Kitabı oku: «Заяц на взлетной полосе», sayfa 2
Хэл
Хэл не умел читать. Иначе узнал бы о смерти Генри Фармана из газеты, которую принесло однажды на лужайку перед зданием аэропорта. Там была небольшая заметка о том, что семнадцатого июля тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года в Париже скончался французский пионер авиации, спортсмен, авиаконструктор – Генри Фарман.
Тогда, летом тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года, Хэл жил обычной жизнью. Он не расстался с мыслью найти пилота, который поднимет его в воздух на своей машине. В аэропорту кипела стройка. Самолетов становилось все больше. Люди привыкли летать.
Хэл сидел под кустом, как вдруг рядом кто-то громко закричал:
– Оставь меня! Я не полечу! Я передумала! – Девушка в зеленом платье с пышным подолом вырывалась из рук парня, раскрасневшегося от неожиданной борьбы. Он неловко хватал ее за руки, за талию, пытался прижать к себе.
– Прекрати, Люси! Не позорь меня! Это наше свадебное путешествие!
– Не трогай меня! Не прикасайся!
Хэл прижал уши. Он замечал порой некоторое волнение среди пассажиров. Да, подняться в воздух на несколько часов, на такую высоту, когда не видно земли, страшно. Во всяком случае, Хэл легко в это верил. Но с девушкой творилось что-то из ряда вон. Она упала на траву, билась и не давала себя поднять. Хэл растерялся. Чем тут поможешь? Подоспели другие пассажиры. Один велел принести воды, выплеснул на девушку целый стакан и проверил пульс. Наконец Люси затихла и только всхлипывала время от времени, разглаживая дрожащими руками перепачканный землей подол.
Генри Фарман
– Конечно, как вот теперь доверять пилотам после той катастрофы?! – воскликнул вдруг круглый господин в аккуратной шляпе и чистеньком костюме в клеточку. – Угробили футбольную команду, бандиты!
В наступившей тишине Хэл слышал только всхлипывания Люси.
– А вы знаете, как было? Они не обработали крылья специальной жидкостью от обледенения. Поленились, голубчики! – продолжил, повизгивая, кругляш. – Гора трупов! И все почему? Потому что никому нельзя доверять!
– Я слышала, что этот самолет разбомбил дом! – вступила в разговор женщина в шляпке с искусственной розой.
– Перестаньте! Самолет просто протаранил дом! Пилот перепутал рычаги, – перебила ее старушка в голубых кудельках. – Я знаю!
Хэл сидел в кустах, прижав уши, и не знал, что сказать. То есть он запросто мог бы поддержать разговор на любую другую тему. В этом случае люди бы моментально забыли, о чем они спорят, потому что номер «говорящий заяц» не оставлял равнодушным никого на свете, но он молчал. Хэл лишь однажды видел, как в небе загорелись два маленьких истребителя. Но это было во время войны, и они дрались в воздухе насмерть. А тут люди обсуждали падение пассажирского самолета по вине пилотов и тех, кто следит за подготовкой машин! Значит, все они, стоящие сейчас на лужайке перед терминалом номер один, могут не вернуться на землю?
– Заткнитесь! – рявкнул молодой муж, прижимая к себе Люси.
И Хэл из кустов тоже громко крикнул:
– Заткнитесь!
Леон
Cидя в зале ожидания перед огромным панорамным окном, Леон рассматривал самолеты. В общем, ничего особенного. Пассажирские самолеты казались ему слишком обычными. В личной коллекции Леона были суперсовременные: американский истребитель-штурмовик «Boeing F/A-18E/F Super Hornet», шведский многоцелевой истребитель «Saab JAS39 Gripen», экспериментальный самолет «Sukhoi Su-35», британский истребитель «Hawker Siddeley Harrier» – это самые любимые.
Два раза в неделю Надя вытирала под ними пыль и ворчала:
– Все не наиграется в самолетики. Тьфу!
Конечно, для помощницы по хозяйству у Нади был слишком вздорный характер, но Леону нравилось ее ворчание и бухтение, и то, как она коверкала слова. И вообще она была похожа на его воображаемую бабушку.
