Kitabı oku: «История маленькой революции», sayfa 7
III
Гнетущее молчание по дороге до дома вселяло животный страх в маленькое и излишне пылкое сердце Катерины. Противный лихорадочный озноб покрыл худенькие длинные ручки. Леденящий ветер обдувал бескровное личико с детский кулачок. Изредка она поднимала голову, чтобы посмотреть в искажённое бешенством мужественное лицо и разглядеть в нём хоть толику человечности, но Борис намеренно не опускал надменно поднятый подбородок. «Как же я могла быть настолько опрометчива! Господи, Господи, Господи, убереги меня! Господь милосердный, не дай учинить новую жестокость надо мной!». С коченеющих губ падала пламенная и беззвучная молитва Богородице. «Отчего же ты, Господи, не забираешь меня? Для чего испытываешь? Ты наказываешь грешников, я знаю, я верю… Но неужели я и мои несчастные родители большие грешники, чем он?..».
Казалось, что стены тесной квартиры сдавливают развивающиеся лёгкие восемнадцатилетней девочки, на которые оседал пыльный грязный воздух тёмного помещения. На ватных ногах Катерина прошла в комнату, дожидаясь приговора. Порывистым движением Борис перешагнул порог. Он двинулся к стене и резким выпадом прижал к ней Катерину. Напряжённой рукой ощерившийся мужчина схватил хрупкую шею, нестерпимо больно сдавив горло.
– Любовь, говоришь? Думать ни о чём не в состоянии? – широкая ладонь сжалась крепче. – Пасть готова, гибели не боишься?! – хрипло, по-змеиному, шипел рабочий.
Серые ровные глаза Катерины стали навыкат. Девушка дёргалась, как тряпичная кукла в руках умелого кукловода, стараясь высвободиться. С её впалых щёк на сомкнутый кулак стекали слёзы. Задыхающейся чудились водившие хоровод белокрылые ангелы, и выплясывающие неприличный танец хвостатые черти. На этом бы и прервалась короткая жизнь, за которую уже не билась девушка, если бы Борис не кинул, как кидают уголь в печь, её почти безжизненное тельце на пол. Мужчина опустился на корточки рядом с Катериной и, задержав секундный взгляд на больных глазах, с размаху ударил её по лицу так сильно, что оно почернело. Катерина опёрлась двумя руками о пол.
– И за что тебе любить этого сдёргоумка? – с ласковыми нотами в пониженном голосе спросил Борис, прижавшись усами к горячему лбу.
– Ведь ты больше достоин? – откровенное презрение сочилось сквозь эту фразу так же явно, как сочилась кровь из разбитой женской губы.
Рабочий отстранился и, рявкнув с кривой усмешкой «шаболда!», дал вторую пощёчину. За ней третью, четвёртую, пятую… Судорожным рывком он потянул, вставая, распустившуюся косу вверх. Борис дёрнул за причёску, как дёргает утром за штору, обнажив выпирающие ключицы Кати.
– Твоя мать воспитала чудовище, – скалилась, смотря в потолок, Катерина.
– Заткнись, шлюха! – проскрипел мужчина.
В его груди неприятно кольнул старый осколок, хотя в памяти не всплыло ни одно забытое воспоминание. Он остервенело дотащил до стола за волосы кричащую девушку и ударил её лбом о дерево. Как когда-то барин его маму.
«Господи, я хочу умереть!». Катерина, едва рабочий ослабил хватку, шлёпнула его по голове и бросилась к стеклянному окну. Отчаянно она разбиралась с крепкими засовами, пока Борис приходил в себя. С пущей свирепостью мужчина кинулся на распахнувшую окно и ползущую в него дворянку. Борис оттолкнул Катерину от стекла за плечи, покрытые только изорванной рубахой. Безрезультатно он пытался закрыть выскальзывающие рамы. С неистовым криком Катерина, с трудом встав с пола, запрыгнула на спину Бориса, надорвав ему рукав. Она обхватила обеими руками его виски и била лоб о торчащий угол. Мужчина был сильней. Покрутившись вокруг себя с грузом, он сбросил девушку, попутно поцарапавшую ему шею. Помимо царапин на его лице остались глубокие ссадины от оконного косяка.
