Kitabı oku: «Компас чёрного капитана», sayfa 2
Наконец я оскальзываюсь, нелепо размахиваю руками – и в конце концов падаю в эту омерзительную жижу. Начинаю тонуть, отвратительная вонючая гадость льётся мне в рот, и что-то тянет меня вниз. Я кашляю, хриплю, беспокойно сучу руками… и просыпаюсь.
А потом приехал цирк.
Цирк «Четыре хвоста и бродяга Аниджи»
Весть о том, что со стороны Снежной Шапки к нам движется цирк «Четырёх хвостов и бродяги Аниджи» принесли весёлые и шумные акробаты приближающейся труппы. Примчавшись на своём маленьком, но скоростном ледоходике, они несколько раз объехали вокруг деревни, взрывая шутихи и зазывая криками жителей на вечернее представление. После чего трёхгусеничный кораблик пришвартовался к западному причалу – и гости поспешили в таверну Боба отогреваться.
Сбросив тяжёлые тёплые одежды, они ослепили трактир пестротой нарядов и невероятной жизнерадостностью. На циркачах красовались разноцветные штаны и сине-красно-жёлтые рубахи, даже лица их были разукрашены. Акробаты без устали совершали различные кульбиты, плясали и паясничали. Мне казалось, что кто-нибудь из них вот-вот свалится и драма в один мог отменит грядущее торжество.
Но я смеялся вместе со всеми и хлопал в ладоши, подбадривая актёров. В наших краях подобные события случались нечасто. Последним к нам заезжал странствующий менестрель, и было это ещё в прошлом году. Не пробыв и недели, он подался обратно в Снежную Шапку, и, честно говоря, никто не пожалел об этом. Пел он отвратно, даже на наш непритязательный вкус. А теперь в забытую Богами деревню прибывал настоящий цирк! Мне не передать той радости, того ощущения праздника, что поселились в сердце. Я ждал чудес. Изнемогал от желания увидеть все то, о чём задорно кричали зазывалы. Ведь нас ждало не только представление. Нас ждала настоящая ярмарка!
В таверну Пухлого Боба ворвалось настоящее веселье, и в большой зал трактира набивались все новые и новые жители деревни. Рассаживаясь у столов, они улыбались озорным шуткам, но пока ничего не заказывали. Не хотели прерывать маленького представления. Один из акробатов ходил колесом по центру зала, пока его товарищ хорошо поставленным голосом рассказывал о «величайшем таинстве со времен Лазаря Берегового», о «лучшем представлении от Северных гор и до Южного Круга» и о «великолепном бродяге Аниджи, хозяине потрясающего цирка „Четыре хвоста“». У остальных циркачей появились в руках музыкальные инструменты и полилась заводная мелодия, от которой даже самые скептичные слушатели заулыбались. Музыка подхватывала, кружила и целиком заполняла мир нашей сонной деревушки.
Мои соседи по столу выстукивали ладонями в такт бодрому ритму, с каждой минутой в таверне становится все теснее, и заполнились даже «холодные» столы – те, что у самой двери.
– Представление! – кричал глашатай. – Сегодня будет представление! Глотатели огня и танцовщицы с самого Берега!
Звенели бубны, резвилась дудочка, дёргал струны походной лютни сероглазый акробат.
– Представление! Диковинные звери и песни Артуриана Славного! Представление!
Впереди должна была быть только радость и отдых. Волшебные дни разудалой ярмарки, праздных шатаний меж торговых ледоходов и лотков с безделушками. Весёлых песен, хороводов и вечерних представлений. Горячих сладких напитков и разных вкусностей, за которые не жалко отдать последнюю монету! Пухлый Боб отнёсся с пониманием и справедливо посчитал, что работа в теплице может и подождать денёк. Так что я оказался всецело предоставлен самому себе.
И ни о чём, кроме ярмарки, не думал. Это было редкое ощущение сиюминутного счастья. Тот исключительный момент, когда ты можешь понять и отделить чувство радостного восторга и дать ему название. Осознать, что именно этот момент важен, что именно он расправляет за твоей спиной крылья, переполняет твоё тело приятной лёгкостью и предвкушением чуда. Чуда вполне реального.
