Kitabı oku: «Я ж не только мать. Дарить любовь, не изменяя себе», sayfa 4

Друзья

Анна, 44 года, трое детей четырнадцати, одиннадцати и девяти лет

Я не заставляю детей есть то, что не нравится. Просто «прячу» нелюбимые продукты. Например, овощи «прячу» в супе-пюре. Но иногда какую-то еду совсем невозможно впихнуть, тогда забиваю. Сейчас у нас политика такая: не нравится то, что мама приготовила, – делай сам. Но когда дети были маленькими, приходилось изворачиваться. Ну, не ест пупс кабачок, значит, нужно ему его вкусно приготовить. Потому что кабачок всегда лучше печеньки. Хотя сейчас я думаю, что и кабачок, и печенька хороши в меру. И по желанию.

Мария, 24 года, двухлетний сын

Я вообще не заморачиваюсь – не хочет есть, пусть не ест. Хочет есть печенье – пусть. Не хочет есть за столом – морковка в руку и вперед, иди к игрушкам. Для нас еда – это игрушка. Пусть познает, изучает, пробует на вкус. А потом уже будет как мы: чинно есть за столом. Моя задача как матери – постараться дать ему попробовать максимальное количество разных продуктов, потому что если я не познакомлю его с едой, то кто? Сладкое тоже не прячу, а то подумает еще, что это что-то очень ценное, и будет чрезмерно интересоваться. Готовить я особенно не умею, да и некогда. Пока обходимся простыми продуктами, изучаем.

Екатерина, 27 лет, дочь пяти лет

Я не представляю, как можно не накормить ребенка. Я для того и мать, чтобы сделать все, чтобы ребенок был сыт и доволен, а питание его было разнообразно. Меня саму так воспитывали: не припомню, чтобы мама что-то заставляла меня есть. Всегда всего было много, все было вкусно. Мама, правда, не работала, меня это полностью устраивало. Да и ее, кажется, тоже: вся ее жизнь крутилась вокруг дома и нас, детей. Я стараюсь окружить свою дочь тем же теплом и уютом, а какой же уют без пирога на столе и домашнего компота с наваристым борщецом? Я хочу, чтобы ребенок всегда знал, что дома его вкусно накормят, я вижу в этом свою главную задачу. А если ребенок не хочет есть, так это значит, что просто приготовили невкусно – у меня, как у хорошей хозяйки, всегда есть что предложить взамен. И да, если вкусно кормят дома, то никакого фастфуда ребенку уже не захочется, я так думаю.

Ирина, 31 год, двое сыновей восьми и одиннадцати лет

Дети часто просятся со мной на кухню, помочь приготовить, порезать или еще что-то. Для меня это напряжно, никак не могу себя пересилить. Самой мне и проще, и быстрее, времени и так в обрез. А тут еще мелкие: мало того, что процесс сильно замедлится, так еще и порежутся вдруг. Нет, самой проще. Я понимаю, конечно, что им интересно и они искренне хотят помочь. Все психологи талдычат, что важно не упустить этот момент и дать себе помочь, привлечь, похвалить. Но я с работы вечером пришла, ну не до того мне! Тут бы быстрее приготовить, накормить, домашку проверить – там уже и спать пора. Какой там помощь принять.

Александр, 33 года, детей нет

В детстве мама не пускала меня на кухню: по ее словам, со мной все получалось только медленнее. Конечно, я и в десять лет прекрасно понимал, что готовить не умею, и маме со мной будет только тяжелее. Поэтому и не настаивал. Но кухня всегда манила запахами, а главное, как я сейчас понимаю, кухня привлекала возможностью создать что-то новое. Мне всегда казалось, что это особый вид магии: иметь на руках какие-то сырые продукты и получить из них вкусное блюдо.

У нас в семье очень вкусно готовили. Да, это совершенно точно не была здоровая пища, но кто из рожденных в ХХ веке ел здоровую пищу? Бабушка работала поваром в одном из немногих ресторанов нашего города-миллионника; и пусть к тому моменту, как я появился в семье, она уже была на пенсии, но жареная картошка, пюре-бабка с жареным яйцом, беляши, бисквит – все это я потреблял в огромном количестве.

