Kitabı oku: ««Афганистан, мой путь…» Воспоминания офицера пограничной разведки. Трагическое и смешное рядом», sayfa 5
После этого командование ММГ-3 пригласило на «точку» руководство улусвольства, ХАД и «Царандой» для участия в праздновании 7 ноября – очередной годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. После торжественного собрания и концерта, подготовленного нашими бойцами, гостям в офицерской столовой был организован праздничный обед с русскими и восточными национальными блюдами. Наши повара постарались от души – под личным руководством зампотеха майора Георгия Налетко ими был подан даже бешбармак из баранины, не говоря уж о традиционном плове, шашлыке и кебабе, что стоило жизни двум баранам. Советские и афганские офицеры сидели напротив друг друга за одним столом. Атмосфера была праздничной, очень доброжелательной и веселой. Было много шуток, тостов за советско-афганскую дружбу, боевое братство, за конкретных командиров и офицеров. Всеобщего веселья добавила комическая ситуация, произошедшая с одним из афганских офицеров, который сидел напротив майора Георгия Налетко. Последний, о чем-то задумавшись, взял кусок белого хлеба (а хлеб наши повара-хлебопеки пекли отменный), очень обильно, как маслом, намазал его горчицей и с аппетитом стал есть. При этом его лицо выражало блаженство, ибо организм его был «закален» суровой воинской службой, ремонтом техники на жаре и холоде, и напитками, горевшими синим пламенем для сугрева души. Увидев, с каким аппетитом Налетко уплетал этот кулинарный изыск, афганец решил тоже отведать русского хлебца с непонятным «маслом» под интригующим названием «горчица». Когда он взял хлеб и «от души» (халява, сэр) стал намазывать на него горчицу, то кто-то из наших офицеров стал отговаривать его от этого эксперимента: «Не нужно, она очень горькая!» Но, видимо, они не поняли друг друга, поскольку это предупреждение не остановило афганца. Тогда этот офицер предусмотрительно налил из стоявшего на столе графина стакан холодной воды и стал наблюдать за действом. Увидев это, присутствовавшие умолкли и, затаив дыхание, также стали пристально наблюдать за афганским «гурманом». Тот же, не замечая ничего вокруг себя, медленно, в ожидании «божественного» послевкусия, откусил кусок хлеба и начал жевать. Затем замер, прислушиваясь к себе, и тут из его глаз буквально «выпрыгнули» две «бусинки» слезинок, а сам он открытым ртом, словно выброшенный на берег окунь, судорожно пытался вдохнуть воздух и что-то сказать. В это время наш офицер со смехом протянул ему стакан с холодной водой со словом: «Пей!» Тот под хохот присутствовавших с жадностью проглотил содержимое и, переведя дыхание, спросил: что это было? Все наши офицеры наперебой стали объяснять ему что такое русская горчица.
Несколько ранее, в г. Ходжагар было проведено большое агитационно-пропагандистское мероприятие – митинг, посвященный дружбе советского и афганского народов, с участием партийно-государственного руководства Ходжагарского улусвольства, афганских и советских военнослужащих.
В заключение отмечу, что отношения между советскими и афганскими военнослужащими были весьма дружескими и доброжелательными. Мы, воспитанные в духе дружбы между народами и «пролетарского интернационализма», даже не зная языка, очень легко налаживали общение с афганскими военнослужащими. Конечно, в ходе операций проявлялось нежелание многих «сарбозов» (афганских солдат) воевать. Да и случаи предательства с их стороны были не редки. Однако мы прекрасно осознавали ненадежность наших афганских союзников и «хлипкость» их боевого духа в бою и рассчитывали только на себя. Когда же афганцы проявляли мужество и стойкость, то это становилось для нас приятной нежданностью («бонусом») при выполнении боевой задачи. Именно опыт совместных с афганцами боевых операций давал нам хорошее представление о степени боеспособности и надежности конкретных начальников, командиров и офицеров афганских подразделений ХАД, МВД, армии и «протокольных» племенных вооруженных формирований, что позволяло нам не питать излишних иллюзий в отношении наших союзников. Посему ненадежность афганских военнослужащих вызывала у нас скорее снисходительное, чем негативное отношение к ним – что с убогого взять. В то же время, мы с большим уважением относились к смелым и мужественным афганцам и, по мере наших сил, всячески стремились им помочь боеприпасами и продовольствием, оказанием огневой поддержки, да и чисто по человечески симпатизировали им. Кроме того, наши военачальники, командиры и офицеры, приученные беречь жизни своих солдат, также относились и к сохранению жизней афганских союзников (а потери у них всегда были более значимыми).