Вот в каком я был состоянии, когда впервые увидел компас и услышал голос Энди:
– Смотри, что мне дал Одноглазый!
Он вошёл в таверну, когда все сидячие места уже были заняты и народ толпился даже в проходах между столами, вытягивая головы и силясь разглядеть представление циркачей, уверенно протиснулся через взбудораженную людскую массу и остановился рядом со мной.
Можно сказать, что мы были друзьями. Сейчас, оглядываясь назад и вспоминая белобрысого, вечно лохматого паренька с кривыми передними зубами и прозрачной молочно-белой кожей, я понимаю – он-то со мной действительно дружил. А вот с моей стороны… Нехорошо, конечно, нельзя открещиваться от своего прошлого. Мы – это то, что осталось в памяти окружающих, как бы нам ни хотелось думать иначе.
Ему было немногим меньше моего, но я почти никогда не воспринимал его всерьёз. Кроме того случая.
– Что это? – Я смотрел на маленькую коробочку, зажатую в меховой рукавице.
Эрни счастливо улыбался, наслаждаясь моим интересом. Глаза парня заблестели от удовольствия, а я начинал злиться на то, что он тянет время, отвлекая меня от номеров циркачей.
Акробаты веселились, глашатай затянул известную песню про Ледового Короля и шаркуна, и слова подхватили во всех уголках таверны, отбивая ритм по столам и топоча ногами. Я не пел. Моим вниманием уже завладела чёрная коробочка, с вырезанной на крышке гравюрой. В суете зала было сложно разглядеть изображение.
– Одноглазый сказал, что это из Ледяной Цитадели! Компас! – жарко прошептал Эрни.
Он жадно ловил мой взгляд и радостно просиял, когда с моих уст сорвалось:
– Ух ты!
Вне всяких сомнений, эта штука бывала в Ледяной Цитадели. Прикрыв диковинку ладонью от чужих глаз, я посмотрел на Эрни и кивнул в сторону тамбура:
– Пойдём!
Мы ловко протиснулись сквозь галдящую и веселящуюся толпу, проскользнули в тёмный тамбур, и я сразу же запахнул одежду. Здесь было чуть выше нуля, но после тёплого, почти жаркого зала эта прохлада бодрила.
От двери на улицу ощутимо тянуло холодом.
Эрни снял руковицы, с благоговением дотронулся до резной украшенной коробочки и, высунув язык от сосредоточенности, открыл тугую верхнюю крышку с гравюрой. Тамбур озарился голубоватым пульсирующим светом, и я увидел мягко сияющую бирюзой стрелку компаса. От золотой оси, на которой она крепилась, во все стороны пробегали красные тусклые огоньки.
– Ого! – изумлённо прошептал я. – Вот это да!
– Интересно, куда он показывает? Как думаешь? – Эрни был счастлив. В мягком свете артефакта его лицо казалось ликом сказочного существа.
– Не знаю… – Я осторожно забрал у него коробочку, почувствовав, как он испугался – на один-единственный миг, но испугался, – что у меня хватит наглости отобрать подарок Одноглазого. Стрелка качнулась и уткнулась куда-то за стену. Куда-то на юг.
Я повернулся, и компас послушно отреагировал на моё движение. Бирюзовая стрелка скользнула по кругу и остановилась, успокоившись.
Она указывала туда же, куда и до этого.
– Как ты думаешь, что там?! – спросил Эрни.
Мне так не хотелось отдавать ему это сокровище. Тёмная частичка моей души жаждала обладать этой, может быть, даже бесполезной игрушкой. Но я пересилил себя и вложил коробочку в ладошку приятелю.
– Он сказал, что я очень хорошо работал и заслужил подарок, – сиял Эрни.
Таким я его и запомнил. Стоящим в темноте тамбура, с голубоватым отсветом на лице. Его дыхание обращалось в облачка пара, которые тотчас рассеивались, растворяясь во влажном воздухе.
У Эрни были такие счастливые глаза…
– Цирк едет! Ци-и-и-ирк! – радостно и пронзительно закричал снаружи Тони Пискля.