– Тварь! – гаркнул Борис.
Рабочий пинал Катерину по ногам до тех пор, пока вся она полностью не свернулась калачиком, истошно заплакав. Борис, услышав горький писк, остановился, подхватил её на руки и аккуратно уложил на кровать, присев рядом. Он исступлённо целовал завывающую дворянку в макушку и гладил её по ушибленным местам, дуя на самые свежие раны.
– Катюша…
IV
В приподнятом настроении Олег Владимирович проводил давшую обещание поговорить в понедельник, то есть утром, Тамару. Ночь ему казалась не по-осеннему тёплой и светлой. Внезапно он подумал, что до этого жизнь его была как бы ненастоящая, что настоящей она стала только после обеда. Его бросало в жар от мысли о Тамаре и о подпитывающей надежде убедить её обвенчаться. Щербаков беззаботно прогуливался через свою фабрику, не обращая внимания на пьяных прохожих у питейных заведений. Он мечтал, как утром услышит голос любимой женщины, её согласие соединить с ним свою судьбу. Он шёл и не оглядывался по сторонам, где разместились шайки беспризорников и бездомных, доедавших отбившуюся от благородных хозяев собачку. Один из них, поменьше, подбежал к Олегу Владимировичу. Мальчик хлопал жалостливо просящими глазами.
– Дядечка, дай три копеечки на хлеб, – ребёнок протянул ладошки.
Щербаков, не раздумывая, достал бумажник и вытащил оттуда четыре рубля.
– Держи, малыш. Здесь на всю семью должно хватить.
Пока Олег Владимирович трепал благодарного мальчика по голове, его сопровождающие недобро и с оскалом наблюдали за фабрикантом.
***
«Тихо. Обошлось?», – размышляла стягивающая ботинки Тамара. В своей комнате она проверила сохранность когда-то подаренного ей платья и вспомнила, что два с лишним месяца назад оно хорошо на неё село. Не обнаружив в постели Катерину, она направилась к Борису. Женщина окинула быстрым взглядом бережно укутанную в простыню спящую дворянку и задержалась на штопающем рубаху брате.
– Мило, – Борис поднял голову. – А это что? – пальцами Тамара вздёрнула подбитое лицо рабочего за подбородок. Она пригляделась к Катерине.
– Ай! – вскрикнул уколовшийся иголкой Борис, когда сестра ударила его по затылку. Катерина всколыхнулась, но не подала виду, что не спит.
– Ты совсем озверел?! На ней живого места нет! – Тамара дала ещё один подзатыльник вскочившему Борису.
– Да всё на ней есть! Я только по лицу да по ногам, чтобы глазеть не на что было.
– Ты идиот, Боря! Ты представляешь, какие могут быть последствия?!
Он бросил иголку на стол. Работница отобрала у него рубашку и начала лупить ею шатающегося во все стороны, закрывая то лицо, то голову, Бориса. Катерина, приоткрыв один глаз, внутренне улыбнулась.
– Да ошалела ты что ли, Тома?! Что с неё станется?
– С неё-то, может, и ничего, – Борис вскинул бровь. – Обрюхаченная она.
Сердце девушки сжалось. «Вот почему она интересовалась здоровьем… Господи, Господи, Господи, за что! Боже, забери этого ребёнка!». Борис озадаченно похлопал глазами и тут же рассмеялся.
– Я-то, дурак, испугался, что что-то серьёзное, а ты с ерундой. Ну обрюхаченная и обрюхаченная, что разбубнелась? Она, может, и не выносит. Костлявая шибко.
«Господи, только бы не выносила!», – молила про себя дворянка.
– Ну а коли выносит? – скрестив руки, спросила Тамара. – «Рассказать ли ему о предложении?», – держалось в её мыслях.
– Ну и ничего. Будет на одного Бориса больше. Ну, в крайнем случае, на одну Тамару.
«Не расскажу. Он ли доложил?..». Работница усмешливо вздохнула. Мужчина, приняв наигранно серьёзное выражение лица, сомкнул брови и надул губы, а после рассмеялся, рассмешив и сестру.