К местному афганскому населению советские пограничники относились без вражды, с сочувствием к их вынужденной жизни в условиях многолетней гражданской войны, но всегда настороженно. И тот факт, что значительная часть местных жителей поддерживала мятежников, не порождала у нас вражды, ненависти и нетерпимости к ним. Поэтому в ходе операций и прочесывания кишлаков наши пограничники проявляли, с одной стороны, бдительность и готовность в любой момент отразить удар в спину, а с другой – доброжелательность и терпимость. Фактов мародерства и грабежей местного населения со стороны советских пограничников не было не из опасений репрессий со стороны командиров и начальников, а по причине их нравственной порядочности. Наоборот, зачастую после прочесывания кишлаков афганскими «сарбозами» старейшины обращались к советским командирам и начальникам за помощью в возврате награбленного их соотечественниками. И мы вытряхивали награбленное у афганских военнослужащих из-за пазухи, из мешков и хурджумов (переметная сумка), возвращая его местным жителям. В связи с этим, основываясь на личном опыте, с ответственностью могу твердо утверждать: местные жители подконтрольных душманам сельских районов при проведении операций опасались только пострадать во время боев, но после их прекращения появления советских солдат в своих домах не боялись, в то время как в афганских военнослужащих и в особенности другой национальности видели прямую угрозу своему благополучию.
1 сентября 1984 года на дороге из кишлака Шехраван в город Нанабад, в каких-то двух километрах от линии границы, я получил свое «боевое крещение». В ночь на 1 сентября банда Файзрахмона (ИОА), в результате предательства, захватила пост «Царандой» на хлопко-перерабатывающем заводе «Спинзар» (Кундузской текстильной компании «Spinzar Cotton Compane») в Шехраване, что в 10 км северо-восточнее райцентра Нанабад и в каком-то километре от берега пограничной реки Пяндж. В этой связи боевая группа нашей ММГ в составе: 3 БМП-1, 12–13 БТР-70, БТР «Чайка», 6 ГАЗ-66 с четырьмя расчетами 82- и 120-мм минометов и боеприпасами, с десантом афганских «сарбозов» рано утром выдвинулась к месту ЧП для выставления нового состава поста. Все было спокойно, и, выставив новый пост, мы двинулись в обратный путь. Меня охватило разочарование: уже второй (!) боевой выезд, а мне так и не удалось «понюхать пороха» (тогда я боялся, что для меня «духов» не хватит). Что мною двигало? Если опустить пафосные рассуждения о патриотизме, воинском долге (что, естественно, имело место быть), то, наверное, это было юношеское стремление доказать, что ты не хуже других, в сочетании с банальным все еще мальчишеским стремлением к приключениям и подвигу: я еще был не пуганым и войны не боялся, не осознавая ее ужасов и воспринимая ее как приключение. Поэтому, замыкая на трех БМП-1 колонну, я с тоскливой мыслью: «Неужели не повоюю?» — остро всматривался по сторонам в надежде первым увидеть душманов. И мне это удалось – в 13.20 (специально засек время) в 300 метрах справа от дороги из арыка показалось несколько вооруженных фигур – их было хорошо видно в бинокль. Вскинув автомат и дав по ним прицельную очередь, я попытался определить их реакцию. И она последовала незамедлительно: попал или нет – не знаю, но оттуда прилетела «обратка»: неожиданно по моей «бэхе» (БМП) ударил пулемет, но не обычный, а крупнокалиберный 12,7-мм ДШК. К счастью, в этот момент моя машина скрылась в «мертвой зоне» под прикрытие высокого бугра на обочине дороги. Тем не менее меня весьма «впечатлила» огненная трасса, как бритвой «срезавшая» часть кроны невысокого деревца на обочине впереди нашей «бэхи». Мгновенно, как по мановению волшебной палочки, со всех сторон поднялась сильнейшая стрельба. Как выяснилось позже, в это время два крупных бандформирования Файзрахмона (ИОА) и Абдул Латифа (ИПА) собрались в этом районе для «разборок» и дорога, по которой мы ехали, разделяла их позиции. А тут такое «счастье» им привалило в виде колонны «шурави». Забыв о распрях, они объединились и на протяжении 10 километров «долбили» нас с двух сторон. Сейчас весьма смутно вспоминаю свои действия и команды. Впрочем, моим подчиненным они тогда особенно и не нужны были – будучи опытными бойцами, они сами выбирали цели и вели огонь. Для меня же тогда главным было не испугаться и не растеряться. Помню одно: страха и растерянности не было, а был азарт – высунувшись из командирского люка, я бил короткими очередями по вспышкам вражеских выстрелов из арыков, расстреляв за 1,5 часа этого боя 14 магазинов. А еще в начале боя у меня мелькнула мысль: «Вот она война! Я на войне! Я стреляю, по мне стреляют, а в Союзе сейчас 1 сентября и Надя (сестра жены, работавшая тогда учительницей в школе) сейчас проводит первые уроки со своими учениками. Там мирная жизнь, а здесь – война!» В этой связи отмечу, что согласно опыту многих бойцов, в первом бою человек, за крайне редким исключением, трусом быть не может. Он может растеряться, впасть в ступор, но струсить не может, ибо начнет осознавать бой и угрозу смерти только во втором или третьем бою. А инстинкт самосохранения трусостью назвать нельзя, поскольку человек только на какие-то секунды неосознанно замешкается, пригнется или укроется от вражеских пуль или осколков, но затем наберется смелости и постарается выполнить поставленную задачу! Трусость – это осознанные действия человека по сохранению своей жизни в ущерб выполнению боевой задачи или за счет жизни своих сослуживцев. Все это постигалось мною постепенно на личном опыте, от боя к бою, от операции к операции!
Однако вернусь к рассказу о своем первом бое. Наибольшие испытания пришлись на наших минометчиков во главе со старшим лейтенантом Иваном Лобанцом. Они ехали в колонне на транспортных ГАЗ-66 (порой их называли «шешегами») и вынуждены были через каждые 400–500 метров останавливаться, выгружать и разворачивать минометы и вести огонь по подавлению огневых точек противника, затем вновь сворачивать и грузить их на автомашины, после чего сами «прятались» от пуль за их брезентовыми (!) тентам. А вокруг взрывы, свист пуль и осколков… Вот оно настоящее мужество минометчиков: не вжаться в землю, в ужасе ожидая смерти, а разворачивать минометы и прицельно вести огонь по врагу! Закончилась наша «турпоездка» относительно благополучно, но печально: хотя никто не погиб, но четверо наших офицеров и девять солдат были ранены и контужены, один БТР-70 был сожжен выстрелом из РПГ, а другой – подорвался на мине. Таков итог моей первой боевой операции. Нами было расстреляно в этом бою более 28 тысяч патронов и около 50 мин, в результате чего было уничтожено целых… 6 (!) душманов, а о количестве их раненных – история умалчивает. Таковы были особенности войны в Афганистане! Вместе с тем чувства подавленности или неудачи ни у кого не было. Наоборот, мы относились к этому по-философски, даже с юмором. Так, в ходе боя по БТРу начальника 3-й заставы «Нанабад» майора Суворина Виктора Петровича, который сидел сверху на «броне» в командирском люке, ударила «духовская» граната ВОГ, щедро «окропив» его осколками. Поэтому когда наша колонна остановилась на окраине Нанабада, то Суворин снял шлемофон и, с силой швырнув его на броню, с нервным смехом громко произнес: «Ох и дали же нам пи…!» При этом выглядел он словно выходец из преисподней: лицо было покрыто слоем пыли, копоти и залито кровью от легкого ранения. Самым печальным было тяжелое ранение работавшего с позиции загранобъекта «Нанабад» офицера-разведчика старшего лейтенанта Егр-ва Михаила Викторовича. Двигаясь с «сарбозами» в пешем порядке и получив пулю в живот, он в горячке боя пробежал еще двести метров и лишь затем потерял сознание. Мы были подавлены тяжелым ранением Михаила и по приезду на объект «Нанабад» сразу же бросились в санчасть, чтобы выяснить его судьбу. С тревогой и трепетом смотрели мы на раненного товарища, скрутившегося от боли «калачиком» на медицинской кушетке, и только смогли сказать ему банальное: «Миша, держись!», словно это могло облегчить ему страдания. А он смотрел на нас с гримасой боли на лице, силясь улыбнуться. Несколько месяцев он «провалялся» в госпитале, но все же встал в строй. Хороший разведчик, прекрасный товарищ, он все шутил: «Ребята, ранение в живот не так уж и страшно. Ну вырезали у меня полтора метра кишок, ну и что? Я просто на 40 минут чаще хожу в туалет». Однако спустя два десятилетия война «догнала» его и он ушел от нас в вечность.
На загранобъекте «Нанабад» раненного разведчика Михаила Егр-ва сменил капитан Ка-в Евгений Николаевич – опытный оперработник, который провел за речкой уже около трех лет и прекрасно знал «подноготную» почти всех бандглаварей, оперировавших в улусвольствах Дашти-Арчи и Ходжагар, поскольку в разное время вел разведработу с позиции «Артходжи» и «Нанабада». За его спиной были десятки боевых операций и немало сложных разведывательных мероприятий. К сожалению, во время его работы на нашей «точке» я, как начинающий «афганец», для него не представлял какого-либо интереса и общались мы с ним мало. А с переводом в разведку мне так и не представилась возможность приобщиться к его знаниям, поскольку он вскоре был переведен к новому месту службы. В качестве замполита заставы на БМП мне пришлось участвовать в ряде операций по зачистке от мятежников кишлаков зоны Дашти-Арчи, которые мы проводили силами нашей ММГ с привлечением заставы «Нанабад», разведывательное обеспечение которых осуществлял Евгений Ка-в. В ходе этих операций он запомнился мне как весьма доброжелательный и веселый офицер. Авторитет же его среди офицеров был непререкаем – если он представлял командованию «точки» развединформацию, то в ее достоверности можно было не сомневаться. Нужно отметить, что именно Женя вместе с другим разведчиком Видади Бад-вым сумел «вытащить» из бандитского плена советского солдата одной из частей 40-й армии ОКСВ (об этом более подробно рассказано в главе 7), за что ему досрочно было присвоено звание капитана. А поскольку оно было присвоено в виде особого исключения спустя каких-то два-три месяца после присвоения звания «старлея», то начальник разведотдела полковник Равиль Адылович Юлд-в в шутку назвал его «самым ранним капитаном Советского Союза». Что ж, Женя в историю пограничной разведки вошел. Он достойно прошел офицерский путь на нескольких важных участках деятельности органов госбезопасности и закончил ее в «настоящем офицерском звании» – полковником (у военных имеется шуточная поговорка: «В армии есть только два настоящих звания: рядовой и полковник, все остальное – это прозвища и клички, а генерал – это счастье!»).
