Исключительно твой

* * *

Глава 1

Марат

– Мар, ну! – тычет в бок Назар. Два других моих друга – Антон Дубина и Арсений Брагин, топчутся тут же.

– Не могу. Потерпите еще час-полтора.

Отец дает прием в честь моего тридцатилетия. Я обижу родителей, если просто так сдернусь. Мужики синхронно стонут. Здесь им скучно. Не спасает даже знаменитое кавказское гостеприимство, потому что так же сильно оно обязывает. Вести себя сдержанно и достойно. А мужики хотят дурить. И толку, что взрослые дядьки?

– Чего хоть ждем? Я уже обожрался. Обпился… – жалуется Антон.

– Теперь главное – не обоссысь, – ржет Назар.

Смотрю на эту троицу с иронией. Хочется тоже бросить что-нибудь эдакое. Скабрёзное. Чтоб от них не отставать. Но я в доме родителей. Это сдерживает. Я хорошо воспитанный мальчик. Гордость отца.

– Марик…

– Мама…

– Зара Джамильевна, – заискивающе улыбаются мужики. Мама у меня – красавица. Однажды мы чуть не сцепились с Назаром. Он ляпнул в ее адрес что-то недопустимое, не со зла, конечно, но я закусил удила. Все же разница культур иногда дает о себе знать, хотя в большинстве своем мы уже разобрались, что можно, а что – харам. Мужики у меня понятливые. Деликатные даже, пусть порой в это сложно поверить. Кланяются, загребущих лапищ к маме не тянут. Трогать чужую женщину – харам.

– Мальчики, – улыбается мама. Некоторым мальчикам хорошо за тридцать. Но против такого обращения они не возражают. Только в ответ тянут губы. – С тобой отец хочет поговорить.

Оглядываюсь на мужиков. Те вздыхают, понимая, что продолжение праздника теперь откладывается на неопределенный срок. Мама, замечая это, улыбается шире. Мама все про меня понимает. Мама мудрая…

– Иди, потом сразу можешь уехать. – Её улыбка гаснет. Та-а-ак. С чего бы вдруг?

– Я должен к чему-то подготовиться?

– Отец сам все тебе расскажет.

Пропускаю маму в приоткрытые двери.

– Мам?

– Это мужской разговор.

Склоняю голову. Мама целует в лоб. Мужской – так мужской.

– Отец…

– Заходи, Марат. Как ты?

– Все хорошо. – Усаживаюсь напротив в кресло. – Спасибо за вашу речь в начале вечера. Я тронут.

Это правда. Отец был хоть и сдержан, но дал понять, что в самом деле мною гордится. Это важно. Я давно перерос те проекты, которые он мне до этого поручал, и надеюсь, что теперь, когда я проявил себя лучшим образом, мне, наконец, доверят семейный бизнес. Или хотя бы одно из его направлений.

– Заслужил. – Отец настроен добродушно, я чуть расслабляюсь. – Ты хорошо справляешься с делами.

– Спасибо. У меня перед глазами достойный пример. Как там у нас говорят? Лучше сиди там, где нет Аллаха, чем там, где нет старшего?

– Не всякому чужой пример помогает. Я же могу не переживать за дело своей жизни. Это дорогого стоит.

– Я не подведу.

– И тут у меня нет сомнений. Теперь меня в гораздо большей степени волнует другое.

– И что же?

Отец помешивает в хрустальной армуде чай. Аромат наполняет комнату. Моя бабушка говорила, что в доме всегда должно пахнуть уютом, чтобы гость не захотел из него уходить. Я уношусь в детство, в воспоминания. Отец тоже как будто никуда не спешит. Вместо прямого ответа на мой вопрос он заходит издали.

– Зара говорит, что это все слишком на тебя давило.

– Я не жалуюсь.

– И не жаловался никогда, да. Но твоя мать уверена, что из-за слишком большой ответственности, которую на тебя наложило наследие, ты упустил нечто важное.

