Kitabı oku: «Авария, дочь мента (сборник)», sayfa 2
– А зачем?
– Действительно – зачем? – с серьезным видом задумался Андрей. – Бессмысленно. «Все пьяные поют одним голосом, и кажется, что одну и ту же песню». Или что-то в этом роде. Но если ты не возражаешь, я все-таки немного выпью. Снимает стресс…
Валерка сидела, развалившись в кресле, подтянув колено к груди. Андрей с интересом следил за каждым ее движением и улыбался.
– Где она еще может быть? – Мать швырнула трубку телефона. – Я так больше не могу… – Она заплакала. – Меня на работе уважают… Марина Михайловна, не хотите? Марина Михайловна, пожалуйста. А прихожу домой – она смотрит как… на убогую… «Вы не то, вы не так!» Я, что ли, в Кремле сижу?
– Наелись своей демократии? – злорадно сказал дед. – Долго еще плакать будете!
– Ты-то хоть помолчи, дед! – заорал Николаев. – Прешь со своими орденами, как на парад! Сорок лет прошло – все на долги живешь! – Он с силой захлопнул дверь перед носом ошеломленного деда.
– Ну что ты стоишь? – всхлипнула мать. – Сделай что-нибудь! Звони!
– Куда?
– Не знаю! В милицию! Куда-нибудь! Куда эта дрянь могла пойти?
– Пора сваливать? – спросила Валерка. Она, опершись на подоконник, смотрела на улицу – там шел дождь, внизу, у подъезда лоснились мокрые спины машин. – Вам, наверное, спать надо.
– Знаешь, давай попробуем на «ты», – сказал Андрей.
– Давайте, – пожала плечами Валерка.
Андрей обнял ее сзади, Валерка повернулась и с готовностью подставила губы.
Они долго целовались у окна. Потом Андрей осторожно взялся за пуговицу у нее на рубашке. Валерка перехватила его руку и освободилась.
– Я сама. А то несправедливо: любой готов раздеть, а одевать никто не хочет, – беспечно сказала она. По-хозяйски прошла в спальню, включила свет, деловито спросила: – Это здесь будет? – упала на кровать с резными спинками, попрыгала и решила: – Ничего, выдержит… Я сейчас, – и вразвалочку направилась в ванную.
В ванной она торопливо заперла дверь и уставилась в зеркало круглыми испуганными глазами. Села на край ванны, затравленно оглянулась, будто ища, в какую щель забиться. Руки предательски дрожали, она прикусила палец и сдавливала зубами, пока не выступила кровь.
Посидела еще, разглядывая чужие халаты, косметику, три пары вьетнамок на полу. Обреченно поднялась, сняла цепь, плеснула в лицо воды. Потом глубоко вдохнула и сжала зубы. Медленно подняла голову и надменно посмотрела в зеркало.
С тем же каменным лицом, покручивая цепь на руке, вошла в комнату.
– А вот и я! – торжественно объявила она. Двумя пальцами подняла цепь над головой и с грохотом уронила ее на пол…
Андрей включил лампу над изголовьем, отогнул край одеяла.
– Постираешь, не треснешь, – не оборачиваясь, сказала Валерка. Она лежала с краю, подперев голову ладонью, перебирала звенья цепи на полу, как четки.
– Ты… в первый раз? – растерянно спросил Андрей.
– А что?
– Честно говоря, несколько неожиданно.
– Просто решила расстаться с невинностью. Тут ты подвернулся… Ты что думаешь – это ты меня снял? Ха!.. Это я тебя подцепила!
– В мое время это происходило немножко иначе… Слушай, – с интересом спросил Андрей. – Вы все сейчас такие? Или ты одна в своем роде?
– Это твоя жена? – Валерка взяла с тумбочки фотографию.
– Да.
– А где она?
– В Риге, в командировке.
– Красивая, – задумчиво сказала Валерка. – Она сейчас тоже с кем-нибудь?
– Знаешь что, – Андрей отнял и положил фотографию лицом вниз, – я очень хорошо к ней отношусь, так что давай не будем о ней говорить.
– А дети у тебя есть?
– Сын.
– Сколько лет?
– Пятнадцать.
– Слу-ушай! – обрадовалась Валерка. – Давай я с ним тоже трахнусь! Представляешь – семейная любовница.
– Слу-ушай! – в тон ей ответил Андрей. – У тебя хоть что-нибудь святое есть?