Мама не отставала от бабушки по вкусу. Кажется, между ними всегда было негласное соревнование: кто вкуснее меня накормит. Меня эта ситуация полностью устраивала: селедка под шубой сменялась «Мимозой», после вареников с картошкой и жареной курицы на следующей неделе я уже ел голубцы. Все было прекрасно. Но…

Но мне тоже хотелось принимать участие в приготовлении этих блюд. Хотя бы помочь с нарезкой овощей. Хотя бы посмотреть, как варится суп. Очень хотелось узнать секрет всего этого действия: я чувствовал, что мне это пригодится. Но этого мне не позволяли сделать ни мама, ни бабушка.

Секрет приготовления еды я познал только в двадцать пять лет, когда съехал от родителей в свою квартиру. Там я развернулся в полный рост, пытаясь удивить сам себя. И главным открытием для меня стало то, что я в состоянии повторить вкус тех самых блюд из детства: борща, творожной запеканки – и даже оладьев!

Надо ли было разрешить мне присоединиться к приготовлению еды еще в детстве? Безусловно. Снизило бы это скорость приготовления еды мамой? Нет сомнений. Помогло бы мне это во взрослой жизни? Более чем. Я наверстал все сам, но разрешите своим детям готовить. Но только в том случае, если они сами этого захотят.

Взгляд Марка

Что может служить лучшим синонимом эссенции жизни, как не еда? От молока матери до просфорки во время соборования, от куриного бульона от всех болезней и до свадебного торта… Каждое событие, каждый период жизни отмечен особенной едой. И детство не исключение. Есть множество подходов к детскому питанию, так что, если вам нужна в этом помощь, лучше обратиться к экспертам, диетологам и педиатрам, которые вызовут у вас доверие.

Чередование супа с мешками сладкого у бабушки – прямо синоним поговорки «не согрешишь – не покаешься», где грех закармливания ребенка супом против его воли искупался сахарной ватой и конфетами. Родители Юли поступали более демократично. Трудно пройти тонкой тропой между потаканием желанию ребенка, отсутствием всякой дисциплины и пищевым тоталитаризмом с диктатурой супа и манной каши с комочками.

Как психотерапевт добавлю следующее. Британский психолог и педиатр Дональд Винникотт в середине ХХ века ввел прекрасное определение: «достаточно хорошая мать». Мать, которая делает достаточно, чтобы ее ребенок выжил. Дети вообще достаточно живучие существа, на выживание их запрограммировала сама эволюция. Чтобы удовлетворить потребность ребенка в еде, достаточно подавать ему свежую, разнообразную (насколько это возможно) еду регулярно – и все. Винникотт в 1950-х годах считал, что мать интуитивно понимает, что и сколько нужно ее ребенку (безумная мысль для 2020-х, не так ли?). А вот все, что сверх необходимого, часто бывает продиктовано либо невротическим стремлением избавиться от тревоги и/или вины, либо нарциссическим желанием стать Абсолютной Чемпионкой по материнству (в тяжелом весе).

Про стиль общения

Гофель, Люша и Люлюха

В детстве я не выговаривала много букв, понять мою речь было, видимо, нелегко. А если какие-то буквы и произносила правильно, то любила переставить их местами. Например, гольфы я называла гофлями.

Гофли – гофля – гофель. Так и стал называть меня папа – Гофля или Гофель. Не «дочка», не «доченька», не «девочка» или как еще принято обращаться к своим детям. Мама пошла чуть более простым путем, немного видоизменив мое имя – Люша. Нежность и родительскую любовь я впитала именно с этими словами – Гофель и Люша. Не называли меня «внучкой» или «внученькой» и бабушка с дедушкой, чаще я слышала от них Люлюха или что-то в этом роде. Так что я росла в любви и ласке, но без уменьшительно-ласкательных суффиксов и общепринятых обращений. Наоборот, я с самого начала понимала, что Гофель или Люша – это очень семейное, очень личное, очень про нашу семью и ни про кого больше. Дочками и доченьками называют всех, а Гофлей – только меня.