– И что же? – я пытаюсь не хмуриться, но мышцы так и сводит.

– Тебе тридцать. А ты не женат.

Ну, мам! Блин… Что за подстава?

– Это дело нехитрое.

– И все же. Плохо то наследство, которое некому передать.

Это ж мы теперь и о детях, так? Вот и как я настолько влип?! Все же хорошо было.

– Отец, вы сейчас к чему-то конкретному клоните?

– Тебе надо жениться.

Кому надо? Да какого хрена вообще?!

– Не на ком, – выкручиваюсь.

– Да что ж, мы тебе не найдем невесту? У Алима две дочери. У Фариза. А у нас с ним, кстати, один проект.

– Отец…

– Хорошие чистые девочки.

Да ну что такое-то?! Почему мне кажется, я в ловушке?

– И? Я же ни одну из них даже не знаю.

– Познакомитесь. Я твою мать вообще впервые на свадьбе увидел. И ничего, как видишь, счастлив.

Хочется спросить, не должен ли я быть благодарен за то, что я все-таки увижу невесту до свадьбы, но хамить отцу – последнее дело. Я так не унижу. Ни его, ни себя.

– Вы уже все решили, да?

– Решать это лишь тебе.

Слова-слова…

– Я подумаю.

– Фариз с семьей в скором времени будет здесь. Мы могли бы устроить встречу.

Кто бы сомневался?

– И тогда, полагаю, никто не стал бы возражать, если бы ты возглавил проект в Беляево.

– Вы серьезно?

– Ты же знаешь, что Фариз готов туда вложиться. Он будет только рад доверить руководство своему зятю.

В ушах звенит. Не могу избавиться от ощущения, что с этим звуком захлопывается ловушка, в которую я попал.

– Кстати, ты уже видел, что там происходит?

– Где? – туплю, смаргиваю упавшую на глаза пелену. Мне пипец как неспокойно. Эмоции душат. Но я мужчина. Эмоции – роскошь, которую я не могу себе позволить.

– В Беляево. Там под снос попадает то ли древний лагерь какой-то, то ли обожаемая местными база отдыха. Люди протестуют. А нам это не надо.

– Я разберусь, – пожимаю плечами. Раз проект мой, то мне все и улаживать.

– Разберись, – кивает в ответ отец. – И желательно побыстрей. Лишний шум нам не нужен. Ну, что мы все о делах? Пойдем веселиться? Гости, небось, заждались дорогого именинника. Жаль, Фариз не успел к празднику.

Да твою же! Теперь ведь не слезет с этой темы. Не стоило и рассчитывать.

Выходим из кабинета. Мужики мои ошиваются тут же. Дверь не была закрыта. Вполне возможно, они слышали наш с отцом разговор. Вон, как настороженно на меня пялятся. Отец проходит мимо, хлопнув каждого по плечу. Он поначалу к нашей дружбе отнесся довольно настороженно, но потом оттаял. Эти трое хоть и славятся своим умением гульнуть, в общем-то, даже это делают по уму.

– И че теперь? – спрашивает Антон, глядя в спину отцу.

– Да че теперь, – усмехаюсь горько.

– Марат, – моей руки касаются тонкие пальчики. Оборачиваюсь. Мама… Даже если это все и благодаря ей, не могу обижаться. И своего недовольства показать не могу.

– Мама… – склоняюсь.

– Я не так это все себе представляла, – вздыхает она.

– Ну, теперь уж как есть, – пожимаю плечами.

– Я даже не думала, что отец так вцепится в эту идею. Просто поделилась с ним своими опасениями на твой счет.

Мужики тактично отходят чуть дальше, тем не менее, грея уши.

– Не знал, что у тебя есть какие-то опасения.

– Ты слишком зациклен на работе. В жизни есть и другие радости. Мне так жаль, что они тебя миновали…

В понимании мамы радость – это семья. Ну… Если она такая, как у них с отцом – это действительно радость, кто ж спорит? Затык в том, что я еще не встретил той женщины, с которой у меня может быть так, как у них. И что-то мне подсказывает, с Фаридой так тоже не будет. Погуглить ее, что ли? То, что у нас до сих пор свадьбы устраивают родители, не отменяет того факта, что мы живем в двадцать первом веке.