– Не-а! – Валерка радостно помотала головой. Отыскала в складках одеяла трусики, закинула их на плечо и, шлепая босыми ногами, отправилась в ванную.
Лена открыла дверь в школьной юбке и накинутом сверху домашнем халате.
– Приве-ет, – растерянно протянула она.
– Черепа дома? – хмуро спросила Валерка. – Я пересижу у тебя до шести? – не дожидаясь ответа, она протопала в кроссовках по богатому ковру в комнате.
Днем у Андрея была запись какой-то дурацкой передачи на телевидении, вечером лекции в университете. Болтаться по городу на ватных ногах не было сил, а стопроцентно застать дома в это время можно было только Ленку.
– Ты что, из дому ушла, да? – Лена испуганно смотрела на нее. – Твои ночью звонили. Мать мне потом два часа мораль толкала… Ирке звонили, Светке, всем девчонкам… Ты где была?
– У мужика, – коротко ответила Валерка. Она сосредоточенно смотрела в окно, щуря запавшие от бессонной ночи глаза, ожесточенно грызла заусенец на пальце.
– Ты что… – Лена, недоверчиво улыбаясь, заглянула ей в лицо. – Правда?
Валерка чуть заметно кивнула, думая о своем.
– И что?… И?…
Валерка снова кивнула. Лена охнула и привалилась спиной к стене, со священным ужасом глядя на нее.
– Ты обалдела, да? А кто?
– Преподает в универе.
– А сколько лет?
– Тридцать восемь.
– Совсем обалдела! – схватилась Лена за голову.
– Ты понимаешь, – по-прежнему глядя в окно, быстро, сосредоточенно заговорила Валерка. – С детского сада твердили: нельзя! нельзя! не смей! – сколько себя помню. Вот провели черту – досюда все что хочешь, а дальше нельзя, там другая жизнь… А за чертой нет ни черта, – зло усмехнулась она. – Да и черты никакой нет. Фуфло все это!.. У тебя пожрать есть? – неожиданно обернулась она.
– Ага. Сейчас. – Лена помчалась на кухню. Включила плиту, поставила чайник, засуетилась вокруг стола. – Валер, а ты расскажешь? Ладно?… Все-таки страшно, наверное, да?… Я, наверное, не смогу. Как представлю… А очень больно? Да? Я боли боюсь – ужасно!.. А девчонка из восьмого говорила, что кошмарно больно… А вы где познакомились?… А, Валер?… Валера?… – Она выглянула в комнату.
Валерка спала в кресле, свернувшись как щенок.
Николаев ехал по Калининскому, поглядывая в обе стороны на тротуары. Простуженно хрипела рация – давали ориентировку на машины в угоне.
По тротуарам двигалась плотная толпа, люди спешили с работы по магазинам, из магазинов – домой, к кухонным плитам, стиральным машинам и телевизорам. За мельканием тысяч рук, ног, детских колясок, хозяйственных сумок, дипломатов, пакетов, авосек видны были сидящие на ступеньках, на турникетах, привалившиеся к стенам пестрые компании подростков, пока еще немногочисленные. Тут и там прогуливались парочками под руку девочки в коротких юбках и ажурных черных чулках. Начиналась вечерняя центровая жизнь.
Сержант Синицын с разделительной полосы помахал Николаеву жезлом, переждал поток машин, подошел и облокотился на крышу «москвича».
– Огня дай, – в зубах у него была зажата беломорина.
Николаев утопил кнопку прикуривателя.
– На Восстания таксист чайника боднул, – скучно сообщил Синицын.
– Знаю… Что-то рано они сегодня, – кивнул Николаев на дефилирующих по краю тротуара девиц.
– Пятница, – пояснил Синицын.
Девицы, заметив, что на них смотрят, обернулись. Синицын помахал им рукой в кожаной краге:
– Что, девочки, не клюет?
Девицы смерили его презрительным взглядом и отвернулись.
– Смотрят еще, дешевки… – зло процедил Николаев.
– А как им на тебя смотреть? – спокойно сказал Синицын, прикуривая. – Они за ночь зарабатывают, как ты за месяц… Протащить бы раз рожей по асфальту… Твоя не вернулась?
Николаев отрицательно покачал головой. По рации ПМГ с Гоголевского бульвара запрашивала помощь.
– В розыск подал?