«Ещё один такой же, Господи!».
V
Катя спала беспокойно, внимая объяснениям Бориса по поводу сломанной задвижки окна, на раме которого засохла тёмная кровь. Выслушав брата, Тамара опять залепила ему подзатыльник и сказала, что Катерину ни при каких обстоятельствах нельзя оставлять одну во избежание очередной попытки самоубийства. Насчёт ребёнка решили так. Если родится чересчур крикливым, то отдадут в приют; если же он им понравится, то оставят на воспитание матери (не сделает же она ничего с родным чадушком?).
За часы бодрствования Тамара много раздумывала над разговором с Щербаковым. Она всё больше склонялась согласиться. «Если пораскинуть… Олег прав. И мне так будет проще связаться с нужными людьми на приёмах… Среди них наверняка найдётся парочка честных людей, как и я мечтающих о всеобщем равенстве… Да и разве я обещала не выходить никогда замуж? Это Ира с Зоей дали друг другу какой-то обет, а я не давала. Ах ты, лидер подполья! Утром, всё утром».
Крапающий дождь действовал не только на нервы Катерины, которую вели на завод, чтобы оставить под присмотром Олега Владимировича, но и на Тамару с Борисом, не носивших специальной одежды.
Несмотря на ранний час, у фабрики столпилась куча рабочих, работниц, прохожих дворян и купцов, полиции. Все гулко спорили, и Тамаре удавалось расслышать лишь отрывки фраз. «…Драка, точно вам говорю!..», «…напился, наверное, и полез на рожон…». Но это доносилось из уст богачей. Работники молчали.
– Тома, Томочка, ты только не переживай! – носилась вокруг Зоя, сопровождаемая напуганной Авдотьей.
Подпольщики дали Тамаре проход, отодвигая своих знакомых. В центре столпотворения находился Дмитрий, беседующий с жандармом, а на дороге небрежно лежал Олег Владимирович Щербаков, чьи борода и живот были окровавлены. При нём не нашли портмоне, его карманы были навыворот (из одного кармана торчала затоптанная фотокарточка с женским изображением).
– Олег Владимирович… – промолвила Тамара с глазами навыкат.
Катерина попыталась сделать шаг к Дмитрию, но Борис, не отворачивая головы от изрезанного тела, дёрнул её за локоть. Тамара кинулась внутрь толпы к своим, – к рабочим, – вертя в голове:
«И мстить за тебя беспощадно
Над прахом твоим поклялись»
Шестая часть.
I
– Зоя, Дуня… – сдерживала слабость Тамара, чувствуя возникший в горле ком, – передайте в толпу…
Женщина нашептала подругам необходимые слова. Борис понял, к чему всё идёт и, потянув за собой охваченную страхом Катю под вопросительный взгляд Дмитрия, незаметно отходил к тому краю, возле которого была арка-проход. Тамара находилась дальше всего от полицейских.
– Товарищи… – негромко начала она, – понравилось ли видеть своих детей сытыми, одетыми, обогретыми? Понравилось ли приходить домой до заката? Понравилось ли вам чувствовать себя людьми? – вокруг агитирующей Тамары собиралось больше рабочих, которым в разных точках всё то же произнесли Зоя с Авдотьей. – А теперь представьте, товарищи, что у вас это снова отобрали! Вы опять обязаны работать чёрт знает сколько часов за гроши! Что вы, друзья, сморщились?! Разве вы не замечаете сборище благородных самодуров?! Думаете, им нравилась политика Олега Владимировича?! Нет! Это они всё подстроили! Они убили его, чтобы отобрать у нас крупицы свободы! – работница лукавила, и лукавство это действовало на взбудораженных людей. – Наш новый хозяин отберёт всё, что дал Щербаков. Он сделает хуже, чем было. Нравится ли вам такой расклад, товарищи?! – Тамара закричала:
Так восстань же, сила мощная,
Против рабства и оков!
Суд чини, расправу грозную:
Зуб за зуб и кровь за кровь!
