с «одиночеством», как с любимым детским одеялом. «Одиночество» не злится, что я не брею ноги зимой. «Одиночество» никогда не разочаровывается во мне. – Ева вздохнула. – Это лучшие отношения, которые у меня когда-либо были.

– Ты рассуждаешь метафорически, – заинтересовалась Сиси, – или встречаешься с мужчиной, которого зовут Одиночество?

– Ты же не всерьез?

– Мой швейцар – рэпер с SoundCloud²⁴ по имени Чистосердечный. Никогда не знаешь, что бывает.

– Мне нравится быть одной, – тихо продолжила Ева. – Я не хочу, чтобы кому-то приходилось видеть меня настоящей.

Они посидели в тишине, Ева лениво щелкала резинкой на запястье.

– Мне страшно, – призналась она наконец.

– Ну ладно. – Сиси поцеловала ее в щеку. – Я видела, что ты придумываешь, когда тебе страшно.

Глава 3. Романтическая комедия 2004

– Милая, ты встала?

Луизианский говор Лизетт был одновременно текучим и легким, как шепот. Ни у одной мамы не было такого голоса.

– Ты проснулась? Женевьева? Моя Еви Сладкая? Моя Ева Дива? Ты проснулась?

Женевьева, она же Ева Дива, проснулась. Одеяло было натянуто до бровей, и она лежала в позе эмбриона на старом, узком пружинистом матрасе. Ровно четыре дня назад, когда Женевьева Мерсье приехала с мамой из Цинциннати в Вашингтон, они затащили матрас на пятый этаж и бросили его на грязный ковер на полу спальни. Там он и остался. Женевьева и Лизетт были одинаково бедны и не могли позволить себе грузчиков, и потому после того, как они с трудом пронесли матрас Женевьевы и матрас ее мамы, а также маленький кухонный стол и два складных стула по бесчисленным лестницам в палящую июньскую жару, кочующий дуэт матери и дочери решил, что другая обстановка им не нужна.

Женевьева приоткрыла один глаз и осмотрела маленькое пространство. Ей было семнадцать, и это была новая спальня, но комната могла быть любой из тех, в которых девушка просыпалась в любом из городов, где жила в пятнадцать, двенадцать или одиннадцать лет. Комната была невзрачной, незапоминающейся, за исключением одной детали – чемодана, который точно принадлежал ей: клетчатый чемодан, набитый одеждой, баночками с таблетками и книгами. Она прищурилась на будильник из магазина «Все за доллар» на голом подоконнике. Было 6:05 утра. Как раз вовремя.

Лизетт всегда возвращалась домой, когда Женевьева просыпалась, чтобы собираться в школу. Ее мама жила исключительно по ночам. Можно подумать, их личности занимали слишком много места, чтобы существовать одновременно, поэтому мать взяла себе ночь, а дочь – день.

Дневное время было для ответственных людей, а Лизетт была хрупкой, рассеянной женщиной, слишком слабой, чтобы разобраться в деталях взрослой жизни. Например, готовить. Платить налоги. Убирать жилье. (Однажды Женевьева целый час наблюдала, как ее мама пылесосит, прежде чем поняла, что пылесос не включен в розетку.) Красота Лизетт помогала им держаться на плаву – тяжелая работа, это Женевьева знала и потому взяла на себя остальное. Она подделывала подписи Лизетт в банках. Следила за количеством ее таблеток валиума в упаковках. Поджаривала тосты для Лизетт. Укладывала волосы Лизетт валиком перед ее «денежными свиданиями». (Ты продаешься – так и скажи, черт возьми…)

Они переезжали несколько раз с тех пор, как Женевьева себя помнила. Каждый раз разные мужчины манили их, обещая Лизетт ослепительную жизнь. Они всегда давали ей жилье, оплачивали расходы. И раньше это было приключением. В первом классе Женевьева жила в оригинальном коттедже в Лорел-Каньон, арендованном для них известным поп-продюсером, который купил ей попугая по имени Аланис. За год до того один нефтяной воротила поселил их в шале в Санкт-Морице, где повар научил ее просить «Бирхермюесли»²⁵ на безупречном швейцарском немецком. Но по мере того как Лизетт выходила из возраста «горячей юной штучки», ослепительность блекла. Постепенно, а затем и внезапно, города стали грязнее, квартиры – более обшарпанными, а мужчины – более грубыми.