– Да нет…
– Вернется, куда денется, – успокоил Синицын.
Издалека, с бульвара, донесся длинный гудок клаксона, потом второй, третий, вскоре сигналили уже несколько десятков машин.
– Что там у них? – равнодушно поинтересовался Синицын.
– Поехали, – Николаев завел мотор. – Посмотрим…
На Гоголевском было столпотворение. Милиционеры тащили с бульвара в ПМГ упирающихся хиппарей. Те, кого уже затолкнули в машину, лезли обратно, остальные, человек тридцать – парни и девки в одинаковых вытертых добела джинсах, с длинными патлами или тонкими косичками, – висли на руках у милиционеров, совали документы. Прохожие запрудили тротуар, со стороны бульвара кричали что-то пенсионеры с собаками всех мастей на поводках, собаки лаяли и рвали поводки, инвалид с орденскими планками размахивал клюкой, пытаясь достать кого-нибудь из хиппарей. Движение остановилось, образовалась пробка метров на сто, автомобили гудели, кое-кто из водителей помогал взмокшим, озлобленным милиционерам.
Породистый мраморный дог вдруг вырвал поводок из рук хозяйки и бросился на длинного тощего хиппаря с гитарой за плечом. Тот покатился по асфальту, давя гитару. Николаев перехватил поводок, оттащил собаку, поднял парня и повел в ПМГ. Рядом Синицын, выкрутив руку, волок беловолосую растрепанную девку. Около ПМГ стояла компания квадратных ребят и внимательно наблюдала за происходящим.
Завыла сирена, толпа зрителей расступилась, подъехали еще два желтых УАЗа, милиционеры бросились на помощь своим. Первая машина, набитая хиппарями, тронулась было с места, но кто-то из длинноволосых лег поперек под колеса, тут же остальные стали ложиться рядом, сцепившись локтями. Милиционеры принялись растаскивать цепочку.
– Эй, помочь? – окликнула их квадратная компания.
Николаев с трудом оторвал от цепочки крайнего хиппаря, тот подогнул ноги, Николаев встряхнул его, пытаясь поставить, но парень висел у него в руках как мешок. Николаев бросил его на асфальт и ударил ладонью по лицу. Тотчас, как по команде, квадратные сорвались с места и принялись лупить, пинать тяжелыми армейскими ботинками лежащих. Хиппари не сопротивлялись, только прикрывались руками. Синицын отталкивал квадратных, те с чугунными лицами лезли обратно.
Подъехал автобус с курсантами, часть курсантов присоединилась к милиционерам, другие быстро, профессионально оттеснили толпу и оцепили место происшествия. Молоденькая девчонка хотела было прорваться к своим, курсантик толкнул ее в грудь, и она отлетела под ноги зрителям. Квадратные оказались за оцеплением и растворились в толпе.
Хиппарей затолкали в автобус и увезли. Рванулся по бульвару поток машин. Зрители начали расходиться.
Раскаленный Николаев ввалился в «москвич», Синицын сел рядом, вытащил пачку «Беломора».
– Дай. – Николаев вытащил папиросу и принялся яростно шуровать ключом в замке зажигания. – Нет, ты видел? В глаза смотрит и смеется!.. Давить надо было! Одного задавишь – остальные не полезут! – Он возбужденно жевал папиросу, завел наконец мотор, ударил по кнопке прикуривателя и погрозил пудовым кулаком вслед автобусу. – Я тебе посмеюсь, гнида волосатая!
Валерка с трудом разобралась с расписанием, отыскала в километровых коридорах гуманитарного корпуса нужную аудиторию и уселась на верхнем ряду. Она, как могла, упорядочила свои желтые лохмы и спрятала в карман цепь, но все равно странно выглядела среди жеманных филфаковских дев. Девы иронически поглядывали на нее и перешептывались. Валерка отвечала надменным взглядом.
Андрей с порога заметил ее и чуть заметно, только ей, улыбнулся. Он стоял за кафедрой в расстегнутом пиджаке, небрежно облокотившись одной рукой.
– …И вот собирались они в своей башне из слоновой кости, в своем фарфоровом павильоне. Над миром. Над мором. Над голодом и нищетой. Круг избранных. Хранители священного огня. Морковный чай – и свечи в канделябрах. А вокруг – тьма, непонятная, окровавленная, бушующая Россия. И каждую минуту могут постучать в дверь, но пока…
Лекция была о поэтах-акмеистах. Валерка мало что понимала, но внимательно слушала, стараясь не пропустить ни слова, настороженно, недоверчиво глядя на Андрея.