После моего «боевого крещения» последовала череда многих других боевых операций по «зачистке» от душманов кишлаков Хазарбаг, Чичка, Карлуг, Курук, Уразбача, Джавкаду, Карья-и-Лаби Кокча, Аклимамаи, Тамали, Саб-Куруг и Хазарбаг. Они проводились, как правило, следующим образом. Основные силы мангруппы на бронетехнике (10–14 БТР, 2–3 БМП и 1 БТР «Чайка» – машина связи) с 3–4 минометными расчетами 120-мм и 82-мм минометов, с участием от трех рот от двух батальонов «Царандой» и одного-двух взводов ХАД блокировали кишлак, в котором, по данным разведки, находились «духи». После чего «сарбозы» осуществляли его «зачистку», двигаясь из одного конца кишлака в другой, обозначая свое местонахождение сигнальными ракетами и выдавливая бандитов на позиции нашего «блока». При завязке боя наша бронетехника и минометы подавляли огонь противника, поддерживая «зеленых» (так мы называли наших афганских союзников) огнем по их целеуказаниям. Порой возникали довольно ожесточенные бои. Так, 11–12 сентября наша мангруппа обеспечивала ротацию личного состава, завоз боеприпасов и продовольствия на афганский погранпост «Кафлатун» в кишлаке Зардкамар в районе Курук (вблизи стыка участков 48-го и 117-го погранотрядов). Этот кишлак являлся базовым для бандформирования Мавляви Джабора и пост находился в полном вражеском окружении. Войдя в кишлак, наша колонна из нескольких ГАЗ-66 под прикрытием БТР и БМП сразу же попала в засаду противника. С сопок, где позиции занимали наши БТР, БМП, СПГ-9 и минометные расчеты, как на ладони была видна картина боя: несмотря на «зеленку», клубы пыли от выстрелов из РПГ-7 демаскировали позиции мятежников и мы незамедлительно обрушили на них огонь наших пулеметов ПК, КПВТ, ПКТ, СПГ-9 и пушек «Гром». Нас охватил азарт, смешанный с беспокойством за жизни наших ребят в «зеленке». Поэтому когда «громы» и ПКТ моих БМП «заработали» во всю силу, то меня охватило чувство бессилия, ибо наводчики-операторы БМП и без моих команд знали куда стрелять, а я оказался в роли «наблюдателя ООН» – бой шел на удалении около 800 м – 1 км и мой АК-74 был бесполезен (а ведь я еще не «навоевался»). Не долго думая, я схватил пулемет ПК и из положения «лежа» открыл огонь. Однако при первых же выстрелах поднявшаяся пыль от завихрения пуль закрыла мне весь обзор. Попытки приспособить сошки ПК для упора на «носу» БМП оказались бесполезными из-за ее конфигурации. И тогда я встал в полный рост и с пояса открыл огонь из ПК длинными очередями, корректируя стрельбу по «трассерам» (каждый третий патрон в ленте был трассирующим). Мне было видно, как «трассеры» впивались в кустарник, откуда минутой раньше стреляли гранатометчики. А поскольку в пулемет была заряжена лента на 200 патронов, то было ощущение, что в руках у меня «брандспойт», только вместо водяной летит смертельная «струя». До сих пор помню дрожь пулемета и то радостное чувство от точности попадания пуль в цель – хотя противника видно не было, но его огонь стих (это потом до меня дошло, что мятежники могли просто сменить позицию). Как выяснилось позже, наибольший ущерб мятежникам нанес огонь из АГС-17 «Пламя» (из-за особенности звучания стрельбы душманы называли его «Саг-саг» – «Собака»). Гранатометчик из АГС ударил очередями по позиции «духов» в арыке, поросшем кустарником, в результате чего разрывы его гранат при соприкосновении их пьезоэлементов с ветками происходили вверху над их головами. Бандитов, словно градом, щедро «окропило» сотнями мелких осколков, нанося им в основном мелкие, не смертельные, но многочисленные и весьма болезненные ранения, полностью выводя их из строя. Мятежники вынуждены были отойти, а наши бойцы, «отделавшись» лишь двумя-тремя контузиями, смогли успешно доставить груз на пост, где провели ночь и на следующее утро без боя спокойно вернулись обратно.