Мы с Эрни вздрогнули, переглянувшись. Он закрыл коробочку, сунул за пазуху, торопливо застегнулся и бросился из таверны на улицу, а я метнулся в зал, схватил висящий на грубой вешалке тулуп, шапку, сунул ноги в унты и побежал следом.
К деревне вдоль путевиков ползла вереница ледоходов. Самым первым шёл покрашенный в белый цвет двупалубный скорт охраны. Солнце взошло уже достаточно высоко, и снег слепил глаза, скрывая черты хищного, приземистого корабля. Я поспешно нацепил очки, наблюдая за процессией.
Защищенные бронёй гусеницы скорта вгрызались в лёд, поднимая в воздух морозную крошку. Орудийные порты были надёжно закрыты, и это не удивительно. Кому здесь воевать с циркачами? А бдеть ревностно и только жёсткой дисциплины ради – это пусть вколачивают солдатам далеко на юге, где есть регулярная армия. У нас всё тише, спокойнее. Тут обычные наёмники-охранники, любящие, как и все, тепло и мирную службу. Зачем лишний раз палубы вымораживать?
За охраной катился обычный корабль, попроще, скорее всего торговый, а вот следом грохотал сам цирк. Огромный многопалубный ледоход высотою ярдов, наверное, в сорок, если не больше. Мощные гусеницы, расположенные вдоль бортов, неумолимо крошили стенающий, раненный предыдущими странниками лёд. Медленно и неотвратимо вращались гигантские четырёхъярдовые железные колёса, приводящие в движения грубые обледеневшие, скрежещущие траки. Страшно представить, сколько времени и сил уходит у команды, когда от усталости металла лопаются «пальцы» и невероятно большие гусеницы сползают с катков. С восторгом я смотрел на приближающееся чудо.
На верхней палубе находился разукрашенный купол, а вдоль бортов в небо тянулись трубы, чадящие чёрным дымом от сгоревшей энгу. Ниже была парадная палуба для гостей – богато украшенная, ухоженная, с рядами окон и перилами для прогулок на свежем воздухе. Ещё ниже, как я догадывался, находилась жилая палуба, где обитали сами циркачи и команда ледохода. Первые три палубы скрывали в себе трюм, машинные отсеки, мастерские для ремесленников цирка, помещения для баков с энгу, запчасти, возможно, торговые отсеки и прочая-прочая-прочая.
Я остановился рядом с восторженно смотрящим на движущиеся ледоходы Эрни. Караван с каждой минутой приближался к деревне.
– Здорово, правда? – выдохнул приятель, и я кивнул, соглашаясь.
Колючий мороз щипал щеки, солнце сияло, пушистый снег искрился на крышах домов, царило почти полное безветрие, и жизнь казалась настоящим подарком, невзирая на все её трудности. Я предвкушал, как вечером, стоя в тёплом зале, буду смотреть представление, о котором, кто знает, может, не забуду и когда совсем состарюсь.
Цирк неторопливо обогнул деревню и остановился на северной окраине, ярдах в двухстах от тягача Пухлого Боба, показавшегося игрушкой в сравнении с гигантским ледоходом «Четырёх хвостов». Работа в Кассин-Онге замерла. Все, абсолютно все погрузились в подготовку к неожиданной ярмарке. Наш полубезумный инструментарий Форж возился со своими бесполезными, но всегда милыми игрушками, надеясь сбыть их чужестранцам. Кто знает, может быть, и приглянется кому-то из циркового каравана ходящая кружка, или самоподсекающая удочка. В нашей деревне никто товарами Форжа не пользовался, а коллеги по цеху над ним даже не смеялись. Ворчали только и отводили глаза при встрече.
Санса, засучив рукава, пекла лепёшки, появлявшиеся на столах только по праздникам (у Пухлого Боба не очень-то росли травы, дающие нужное зерно), с шахты приехали рыбаки ан Арконы вместе со свежим уловом и старыми запасами копченой да вяленой рыбы. Где-то доставали из подвалов древние инструменты, кто-то вытряхивал из сундуков ненужную одежду. На ярмарке в ход могло пойти всё что угодно.