Он начал клеить модели еще в школе. Потом надоело, и вот снова это увлечение поглотило Леона и незаметно слилось с увлечением фотографией. Самые лучшие снимки, которые он удачно продал, были сделаны специальным макрообъективом. Леон обожал свою коллекцию.
На первый план выкатился огромный «Боинг 747-8». «Вот это махина! Двухэтажный кит!» – подумал Леон и ухмыльнулся. Он ни разу еще не летал на таких самолетах. На боку «Боинга» красовались слоны и арабская надпись, указывающая на принадлежность этого чудовища одному из богатейших государств. Леон положил руку на кофр с аппаратурой, нажал пальцем на клавишу застежки, потом молниеносно выхватил тяжелую камеру, отработанным движением прикрутил к «тушке» линзу, вскинул, как винтовку, и сделал несколько кадров. «Скорее всего, не получится ничего стоящего, но, может быть, продам потом какой-нибудь авиакомпании для украшения офиса», – подумал Леон и обернулся.
Под табло с расписанием рейсов стояла девочка с игрушечным зайцем. Высокая женщина в белых кроссовках изучала табло. Леон смотрел на них сквозь прицел камеры, то и дело нажимая кнопку съемки. Девочка села на пол и сунула палец в рот. Леон сделал еще несколько кадров – репортажная съемка из жизни аэропорта. Может, и для портфолио сгодится. А если не удастся раздобыть разрешение родителей на использование фотографий, тоже не беда. Леона не удивишь отказами.
Саша
«Может, не летать уже никуда, а просто остаться в аэропорту? Сесть на пол и не двигаться, пока ноги не затекут. А лучше лечь». Саша заглянула в рюкзак, проверила, на месте ли паспорта и кошелек. В последнее время она себе не доверяла. Самый грандиозный из всех возможных ужас – потерять паспорта. Однажды она забыла рюкзак с документами в кафе в аэропорту. После ночного перелета жутко хотелось спать. Они с Мией купили бутылку воды, присели на минуточку, чтобы прийти в себя, а потом покатили чемоданы к выходу. Ужас ошпарил Сашу, когда она машинально попыталась поправить лямку рюкзака. «Кончено!» Уборщица с тележкой отпрянула, грохоча разноцветными бутылками, когда безумная женщина неслась по залу прилета. Ребенка и чемоданы бросила на таксиста с табличкой «Молли К.». В кафе никого не было. И рюкзака на спинке стула не было. «Кончено!» Саша бросилась грудью на стойку, за которой копошилась сонная продавщица. Девушка ойкнула и уставилась на женщину, беззвучно шевелящую губами.
Рюкзак оказался целехонек. «Я сразу убрала, а то бы точно кто-нибудь прихватил. Народу разного тут знаете сколько! Вот, попейте. Понятно, что вы бы вернулись».
Мия стояла рядом с ошалевшим таксистом, как солдатик на часах. Саша извинилась, схватила дочь за руку. «Безответственная тварь! Безответственная тварь! – стучало в голове. – А ведь Пол прав».
– Мия, не соси палец!
«Так, с рейсом все понятно». Саша оторвалась от табло.
Очередное путешествие ничего ей не обещало. Она летела наугад. Переждать в доме дальних родственников, делать вид, что это просто путешествие, смеяться и рассказывать о семейной жизни с заботливым мужем, в которой есть место: воскресным обедам, долгим прогулкам в парке, милым сюрпризам, запискам на холодильнике, утренним поцелуям, подаркам на Рождество, покупке новой кроватки дочке, потому что из старой она уже выросла, – всему этому могло найтись место, но только вот беда – не нашлось места Саше. Но родственникам не обязательно знать правду.
Бедная ее девочка. Она не сопротивлялась, не капризничала. Просто катила свой красный чемоданчик с Микки-Маусом то по одному аэропорту, то по другому, а ее комната с книжками, ее качели и ее папа были далеко. Саша не знала, что делать. Она решила двигаться, точнее – летать. Тем более найти пристанище, чтобы перевести дух, оказалось проблемой. Родительский дом с грохотом захлопнул двери, а друзья жили своими жизнями. Они выручали и пускали пожить на пару недель, но потом снова надо было куда-то деваться. Скоро закончатся деньги. И они с Мией окажутся в ловушке.
