© Юрий Лифшиц, 2017
ISBN 978-5-4483-4543-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
До тридцати – поэтом быть почетно
И срам кромешный – после тридцати.
Александр Межиров
До тридцати поэт обласкан небом,
сверх тридцати поэты не в чести.
А я до тридцати поэтом не был
и стал поэтом после тридцати.
13 мая 2016
1. Настоящий поэт – тот, чьи стихи передаются изустно.
2. Настоящих поэтов мало, большая часть их неизвестна.
3. Любой поэт стремится к славе, настоящего поэта она находит сама.
4. Настоящая слава – когда стихи поэта читаются или поются, а имя его неизвестно.
5. Настоящий поэт может обойтись и без славы, и без читателей.
6. Стихи настоящих поэтов западают в душу, прочих – в книги, в сми*, в интернет, в архивы.
7. Настоящие поэты пишут простые стихи, запоминающиеся сами собой.
8. Настоящая поэзия не требует дешифровки, даже если читателю что-то непонятно.
9. Настоящему поэту прощаются даже плохие стихи.
10. Настоящему поэту все равно, кем считают его окружающие – поэтом, не поэтом или тунеядцем.
11. Настоящая поэзия нужна всем.
12. Настоящий поэт не нужен никому.
12 января 2016
Пожелтела трава,
пожелтела листва,
полиняли веселые краски.
И полуденный зной
отдает желтизной.
Пожелтели любимые глазки.
Желтых стен неуют,
желтый неба лоскут,
желтых дней пожелтевшие даты.
Желтолицый закат
и желтеющий взгляд
в желтых окнах больничной палаты.
Я брожу сам не свой
по желткам мостовой,
и шаги отражаются глухо…
То не осень пришла,
желтизну пролила, —
просто лето болеет желтухой…
1982
1. «Ах, Москва, с ума свела!»
Ах, Москва, с ума свела!
Ах, Москва, я твой невольник!
Колокольни, колокольни,
колокольни, купола!
Я шатаюсь день-деньской
по старинным, по исконным:
по Ордынке, по Волхонке,
по Таганке, по Тверской.
В чем тут дело, в чем секрет —
я готов тысячекратно
поворачивать с Арбата
на Калининский проспект.
По пути ль, не по пути —
непременная отрада:
от Кропоткинской пройти
к Александровскому саду.
Ах, Москва, в полон взяла!
Я невольник добровольный.
Колокольни, колокольни,
колокольни, купола!
Я, Москва, навеки твой.
Помолчим перед разлукой.
На прощанье Долгорукий
машет княжеской рукой…
1986, 1987
Кропоткинская. Выход из метро.
Сырое утро. Очередь в музей.
Довольно пестрый авангард культуры —
сообщество невыспавшихся граждан,
зевающих, читающих, жующих,
желающих во что бы то ни стало
узреть полотна импрессионистов
из залов Вашингтонской галереи.
И я меж них, притянут той же силой,
тихонько перелистываю книгу,
гекзаметром сводящую мне губы
и наполняющую рот слюной
давнишней позабытой детской страсти
по древним и любимым временам.
Итак, стоим. Еще не «запускают»,
и очередь уверенно растет,
и люди, понемногу оживляясь,
завистливо ругают экскурсантов
из профсоюзных «творческих» экскурсий
и иностранцев – им везде дорога…
И вдруг… я вздрогнул, кровь в висках забилась,
по мне прошел тревожный нервный ток:
почудилось, привиделось, приснилось, —
ты от метро идешь наискосок.
Не может быть! Какая-то ошибка.
Ведь ты ушла. Тебя давно здесь нет.
Но ты все ближе. На губах улыбка —
любви полузабытой поздний свет.
И все ушло – дома, деревья, лица…
Звенящая повисла тишина,
и зазвучали надо всей столицей
в одном аккорде наши имена…
«… нет-нет, позвольте, я стоял за ней,
да-да, за этой девушкой в берете,
она – за парнем в кожаном пальто,
а вы – за мной, пожалуйста, не спорьте,
еще вы уходили позвонить
и, возвратившись, не нашли меня,
я тоже отходил недалеко,
пожалуйста, спросите у любого…».
У входа люди вдруг заволновались,
сержант взглянул со вздохом на часы,
затем поправил легкую оградку —
загончик непременный для толпы,
желающей искусству приобщиться, —
ворота наконец-то отворились
и… потекла струящаяся лента —
людской ручей, в оградку заключенный,
под своды вожделенного музея,
переполняя сумрачные залы.
И мне? Идти за ними? Утонуть
в пейзажах? В натюрмортах раствориться?