После лекции она подождала Андрея на выходе из корпуса и двинулась параллельно по другому тротуару. Он улыбался, искоса поглядывая на нее, кивал знакомым студентам. Его догнали две рослые холеные девицы, он остановился, стал разговаривать, привычно кокетничая. Валерка постояла немного, потом пошла дальше. Андрей тотчас торопливо распрощался с девицами, в конце аллеи, оглянувшись, перебежал к ней.
– Привет! Ты как меня нашла?
– Сам же сказал.
– А-а, да… Ну как, понравилось?
– Ничего… Ты на кота похож. «Ваши незасеянные, но уже изрядно унавоженные души», – передразнила Валерка, томно поводя плечами.
Вышло у нее это очень похоже, Андрей засмеялся.
– Домой не вернулась?
– Нет.
– Ты понимаешь, какая незадача… Утром жена приезжает. У нее потрясающая интуиция: представляешь, командировка до конца месяца, а…
– А что, до утра не успеем? – перебила Валерка, деловито глянув на часы.
– Слушай! – в восторге сказал Андрей. – Отчего ты такая бесстыжая?
Валерка пожала плечами:
– Если тебе так больше нравится – можешь пригласить меня на чашечку кофе. Я немножко поломаюсь и соглашусь.
Николаев разбирался с аварией – на узкой улице отъезжающий от тротуара старый ижевский «москвич» царапнул идущую мимо «семерку». Царапина была пустяковая, но хозяин «семерки», двадцатилетний парень в модной куртке под цвет машины, чуть не с кулаками наседал на пенсионера, водителя «москвича». Тот подавленно молчал. Николаев, разложив бумаги и документы на капоте «семерки», составлял протокол.
– Четыре глаза – не видишь ни хрена! – все не мог успокоиться парень. – Голова не ворочается – назад посмотреть?
Старик поправил очки и снова безвольно опустил руки.
– Спокойнее, товарищ водитель, – сказал Николаев. Ему был неприятен этот самоуверенный, напористый сопляк, получивший дорогую игрушку на фарцовые доходы или в подарок от папы, но, как ни крути, он был прав, а «москвич» виноват, и он быстро заполнял бланк протокола, торопясь развязаться с микроскопическим, будничным происшествием. Сзади визгнули шины, он мельком обернулся: под арку ближнего дома сворачивал желто-синий милицейский рафик.
– Спокойнее… – парень, болезненно морщась, провел пальцем по царапине. – Всю дверь красить!
– Я заплачу!.. – тихо сказал старик.
– А куда ты денешься! Заплатит он! Червонцем я твоим залеплю? Очередь на полгода!
– Распишитесь, – подвинул Николаев протокол виновнику. – За правами в отдел разбора, с квитанцией.
Тот кивнул и пошел к своей машине.
– Ездить научись! – крикнул ему вслед парень. – Чайник!.. Нет, ну на пустой улице… – обратился он к Николаеву.
– До свидания! – Николаев козырнул и направился к патрульному «москвичу».
Под аркой дома, около рафика, уже толпились люди. Пожилая женщина в синем халате под курткой, видимо, дворник или уборщица, всхлипывала, закрывая лицо одной рукой, другой держась за сердце:
– Я смотрю – дверь-то не закрыта… Я вошла… свет зажгла… Господи, что же это такое… Господи… Дверь-то не закрыта… я и вошла… Прямо об нее споткнулась…
Николаев прислушался.
– Сколько их там? – негромко переговаривались вокруг.
– Пятеро.
– Свет-то зажгла… и с места не могу…
– Как же родителям, не представляю…
– И девочка с ними.
– Девочка прямо у входа…
Николаев почувствовал, что сердце проваливается в холодную пустоту. Он медленно прошел между людей, ему показалось, что все сочувственно замолкают при его приближении.
Он шагнул к подъезду. Дорогу преградил молоденький старшина:
– Товарищ старший лейтенант, там группа работает.
– Сейчас… – Николаев вбежал в подъезд.
Внизу, в подвале, горел свет, по лестнице оттуда поднимался, придерживаясь рукой за стену, бледный мужчина – видимо, понятой. Не глянув на Николаева, прошел мимо.