– Я счастлив. У меня все хорошо.

– Ты не обижаешься?

– Мам… – закатываю глаза.

– Я хотела как лучше.

– Я знаю. – Мама нежно ведет ладошкой по моей гладковыбритой щеке. Зажмуриваюсь. Наклоняюсь опять. Опять целует в лоб. Я не обижаюсь. Нет. Родители – это святое.

– Ладно, идите уже. Вижу ведь, как не терпится.

– Отец не расстроится?

Мама качает головой. Богатые золотые серьги колышутся. Так, вблизи, конечно, на лице мамы видны тонкие морщинки. У глаз, в уголках губ. Но издали ее запросто можно принять за мою ровесницу. Говорят, мальчики ищут в жене маму, если так, где мне найти такую красавицу? Отцу несказанно повезло. Уходит, обдавая меня знакомым с детства парфюмом.

– Царица, – глядит ей вслед Тоха.

– Слюни, – напоминаю я.

– Да я ж ничего такого!

– Именно поэтому я тебе еще не втащил. Пойдемте уже, пока я окончательно не загнался.

– Дык, пойдем. Мы уже пару часов тебя умыкнуть пытаемся.

– Считайте, вышло.

Идем хищной стаей к выходу. Изредка останавливаемся с кем-нибудь перекинуться парой слов.

– Мар!

Торможу.

– Лала! Ты что здесь делаешь? Мама знает?

– Т-ш-ш. Я просто одним глазочком хотела посмотреть на гостей! Все такие красивые!

Обнимаю сестру. Ей всего двенадцать. После моего рождения мама беременела еще несколько раз, да так и не могла выносить. Лала стала настоящим подарком современной медицины.

– Ты тоже красивая!

– Ага, – закатывает глаза.

– К себе беги, пока тебя родители не спалили.

– Ладно. С днем рождения, братик! Антон, Назар, Арсений… кланяется каждому, проходя мимо моих друзей. Антон делает ей «сливку», но заметив мой взгляд, одергивает руку. Машу, мол, норм. Она ж ребенок, не девушка. И уже беспрепятственно выходим на улицу. Жарко. Смрадно. Раскаленный асфальт, выхлопные газы – все прелести мегаполиса.

– Ну что, в клуб?

– Только недолго. Ты же слышал, мне завтра тащиться в Беляево.

– Не. Не слышал. А что там?

– Какой-то пикет против сноса очередной заброшки.

– Забей. Постоят – разойдутся. У вас все уже на мази, как я понимаю?

– Все разрешения имеются.

– Ну, так вот. Забей – говорю ж. Давай лучше как следует оторвемся. У тебя это, может, последний шанс.

– Не напоминай, – закрываю глаза.

Мужики нервно ржут. Заталкиваемся в машину. Открывается бар. Я пью редко и обычно немного, но тут сам бог велел. Хочется расслабиться. Не так, чтобы потерять контроль, но чтобы не думать о предстоящем. Мужики болтают, не затыкаясь, видимся редко, бизнес отнимает кучу времени. Болтовня отвлекает. В клубе какие-то девочки, все хорошо. Можно даже уехать с одной из них. Вон та, темненькая, ничего… Но все-таки не настолько хороша, чтобы я предпочел ее, а не сон. Вымотался я в последние месяцы просто невозможно. Сжег себя, стараясь угодить отцу. Еще и собственный проект начал, из которого непонятно что выгорит. Говорить о нем, нет? Попытаться самому выстроить? Как-то тесно мне было, свои амбиции душили, вот и начал. А тут вроде как, наконец, отец решил полностью мне довериться. Теперь хоть разорвись.