– Мама, а когда мы прилетим обратно? – Мия поднялась с пола и обняла Сашу за ногу.
– Думаю, что скоро, дорогая.
– Давай останемся здесь?
– Где? В аэропорту? Будем жить на твоей детской площадке? – попробовала пошутить Саша.
Мия вытаращила глаза:
– Нас оттуда выгонят! Но там можно спать, как вон тот человек. – Она махнула рукой в сторону окна.
Саша оглянулась. Она сразу узнала парня, который отлично переночевал в детском городке и не тратился на гостиницу. Теперь он стоял с фотоаппаратом в руках и улыбался ей. Саша кивнула. Правый уголок рта дернулся, но никому бы не удалось распознать в этом ответную улыбку. Леон издалека даже не заметил, он как будто спохватился, стал пробираться к ним, задевая пассажиров и на ходу извиняясь кивком.
– Привет! – Он протянул руку Мии, а потом Саше. – Можно буквально две минуты вашего времени? Я – фотограф. Вот! – Он показал глазами на кофр с камерой.
– Отлично, – сказала Саша. – Хорошая профессия.
– Спасибо! Дело в том, что я тут поснимал вас немного. Понимаю, что нарушил личные границы и так далее, но я могу сделать прекрасные портреты. Вы потом повесите их в гостиной. У меня неплохо получается иногда. Знаете, есть такой жанр – репортажная съемка? Тут уж кто попадет в кадр – тот и герой.
– У меня нет гостиной, – перебила его Саша.
– Ну-у… – Леон растерялся. – Можете просто рассматривать фотографии, сидя на траве.
– Спасибо! Великолепное пожелание!
– Извините, сморозил ерунду! – Леон потер ладонью переносицу. Саша заметила белоснежный квадратик пластыря на его указательном пальце.
– Да мы все постоянно морозим ерунду.
– Я просто хочу переслать вам снимки. А там уж…
– Не знаю, что сказать. Вы хотите, чтобы я дала вам адрес? Честно говоря, первое, что приходит в голову, – заставить вас все удалить. С чего вдруг я должна разрешать вам хранить фотографии моего ребенка?
Леон заметил, что у нее асимметричные брови – левая изогнута иначе и заметно выше правой. Все же благодаря занятиям фотографией появилась особая острота зрения, внимание к мелочам. И свет сейчас отличный – только бы и снимать.
– Да. Все так. Я могу удалить, конечно. Но если хотите, обработаю, перешлю, потом удалю и забуду. Честное слово! Еще мог бы предложить вам деньги за снимки, но подозреваю, что это не лучший вариант.
Саша смотрела на указательный палец с пластырем. Человек порезался, залепил ранку пластырем, чтобы грязь не попала, – заповеди гигиены. А у нее ранка на большом пальце кровила, и в голову не приходило ничего лучше, чем просто облизать на ходу. Надо уже как-то перестать срывать заусенцы. Хотя бы это можно преодолеть?!
– Что?
– Я про деньги. Наверное, предложение не очень.
– Ну, да.
Саша подумала, что предложение как раз очень своевременное.
– А зайчика ты тоже сфотографировал? – вмешалась Мия.
– Да, конечно! – воскликнул Леон.
– Знаете, это лишняя морока с адресами, фотографиями. Мне не до того, – поморщилась Саша.
– Мама, я хочу портрет зайчика! – сообщила Мия, и ее брови-запятые сошлись у переносицы.
– Нам пора на таможенный досмотр. Пишите адрес! Скинете потом!
Леон вынул из кармана телефон с треснутым экраном и записал адрес, ошибившись ровно в одной букве. Записывать адрес на слух в шумном аэропорту было не самой лучшей идеей.