Пухлый Боб стоял на крыльце своего дома и смотрел на суету с ленивым прищуром. Сегодня было тепло, воздух прогрелся до минус десяти, и хозяин теплиц вышел на улицу без шапки, наслаждаясь солнечными лучами и собственным величественным бездельем. В этот день ему нет нужды суетиться, разве что только если он хочет отведать лепёшек Сансы до того, как жена начнет обменивать их на безделушки с ярмарки. А готовить товары или лихорадочно придумывать, что можно предложить на торги, – это не к нему. Боб – самый богатый человек в деревне, и расплачиваться он будет самыми ходовыми товарами к югу отсюда: порошком черноуса да хорошей, сочной землей. Хотя последнюю он вряд ли решит менять. Всё-таки его ферма – единственная на много лиг вокруг, а без свежей зелени можно быстро заболеть и сойти в могилу. Впрочем, я знал, что у Боба также есть множество различных монет с юга, но здесь, у нас, они не стоили ничего, и возможно, он воспользуется шансом избавиться от них на ярмарке.
Вечер неумолимо приближался, и вместе с тем нарастало оживление в деревне. Я сходил с ума от нетерпения и то и дело заглядывал в главный зал таверны, выискивая для этого самые нелепые причины. Там уже гуляли несколько наёмников из цирка и парочка странно раскрасневшихся женщин оттуда же. Я слушал их шутки, от которых горело лицо и хотелось куда-нибудь спрятаться. Охранники громко ржали и хлестали шаркунку, словно это была вода, а томные, пышнотелые гостьи жадными, горячими взглядами охаживали посетителей и делились наблюдениями с увешанными оружием спутниками.
Каждый комментарий вызывал новый прилив хохота. В какой-то момент одна из женщин, высокая, красивая, с жёстким прищуром зелёных глаз, вдруг увлекла наверх, в жилые комнаты, крупного наёмника, и его товарищи проводили их завистливым улюлюканьем.
Это были чужие люди. Непонятные. Но я наблюдал за ними с той же страстью, с которой измученный путник грызёт обманчивый лёд, не зная, что тот всё равно не утолит сумасшедшей жажды.
Так интересно было предстваить себя в роли случайных гостей, для которых мой родной Кассин-Онг, – место, где прошла вся моя жизнь, – лишь маленькая точка на огромной карте. Далёкое захолустье, о котором они пару дней назад могли и не знать.
Такие мысли будоражили мой разум. Чем я хуже этих людей? Быть может, и я когда-нибудь в компании с красавицей буду сидеть в незнакомом трактире незнакомого города, а из тёмного угла за мною будет наблюдать местный мальчуган, только-только обзавёдшийся хоть какой-то мечтой.
Где-то ближе к началу ярмарки над цирком загорелись разноцветные огни. Яркие гирлянды опутали гигантский ледоход, а перед вгрызшимися в лёд гусеницами веселились уже знакомые нам акробаты, развлекая собирающийся народ.
Вместе с цирком путешествовало множество разного люда. Были здесь и хмелевары, были и инструментарии вроде наших. Ткачи, торговцы экзотическими товарами, например чучелами южных животных, зельеделы… Цирк окружили небольшие ледоходики, предлагающие воспользоваться их услугами прежде, чем хозяин огромного корабля объявит о начале выступления и разрешит подниматься на верхнюю палубу.
Кое-кто из чужаков просто бродил по нашей деревне, искренне удивляясь домам, расположенным на высоких, упирающихся в полозья сваях. Казалось, приезжих поражало всё – от навесных дорожек, объединяющих наши жилища в единую паутину, до кажущихся брошенными ледоходов, среди которых хватало судов, не отходивших от причалов уже несколько лет.
Ту загадочную группу людей я отметил случайно. Трое мужчин и две женщины тем отличались от прочих гостей, что смотрели на нас, жителей деревни, без любопытства. Не указывали пальцами, не хихикали в ладоши над нашим произношением и нашими одеждами.
Они были вежливы, добры и милы, громко смеялись и, вроде бы, веселились. А одна из девушек, очень красивая, с ярко-рыжими волосами – подарила мне леденец. Её спутники странно улыбнулись такому широкому, на мой взгляд, жесту, но ничего не сказали.