Этот последний парень не платил за квартиру. Но он дал Лизетт работу хостес в своем коктейль-холле «Ловушка Фокс». И он платил ей двойную зарплату. За что – Женевьева не хотела знать.

Лизетт забралась под одеяло, все еще в платье, как в клипе Бейонсе, и прижалась к дочери. Она поцеловала Женевьеву в щеку густо накрашенными губами и сжала ее руку. С покорным вздохом Женевьева погрузилась в душистые мамины объятия. Лизетт всегда пользовалась духами «Белые бриллианты» от Элизабет Тейлор, и Женевьева считала этот аромат подавляюще гламурным, но в то же время успокаивающим.

Это была ее мама – в двух словах. Белые бриллианты. И черная драма.

– Оцени уровень боли, порождение моих чресл, – приказала Лизетт со своим возмутительным юго-западно-луизианским акцентом.

Женевьева подняла голову с подушки и слегка встряхнула ею. Она делала это каждое утро, чтобы понять, насколько все плохо, и определить, сколько обезболивающих ей нужно принять. К счастью, она не мучилась. Слышался просто медленный, равномерный стук в дверь. Она все еще могла дышать между ударами.

– Жить буду, – сообщила она. – Хорошо, тогда расскажи мне что-нибудь.

– Я сплю!

– Неправда. Ну же, ты знаешь, что я не могу заснуть без сказки.

– Разве мы не можем вернуться к тому времени, когда ты рассказывала сказки?

– Я бы с радостью, но ты отказалась от моих сказок пять лет назад, маленькая засранка, – ворковала она, и ее дыхание пахло бурбоном.

Много лет назад Лизетт приходила домой по утрам и рассказывала Женевьеве истории, прежде чем та вставала, чтобы идти в школу. Их любимые истории были связаны с давними скандалами в родном городе Лизетт в Луизиане, Белль Флер. И хотя Женевьева никогда там не бывала, она знала это место как свои пять пальцев.

Белль Флер – это крошечный байю, где жили представители всего восьми семей, раса – чернокожие, культура – креольская, и каждый мог проследить свою родословную до одной и той же пары XVIII века: французского владельца плантации и рабыни-африканки. Со временем их потомки смешивались с повстанцами времен Гаитянской революции²⁶, коренными народами и испанцами, в результате чего возникла богатая, замкнутая культура с ароматами острых специй, одновременно глубоко религиозная и глубоко суеверная. И в высшей степени красочная.

Самыми яркими представителями городка, однако, были мать и бабушка Лизетт. Их судьбы были столь же бурны и драматичны, как и имена – Клотильда и Дельфина. Их жизнь была отмечена убийствами, безумием и таинственной яростью. Поразительные тайны и полное отсутствие отцов. Казалось, что весь матриархальный род Женевьевы однажды появился из инопланетных капсул.

В детстве Женевьева полагала, что это небылицы, полуправда. Но рассказы ее бабушки и прабабушки ошеломляли. Лизетт не была сентиментальной. Для нее имело значение лишь настоящее. Однако она всюду возила с собой тонкий, потрепанный альбом, который Женевьева обнаружила однажды при переезде в картонной коробке. На последней странице были две черно-белые фотографии размером четыре на шесть, под которыми ученическим почерком Лизетт было выведено: «Дельфина» и «Клотильда». Женевьева смотрела и смотрела на их лица, пока ее глаза не затуманились и фотографии не слились одна с другой. Время словно вздрогнуло. И она поняла, что истории Лизетт были правдивыми.

Дельфина и Клотильда выглядели затравленными, напряженными, сумасбродными. Они выглядели как женщины, которые родились с неправильным взглядом на мир в неправильное время. Они были похожи на маму. Они были похожи на нее.

И вдруг женщины на фотографиях перестали казаться сказочными. Они стали печальными, опасными и саморазрушительными. И это было слишком знакомо.