С детства я привыкла слушать, потому что всегда было что интересного послушать – непонятного, но очень интересного. Родители никогда не выгоняли нас братом из-за стола, когда обсуждали что-то свое, взрослое. Лет в пять я впервые услышала такое важное слово, которое мне очень понравилось по звучанию – смысла я долго не могла уловить: ВПРИНЦИПЕ. Я его услышала именно так, в одно слово. Примерно так же у меня на долгие годы потом засело в голове «сектор газа»: бабушка любила смотреть со мной по вечерам программу «Время», только в старших классах я, к стыду своему, осознала, что речь шла о территории на Ближнем Востоке, секторе Газа. Это ВПРИНЦИПЕ мне придавало какую-то особенную уверенность в себе – потому что при мне обсуждают что-то очень умное и не отправляют смотреть мультики.

То есть с самого начала родители – вольно или невольно – дали мне понять, что дверь в их мир всегда для меня открыта, а я уже могу выбирать, когда заниматься своими делами и когда попытаться погрузиться в их взрослый мир.

Не помню, чтобы со мной или с братом проводились какие-то специальные разговоры на серьезные темы. Не помню, чтобы кто-то прицельно воспитывал. Не было тирад, начинающихся со слов «Дети мои, сегодня мы поговорим о вреде…»

Но помню другое. Прихожу я домой, открываю дверь, начинаю раздеваться в прихожей – взгляд падает на пришпиленную на пробковую доску вырезку из газеты под заголовком «Проверьте своего подростка». Читаю – автор статьи дает родителям рекомендации, чтобы «не упустить» отпрыска и вовремя распознать его нездоровые увлечения. В этот момент из коридора показывался папа, восклицавший: «Ну-ка, посмотри-ка на меня, проверим, что тут пишут. Что у тебя там со зрачками, плохо видно!» Это было смешно, и он и я начинали подкалывать друг друга, но его посыл был мне ясен: «Я волнуюсь за тебя, не делай глупостей, жизнь и здоровье дороже».

Я всегда знала, что могу обратиться к родителям с любым вопросом и получу ответ. Другое дело, что я в силу своей зажатости никогда не спрашивала многое из того, о чем очень бы хотелось узнать. Тут уже не к ним вопрос, наверное. Но фраз «потом поймешь» или «вырастешь – поймешь» я никогда от родителей не слышала.

Реакцией на мои неправильные, с точки зрения родителей, поступки было, как правило, молчание. И это хуже криков, безусловно. Этот жизненный урок я вынесла четко и со своими детьми уже не повторяла. Точнее, старалась не повторять.

Но один раз в своей жизни я наблюдала сбой в родительской такой стройной и выверенной воспитательной тактике. Смотреть на их метания было весело и очень приятно.

Мне лет пять, вечер воскресенья, мы с братом сидим у бабушки с дедушкой дома, куда нас на выходные по традиции забросили родители. Вот-вот они за нами приедут. А нужно понимать, что бабушка с дедушкой нас баловали, исполняли любой каприз, покупали сладости и игрушки по первому зову – в общем, мы жили на выходных как маленькие султанчики. А что сулил мне приезд родителей? Радость встречи, конечно, но не более, ведь завтра идти в детский сад, тоже мне счастье. А здесь, у бабушки, еще не все золотые петушки и зефир съедены. И вот родители приехали, стоят в дверях, ждут, пока мы уже соберемся, оденемся и пойдем домой. Я помню вдруг мелькнувшую мысль в голове: а что если проверить их на выносливость? (Я так потом еще часто с ними поступала, чего уж.)