Нет. Спа-а-ать. Извини, девочка. Прощаемся. Еду домой. Снимаю костюм, аккуратно развешиваю, пусть ему прямая дорога в химчистку, и можно было не утруждаться, привычка к порядку дает о себе знать. Проваливаюсь в сон, едва голова касается подушки. Кажется, только уснул, как телефон будит.

– Чего? – не глядя на номер.

– Марат Маратыч, у нас ЧП.

Встаю резко, так что в голове кружится.

– Что за ЧП?

Оказывается, идиоты в Беляево решили нагнать техники, несмотря на протест. Люди решили, что заброшку тут же сносить начнут. Завязалась потасовка с местными активистами. Несколько пострадавших в больнице.

– … а там какие-то девахи понаехали и…

– Так, стоп. Какие девахи?

– Блогерши недоделанные. Экоактивистки долбаные. В общем, такой подняли шум, что мы во всех новостях.

– Слишком много нелестных прилагательных, – одергиваю я и тут же добавляю: – Каким боком экоактивистки к стройке? Там же никаких заповедников нет. – Встаю, шлепаю в кухню. Без чашки кофе мне это не переварить. – Может, от конкурентов подгон, Миш? Что СБ?

– Да роют, что… Вроде как стихийно все получилось. Но лучше перебдеть.

– Это точно. А пострадавшие? Там насколько серьезно?

– Не-не, тут не переживайте, до жести не дошло.

– Все равно. Помощь, деньги на лечение… Это организуй.

– Так не мы же их под бульдозер толкали, Марат Маратыч.

– Не мы. Но мы виноваты в том, что до такого вообще дошло. Приеду – будем разбираться, как так вышло. Да и вообще. Не обеднеем. Закрыли разговор.

– Да мы тут сами можем…

– Вижу я, как можете, – хмыкаю.

– Марат Маратыч…

– Я туда все равно собирался сегодня.

– Вас лучше не светить. СБ опасается, как бы чего не вышло.

– Я по-тихому приеду. Рожа моя в прессе не особо мелькала. Никто ничего не поймет.

– Но Марату Арзасовичу…

– Отец поручил этот проект мне, – цежу. – Сейчас подъеду, посмотрю, что там за блогерши, с которыми мои люди не могут справиться.

Глава 2

Афина

– Ой, девочки! Ой, красавицы. Даже не знаю, как тебя за них благодарить, Афинушка!

Я лежу на древнем гамаке, щурясь от яркого солнца, что проникает даже сквозь густую крону раскинувшейся над головой ивы. Травинка в зубах – не очень хорошая замена сигарете, но я решила покончить со всеми вредными привычками. Да и дети вокруг…

– Перестань, Сергеевна. Ты тоже, вон, глянь, сколько народу нагнала.

Приподнимаюсь. Мышцы на животе напрягаются. Окидываю себя придирчивым взглядом. М-да. Довела я себя, конечно… Надо есть. Надо спать! Надо себя любить, – повторяю заученную наизусть мантру.

– Да что мои? Они даже при желании не смогли бы поднять такой шум! А девочки… Ну, какие же славные! Неравнодушные. Побольше бы нам таких.

– Ой! – психую, откидываю очередной томик по психологии. – Вот только перестань. Ими в меньшей степени движет благородство.

– Но как же…

Курить хочется просто зверски. Пальцы забираются в карман шорт, но там закономерно пусто.

– Социальная повестка нынче в тренде, – вздыхаю.

– Не понимаю, – разводит толстыми руками Сергеевна. От жары ее макияж поплыл. На веках – неряшливые черные засечки, помада въелась в уголки губ. Сколько лет прошло с тех пор, когда я из интерната выпустилась, а она все в одной поре. Время ее щадит.

– Каждая из них душу продаст за хороший контракт. А рекруты сейчас обращают внимание не только на внешность. У каждого бренда свои ценности. Модели должны им соответствовать. Участие в акциях вроде этой добавляет им веса. Понимаешь? У них же все соцсети пестрят стримами, фоточками, рилсами с бедными сиротками. Пока модно защищать их права – они будут. Если станет модно их убивать…

– Все-все-все! – в ужасе Сергеевна округляет глаза. – Не договаривай! Кошмар какой-то.