Николаев сбежал по ступенькам и шагнул в открытую дверь подвала.
Вдоль стены сидели, расставив ноги, привалившись спинами к сырым трубам, подростки с полиэтиленовыми мешками на голове. Лица неясно просвечивали сквозь мутную пленку. Ближе к выходу лежал, повалившись на бок, еще один труп – судя по маленьким бугоркам грудей под свитером, девчонка – в кожаной куртке и джинсах. На грязном полу валялся пестрый баллон какого-то аэрозоля.
Среди неподвижных, окоченевших уже тел осторожно, чтобы не наступить на ноги, ходил фотограф, снимал в упор со вспышкой. Судмедэксперт и следователь вполголоса деловито переговаривались, поодаль замер, глядя в стену, второй понятой.
Судмедэксперт подошел к девчонке, наклонился…
– А ГАИ тут при чем? – обернулся к Николаеву следователь. – Своих трупов мало?
Тот отступил к двери, вытягивая шею, над плечом следователя наблюдая, как судмедэксперт стаскивает пакет с головы девчонки…
– Не мешайте, старлей… – сказал следователь.
Это была не Валерка. Абсолютно незнакомая, некрасивая конопатая девчонка лет четырнадцати.
Николаев повернулся и, тяжело шагая по ступенькам, вышел на свет.
– Вообще бьет по нервам, – понимающе сказал, увидев его, старшина.
– Закурить есть? – хрипло спросил Николаев.
Старшина достал пачку, чиркнул зажигалкой.
– Насмотрелись мультиков, – сказал он.
– Что?
– Ну, это у них называется – «мультики смотреть». Цветные галлюцинации.
Николаев глубоко, жадно затягивался, бессмысленно озираясь по сторонам.
– Я все думаю, может, нарочно? – помолчав, сказал старшина.
– Что?
– Ну, не снял… Ну, один же кто-то должен остаться, чтобы пакеты снять, когда надышатся. А я вот думаю – может, он нарочно сбежал? Может, отомстить кому-то из них хотел?…
Николаев сел в машину, завел мотор и откинулся на сиденье, докуривая, приходя в себя. Он видел много аварий, видел легковушки, скомканные как лист бумаги, и сочащуюся из-под дверцы кровь, помогал собирать на брезент то, что осталось от человека после лобового столкновения. Но когда врач стаскивал пакет с головы конопатой девчонки, он впервые понял, как люди падают в обморок. Лишаются чувств. Когда пакет сполз, в ушах у девчонки качнулись дешевые металлические серьги. Кажется, у Валерки такие же.
Николаев выплюнул сигарету в окно и врубил скорость. До конца дежурства оставалось два часа.
Вечером, наскоро переодевшись, он прочесывал на своем жигуленке улицы вокруг Калининского. Он понимал, что невозможно в этом громадном муравейнике найти одного маленького человечка, и все же упрямо кружил по узким улицам, приглядываясь к тусовкам.
В большой компании, собравшейся на ступеньках старого дома, ему показался знакомым один из ребят. Он вышел из машины, тронул его за плечо:
– Валеру Николаеву знаешь?
Все сразу замолчали, обернувшись к нему.
– Валерка Николаева? – переспросил тот, морща лоб.
– Это Авария, что ли? – спросил другой, сидящий на ступеньках в обнимку с ярко раскрашенной девицей.
– Ну да, Авария! – оживился Николаев.
– А зачем она тебе?
– А я его уже видела, – вдруг сказал девица, указывая сигаретой на Николаева. – Только он в погонах был.
– А ты кто вообще? – спросил первый парень.
Николаев замешкался.
– Знакомый…
– А-а… Так идем к Серому или не идем к Серому? – отвернулся парень.
– Пойдем, правда…
– Да ну, в Текстили тащиться, – капризно заныла девица.
– Пойдем. – Ее под руки подняли со ступеньки.
– Я же по-человечески спрашиваю, – сдерживаясь, сказал Николаев.
Но команда уже поднялась и, обходя его как нечто неодушевленное, столб или урну, направилась к метро…
Николаев вывернул на проспект, тоскливо глянул на уходящие в перспективу людные тротуары, залитые густым желтым светом фонарей. И вдруг увидел Валерку, не увидел даже, а угадал ее в темной фигурке с краю компании металлистов, подваливающей к подземному переходу.