«Я не поеду, останусь у бабушки», – твердо заявила я. Родители сначала опешили, потом ответили спокойно: «Хорошо, оставайся, нам больше достанется вкусной еды дома, тебе решать – что мы, уговаривать тебя будем, пф». «Ну и хорошо», – говорю. И повисло тревожное напряжение. Я не поддалась, и нужно было быть твердыми и уезжать без меня. «А мы тебе желтые вельветовые штаны купили, очень красивые», – услышала я вдруг от мамы и поняла, что выиграла. Дальше были и увещевания «а ты же хотела порисовать в новой раскраске», и угрозы «а как же ты прогуляешь сад?», но мне было уже все равно – родительская позиция была поколеблена. В итоге, уставшие и обозленные, родители уехали домой без меня. Как только дверь за ними закрылась, я, довольная собой, быстро поддалась на уговоры бабушки вернуться домой – уже через час она привезла меня к родителям, строго им наказав не ругать ребенка. Так я поняла, что никогда нельзя отходить от своих правил общения с детьми: каждый твой прокол будет немедленно обращен против тебя.

Меня слушали и давали слушать – вот, наверное, главное, что я вынесла из родительских методов воспитания. И как интересно я все это перенесла уже на своих детей.

«Спроси у мамочки, сколько помидорчиков вам положить?»

Как я отстояла свое право на взрослый язык

Каждое лето в детстве я проводила на даче. Был у меня там сосед Петя: очень замкнутый мальчик, который не особенно с кем-то дружил. Но дело не в этом. Петя шокировал меня манерой обращения к родителям – «мама Таня» и «папа Сережа». А иногда и вовсе – Таня и Сережа. Я настолько была удивлена, услышав это впервые, что даже не решилась у него спросить, почему он так делает. Так и живу всю жизнь в догадках – почему Петя так называл маму с папой. Очевидно, в семье изначально было заведено такое правило – ребенок и привык.

Когда у меня родился Мишка, я осознала, что приобрела дополнительный статус – теперь есть человек, для которого я – мама, а не только Юля. О’кей, это хорошо, это я приняла. Мне было приятно, что что-то похожее на «маму» Мишка произнес раньше, чем «папа» – это было предметом нашего соцсоревнования с мужем. Но для меня было важно сохранить свой язык: я именно «мама», а не «мамочка» или «мамуля». Так же как и нет в моем лексиконе слова «сын» и его производных. И я знаю, почему: кажется, что «сын», «сынок» и «сынуля» слишком общо и не отражает всей моей любви и нежности к моему ребенку.

Кажется, что в общении с детьми нужны более личные слова. Ну, например, спиногрызы. Так мы с мужем начали называть детей довольно быстро, потому что именно это слово в полной мере отражает то, что они с нами делали. Или вот «Мешок с картошкой». Казалось бы, где тут нежность и любовь? А дело вот в чем: когда Гришка был грудным, я любила поднимать его высоко на вытянутых руках – так, чтобы подбородок со всеми складками лег на грудь. Он пускал пузыри, улыбался и висел, а я дула ему на лицо, от чего он еще и смешно жмурился. И почему-то напоминал мешок с картошкой. Каждый раз, когда я потом описывала уже подросшему ребенку эту картину, я все чаще убеждалась, что именно мешок и именно с картошкой. А поскольку от этих воспоминаний всегда веяло спокойствием, радостью и нежностью, то и «Мешок с картошкой» стал таким ключом к нашей общей с ним радости.

Заметьте важную деталь – с картошкой. Не с картошечкой, а с картошкой. И это принципиально важно для меня. Ребенок пришел в мою жизнь, в мой взрослый мир с моим языком. С какой стати мне что-то менять? Почему я вдруг должна смягчать слова, придавая им приторный вкус? Еще вчера этот рыжий овощ был морковью, а теперь вдруг должен превратиться в морковку? И в какой момент морковка может вновь вернуться к своему «взрослому» названию? Нет уж, штаны не станут вдруг штанишками, трусы – трусиками, а руки – ручками. И да, мы моем руки, а не «лапки». Мир устоял, в детский театр никто работать не перешел – и это явно спасло меня, дало опору под ногами.