Вобрать очарованье впечатлений
полуживой отчаявшейся кисти —
на час, на полчаса, на пять минут…
Но прошлое умеет возвращаться,
сжигая воспаленный мозг и нервы
на медленном костре воспоминаний…
За ними! Поминутно спотыкаясь,
с подавленным желаньем оглянуться,
по равнодушным каменным ступеням,
тяжелую отталкивая дверь,
я восхожу – такой же одинокий,
как парус в море на холсте Сёра…
Май-июнь 1986 – 10 марта 1987
Свежевыбрит, отутюжен,
как всегда, слегка простужен,
не испорченный наружно
и такой же изнутри,
я шатаюсь по бульварам,
по дворам и тротуарам,
но не трачу время даром —
дело, что ни говори:
незаметно, осторожно
заглянуть в глаза прохожим
и по лицам непогожим
отгадать приход весны;
еле слышно напевая,
прокатиться на трамвае
и, заботы забывая,
золотые вспомнить сны.
А кругом жужжат, как пчелки,
быстроглазые девчонки
и смеются обреченно
и влюбляются в любовь.
Ну, а мне немного странно,
непривычно и досадно:
мне любовь не по карману —
остаюсь самим собой.
Вот и вечер подытожен,
и помочь никак не может
та одна, что всех дороже
и которая вдали;
у которой век не вянут
в вазе алые тюльпаны
и которая не взглянет
в эту сторону земли.
А назавтра, отутюжен,
свежевыбрит и простужен,
протащу по летним лужам
незатейливый ответ
и, вдыхая влажный воздух,
вдруг припомню: скоро осень —
встанут новые вопросы,
а ответов нет как нет…
1986, 1987
Я виноват перед тобою
за этот облетевший сад,
за солнце, мглою залитое,
за смех и слезы невпопад.
Я виноват и в том, что было,
в том, что могло быть, виноват
и в том, что ты меня любила
Бог знает сколько лет назад.
Прости за вечный ералаш,
за осень без конца и края,
за не ахти какой шалаш,
за то, что в нем не вышло рая.
За то, что не ушел, прости,
за то, что помешал уйти.
28—31 января 2011
Была ты лучезарна, как весна,
и, как весна, прекрасна и свежа,
мне одному навек принадлежа,
была прохладна, но не холодна.
И летом ты была едва тепла,
сверкала, как неяркая заря,
а я пылал, тебя боготворя,
и охладить меня ты не могла.
Но осень становилась все свежей,
и губы стали стынуть на ветру,
а ты была нежаркой поутру,
не становясь под вечер горячей.
И вот пришла студеная зима,
и, сидя перед стылым очагом,
я согреваюсь собственным теплом,
чтоб не сойти от холода с ума.
21—22 февраля 2011
Вдвоем мы были одним,
в обоих было одно,
теперь одной и другим
с тобой нам стать суждено.
В том месте, где мы вдвоем,
уже закрылся сезам,
и поделил окоем
все наше напополам.
Не здесь ты и не сейчас,
хотя мы наедине.
Прощания нет для нас
и нет прощения мне.
Сама ты теперь, я – сам,
теперь – вразлад и вразлет,
а если больно глазам,
то это скоро пройдет.
3—4 мая 2012
Нет, не повесился Иуда,
живет на пенсии покуда,
тоскует, правда, по работе
в мечтах о нераспятой плоти.
С евангелических времен
стал профессионалом он,
а без работы заскучал
Иуда-профессионал.
Поскольку жить невмоготу,
Иуда молится Христу:
«Помилуй грешника, Создатель,
я по призванию предатель.
Прости, но я готов опять
Тебя, Распятого, распять.
Ты знаешь, мы, Искариоты,
ни дня не можем без работы».
Вдруг показалось, что уста
зашевелились у Христа:
«Ах, бедный Мой Искариот,
вновь за тобой пойдет народ,
твой труд останется в цене,
и снова ты послужишь Мне».
28—29 мая 1996
Мы живем в государстве, которого нет
в галерее времен, в лабиринте планет.
Мы – раскольники славы и чести чужой —
со своею судьбою идем вразнобой.
Мы живем в государстве, которого прах
амальгамой лежит на слепых зеркалах.
Отражения растворены в пустоте.
Мы свои и ничьи; мы и те, и не те.
Мы живем в государстве, которого след
затерялся в мечте под названием «Нет».
Мы – слепая звезда, мы – глухая река;
не осталось от нас ни луча, ни глотка.
Очарованный плес, опрокинутый лес,
золотой окоем вплоть до самых небес.