Николаев затормозил, бросился было навстречу, но тут же остановился. Валерка подняла голову, тоже встала, рванулась было бежать, но, заметив, что отец не двигается с места, замерла вполоборота, напряженно следя за ним. Компания, оживленно переговариваясь, спустилась в переход.
Николаев сделал шаг вперед, дочь отступила, сохраняя дистанцию.
– Чего надо? – враждебно спросила она.
– Да не бойся, я поговорить только. – Николаев снова шагнул к ней, Валерка отскочила и зашла с другой стороны перехода. – Правда, поговорить…
– Я и отсюда слышу.
Их разделял глубокий тусклый провал перехода.
– Это… Ты возвращайся сегодня, хватит… – сказал Николаев. – Из школы уже звонили… Собрание завтра…
– Ха! Что я, дура? – ухмыльнулась Валерка. – Я после собрания приду.
– Да не бойся, я мать не пущу. Сам пойду… Правда, возвращайся, хватит уже… Когда хочешь, хоть в двенадцать. Ничего не будет, я обещаю…
– Ты чего застряла? – крикнул снизу кто-то из компании.
– Сейчас догоню!.. Ладно, посмотрим, – ворчливо ответила Валерка.
Николаев кивнул и пошел к машине.
Собрание было общим – родителей и учеников. Как-то само собой получилось, что расселись стенка на стенку: родители слева, ученики справа, у окна. За учительским столом сидел директор школы, подтянутый парень лет сорока, и совсем юная классная.
За последние пять лет Николаев впервые был на собрании. Он искоса разглядывал родителей: почти все были старше его, солидные люди в выходных костюмах, они спокойно, внимательно слушали директора.
– Я в школе семнадцать лет, – говорил директор, – но такого, извините, не припомню. Просто театр военных действий. А я, как начальник штаба, каждый день получаю сводки: срыв урока, бойкот учителя, демонстрация последних мод сезона… Мы вынуждены были сменить классного руководителя. Нина Сергеевна, – он кивнул на классную, – в школе первый год, сразу после института, почти ровесница, то же поколение. Нет, оказывается, молодой классный руководитель их тоже не устраивает. Им вообще никого не надо…
Нина Сергеевна заметно нервничала, беспомощно поглядывала то на учеников, то на директора.
– И конечно, не могу обойти вниманием, не представить зачинщика всех беспорядков, так сказать, лидера оппозиции, – директор иронически-торжественно протянул руку. – Валерия Николаева, Советский Союз!
Киселев исполнил на губах туш, Пухлый поднял Валеркину руку. Она с достоинством раскланялась на три стороны.
– Кстати, есть родители?
– Я, – Николаев обреченно поднялся за столом.
– Садитесь, – усмехнулся директор. – Раньше супруга ваша ходила?
– Вот… Теперь я…
– Вам, наверное, небезынтересно будет узнать…
– Алексей Николаевич, – подсказала классная, заглянув в журнал.
– …Алексей Николаевич, что ваша дочь с начала полугодия пропустила без уважительных причин четырнадцать…
– Шестнадцать, – подсказала классная.
– …уже шестнадцать учебных дней! Вы в курсе?
Николаев, красный как рак, кивнул было, глядя в стол, потом отрицательно помотал головой.
– В Соединенных Штатах родители прогульщиков платят крупные штрафы. А недавно мужа и жену посадили в тюрьму за прогулы дочери. Неплохо бы перенять опыт, как вы думаете?
Николаев ерзал на стуле, ощущая на себе взгляды родителей. Неловко вытер пот со лба, глянул на дочь – Валерка, свободно откинувшись на спинку, невозмутимо, даже с интересом слушала директора.
– Но когда ее нет, по крайней мере в классе спокойно. А во время своих нечастых визитов она беспрерывно провоцирует конфликты. А учителя, между прочим, не роботы. И когда их методично, день за днем, доводят – они срываются. Поведение вашей дочери не просто вызывающее – хамское! Никаких авторитетов, никаких возрастных барьеров! Учительницу истории она недавно назвала старой дурой.
– А ее трогает мой хаер? – надменно спросила Валерка.
– Хаер – перевожу для непосвященных – это прическа, – объяснил директор родителям. – Твой хаер никого не трогает! Просто есть элементарные нормы человеческого общения! Если ты оскорбишь кого-то на улице, человек может вызвать милицию. Только учителя у нас беззащитны…
– А товарищ Николаев сам в милиции работает, – сказала классная.