На последних строках в круг ломились вооружённые жандармы, но взволнованная толпа с дикими криками сдирала с них каски, эполеты, отбирала пистолеты. Рабочие со всех сторон бросались на более-менее прилично одетых подданных Его Императорского Величества. Поднявшийся шум оглушал, и невозможно было разобрать голос определённого человека. Повсюду звучала русская «Варшавянка».
– Отпусти меня, отпусти! – без опаски орала Катерина, вырываясь из крепкой хватки.
– Идиотка! Ты же сдохнешь здесь! – Борис, уже внутри арки, продолжал затягивать девушку за собой.
Навстречу к Борису и Катерине кинулись трое громадных мужчин (и один хиленький) с ножами в руках – Мирон со свитой. Борис от неожиданности разжал женскую руку, и Катерина врезалась прямиком в объятия одного из сопровождающих извозчика.
«Только не опять, Господи, только не опять!».
– Не возись с дохлячкой! – рявкнул Мирон, вонзив холодное железо в Бориса. – За этой падалью другой подберёт!
Катерину вытолкнули из арки. Она, не оглядываясь назад, на четверых мужчин, жестоко закалывающих отчаянно зовущего её рабочего, устремилась к сбегающему Дмитрию.
– Заберите меня с собой, Дмитрий Дмитриевич! – по-французски просила девушка.
– Не время для разговоров, Катерина Матвеевна! – юноша взял Катю ладонью за ладонь, чтобы было проще бежать.
Дворяне, как крысы на тонущей палубе, разбегались по сторонам, но их догоняли бунтовщики, расправляясь с ними на месте. За такими рабочими следовали стражи, хватали и, забыв о долге защищать народ, творили различные бесчинства. Тамара, тряся головой и ногами, бешено и не щадя горла отбивалась от тащивших её за угол под локти жандармов, выкрикивая взывающие лозунги:
Разрушайте же оковы!
Путь нам общий всем лежит:
К жизни светлой, к жизни новой,
Где свободы луч горит!
– Губанов, Тому схопили! У тебе рушниця! – завопил малоросс Яша и упал от прилетевшей в голову пули.
Губанов с неистовой ненавистью спустил курок и… запалил не в ту сторону из-за набежавших на него блюстителей порядка. Тамара, прохрипев «но день настанет неизбежный…», умерла.
Эпилог.
I
Швейцарский июнь тысяча девятьсот одиннадцатого года вынуждал жителей массово скупать зонты для спасения от разъедающих всё живое солнечных лучей, и даже мороженое и окна нараспашку не спасали от жары в летнем домике с видом на тянущиеся к голубому небу горы со снежной простынёй. Софья Никитична не читала новый выпуск модного журнала, предпочтя использовать его как второй веер в длинных аристократических ладонях. Каждые десять минут она подзывала к себе изнывающих от жажды прохлады служанок, интересуясь у них последними новостями о невестке.
С трудом добравшись до собственной квартиры через колею спешащих жандармов, Дмитрий, не теряя времени на одышку, закинул в саквояж самое необходимое: документы, деньги, сменную одежду и две книги по экономике. Катерина ждала вердикта юноши на скамейке в прихожей, вздрагивая от любого шороха. Наконец Дмитрий собрался и вышел в коридор.
– Дмитрий Дмитриевич, у меня никого не осталось… я совершенная сирота. У меня нет ни денег, ни приличного платья, ни чести… Я приму Ваш отказ взять меня с собой в Швейцарию… – она была не в состоянии оставаться стойкой. Девушка, заплакав, закрыла руками пожелтевшее от синяков личико.
Дмитрий уселся напротив дворянки. «Дать ей денег и отправиться одному?.. Не в таком же виде везти её к себе в дом!».
– Я, право, не желаю оставаться здесь… Сколько несчастий произошло со мной в этом городе… Без Вас у меня лишь один путь… – Катерина вспомнила давнюю встречу с женщинами в разноцветных платьях, щипающих её и зазывающих Тамару присоединиться к ним.
– На каком же положении взять мне Вас в путь, Катерина Матвеевна? Не станет ли оно для Вас таким же постыдным, какого Вы страшитесь?