И ребенок стоит над морскою водой:
ни щербинки в душе, ни гроша за душой…
1998
голоса наши глуше глуше
наши глотки все суше суше
глухота наша движет души
не поем мы в душе и в душе
ни на озере ни на суше
ни в пивбаре ни в баре-суши
а слова наши моросят
заглушая шажки крысят
это крысы для них крысят
а крысята для крысенят
не глаза у нас а стекло
и в сердца стекло затекло
и глядим мы своим стеклом
на стеклянный мир за окном
и на нем стеклу вопреки
оставляют след коготки
оскудела у нас землица
не ложится в нее пшеница
сколько поле ни засевай
не рождается урожай
там восходят не колоски
а крысиные волоски
а стишки наши моросят
заглушая прыжки крысят
это крысы для них крысят
а крысята для крысенят
31 августа 2011
Посвящается Орску
Рассеется, как пыль из-под колес,
непостоянной жизни постоянство,
и небо включит радужный насос,
выкачивая время из пространства.
И нолики пойдут, держа в горсти
краюшки неприкаянного края,
чтобы себе на крестик наскрести
в окрестностях расхристанного рая.
Как ростовщик, закрывший уши ватой,
чтобы вкусить оплаченный покой,
здесь повернулись небеса спиной
к земле, пред ними вечно виноватой…
Август 2005 – 9 декабря 2011
Когда окончат онкодиспансер,
он будет никому уже не нужен,
и черный рак, скребясь по черным лужам,
засвищет после дождичка в четверг.
Когда начнут перинатальный центр,
рожать уже не смогут даже дети,
а кто здесь вымрет – эти или йети, —
потом наврет ученый гео-мэтр.
Придут ацтеки или ассирийцы,
в руинах орских роясь и роясь,
глазеть на одноразовые шприцы
и, хохоча, плевать в чужую грязь.
А где-то старый мистер или герр,
полузакрыв слезящиеся веки,
вздохнет о том, что унеслось навеки,
о юности своей – СССР…
21 декабря 2011 – 9 января 2012
И не надо мне прав человека
Я давно уже не человек.
Владимир Соколов
Молиться за людей – это кровь проливать.
Силуан Афонский
Осиянный кровавой славой
век двадцатый исчез навек,
а за ним семенит кровавый
двадцать первый дремучий век.
Мне не надо такого века
добровольно сомкнутых век,
где слепые права человека
стоят больше, чем человек.
Прежде волком в овечьей шкуре
малых сих соблазнял авгур,
а теперь предстают в натуре,
и не надо им больше шкур;
шлют архангелов на закланье —
и несут свой сверхточный свет
серафимы бомбометанья,
херувимы крылатых ракет.
Мы достигли последних стадий
несвободе своей под стать,
чтоб единого стада ради
продаваться и умирать.
Но, презрев вековые битвы,
знает тихий афонский скит,
что на чистой крови молитвы
жизнь расхристанная стоит.
2—4 ноября 2015
Среди лесов, полей и рек,
степей и грозных скал
веселый Город Мастеров
когда-то процветал.
Далеко ото всех столиц
и крупных городов
собою горд и духом тверд
был Город Мастеров.
Трудились там и стар, и млад
совсем не задарма,
но возводили там для всех
бесплатные дома.
Аллеи, парки и сады
росли как на дрожжах,
и славный Город утопал
в деревьях и цветах.
Одежду шили Мастера,
тачали сапоги,
варили пиво и пекли
блины и пироги.
Растили хлеб, держали пчел
и ткали полотно,
ловили рыбу, скот пасли
и делали вино.
Стихи писали Мастера
и музыку к стихам,
и вечно был набит битком
театр по вечерам.
Играли свадьбы что ни день,
суля влюбленным рай.
А сколько было там детей —
поди их сосчитай.
Детей учили Мастера
лечили стариков…
Но вдруг напали Дураки
на Город Мастеров.
Им говорили Дураки:
живете вы не так,
но вас мы можем научить,
мы знаем, что и как.
Никто не ведал, не гадал
об этих Дураках,
но показалось всем тогда,
что правда в их словах.
Хоть было от таких речей
обидно Мастерам,
решили все-таки они
поверить Дуракам.
И те тотчас же принялись
рубить, крушить, ломать,
и, разом все переломав,
сломали все опять.
Лишили начисто всего
наивных Мастеров:
земля, вода и даже свет
в руках у Дураков.
Все развалили, все смели
до крошки, до глотка,
отныне в Город даже хлеб
везут издалека.
Законы пишут Дураки
вершат неправый суд,
а скажешь слово поперек —
в два счета рот заткнут.
Разбогатели Дураки
и в сладком забытьи
на ветер сыплют барыши
чужие, как свои.
А если спросишь про доход —
грозят перстом руки:
нельзя заглядывать, друзья,
в чужие кошельки.
Аллеи, парки и сады
пустили на дрова,
чтоб магазинам застить свет
не смели дерева.
Все исковеркали вконец,
одну имея цель,
чтоб все на свете превратить
в кабак или в бордель.