Один из них сильно мне не понравился. Это был крепкий бородатый мужчина лет уже около сорока, но без седины в кучерявых волосах. Они были настолько чёрными, что казались просто неестественными. А глаза…
До сих пор помню его глаза. Невозможно тёмные, глубоко посаженные и страшно тусклые. В них царили пустота и отчаянье, даже когда бородач хохотал над шутками товарищей.
Наверное, в том, что случилось в Кассин-Онге, моей вины гораздо больше, чем можно было бы подумать… Стоило встревожиться. Может, имело смысл сразу обратиться к наёмникам цирка, пусть они бы точно подняли меня на смех. Пришёл, понимаешь ли, какой-то деревенский дурачок и убеждает опытных воинов, что почтенный «кто-то там» странный, потому что так чувствует он, провинциальный эмпат. Да обитателю такой глухомани каждый второй будет казаться подозрительным, решат ярмарочные охранники.
Только вот я совсем не чувствовал этого человека. От него не исходило ровным счётом никаких эмоций. Словно душа его давно истлела и отправилась прямиком в ледяную преисподнюю кормить Тёмного Бога. Мужчина дышал, говорил, улыбался, но при этом был мёртв.
Поэтому я нашёл одно-единственное решение, показавшееся верным: рассказать обо всём Сканди. Признаюсь, это далось мне непросто. Всё-таки ярмарка. Цирк. Время беззаботного веселья так не хотелось менять на унылую слежку, и уж тем более на дорогу к кораблю-храму. Однако на помощь неожиданно пришла придуманная в тот момент игра. Я представил себя защитником из Добрых. Членом таинственного братства, столкнувшимся со злом. Эта игра оказалась столь увлекательной, что я вскоре забыл про свою жажду увидеть глотателей огня. Прицепившись хвостом к странной компании, я трезво рассудил, что успею добраться до ледохода шамана, если увижу что-то подозрительное и найду чем подкрепить свои опасения.
Храм находился за пределами деревни, за широкой грядой торосов, и в последнее время Сканди предпочитал принимать жителей у себя, а не ходить в Кассин-Онг. Впрочем, по выходным у него всегда собирались прихожане. На хранящей полумрак нижней палубе его вечно промёрзшего ледохода находились алтари Тёмного и Светлого богов: широкий чёрный камень, матово поблескивающий в свете фонарей, и белый куб, словно светящийся изнутри.
Они стояли друг напротив друга, как предписывало древнее и загадочное учение из рассказов шамана. Пока мужчины топтались у алтаря Тёмного Бога, а женщины подносили дары Светлому, – Сканди трескучим голосом вспоминал старые легенды и вещал о событиях настолько давних, что проще было решить, будто он их и придумал.
Но я отвлёкся…
Странные люди крутились на ярмарке скорее для виду, чем из интереса. Я видел, как несколько раз та огненноволосая девушка и «мёртвый» бородач смотрели в сторону деревни, и мог поклясться, что они разглядывают дом моего отца. От гостьи при этом исходило прохладное вежливое любопытство и непонятное предвкушение.
В их спутниках чувствовались лишь скука и желание поскорее покинуть это место. Двое плечистых мужчин и вторая женщина были похожи. Не только внешностью. Одеждой, ростом, манерой перемещаться. Их плечи оставались неподвижными при ходьбе – каждый из троицы даже поворачивался всем телом, а не как обычные люди. А ещё они чего-то боялись, и, по-моему, этот страх порождал их «мёртвый» товарищ.
Мурашки пробежали у меня между лопатками.
На Кассин-Онг вместе с морозом спускалась ночь, отчего цирковые гирлянды горели всё ярче и праздничнее. Тёплый день остался позади, солнце закатилось, и холод выбрался из укрытия, обняв деревню. Но вокруг огромного ледохода гудела собирающаяся толпа, а мимо лотков праздно шатались как жители нашей деревни, так и приезжие. Вкусно пахло выпечкой и благовониями. Морозу пришлось отступить прочь от людей, предоставив им шанс позабыть на время о привычной стуже. Горизонт дышал розовыми красками. Там, на краю неба и льда, свет ещё боролся. Здесь он уже проиграл.