– Скорей лицемерие. Но пока оно нам на руку. Что в администрации говорят?

– А что они скажут? Пока прижали хвосты из-за шума. Но! Здание признано аварийным. А земля вообще нам больше не принадлежит.

– Дурдом. Как так вышло?

– Срок аренды закончился, – пожимает плечами Сергеевна. – И продлевать его, конечно, не стали.

– Ничего! Мы еще повоюем, – усмехаюсь я. На жаре разморило. Хочется искупаться. Но не хочется в толпу. Народу тут и правда собралось – дай боже. Понаехали выпускники интерната – кто сам, кто уже с семьями, разбили лагерь. Чтоб добраться к пляжу, нужно пройти мимо разделившегося на кучки народа. Самая многочисленная – та, где прибывшие по моей просьбе девчонки собрались. Красота магнитом притягивает. Вот к ним и притянулось большинство здешних мужиков. Им такое общество даже не снилось, а тут сидят, облизываются. Как бы чего не вышло.

Иду медленно, чтобы не споткнуться о выступающие над землей корни деревьев. Самая шумная и смелая рассказывает:

– А я на бульдозер – прыг… Ору водиле, мол, поворачивай свою колымагу. А он мне в ответ кричит – «Истеричка!». И убегает к своим, так что только его и видели… Мы еще видос успели заснять… Сейчас покажу.

И тут, будто к слову, из брошенной на пледе колонки доносится:

«Знаешь все отлично, твоя истеричка…»^[1]

Девки вскакивают на ноги, забыв о записи, и, во все горло подпевая, орут:

«Больше не плачет, не плачет – в нее влюблен новый мальчик…»

Начинается стихийный отрыв. Красотки смеются, дурачась, затаскивают на импровизированный танцпол всех. Мимо меня не проходят тоже. Танец – неплохой способ выплеснуть все негативное, но перед чужими я не готова так обнажаться. Подхватываю на руки маленькую девчушку, чтоб ее не затоптали, и пускаюсь в пляс вместе с ней.

«Я так до сих пор и не поняла,

Кто та девочка, кем я с тобой была…»

Вращаю бедрами в такт. Как будто в юность возвращаюсь. То была не слишком-то веселая пора, и все мои хорошие воспоминания связаны с этим лагерем, где интернатские, если повезет, могли провести летом аж целый месяц.

«Любила – да, ненавидела – да,

Моя любовь – правда, твоя – вода», – орут на все лады, перекрикивая музыку. И тут в меня проникает смысл слов. Хорошего настроения как не бывало. Прижимаю к себе малышку плотней, будто в попытке заткнуть ее тельцем образовавшуюся дыру в груди. Целую взмокшие от жары волосики.

– А панамка-то твоя где, Танюша?

– Не знаю, – вздыхает та.

– Пойдем, поищем.

Наклоняюсь, ставя малышку на ножки. И чувствую чей-то взгляд. В том, что на меня пялятся, ничего нового нет. Но тут какие-то странные ощущения. Медленно оборачиваюсь.

Мужчина. Не наш. Судя по внешности, откуда-то с Кавказа. Взгляд такой, что меня, привыкшую, в общем-то, к вниманию, будто бьет под дых. На теле мурашки. И это в плюс сорок почти… Что за черт? Откуда он взялся? Я в лагере уже пятый день, и совершенно точно его не видела. Потому как если бы видела, ни за что не забыла бы.

Он делает шаг ко мне. Я, напротив, шагаю к деревьям. Отсюда до лагеря, где можно спрятаться, хорошо, если двести метров. На эмоциях, которые, фиг его знает, какого черта меня шарашат, забываю об осторожности. Нога попадает в плен высунувшегося из-под земли ивового корня, и я падаю вперед носом.

– Черт! Ты как? Не ушиблась? – спрашиваю у своей маленькой спутницы.