Бо
Бо всегда старался найти угол подальше от суматохи, чтобы дождаться, когда дедушка закончит свои ботанические работы. Таких мест было много. Особенно Бо нравился сад на заднем дворе гостиницы, куда выставили несколько плетеных кресел, стеклянный стол и кадки с разлапистыми монстерами. Там редко отдыхали постояльцы, чаще выходили на минутку горничные, администраторы или повар из ресторана. Всем хотелось среди рабочего дня подышать уличным воздухом, подставить лицо солнцу и минутку побыть в тишине. Бо никому не мешал. Он лежал за креслом и дремал. Иногда кто-нибудь из персонала воображал, что можно запросто потрепать его за холку или похлопать по бокам. Тогда Бо начинал гудеть. Он боялся рук. Любых, кроме дедушкиных. Он ни разу никого не укусил, но трогать себя не разрешал. Гудение всегда помогало. Руки исчезали.
Однажды Бо, как обычно, лежал за креслом в саду. Сквозь дрему он слышал, как в холле гостиницы, куда была приоткрыта стеклянная дверь, появились новые постояльцы. Они суетились, гремели чемоданами на колесиках, переговаривались на китайском. Или японском? Бо навострил уши. Хэл когда-то объяснял, что эти два языка так же сильно отличаются друг от друга, как отличаются их носители. В тот момент Бо чуть не расхохотался. Если кто-то сомневается, что собаки хохочут, – это далекие от мира собак существа. Однако Хэл тогда сумел убедить друга. Различие в интонации. Понятно, что и в остальном тоже, но на слух, без знаний, как раз легко поймать интонацию: «Бубубубубу» – у японцев и «Йэйайэйо» – у китайцев.
Сегодня в гостиницу заселялись не те и не другие. Бо окончательно проснулся и подумал, что надо будет позвать Хэла, пусть послушает и определит, кто приехал. Повозившись за креслом, Бо лениво клацнул зубами, потому что муха, крутившаяся у его носа, порядком надоела. Муха оказалась невкусной. Бо снова закрыл глаза. «Хорошо тут. Спокойно. Уютно. Дедушка травку подстриг». И тут кто-то положил руку прямо на его косматую морду. «Что?!» Бо задохнулся от гнева. Он мигом открыл глаза, загудел и дернулся, чтобы сбросить руку. Рука тут же вернулась назад.
Маленький круглолицый мальчик с черными блестящими волосами смотрел на Бо, улыбаясь. Он прекрасно слышал гудение, но совсем не боялся. Его цепкая рука исследовала собачью морду, указательный палец прицелился и аккуратно нажал на мокрый нос Бо.
– Ээээ, – сказал мальчик, улыбнулся и добавил еще какие-то звуки.
«Может, гавкнуть?» – подумал Бо, продолжая гудеть. Судя по всему, ребенку нравилось гудение, потому что, закончив с собачьим носом, он вдруг прилег рядом с Бо и приложил ухо к его боку. Бо замер. У него перехватило дыхание. Мальчик лежал на траве, прижавшись к его теплому боку, как щенок. Бо подумал, что стал человеку вроде мамы. Из стеклянных дверей выглянула женщина. Она тут же заметила ребенка и старого косматого пса у плетеного кресла. Женщина прижала ладонь ко рту, потом метнулась к мальчику и осторожно отцепила его пальцы от клочка шерсти. Она что-то тревожно шептала, а мальчик улыбался и не собирался уходить. Его круглое личико сияло.
Выглянула девушка-администратор:
– Ой, осторожнее! Это нашего садовника пес. Он рычит и никому не разрешает себя гладить.
– Наш малыш очень добрый солнечный мальчик, – пролепетала женщина на знакомом, понятном девушке, языке. – Животные его не обижают. Особенный ребенок, – добавила она.
Бо смирно лежал, прикрыв глаза, пока мальчика уводили обратно, в холл гостиницы. Тот плакал, протестовал и рвался снова под собачий бок.
– Эту собаку нельзя забирать, – сказала девушка-администратор. – Песик старенький и болеет.
Женщина прервала ее:
– Чан По не понимает.