Я остановился у врубленного в лёд столба, по которому кто-то из циркачей пытался залезть к связке вяленой рыбы. Он смешно извивался всем телом, забираясь всё выше, а затем под разочарованный гул зрителей соскальзывал вниз по обледенелому дереву, но не сдавался и вновь шёл на штурм. Лицо его раскраснелось от внутреннего жара, глаза сверкали, и я чувствовал, что он специально оскальзывается, развлекая толпу своими неудачами.
В ней все чаще раздавались хорохорящиеся крики, а Эльнар ан Гаст, наш лучший охотник, громко призывал освободить ему столб, чтобы он «показал этому бродяге настоящую сноровку». Именно благодаря весёлым выкрикам Эльнара я и отвлекся на пару минут от наблюдения, а когда опомнился, то не сразу нашёл взглядом своих подопечных.
Они поднялись на примыкающую к ярмарке платформу и, рассекая телами собирающихся на ярмарку людей, пошли в деревню. Моё сердце заколотилось как безумное, и я посмотрел вокруг, надеясь, что увижу либо Сканди, либо Глонгу. Конечно, ни старосты, ни шамана на ярмарке не было…
Сейчас мне неясно, чем бы они смогли тогда помочь. Какие слова нужно было бы найти, чтобы не прослыть дураком. Но нет смысла так дотошно ворошить прошлое. Что сделано, то сделано. Я решился идти за гостями один. Протиснувшись сквозь толпу зевак, подбадривающих циркача на шесте, я ненадолго потерял незнакомцев из виду, но затем, забравшись наверх, увидел, как они свернули направо, на расчищенную дорожку, ведущую через мостики в сторону моего дома.
И дома Одноглазого.
Я ускорился, но так, чтобы не привлекать к себе внимания. Благодарение Тёмному Богу, островок, примыкающий к ярмарке, и жилище старого моряка соединялись по меньшей мере через шесть платформ, и мне не составляло труда преследовать странных гостей незамеченным, смешиваясь с зеваками, а то и просто прячась за углами.
Несмотря на холод, спина покрылась липким потом, а дыхание рвалось из груди с таким сипом, будто за плечами осталось уже лиг десять, не меньше. Меня окатывали волны веселья и приятного ожидания, исходящие от людей на ярмарке, я же испытывал непонятный страх. Окружающий мир грозил измениться. Эти странные гости несли в себе что-то новое, что-то непривычное. Игра, которой я себя завёл, вдруг перестала казаться забавной.
Я чувствовал зло. Настоящее, чистое зло. «Мёртвый» бородач занимал все мои мысли. Лавируя между прохожими, которых становилось все меньше, я уверенно сокращал дистанцию. Вскоре между мной и странными людьми остался лишь один мостик, старый полуразвалившийся сарай отца за ним и собственно убежище Одноглазого. Когда незнакомцы уверенно поднялись на крыльцо (двое мужчин-близнецов и рыжая красавица остались сторожить внизу), я, пригнувшись, стараясь ставить ноги поближе к заснеженному краю, чтобы не поскользнуться, перебежал на соседнюю платформу и нырнул вправо, прячась за сараем.
Сердце билось в груди с такой силой, что заболели ребра. Переводя дыхание, я с ужасом ждал, как раздастся возглас сторожей и они бросятся ко мне, но время шло, а меня никто не трогал. Лишь мороз с каждой минутой неподвижности пробирался под слои одежды все настойчивее. Кожа на бёдрах уже онемела. Растирая её сквозь меховые штаны, я осторожно выглянул из-за угла.
Вторая спутница «мёртвого» как раз постучала в дверь.
Старик не открывал. Пользуясь темнотой (шаманский фонарь горел на платформе только над входом в дом Одноглазого), я наблюдал за крыльцом, тревожась, что нигде не вижу рыжеволосой. Она будто исчезла. От страха зазвенело в ушах. Дышать приходилось ртом, потому что иначе, казалось, меня услышат не только незнакомцы, а ещё и сам Тёмный Бог пробудится и вынырнет из-подо льда, посмотреть, кто его потревожил. Холодный воздух проникал в меня, остужая всё сильнее. Зубы застучали.
Вскоре я услышал каркающий голос старика:
– Кончено! Я ничего не знаю! Уходите, прошу вас!