Порой Женевьева приходила в ужас от своих мыслей. Она была бесприютной и беспокойной, и всем ее существом управляла боль. В лучшие дни ей казалось, что она буквально цепляется за рассудок ногтями. Если ее прабабушка, бабушка и мама были сумасшедшими (о да, ее мама определенно была сумасшедшей), то она шла за ними по пятам.

Женевьева хотела быть обычной. Поэтому она решила рассказывать сказки. Поскольку придумать что-то оригинальное ранним утром бывало трудно, она просто вставляла Лизетт в сюжеты фильмов.

– Жила-была, – начала она, – милашка-неудачница по имени Лизетт. Она носила сапоги до бедер и платиновый парик и работала… на Голливудском бульваре. В отделе кадров. Однажды ночью она встретила лихого, богатого дельца. Ему было плевать, что она не умеет правильно есть омаров…

– Красотка, – вздохнула Лизетт. – Ричард Гир – чернокожий, я чувствую.

– Тебе кажется, что все чернокожие, пока не доказано обратное.

– Я не успокоюсь, пока не увижу его родословную.

Лизетт считала, что, поскольку в Белль Флер было много черных, которые выглядели белыми, цифры говорят о том, что многие белые могут быть черными. На Юге в этом смысле была очень тонкая грань, сказала бы она. Учитывая, что у этих грешных владельцев плантаций, насиловавших рабынь, рождались как белые, так и черные дети, каждый мог оказаться тем или другим. Именно это больше всего пугало белых южан.

Лизетт отпустила руку Женевьевы и по-кошачьи потянулась.

– Не спится. Дорогая, не заварила бы ты мне немного «Липтона»?

Женевьева механически кивнула. Было 6:17, и хотелось спать. Но это была ее работа. Она отвечала за дневное время. Поэтому, высвободившись из объятий Лизетт, она зашаркала по короткому коридору на кухню. В коридоре было темно, но на кухне горел свет. Очень странно.

Лизетт никогда не включала свет без крайней необходимости, для настроения. Только так можно было получить разумный счет за свет.

Женевьева замерла, в ее груди волной поднялась тревога.

Нет. Только не сегодня.

Она умоляла маму не приводить парней домой. Лизетт всегда уверяла ее, что однажды так и будет, их дом станет «пространством без мужчин». Но к концу долгой, пропитанной алкоголем ночи Лизетт забывала о своих обещаниях. Или о том, почему она вообще их дала.

Женевьева почувствовала его запах раньше, чем увидела. «Хеннесси»²⁷ и «Ньюпортс»²⁸. Вот он, маленький круглый мужчина лет шестидесяти, сгорбившийся над крошечным кухонным столом из магазина Армии спасения, прерывисто храпит. На нем был дешевый костюм – блестящий на локтях и коленях – и пышный, вьющийся черный парик, настолько же кривой, насколько и бесстыдный.

Женевьева нерешительно шагнула в кухню, на линолеумный пол, который тихо прошелестел под ее ногами. Наклонившись к спящему, она пощелкала пальцами перед его лицом. Безрезультатно.

«Хорошо, – подумала она. – В отключке он безвреден».

Затаив дыхание, она на цыпочках прокралась мимо мужчины к шкафчику над раковиной. Потянувшись за «Липтоном», опрокинула блинную муку. Коробка с глухим стуком ударилась о столешницу, выпустив облако белого порошка.

– Женевьева, – невнятно произнес он. Его голос звучал тоньше, чем следовало. И с хрипотцой от двух выкуренных пачек в день. – Как дела, Женевьева? Так тебя зовут, да?

– Так, – ответила она, поворачиваясь к нему. – Мы познакомились вчера.

Он улыбнулся, показав пожелтевшие зубы.

– Я помню.

– Еще бы, – пробормотала она и прислонилась спиной к столешнице, сложив руки на груди. Усмехаясь, он высвободился из куртки и бросил ее Женевьеве.

– Повесь куда-нибудь, детка. – Это прозвучало как «Повисикудадет».

Она посмотрела на куртку с крайним отвращением.

– У нас нет вешалок.

С лающим смехом он пожал плечами и бросил куртку на пол.

Потом откинулся на стуле и медленно вытянул одну за другой ноги. Усаживаясь, он не сводил глаз с Женевьевы, рассматривая ее от макушки пышного высокого хвоста до носков.