– Нет. А ты?

Морщусь.

– Есть немного. – Опираюсь на ладонь в попытке встать. Щиколотку простреливает боль. Я ахаю.

– Подождите. Не нужно торопиться.

Голос такой, что мама дорогая. Акцента нет. Зато есть в нем что-то успокаивающее, даже медитативное. Тонкие волоски на предплечьях встают дыбом. Боль забыта. Вру себе, что это от чужой близости, бесцеремонно нарушающей мои личные границы. И аромата. Очень концентрированного, мужского. Знойного и давящего… Напрягаюсь, предчувствуя его дальнейшие действия. Медленно поднимаю ресницы.

– Вы не против, если я вас коснусь? Нужно убедиться, что кость цела.

Моргаю. Чувствую себя так, будто мне снова четырнадцать. Двух слов связать не могу. Ну, молодец, Афин, че! Только этого тебе сейчас и не хватало! Киваю.

– Вроде бы все нормально, – говорю, откашлявшись.

– И все же я проверю.

– Вы врач?

– Нет. – Поднимает густые черные ресницы. Глаза – теплый янтарь. – Я в спорте… был. Всякими единоборствами занимался. Там такие травмы – частая история.

Рассказывает, а сам осторожно меня ощупывает. Руки у него крупные. Кулаки наверняка как кувалды. Тело охватывает озноб.

– Все нормально?

Сухо киваю. Хочется поскорее с этим покончить. Пусть конкретно этот мужчина не сделал мне ничего плохого. И вовсе не он причина моих негативных эмоций. Отгоняя их, пытаюсь сконцентрироваться на словах. Он сказал, что занимался единоборствами? Ничего удивительного, мне кажется, все мальчики на его родине занимаются какой-то борьбой. Это объясняет его хорошую форму.

Дергаюсь от резкой боли.

– Ой!

– Вот тут, да?

Ловко расстегивает ремешок на моей сандалии, скидывая ту совсем. Большой палец ласково проходится по подъему. Это уже мало похоже на обследование. Я хватаю ртом воздух. Настолько это прикосновение отличается от других. Которые мое тело еще слишком хорошо помнит. Наши взгляды сплетаются… Мой – чуть испуганный, его – медленно тлеющий. Сквозь шум в ушах слышу всхлип.

– Танюш, что такое? – тяну к себе девочку. – Ты все-таки ударилась, да?

– Нет, – шмыгает носом.

– А чего тогда ревешь?

– Твою ножку жалко.

– Мое ты солнышко. Иди сюда. Все хорошо с моей ножкой. – Обнимаю глупышку. Теперь наши взгляды с… я до сих пор понятия не имею, как его зовут, встречаются поверх ее светлой головки. – А вот тебе точно в голову напечет, если мы не найдем панамку.

– Меня Марат зовут. А это…

– Танюшка.

– Твоя?

– Подопечная. А вообще они интернатские. Он вон там находится, на противоположной стороне. – Тычу пальцем, а сама на этого Марата кошусь. Истории места он явно не знает. Значит, он не из пикетчиков. Интересно, что тогда его сюда привело?

– Кость цела. Возможно, легкое растяжение. Наложу тебе повязку.

А вот это лишнее. Совсем.

– Спасибо, мы сами справимся. В интернате есть медик.

– И что? Он работает без выходных?

Ч-черт. Закусываю губу. Март внимательно наблюдает за тем, что я делаю, янтарь его глаз темнеет… И я тону в нем. Да блин! Надо же.

– Давай так. У меня поблизости машина. Там есть эластичный бинт.

– Танюшке панамку бы, – вздыхаю. – Да и не дойду я до машины, где бы она ни была.

– Я донесу, если позволишь. А насчет панамки…

Марат снимает бейсболку с головы, регулирует застежку и водружает ее на голову с обожанием глядящей на него девочке. Танюшка смущенно улыбается. Слышатся приближающиеся голоса. Это девчонки возвращаются с пляжа. Увидев меня, сидящую на земле, начинают ахать и причитать. Спрашивать, что случилось. И мимо Марата, конечно, не проходят вниманием.