Женщина что-то ему сказала, но что именно – разобрать не удалось. Голос был приятный, чарующий, а вот язык вроде бы чужой. Прижавшись к стене, я пытался унять бушующее в груди сердце и вслушивался. Меня обволакивало отчаянье Одноглазого и его страх. И холодная угроза, исходившая от спутников бородача.
– Я никому ничего не сказал, клянусь! – услышал я.
Тёмный Бог, сколько ужаса было в этих словах. Старик боялся так беспредельно, как умеют только маленькие дети…
Раздался громкий удар по двери. Затем ещё один.
– Помогите! – отчаянно закричал Одноглазый. Суровый морской волк, превратившийся в испуганную жертву. От этой перемены стало ещё страшнее. – Помогите!
Но навесная дорожка была пуста. Здесь, на этом мостике, вечно занесённом снегом, и днём-то редко кто ходил, а там, вдалеке, где сейчас шумело веселье да рвались шутихи, никто не услышит криков. Я сглотнул, переступил с ноги на ногу. Нужно бежать назад, к цирку. Звать на помощь.
Ещё был шанс успеть.
– Мальчик?
От неожиданно раздавшегося совсем рядом ласкового женского голоса я даже подпрыгнул, а сердце попросту остановилось. Рыжая ведьма стояла на дорожке около сарая. В четырёх шагах. Под отороченным белым мехом капюшоном сверкнули злые глаза, и я отпрянул. Жуткая волна намерений существа, уж точно не являвшегося человеком, сбивала с ног. В бурлящем водовороте недобрых чувств отчетливо проступила жажда смерти и чуждая здесь звериная тоска. В рыжей зажглось щемящее предвкушение крови, отчего сразу всплыли из глубин памяти жуткие легенды о Ледовых гончих. Потому что люди не испытывают таких страшных эмоций. А те, чьи души захватили проклятые чёрные капитаны – могут. Неужели сказки не врали? Неужели это…
Женщина-нечеловек сделала небольшой шаг вперёд и тем разрушила порабощающее мою волю оцепенение. Я рванулся прочь и бросился вдоль сарая к краю платформы, оскальзываясь на металлических листах. Нужно было пробежать несколько ярдов до обледенелых перил. Кованые решётки, покрытые снегом, служили для того, чтобы никто во тьме не сверзился вниз, на жёсткий лёд. Но сейчас они отделяли меня от спасения. В спину толкнула тёплая волна охотничьего азарта, а миг спустя под ногами бросившегося в погоню убийцы заскрипел снег.
У меня словно выросли крылья: я в два касания оказался наверху перил и перевалился через них. Вязаная варежка слетела, зацепившись за лепесток металла. Левую кисть ожгло холодом, и я спрыгнул вниз, одновременно старясь втянуть ладонь в тёплый рукав тулупа. Перед взглядом мелькнули чёрные силуэты сломанных ледоходов.
Кто-то наверху крикнул:
– Назад, Ар! Назад! Обряд важнее! Брось его!
Лететь было невысоко, шесть-семь футов, но я неловко плюхнулся на грязный лёд, и в левой ноге вспыхнула резкая боль. На глазах тотчас выступили непроизвольные слёзы, и я быстро вытер их, чтобы не смёрзлись веки. Под коленкой резало так, что на минуту показалось, будто Светлый Бог отвернулся от меня и не уберёг от перелома. Сверху послышалось недовольное рычание. На меня просыпался сброшенный сапогами Гончей снег. Мгновение не-женщина стояла на краю платформы надо мною, сверкая алыми огоньками глаз, а затем послушно вернулась к хозяину.
Я выдохнул, а затем осторожно согнул-разогнул колено. Боль шевельнулась, как встревоженный пёс. Кажется, не сломал. Значит, могу идти. Значит, надо идти. Поднять тревогу. Рассказать всем, что в деревне может произойти нечто ужасное. Голос Одноглазого и его страх не оставили сомнений. И даже если они и таились до последнего где-то в глубине души, то нападение Ледовой гончей развеяло их окончательно.
Наверху ещё что-то кричали, крикам вторили залпы цирковых петард и многоголосый восторженный рёв.
Начиналось представление.