Николаев даже зажмурился от кромешного стыда.
– Вот как? Так что давайте вместе решать, как нам жить дальше. Как нам всем… мирно сосуществовать, не прибегая к крайним административным мерам, – закончил директор.
– Хватит нас пугать, – сказал Кирилл. – Мы давно предлагали собраться и все решить.
– Ты встань.
– Я встану. – Кирилл нехотя, вальяжно поднялся.
Мужчина с красными усталыми глазами, сидящий рядом с Николаевым, тревожно глянул на сына.
– Дело не в волосах, – продолжал Кирилл. – Не надо нас упрощать. И не надо пугать следствия с причинами. Дело в том, что нас многое в школе не устраивает…
– Например?
– Например, некоторые учителя…
– И что ты предлагаешь?
– Я попросил бы не перебивать меня, – раздельно сказал Кирилл. – Я сам скажу все, что найду нужным. Мы предлагаем ввести в старших классах полноправное самоуправление учебным процессом.
– Какое самоуправление? – вскочила вдруг классная. – Вы безжалостные! Безжалостные! Как вы можете управлять?
– Это эмоции, – поморщился Кирилл. – Некоторые учителя начали преподавать еще в период культа личности, благополучно работали во времена Хрущева и Брежнева. Вы считаете, эти люди способны проводить перестройку в школе?
– Рабочие директоров выбирают, – крикнул Киселев, – а мы нормальных учителей выбрать не можем?
Родители зашумели.
– Может, и родителей будете выбирать? – ехидно спросил отец Киселева.
– А неплохо бы, – буркнул тот.
Николаев оглянулся на мрачного Киселева-старшего и почувствовал некоторое облегчение – он был не одинок в родительском лагере.
– Выбирать! Додумались! – возмущенно гудели родители.
– Доучитесь сначала!
– Воспитателей в детском саду тоже выбирать будут?
– Общее собрание младшей группы!
– А почему кто-то, – повысил голос Кирилл, – вы или они, – он указал на учителей, – должен решать за нас: как нам жить, что нам делать, о чем нам думать?
– Да потому что мы прожили больше! – крикнул Киселев-старший. – И видели больше, и опыт, слава богу, какой-то имеем…
– Видите ли, – раздельно сказал Кирилл, поднимая пальцы щепотью. – Дело в том…
– Извини, прерву, – встал сосед Николаева. – Я должен сказать, что я с этим демагогом дома не справляюсь, – кивнул он на сына. – У меня восемь операций в день, я газету прочитать не успеваю – строчки прыгают… Извините. – Он виновато развел руками и сел.
– Я могу продолжать? – спросил Кирилл. – Спасибо… Так вот, дело в том, что ваш опыт относится к другому историческому периоду. Если бы мы жили двадцать лет назад, мы бы, безусловно, воспользовались вашими советами.
Родительская половина класса взорвалась, заговорили все разом. Николаев растерянно смотрел на дочь, на ее одноклассников, на иронически улыбающегося директора, на бушующих родителей.
Они шли домой вдвоем с Валеркой по тихой вечерней улице. От земли тянуло холодом, бурно начавшаяся весна вдруг замедлила ход, деревья до сих пор стояли без листвы. Колесо времен года будто бы замерло в критической точке, решая, куда дальше – к лету или назад, к снегам.
Дочь невозмутимо шагала рядом, сунув руки в карманы куртки. Николаев понимал, что надо как-то реагировать на услышанное сегодня в классе, ругаться, воспитывать, но боялся порвать ниточку, связавшую его с дочерью. Они вышли из класса как два заговорщика – все должно было остаться тайной для матери.
– А что, историчка действительно дура? – на всякий случай спросил он.
– Да нет, – пожала плечами Валерка. – Просто реликт брежневской эпохи.
– Вот как… – растерялся Николаев. – Все равно, зачем обзываться?… – А этот, длинный, – неглупый парень, – осторожно сказал он через несколько шагов.
– Кирилл-то? – Валерка сунула в рот жвачку. – Ничего… Говорит только много.
– А у тебя… это… – смутился Николаев, – мальчик в классе есть?
– А?… Пухлый. Ну сидел рядом.
– И что же у вас… любовь? – неловко улыбнулся Николаев.