Теперь не ценится совсем
простой и честный труд,
и если не воруешь ты,
тебя же осмеют.
Не учат ничему детей,
не лечат стариков.
Велели всем за все платить:
не можешь – будь здоров!
Ссужают деньги Дураки
с немалою лихвой,
но если в срок не возвратишь —
ответишь головой.
И Мастерам пришлось тогда
покинуть отчий край,
а сколько с места их снялось —
поди-ка сосчитай.
И разъезжаются они
искать Фортуну там,
где жизнь испортить Дураки
не могут Мастерам.
И все, кто голову еще
имеют на плечах,
бросают дом, чтоб Дураков
оставить в дураках.
Но им на это наплевать,
известно им давно,
что все оставить край родной
не смогут все равно.
Немного в Городе детей,
но много стариков,
и остаются все они
в руках у Дураков.
Не ведает никто из них,
что впереди беда,
и скоро Город Мастеров
исчезнет навсегда.
И не оставить Дуракам
опустошенных мест,
ведь перессорились они
с Придурками окрест.
…Среди лесов, полей и рек,
степей и грозных скал
веселый Город Мастеров
когда-то процветал.
Далеко ото всех столиц
и крупных городов
собою горд и духом тверд
был Город Мастеров…
11—17 ноября; 1 декабря 2016
* * *
Я доказал существованье Бога
И даже – без особого труда.
И остается в сущности немного:
Поверить в Бога раз и навсегда.
* * *
Не знаю, с нами Бог или не с нами,
Мы все-таки служить Ему должны.
Рабам Господним, ставшим господами,
В товарищах не быть у Сатаны.
* * *
А смерти нет – и не пугайте раем,
Не соблазняйте адовым огнем, —
Не потому что мы не умираем,
А потому что вовсе не живем.
* * *
Когда юродствуют витии,
То это значит – жди Голгоф.
Когда орут «Спасай Россию!»,
То это значит – «Бей жидов!».
* * *
Мы счастье как лунатики пасем,
Затаптывая лунные дорожки.
А если кто и счастлив в мире сем,
Так это окотившиеся кошки.
* * *
В результате сверхусилий
Юдофобы на мели:
И жидов не истребили,
И Россию не спасли.
* * *
Напрасно на виду у поколений
Устроен кумачовый маскарад.
Не утаить кровавых преступлений —
На красном кровь заметнее стократ.
* * *
Утверждают и недаром,
что кругом одни хазары.
Кинешь камень или нож —
и в хазара попадешь!
31 мая 2010
* * *
Если хочешь быть счастлив и горд,
так устрой жития бытиё,
чтоб чертою пурпурною Ворд,
не подчеркивал имя твоё.
15 января 2013
* * *
Любовь всегда изгнание из рая…
И, дням эдемским подводя итог,
Адам промолвил, Еву обнимая:
– Рай без любви?.. Мы не вернемся, Бог…
2 августа 2013
Чтоб он сгорел!
Банк загорелся – все в недоуменье:
никто на помощь банку не спешит.
Пожарных не пускает населенье:
– Пусть банк горит – погасится кредит!
30 января 2014
Поэзия должна быть глуповата?
Твои стихи к Мнимой Красавице
(ах, извини: Счастливице) слишком умны.
– А поэзия, прости Господи, должна быть глуповата.
Из письма А. Пушкина к П. Вяземскому
(май, 1824)
Что сказано поэтом, то и свято,
но речь поэта не всегда точна:
поэзия должна быть глуповата,
но быть отпетой дурой – не должна.
5 марта 2014
Майдан и Майданек
Стремятся облапошить ванек,
стравить с одним другой народ.
А что же будет через год?
Майдан, майдановец, Майданек…
9 марта 2014
Кто кого попутал?
«Меня попутал бес!» – таких словес
произносить иным не стоит плутам.
А ну как заорет из бездны бес:
«Не я – тебя, а ты меня попутал!»
4 апреля 2014
* * *
Вчерашний раб выходит в господа,
собратьев бывших давит без причины.
Останешься рабом ты навсегда,
в себе не уничтожив господина.
22 марта 2014
* * *
Различий половых в искусстве нет,
но иногда встречаются фемины:
стремятся описать весь белый свет,
а все выходит монолог вагины*.
31 августа 2014
*Ив Энцлер. Монологи вагины (2001 г.)
Гений и семья
– Пришла домой – посуда не помыта,
не кормлен кот и не наточен нож…
– Пенять не стоит на издержки быта,
ведь ты же с гением живешь!
11 сентября 2014
За всех!
В преддверии предвыборных утех
предаться думам свойственно поэту:
была графа когда-то «Против всех»,
зато графы «За всех» доселе нету.
15 сентября 2014
Bu ve 399 TRY karşılığında 2 kitap daha