Катерина убрала ладони от головы, и ласковое помутнение захлебнуло её. Дворянка опустилась на колени и подползла к удивлённо смотрящему Дмитрию.
– Для меня в радость любое положение подле Вас. Я люблю Вас, Дмитрий Дмитриевич. Прошу, умоляю, не оставляйте меня на ещё больший произвол судьбы! Я столько пережила, столько потеряла…
– Катерина Матвеевна, поднимитесь! Не нужно унижаться передо мной! – вспыхнул Дмитрий. – Значит, Вы согласны на любые мои условия?
– На любые!
– И никогда не упрекнёте меня?
– Никогда! – Катерина бросилась на шею к Дмитрию.
Паспорт девушке оформили быстро, но потратив на это большую сумму, чем полагалось. На вокзале Дмитрий и Катерина назвались мужем и женой, чтобы без лишних вопросов купить билеты. Главным условием юноша обозначил соответствующее положению жены времяпровождение, исключая совместные прогулки на остановках до тех пор, пока синяки на истощавшем лице не заживут настолько, что их не будет видно вовсе. Дворянка без колебаний согласилась.
Дмитрий не планировал представлять девушку матери. По приезде он собирался попросить университетского приятеля «приютить» Катерину у себя, но кто-то из служанок-болтушек доложил хозяйке точное время прибытия поезда, и она лично (что случайно крайне редко) встретила сына. Это была высокая и стройная женщина с гордым благородным взглядом и аристократической осанкой. Светло-русые волосы были уложены в безукоризненную причёску, а наряд буквально кричал о крупном состоянии этой красивой дамы. Катя с выздоровевшим лицом была радушно приглашена Софьей Никитичной в гости. Матушку Дмитрия впечатлил чистый французский Катерины и её умелая игра на музыкальных инструментах. В целом, она произвела хорошее впечатление на опытную сводницу.
– Ты обязан жениться, Дмитрий, – заявила Софья Никитична в личной беседе с сыном на зимней террасе.
– Матушка, я не желаю ни на ком жениться!
– Стало быть, бесчестить её ты пожелал, а жениться – нет? – из-за очков показались укоризненно глядящие глаза.
– Матушка…
– Ничего не хочу слышать! Ты женишься, и это не обсуждается.
– Но…
– Без но! – женщина топнула туфелькой.
– Она беременная…
– Господи, ну и дел ты натворил! Какие могут быть разговоры, Дмитрий?!
Как бы ни старался юноша рассказать об отце ребёнка, Софья Никитична отказывалась слушать, принимая это за отговорки и попытку опорочить обманутую её собственным сыном девушку.
В этот же день Дмитрий сделал предложение похорошевшей Катерине. Сначала не поверив, она расплакалась, когда Софья Никитична поднялась в выделенную Кате комнату и назвала девушку «дочкой». Через месяц, пока беременность не была слишком заметна, сыграли скромную свадьбу. Ещё через пять месяцев, в один из самых жарких дней за прошедшие две недели, начались схватки.
– Софья Никитична, Софья Никитична, родила, родила! – вбежала толстая служанка.
– Кого? – вскочила барыня.
– Девочку родила! Такую симпатичную! Хорошенькую, тихую! В Вас, наверное!
В комнате новоиспечённой матери носились врачи и слуги, поднося воду, пелёнки, инструменты. Радость сияла на лицах каждого, кроме Катерины.
– Катерина Матвеевна, возьмите её на ручки! Красивая какая!
– Не хочу.
Катерина, даже не посмотрев на новорождённую, отвернулась и подложила под голову загоревшие руки. Без энтузиазма вошёл Дмитрий, подгоняемый взбудораженной мамой.
– Ну покажите же, покажите же мне мою малышку!
Торопливо Софья Никитична забрала свёрточек из рук медсестры в свои. Оттянув закрывавшую розовые губки пелёнку, женщина расплылась в упоённой улыбке. Ребёнок открыл глазки. Это была прелестная девочка с угловатыми карими глазами и вздёрнутым носиком. Катерина повернулась к свекрови.
– Какие глазёнки у неё… тёмные, – опешила барыня. – В моего прадеда, должно быть! Я показывала тебе фотокарточку, Дима.