После прекращения боя возле поста «Кафлатун» последовала «зачистка» кишлаков Зардкамар, Курук и Уразбача силами афганских «сарбозов», сопровождавшаяся несколькими ожесточенными стычками с противником, но минометы Евгения Кепти, орудия БМП и пулеметы БТР быстро охлаждали боевой «пыл» бандитов. Для бандитов Мавляви Джабора нападение на нашу колонну закончилось плачевно – он потерял 11 человек убитыми и около 30 – ранеными, что весьма серьезно снизило активность Мавляви Джабора в последующие два-три месяца. В заключение к этому хорошему «меду» добавлю небольшую «ложечку дегтя»: спустя месяц «сарбозы» указанного погранпоста в полном составе перешли на сторону душманов – такова была «проза» тогдашней ситуации в ДРА.
Для меня же этот бой стал «уроком», осознание которого мною произошло только спустя несколько месяцев войны: тогда, будучи несмышленышем, игравшим в «ковбоя» и стреляя с пояса из пулемета длинными трассирующими очередями, я сам выступал в роли прекрасной ростовой мишени для вражеских снайперов. Да, выглядело это красиво, эффектно, но глупо. На мое счастье, такового тогда не нашлось – меня оберегал мой ангел-хранитель, позволивший в очередной раз получить тот бесценный боевой опыт, который сохранил мне в дальнейшем жизнь. К сожалению, судьба не ко всем была столь благосклонной – для другого бойца нашей НДШПЗ такая стрельба по-ковбойски в бою закончилась трагически (может быть я и стал для него дурным примером?). Попав в засаду, он вместо того, чтобы залечь и осмотреться, – стоя открыл ответный огонь и, успев сделать всего лишь две очереди, был сражен вражеской пулей. В бою важно не только уничтожить врага и выполнить боевую задачу, но и не «подставиться», остаться живым (это не касается ситуации, когда речь идет о спасении жизни товарища в бою). Ведь если ты погибнешь, то задачу не сможешь выполнить. Поэтому и в моей ситуации (когда поднялась пыль от завихрения пуль при стрельбе из пулемета) всего-то нужно было набросить какую-то накидку на бруствер окопа и вести стрельбу лежа. Но опыт приходил лишь со временем.
Тогда же во время операции в районе кишлака Уразбача, что юго-восточнее кишлака Курук, на берегу реки Кочка, мне впервые довелось столкнуться с ситуацией, продемонстрировавшей особую жизненную выносливость афганцев. Во время боя одному из афганцев вражеская пуля прошила слева направо нижнюю часть его лица, не повредив челюсть. Вечером я с бойцом направился в расположение взаимодействовавшего с нами афганского взвода для выяснения судьбы раненого и увидел занимательную картину. Один из афганцев держал перед раненым тарелку с вареной картошкой, а тот брал небольшие кусочки картошки и аккуратно пальцем пропихивал их себе подальше в рот, чтобы не задеть рану. Наш бы человек уже умер бы от заражения крови, а этот выжил и выздоровел. Дело в том, что у афганцев, в условиях практического отсутствия доступной медицины и ограниченного использования антибиотиков, сформировался очень сильный природный иммунитет. По этой причине антибиотики оказывали на них значительно больший эффект, чем на советских людей, и они выживали при таких ранениях, при которых наши воины шансов выжить не имели.
Запомнился мне и случай из серии «черного» юмора, произошедший во время операции в районе кишлака Аклимамаи, где был обнаружен бандитский схрон. Вход в него был оборудован через дно тандыра (глиняная печь-жаровня для выпечки лепешек) во дворе жилого дома, который был замаскирован массивной деревянной доской круглой формы, оббитой толстым металлическим листом, обеспечивавшим поддержание в нем огня. Из тандыра начинался узкий лаз протяженностью несколько метров, который вел в подземную комнату на 2–4 человека на глубине 3–4 метра. После доклада мы с командиром афганского батальона подполковником Мухаммад Рахимом (имя в целях его безопасности изменено) прибыли к схрону. Осмотрев вход, решили «сарбоза» туда не посылать – лаз был узким и он мог получить пулю от укрывавшихся там душманов (к тому же и добровольцев не было). Тогда Мухаммад Рахим, приникнув к лазу, громко крикнул: «Эй, есть там кто-то?» А в ответ – тишина. Он повторил: «Кто там есть – вылазь, иначе гранату брошу!» Реакции вновь никакой. Тогда он достал «лимонку», выдернут чеку и бросил ее как можно глубже во внутрь схрона. Послышался глухой взрыв и изнутри вырвались черные клубы пыли и гари. После этого комбат вновь повторил свой вопрос: «Эй, есть там кто-нибудь?» А затем с огорчением констатировал: «Никого нет!»