– Да все нормально, – отмахиваюсь я. Опираясь на руку, пытаюсь встать. В этот раз чувствую себя увереннее. Может, и получилось бы как-то доковылять до базы. Но проверить это мне не приходится. Потому что Марат подхватывает меня на руки.

– Ч-что ты делаешь? – вскрикиваю я, рефлекторно вцепляясь в его крепкую шею. Окружившие нас девки синхронно стонут, обмахиваются руками, поднимают большие пальцы вверх, с намеком поигрывая бровями. Дурочки.

– Несу тебя. Танюш, давай-ка, ты вперед беги. Только под ножки смотри, ладно?

Танюшка быстро-быстро кивает. Кепка подпрыгивает в такт. Идем чуть в гору, переступая через корни, как через искусственные препятствия. А он в хорошей форме. Даже дыхание почти не сбилось. Только немного вспотел, отчего его аромат стал как будто еще острее и на удивление приятнее.

– Вот же! Надо брелок достать. Сможешь встать на одну ногу?

– Конечно.

Марат медленно ставит меня на землю. Я стекаю вниз по его телу. Между нами искрит… Голова кругом. Для устойчивости сжимаю пальцы на предплечье Марата. Тачка у него приличная, но без изысков. Хороший Джип. На подножку мне не взобраться, поэтому Марат снова меня, как ребенка, подхватывает и усаживает на сиденье.

– Ты не представилась.

– Афина.

– Афина, – перекатывает на языке, зажмурившись. – Очень красивое имя. Кто придумал? – достает аптечку.

– Какая-то тетка в роддоме, куда меня подкинули, – защищаясь, по привычке включаю стерву. Марат хмурится. Осторожно ведет пальцами по моей щеке. Я как под гипнозом. Понимаю, что надо его одернуть, но язык не поворачивается.

– Мне жаль, – шепчет он, осторожно касается моего лба губами. Если глаза не врут, ему как будто правда не все равно. И это один черт так манит. Даже несмотря на то, что я уже давно проработала свое прошлое и вроде даже смирилась с ним.

– На самом деле мне еще повезло. В детских кошмарах мне снилось, что меня назвали Дрезиной.

Марат откидывает голову и смеется. Смотрю на него и ловлю себя на том, что тоже улыбаюсь. Впервые… за сколько, кстати? Почти за год?

– Значит, ты тоже росла в интернате?

– Угу.

– А теперь в нем работаешь?

– Да нет. Я… так, на подхвате, – ухожу от ответа. Марат профессионально бинтует ногу. Танюшка с любопытством следит за плавными движениями его рук. – А ты как здесь очутился?

– Проездом, – пожимает широкими плечами. – Думал искупаться в озере, а тут такая толпа. Не знаешь, по какому поводу народ собрался?

– Еще как знаю. Они лагерь от сноса защищают.

– Вот этот? – кивает на покосившиеся деревяные домики.

– Ага. Земля тут дорогущая. Район перспективный… А то, что дети останутся без крыши над головой, никого не волнует.

– Ты же говорила, что интернат через дорогу? – вскидывает брови.

– Так и есть. Здесь малышня отдыхала летом. Не только интернатские. По линии профсоюза еще путевки давали. А теперь все. Говорят, аварийно, проверок наслали.

– Может, по делу?

– А если и так? Помогли бы с ремонтом, что сразу сносить? Одна у детей была радость, и той не станет. Даже времени на устранение недостатков не дали уроды, – ругаюсь я.

– Уроды! – повторяет Танюшка. Понимая, что наделала, в ужасе захлопываю ладошкой рот. Марат смеется. Его грудной смех проникает в меня, ослабляет нерв… Ой, нельзя. Нельзя этому поддаваться.

– Ну что, вроде бы мне уже лучше. Спасибо за помощь, Марат. Нам пора. Та-а-ань…