– Чего-о? – Валерка остановилась, хлопнула себя по коленям и дико заржала на всю улицу. – Ну, придумал словечко!.. Так, тусуемся вместе…
Дома Валерка не ушла, как обычно, в свою комнату, задержалась на кухне, и на Николаева напал вдруг приступ красноречия. Он вспоминал смешные случаи из службы, нещадно привирая и придумывая на ходу, чтобы было смешнее.
– Стою, значит, на Часовой – там движение одностороннее. И вдруг прямо глазам не поверил: «шестерка» пилит в обратную сторону, навстречу движению. Машины от нее шарахаются кто куда. Ну я ее останавливаю – сидит размалеванная такая дамочка. Я говорю: «Здесь движение одностороннее». «А? Спасибо», – врубает заднюю скорость и так же спокойно назад попилила…
Дед посмеивался, Валерка улыбалась, привалившись спиной к подоконнику.
Мать, не снимая плаща, зашла на кухню, постояла, глядя на них.
– Чего ты? – возбужденно обернулся Николаев. – Садись.
– Сейчас, – кивнула мать, подошла к Валерке, негромко спросила: – Где была три дня?
Николаев досадливо дернулся, выразительно глянул на нее: был ведь уговор не вспоминать.
– Тусовались с ребятами, – ответила Валерка. – А что?
– Интересно было?
– Нормально.
– Угу, – снова кивнула мать. Размахнулась и изо всех сил ударила ее по щеке. – Дрянь! Дрянь! Дешевка! Шлюха подзаборная! – срываясь на визг, закричала она, обеими руками лупцуя Валерку по щекам. – Убить тебя мало!
Что поразило Николаева – Валерка стояла неподвижно, даже не закрывалась, только жмурилась от ударов.
– Ты что? Мать! Сдурела! – Николаев вскочил, схватил ее за руки, оттащил от дочери.
– Ты что думаешь? Где она… – рвалась мать к Валерке. – Стоит, паинька, улыбается! Думаешь, где она? Она с женатым мужиком в постели кувыркается!
Николаев взглянул на неподвижную Валерку, растерянно спросил:
– Это что… правда?
Валерка подняла ладонь, потрогала горящую щеку и спокойно ответила:
– Правда.
– А ну, пойдем! – мать схватила ее и поволокла к двери. – К прокурору пойдем! Я ему устрою, кобелю!
– Не пойду!
– Пойдешь! Пойдешь как миленькая! – мать ударила ее еще раз, потащила за собой чуть не волоком.
– Не пойду! – Валерка вырвалась и отскочила.
– Я сама пойду! К нему пойду! К жене!
– Стой! Мама! – Валерка вцепилась в мать. – Мам, пожалуйста, не ходи! Не надо, мам! Ну, хочешь, меня бей!
Мать оттолкнула ее, сгоряча замешкалась с замком.
– Мама! – отчаянно крикнула Валерка. – Если пойдешь, я… я жить не буду, так и знай! – она затравленно оглянулась, бросилась в ванную, вывернула бритву из отцовского станка и выбежала в коридор.
Мать уже открыла дверь.
– Мам! – Валерка задрала рукав, выпрямила вниз руку со сжатым кулаком. – Мам, посмотри!
Мать на мгновение обернулась, и Валерка, глядя ей в глаза, медленно провела бритвой по венам. Фонтаном ударила кровь, полилась с пальцев на пол. Мать охнула, схватилась за сердце и села у двери.
– Ты этого хочешь, да? – дрожащими губами выговорила Валерка.
– Ты… с ума сошла… – Николаев обхватил ее руку выше локтя.
– Подожди! Обещай, что она никуда не пойдет!
– Конечно, конечно… – Николаев беспомощно огляделся: мать, закрыв глаза ладонью, сидела у открытой двери, дед ни жив ни мертв сжался в своем углу. – Дед, скорую! Да быстрей! Дверь закрой! И валидол! Стой, жгут какой-нибудь! Да что ж такое! С ума все посходили?…
Скорая неслась по пустынному Садовому кольцу. Врач курил в кабине рядом с водителем. В тряском салоне Валерка придерживала на весу перетянутую жгутом руку.
Николаев сидел рядом, бессильно опустив плечи, смотрел в пол. Пожилая фельдшерица откинулась на своем сиденье, вытянув ноги, глубоко засунув руки в карманы плаща, накинутого на белый халат.