18 сентября на операции мне довелось ликвидировать «своего» первого врага. Произошло это при прочесывании солдатами батальона «Царандой» кишлака Саб-Куруг от мятежников Кори Амира (ДИРА) и Гулам Сахи (ИОА). Наша бронетехника занимала позиции на сопках с двух сторон вдоль кишлака и оттуда поддерживала огнем «сарбозов». Во время «прочески» из рощи в 300–400 метрах в тылу «сарбозов» внезапно по нам был открыт автоматный огонь. Нас спасло то, что первая очередь ударила в каком-то метре перед БМП и, увидев фонтанчики от пуль, мы успели юркнуть под «броню» прежде, чем по ней металлической дробью ударила вторая очередь. Наш наводчик-оператор ефрейтор Анатолий Сербинов немедленно ударил по роще из ПКТ, пулеметчик ефрейтор Василий Романенко стал «лупить» туда длинными очередями из ПК, а я, еще не настрелявшись, – высунулся из командирского люка, стал стрелять из автомата АК-74. После того как стрельба стихла, в рощу зашли вернувшиеся назад «сарбозы» для ее повторной «зачистки». Нашему удивлению не было предела, когда афганцы, громко причитая, вынесли на руках своего офицера – командира поста «Царандой» в кишлаке Карья-и-Лаби-Кокча младшего лейтенанта Мухаммад Расула с пулевым ранением в живот. После оказания первой медпомощи и отправки раненого «вертушкой» в Пяндж на лечение (несмотря на произошедшее, он формально продолжал числиться нашим союзником) наш доктор старший лейтенант Леонид Сакутин (он сменил Николая Ер-ва) подошел к нам и спросил: «Кто стрелял из АК-74?» Оказалось, что я был единственным стрелком. На это Леня с сарказмом сказал: «Поздравляю – он твой!» Когда разобрались, то оказалось, что этот афганец во время «прочески» специально отстал от своих, скрытно пробрался в рощу и оттуда открыл по нам огонь и, как следствие, получил «обратку». Впрочем, это нас отнюдь не удивило – среди «сарбозов» было не мало тех, кто днем помогал нам, а ночью – ставил мины против нас.
На следующий день, когда мы уже находились на «точке», прилетел «борт», а спустя несколько минут ко мне в комнату заглянул Леня Сакутин и с иронией сказал: «Иди, полюбуйся на «своего». Оказывается раненый афганец в Пяндже скончался и его тело было доставлено «вертушкой» на нашу «вертолетку» для передачи афганскому командованию и погребения. Я подошел к лежавшему на носилках телу и долго пристально всматривался в лицо человека, погибшего от моей пули. Молодой, лет 30, пуштун, в форме младшего лейтенанта, худощавое, застывшее в момент смерти мужественное лицо с небольшими усами и щетиной выражало спокойствие и полное безразличие ко всему происходящему вокруг. В этот момент я особо ощутил бренность жизни. Сейчас не могу вспомнить свои мысли, но чувства вины у меня не было, совесть меня не терзала, но и какой-либо радости по поводу уничтожения стрелявшего в меня врага не было. Была только грусть: сошлись два человека на одной тропе войны и мирно разойтись им было не суждено. А впереди были операции и новые смерти – своих и чужих.