Бо слышал, как постояльцам выдали ключи от номера, чемоданы загрохотали в сторону лифта, потом пришла горничная и сказала, что дети с синдромом Дауна на самом деле очень милые.
– Он нашел в саду собаку и лежал с ним на траве. Слава Богу, все обошлось! – ответила девушка-администратор. – Но я скажу Роберту, что его волкодаву тут не место. Я чуть не поседела.
«Волкодаву? – удивился Бо. – Дура!»
Мия
Когда все пассажиры уже сидели с пристегнутыми ремнями, из-за занавески вышла стюардесса в розовой шляпке. Мия поправила зайца на животе: «Смотри, какая красивая тетя. Называется – стюадресса. Запомнил? А папа купит мне такую же шляпку с бантиком!»
Девушка раздавала желающим цветные леденцы от укачивания. Мия взяла с подноса три штуки и, пошуршав фантиками, засунула в рот сразу все. Мама сидела с закрытыми глазами. Сначала Мия хотела спросить, можно ли ей леденцы, потому что обычно почти ничего нельзя. Но в последнее время мама все чаще разрешала ей пробовать еду в кафе, а недавно даже купила конфету в уличном киоске. Очень долго читала, всматривалась в крохотные буквы на обертке, потом дала Мии. Та откусила кусочек и держала во рту, пока он не растаял. Сейчас ей не хотелось тревожить уставшую маму.
Слюна во рту стала приторной и почему-то горьковатой одновременно. Она выплюнула леденец на раскрытую ладонь, чтобы узнать цвет – малиновый.
Странно, но самолет не двигался, зато пассажиры вокруг заерзали, стали вытягивать шеи в поисках стюардессы – всем не терпелось поскорее подняться в воздух и благополучно приземлиться в другом городе. Тут командир по громкой связи сообщил, что все в порядке, самолет скоро взлетит, но с небольшой задержкой – максимум полчаса.
Мия не знала, сколько это – полчаса. Она глотала малиновую слюну и поглядывала на маму, которая так и сидела с закрытыми глазами. Еще один пассажир в их ряду уткнулся в книжку. Мия долго рассматривала его и обнаружила, что у дяди смешно дергается кончик носа. Как же хотелось ущипнуть его, но Мия кое-что знала о правилах приличия. Няня частенько читала ей книжку о том, как нужно вести себя, чтобы «не опозориться на людях». «Я уже запомнила! Давай читать про медведя!» – канючила Мия и отталкивала книжку. Но няня не сдавалась.
Мия почесала щеки. Они были горячими и странно пухлыми. Губы тоже, особенно верхняя. Потом Мия глотнула и все поняла. Слюна не глоталась – в горле появился ком.
– Мама, – просипела Мия.
Саша открыла глаза. Она не слышала, как дочь позвала ее. Сработал внутренний, сердечный слух, натренированный за четыре года, когда малейшее изменение в дыхании ребенка было для нее как ведро кипятка на голову. Ее буквально обваривал страх. Саша сразу кидалась к дочери и отработанным движением впихивала в рот крошечную таблетку или, позже, сама колола гормоны – шприц был всегда заряжен.
Мия смотрела на маму, открывая рот и с сипением втягивая воздух. Она знала, что сейчас будет укол. В садике все дети боялись иголки, которая протыкает кожу, а Мия не боялась. Она знала, что после укола снова можно будет дышать. Потом она лежала у мамы на руках и видела совсем близко лицо соседа с носом, и рука ее дернулась с намерением потрогать кончик. Значит, лекарство действует. Значит, скоро ком в горле растает.
Мия закрыла глаза. Потом ей казалось, что она летит, но не на самолете. Перед глазами кружились цветные пятна и вспышки. Потом сильно запахло лекарствами. Было тихо и холодно. Мия открыла глаза. На нее смотрела большая желтая утка в чепчике. Утка сидела на шкафу, выставив оранжевый клюв.
– Утка, – прошептала Мия.
– Вот видите, все в порядке, – раздался ласковый голос. Пожилая женщина в белом халате стояла рядом с кушеткой. – Сейчас миссис Кряква погладит тебя крылышком, и ты совсем проснешься.