Я хромал по неровному льду, морщась от боли в колене, спотыкаясь, оскальзываясь и пряча онемевшую от холода руку в стынущем рукаве. Отблески цирковой иллюминации окрашивали сваи и лёд под деревней в причудливые цвета. Пару раз мне приходилось огибать огромные столбы, держащие на себе Кассин-Онг, и проклинать ямы с нечистотами, расположившиеся под домами (хорошо, что на моём пути они встретились лишь три раза). Раньше, когда Пухлый Боб отправлял меня проверять полозья его платформы и отбивать наросший лёд, я спокойно перепрыгивал такие «ловушки». Но сейчас из-за больной ноги каждая из них становилась раздражающей преградой.
От сиплого дыхания горело в груди, при каждом шаге нещадно резало под коленкой и кололо в рёбра.
Под настилом деревни царил иной мир. Мрачный, нелюдимый, тёмный, низко нависающий над головой зубьями сосулек. Забытая вселенная грязи, мусора и выброшенных вещей, вмёрзших в вековой лёд и занесённых снегом. Хозяин отозвал Гончую, – но я всё равно изо всех сил напрягал слух и ждал, когда за мною послышатся шаги преследователей. Когда меня повалят на грязный лёд и свершится нечто ужасное. Нечто, от чего холодеет сердце.
Нечто, чего так испугался Одноглазый.
Хозяин одёрнул Ледовую гончую, но он же мог и пустить её по следу. И это подстёгивало. Заставляло идти всё быстрее и быстрее, невзирая на боль в ноге, в боку. С каждой минутой гуляющий шумный цирковой лагерь, с окутанным гирляндами ледоходом, был всё ближе. Когда я почти добрался до края деревни (пришлось перелезть через несколько невысоких ледяных гряд, при этом руку, лишившуюся варежки, словно ломали изнутри), мимо деревни неторопливо проехал небольшой корабль. На его корме горели зелёные фонари, а маленький прожектор облизывал лёд по ходу движения. Я застыл, наблюдая за ним. Вдруг команда ледохода послана мне наперехват? Плюхнувшись на живот, я проследил за тем, как корабль прополз под настилом, едва не задев опоры. Он ненадолго остановился где-то под платформами, а затем резко стартанул и умчался прочь.
За это время я внутренностями ощутил идущий снизу холод. Проклятье, к морозам жителям севера не привыкать, но я не был одет для таких вот приключений, и уж тем более не рассчитывал, что придётся валяться на льду. Торопливо поднявшись на ноги, дрожа от холода всем телом и пошатываясь, я продолжил путь. Ноги словно набили снегом. Зубы выстукивали лихорадочную дробь. Высвободив руку из рукава, я сунул окоченевшую ладонь в подмышку под тулупом.
Этот ледоходик оказался под Кассин-Онгом не просто так…
Я чувствовал, как тепло уходит из моего тела, как лёд вытягивает его. Мутнеющий взгляд зацепился за огни цирка и придал мне сил.
Шаг. Левая нога вспыхивает болью, подкашивается. Шаг! Впившись взглядом в ледоходы у окраины деревни, я медленно продвигался вперёд.
Мне повезло. Мне действительно повезло. Мою жизнь спас тот, кто командовал ледовой гончей. Если бы не его окрик – лежать мне на грязном льду в луже застывшей крови. В голове не укладывалось, что такое могло случиться у нас в деревне. Смерть, конечно, нередкий гость в наших краях. Охотники не раз находили среди льдов вымершие корабли, а вдоль путевиков до Снежной Шапки то и дело попадались замёрзшие тела бродяг, но никогда в Кассин-Онге не было убийств.
Я же знал, и никак не мог перепутать тех чувств, что испытывала жаждущая крови гончая. Предвкушение, страсть и голод владели ею без остатка. И только власть человека, её одернувшего, смогла побороть их.
Выбравшись к цирковой стоянке, я торопливо прохромал мимо длинного ледохода хмелеваров, где под небольшим навесом жарко полыхала бочка с разбавленной энгу. Рыжие отблески играли на лавках и грубых столиках вокруг. Тепла здесь хватало: можно было снять рукавицы и без опаски пить горячий напиток и сидеть спокойно, а не топтаться, согреваясь. Рядом с бочкой, облокотившись о стойку, болтали два немного пьяных наёмника. Караульные.