– Похожа, – произнёс Дмитрий, переместив осуждающий взгляд с ребёнка на мрачную жену.
II
По прошествии десяти лет умерла Софья Никитична, не дожив до своего юбилея всего десять дней. Супруги Самойловы воспитывали двух дочерей: старшую Ольгу (имя выбрала Софья Никитична) и младшую Ларочку (названную так по просьбе Катерины) восьми лет отроду. Ларочка появилась на свет голубоглазой светловолосой малышкой. Обе девочки росли поразительно красивыми, особенно старшая, и смышлёными. Приходящие приятели Дмитрия с жёнами шутливо просили в будущем выдать девочек за их сыновей.
– Как чудесна ваша Оленька! Следите за ней хорошенько, а то и украсть могут, – смеялись друзья Софьи Никитичны.
– Поскорее бы, – бурчала себе под нос Катерина Матвеевна.
Ольга страдала от недостатка внимания почти всех своих родственников. К ней никогда по вечерам не ластилась мама, чтобы почитать сказки, в отличие от Ларочки. Отец общался с ней в исключительных случаях. Одна бабушка любила проводить время со старшей внучкой, но всё же меньше, чем с младшенькой. Мать ругала Олю за лень, когда она прикладывалась на диван после долгой конной тренировки; ругала за неуважение к себе, когда Ольга говорила с ней не на «Вы» (Ларочке же позволялось общаться с матерью на «ты»).
На фоне гражданской войны на Родине мамы, о которой Ольга невольно узнавала от гостей, чьи разговоры они с Ларочкой подслушивали под лестницей, девочка разрабатывала в голове различные планы. Она жалела, что не родилась раньше, так как не может принять участие в войне против «мерзких коммунистов», как утверждала мать, чтобы обратить на себя внимание родителей. Ольга представляла, как, если бы была постарше, сбежала бы из Швейцарии и вступила бы в ряды белогвардейцев.
На праздники девочки всегда рисовали открытки. Ларочкины картины выставлялись на самое видное место, прикреплялись к шкафам, а рисунки Ольги бесследно пропадали. Однажды она обнаружила свою открытку, на которой старательно изобразила всю семью, разорванной на кусочки в конюшне. В тот вечер девочка долго проплакала, но так и не добилась внятного объяснения от матери.
Несмотря на очевидно разное отношение, сёстры были невероятно дружны. Ларочка всегда старалась успокоить огорчённую Ольгу, сама читала ей сказки или играла в дочки-матери. Однажды Ларочка убежала из дома (в чём переволновавшаяся Катерина обвинила негативное влияние Ольги) в хвойный приусадебный лес и принесла оттуда, вся запачканная, много шишек.
– Зачем мне шишки, Ларочка? – удивлялась наказанная и запертая в комнате Ольга.
– А ты загляни внутрь!
Внутри шишки были заполнены кедровыми орешками. Ольга их пробовала всего один раз, и больше мать не позволяла ей их есть (не из-за побуждений сохранить здоровье дочки, а из-за того, что девочке орехи очень понравились). Ольга поделилась половиной шишек с Ларочкой, и к вечеру обе мучились с болями в животиках. К Ольге подошла только медсестра, чтобы дать таблетку, в то время как вокруг Ларочки вилась группа врачей и оба родителя.
Она прилежно училась в школе, но не захотела поступать в институт в Швейцарии. Получив замечательные знания по биологии и химии, девушка мечтала стать врачом. Шёл тысяча девятьсот двадцать восьмой год, и Ольга приняла отчаянное решение покинуть родной дом и уехать в Советский Союз, чтобы делиться с гражданами, «проклятыми большевиками», опытом её Родины. Ларочка, узнав об этом, очень расстроилась, но не стала отговаривать Ольгу, видя её счастливое лицо. Супруги Самойловы никак не отреагировали и даже не проводили дочку. В ту ночь Ольга снова плакала, но не изменила своей идее. «Я надеялась, что они меня похвалят за рвение, но они… Тогда мне тем более незачем оставаться с ними!».