Справедливости ради нужно отметить, что среди афганских «сарбозов» были и искренне воевавшие с «моджахедами». Одним из таких был солдат роты охраны Ходжагарского отдела ХАД Абдула (настоящее имя в целях его безопасности не называю), лет 35, узбек, несколько комичной внешности: маленький – «метр пятьдесят с чалмой», шустрый «живчик», умеющий всегда чего-то и где-то раздобыть, в чем-то схитрить, с хорошо развитым чувством юмора (где был он – там был смех и веселье – ну, впрямь, афганский «Труффальдино и Бергамо») и вместе с тем очень смелый, решительный и жесткий человек. Он неоднократно десантом выезжал с нами на операции и засады, в связи с чем и между нами установилось некое подобие приятельских отношений: мы всегда тепло здоровались, угощали друг друга сигаретами, иногда на операциях я подбрасывал ему консервов, а он всегда стремился ехать на «моей» БМП. С ним-то и связан один из примеров афганского варианта войны с мятежниками все из той же области «черного» юмора.
В ноябре 1984 года нас серьезно обеспокоили участившиеся обстрелы наших колонн при следовании мимо кишлака Вазирхан в долине Дашти-Арчи. Стреляли «духи» издали – с 800–900 метров: вроде бы и не прицельно, но весьма неприятно. А тут прямо на глазах у меня был убит 18-летний афганский солдат, ехавший десантом на моей «броне». Я по какой-то причине спрыгнул с БМП и подбежал к остановившейся сзади «бэхе», а этот афганец тут же уселся на мое командирское место и буквально через несколько секунд был «наказан» за свое самовольство бандитской шальной пулей прямо в лоб. Этот случай запомнился мне не только тем, что этот молодой узбекский парень получил, возможно, «мою» пулю, но и тем, что впервые мне довелось вблизи, словно на замедленных кадрах, видеть, как уходит жизнь из смертельно раненного человека. Из раны на его лбу крови не было, а выступила лишь капля какой-то серо-желтой массы, видимо, мозга. По лицу пробежала какая-то судорга, он всхлипнул и затих, глаза начали стекленеть и на его лице возник «треугольник смерти» – сначала обострился и пожелтел кончик носа, а затем эта желтизна охватила крылья носа, губы и их уголки. Так жизнь уходит из человека. Это произвело на меня весьма гнетущее впечатление и перед моими глазами еще несколько месяцев периодически возникала эта картина, а мозг сверлила мысль: «Неужели и со мною так будет, когда придет мой час?»
Гибель этого молодого парня стала той «каплей», переполнившей наше терпение, и подтолкнула нас к возмездию. Во время очередного прохождения нашей колонны мимо кишлака Вазирхан, согласно заранее отработанному плану, с первыми выстрелами «духов» все БТР и БМП по команде резко повернули на 90 градусов и, перестроившись в боевую линию и стреляя со всех видов оружия, на максимальной скорости устремились к кишлаку. Находившиеся на нашей «броне» десантом «сарбозы» ворвались в кишлак настолько стремительно, что некоторые «духи» даже не успели сбежать. Абдулла в числе первых заскочил во двор достаточно зажиточного дома и через 2–3 минуты мы услышали его крики, а затем прозвучал выстрел. Бросившись во двор, мы увидели, как Абдулла деловито снимает с убитого им хозяина добротные, почти новые, берцы. Затем присев на землю, он снял свои стоптанные болгарские десантные ботинки и тут же с явным удовольствием начал примерять трофей. Посмотрев на свои дырявые носки, он, тяжело вздохнув, подошел к убитому и стянул с него носки, которые, не побрезговав, тут же натянул себе на ноги. Под впечатлением произошедшего я заинтересовался реакцией находившихся тут же трех жен убитого – они не проявили ни малейшей жалости к убитому. Причина крылась в том, что погибший в действительности оказался командиром бандгруппы и, не успев сбежать, заскочил в дом, спрятал автомат и снаряжение и стал выдавать себя за хозяина. Наверное, он так бы и ушел, если бы Абдулле не понравились его берцы. Вот к чему приводит скупость! А отдал бы он свои ботинки и был бы свободен! Порой, вспоминая этого солдата ХАД, непроизвольно возникает вопрос: где он сейчас? Жив ли? Как сложилась его дальнейшая судьба?