Но ненадолго. Мир снаружи испытывал меня на прочность. Постоянно. Зачем нужны дети? Чтобы их целовать, любить, щекотать им пятки и брать с собой на рынок. Потому что продавцы на рынке очень любят детей и дают им много всякого вкусного. Но взамен изволь потерпеть немного «детского языка». Помню, подходим мы с Мишкой к овощному прилавку, знойная продавщица немедленно расплывается в улыбке: «Спроси у мамочки, сколько помидорчиков вам положить?» Ну а что делать, улыбаемся и терпим: это моя плата за отменные помидоры «Черный слон».

А это дивное слово «кушать»? Если бы я чувствовала в себе достаточно силы воли, слабоумия и отваги, то обязательно бы зарегистрировала в России партию «Мы не кушаем, мы едим!». Устаревшее и приторное на слух слово «кушать» будто заранее дает понять адресату: сейчас тебе будет очень вкусно, настоящий гастрономический взрыв тебя ждет. Именно это подразумевалось под словом «кушанье». В современном языке «кушают» все подряд и почему-то страдают именно дети. Но весь ужас знаете в чем? Дети вырастают, а «кушать» не перестают! И вот уже перед нами взрослый мужик, который очень хочет «покушать супчик с мяском и запить все это компотиком». Бедный русский язык и жена этого мужика.

А эта привычка именовать всех вокруг без разбора тетями и дядями? Есть у меня подруга – Калинина. С первых дней знакомства и уже больше двадцати лет мы называем друг друга по фамилии. Столько в этом теплоты, участия и близости – ну вы понимаете. На глазах и в буквальном смысле на руках Калининой росли мои дети, она часто приходила к нам в гости, всегда была в курсе моих и детских дел. Дети росли, и в какой-то момент я услышала от них вопрос: «Мам, а что, у Калининой есть имя?»

И здесь нужно кое-что прояснить. Конечно, у Калининой есть имя – Ольга, – но поскольку я называю ее всуе и лично всегда по фамилии, то и дети стали обращаться к ней так же. И случилось это потому, что не было у нас с детьми этого диалога:

– Ой, смотрите, кто это к нам пришел? Это же ТЕТЯ ОЛЯ!

– Здравствуйте, ТЕТЯ ОЛЯ!

Тут есть, кстати, интересный момент: в моем детстве были мамины подруги-тети, несмотря на то, что мама могла называть их по-дружески по фамилии, а мне они были представлены как «тетя Катя», например.

Но я не хотела отделять детский мир от своего, населяя его какими-то отдельными тетями и дядями: Калинина она и есть Калинина, зачем ее вдруг как-то по-другому представлять. Я уже не говорю о том, что есть же и вполне определенные понятия «тети» и «дяди» – вот я и оставила эти слова для своего брата и сестры мужа. Зачем путать детей?

Но мы склонны путать не только детей, но и себя. Родители моей подруги – тридцать лет в браке, уже есть внуки – до сих пор обращаются друг к другу «мама» и «папа». То есть в их жизни есть два этапа: до рождения детей, когда они называли друг друга Машкой и Олегом, и после рождения детей, когда они стали обращаться друг к другу как «мама» и «папа». Только вдумайтесь: дети уже выросли, с ними давно не живут, а самоидентичность потеряна на всю жизнь. Важная часть нас самих – наше имя – вдруг заменяется на статус. С какой стати? Зачем?

Язык никогда не помогал мне проявить нежность к ребенку. Для этого у меня есть объятия и поцелуи. Но что если мои дети были травмированы, не слышав именно от меня про «морковку», «штанишки» и «лапки»? Что если «съеденный помидор» доставил им меньше радости, чем «скушанный помидорчик»? Ничего, бабушки с дедушками восполнили мои пробелы, точно вам говорю. А мне не пришлось ломать свой язык, чтобы погрузить детей в параллельный детский мир – в моем мире им гораздо интереснее.