На территорию СССР Ольга попала в середине августа. Она успешно сдала входные экзамены в Медицинский университет в Москве и получила комнату в общежитии, которую делила с тремя очень завистливыми девушками из разных республик. В университете, не на парах, а после, она не раз затрагивала вопрос социального устройства. «В Европе настоящая свобода! Красота! А здесь… разруха, неуважение!». Познакомившись с культурой поближе, Оля передумала заниматься миссионерством. «Они преданы своей стране, идеологии… они, как родственники, стоят друг за друга!». Она и забыла, что когда-то агитировала против Союза. Она забыла, но помнили другие. В октябре жениху одной из соседок понравилась Ольга – утончённая, женственная и бессовестно привлекательная. Ей молодой человек также приглянулся. Через несколько дней после их первого свидания за Ольгой пришли служащие ОГПУ и увели её за донос ревнивой Эльвиры. Ольга обвинялась в контрреволюционном саботаже.
– Швейцарка, значит… а что ты, швейцарка, здесь забыла? – спрашивал сотрудник, перелистывая толстое личное дело студентки, составленное за два месяца её пребывания в России.
Для решения вопроса Ольги было поднято множество архивов. В архивах …ой области разыскали информацию о её родителях и об их последних годах в Российской Империи. К делу Катерины Матвеевны были приложены рассказы очевидцев. Сотрудник ОГПУ зачитывал Ольге вслух отвратительные подробности смерти её бабушки по маминой линии. В числе документов были сведения Архиповой Зои Михайловны, Костюшкиной Ирины Лукьяновны, Миусовой Авдотьи Родионовны и других. К материалам Катерины были прикреплены фотографии Тамары и Бориса.
– Вот с этим красавцем-рабочим твоя мамаша-белячка шашни вертела, – насмехаясь, твердил служащий. – Гуляла с ним, а замуж, гадина, вышла за «человека своего уровня». Ну и сволочи же вы, дворяне.
Мужчина, немного подумав, вновь посмотрел на фотографию Бориса и опять поднял глаза на Ольгу.
– А ты на него похожа, – следователь вытянул руку с портретом к уху девушки. – Нет, вы одно лицо.
Ольга покосилась на карточку и смутно догадалась, за что мама её так презирала.
– Ну и сучка же твоя мамаша, – ОГПУшник закурил. – Не захотела с простым работягой дитё воспитывать?
Студентка не отвечала на провокационные выпады сотрудника. Она была погружена в пристальное рассматривание других материалов дела, – отцовских, – с фотографией Щербакова Олега Владимировича внутри. «Откуда у них снимок отца? И почему с бородой?..».
– Ну, красавица, из уважения лишь к твоему отцу, – я ознакомился с его делом. Храбрый был парень! Как он с твоими стариками боролся! Настоящий русский мужчина, преданный революционер! Так и его товарищи писали: Зоя, Ира, Авдотья… – я не буду тебя пытать. Подпиши признание, что я, такая-то, саботировала моих однокурсников против Советской власти, – он скучающе крутил сигару.
– Никого я не саботировала, – она лукавила, – и ничего подписывать не собираюсь.
Следователь злобно ударил кулаком по столу. Ольга зажмурилась.
– Я тебе по-хорошему предлагаю. Я тебя отпустить не могу. Даже если и не саботировала, что я с этим доносом сделаю? Съем? Меня самого к утру расстреляют, если не подпишешь. Подписывай!
– Не буду! – с закрытыми глазами воскликнула Ольга.
Сотрудник вскочил и пнул ступнёй по стулу. Студентка с грохотом свалилась на пол, ударившись бедром. Мужчина медленно надвигался, загоняя в угол настаивавшую на своём Ольгу в цветочном платьице.
– Я ничего не подпишу!
– Подпишешь, красавица, подпишешь, – повторял неотвратимо приближавшийся мужчина.
Двадцать третьего октября тысяча девятьсот двадцать восьмого года в двенадцать сорок восемь по московскому времени семнадцатилетняя Самойлова Ольга Дмитриевна была расстреляна по признанному ей обвинению. Внизу стояла подпись следователя и примечание: «с применением спецсредств».
Конец.