Она сняла утку со шкафа, приблизила ее к Мии, и миссис Кряква коснулась кончиком тряпочного крыла Мииной щеки.
– Где самолет?
– Улетел, – прошептала Саша.
– Без нас?
– Без нас.
– Я больше не буду есть леденцы.
– Да, в них был имбирь, Мия.
– Я не скажу про это папе, и он не стукнет тебя.
Роберт
Роберт пил кофе в саду на заднем дворе гостиницы. Бо лежал рядом. В небе то и дело мелькали самолеты: то взлет, то посадка. Сколько он уже на пенсии? Десять лет? Нет, пожалуй, одиннадцать. Позади тяжелые дежурства, можно расслабиться и «стариковать», как говорила Бренда. Она по-соседски подтрунивала над Робертом: «Вот и твой черед посыпать песком дорожки». Роберт посмеивался, до песка еще далеко, но раз уж положено уступить рабочее место другому, значит, так тому и быть. Дело жизни он не предал, совесть чиста.
Вики часто спрашивала, не жалеет ли муж, что не стал пилотом? Роберт не жалел. Каждому свое. Он и в диспетчеры не рвался. Делал то, что мог делать безупречно, и не получил ни одного нарекания за всю карьерную историю! Ни одного опоздания, срыва дежурства, небрежности! А кончилось все тем, что Нора однажды бросила: «Ты жалкий! Ты винтик в машине! О тебе никто никогда не вспомнит!»
Она позвонила тогда, чтобы спросить что-то о документах матери. Нора всегда звонила только по делу. Это было в те времена, когда она училась в университете. Роберт еще работал в аэропорту. Он не помнит, как разговор свернул к его работе. Что он сказал такого, из-за чего Нора обозлилась?
– Ну, если тебе кажется, что жалкий… – Роберт сделал паузу. – Не знаю, что и сказать.
– В том-то все и дело! – рявкнула Нора. – Ты ничего не добился в жизни! Мог бы стать пилотом и не стал.
– Не будь маленькой.
– Не указывай мне, какой быть!
– Я не знаю, как с тобой говорить. – Роберт сник.
– Ты загубил маме жизнь! Она просидела в аэропорту всю молодость, вместо театров и музеев, вместо столицы! У нее под носом молодые красивые женщины в белых шляпах летали во все концы света, а она сидела в этой дыре, потому что у тебя не должно быть нареканий, ты работал!
– Прекрати! – Роберт мог повесить трубку, но Нора звонила так редко.
– Я училась в самой пропащей школе, потому что ты не отпустил нас в город!
– Вики сама не поехала. Мы были семьей.
– Слава богу, у меня сейчас другая семья! И я добилась всего не благодаря, а вопреки!
Сколько же было в этих словах горечи и досады! Как же легко они произносились! Без промедления, без жалости. А ведь Нора не злая, уж он-то знает.
Роберт мог бы повторить их разговор слово в слово. Он отхлебнул кофе.
– А знаешь, что самое обидное? – спросил он, легонько коснувшись собачьего бока носком ботинка.
Бо вскинул на него фиолетовые глаза.
– Самое обидное, что она поставила мне в пример того урода, который неправильно смешал топливо, оно замерзло, и погибли сто человек. Она сказала, что про этого человека писали все центральные газеты. А обо мне никто не знает, и в аэропорту забыли мое имя, как только я состарился и ушел. Я исчез, растворился, меня нет. Я стригу кусты и варю тебе вермишелевый суп.
– Роберт! – Девушка-администратор выглянула из стеклянной двери. – Не оставляйте собаку без присмотра, пожалуйста. Сегодня ваш пес чуть не искусал ребенка. Причем ребенок с синдромом Дауна, – добавила она с такой интонацией, как будто гордится своими познаниями в синдромах.
Бо икнул от возмущения. Он никого не собирался кусать! Вот врунья!
Девушка-администратор дежурно улыбнулась Роберту, и между передними зубами мелькнул застрявший листик салата.
