Kitabı oku: «Водоворот судьбы. Платон и Дарья», sayfa 14
Дорога кончилась, впереди темной стеной встал хвойный лес. Охотники вошли в тихое, лесное царство. Вокруг стояла оглушительная тишина. Угрюмый лес молчал, будто хороня какую-то тайну. И на первый взгляд могло показаться, что в сонном лесу не было ни зверей, ни птиц: не крякнет утка и не закричит глухарь. Но это было обманчивое впечатление, потому что многие птицы и звери находили себе здесь пристанище и пищу.
В лесу повис серый сумрак. Небо над казаками светилось узкой щелью. Нельзя было угадать, в какой стороне вставало или садилось солнце. Лес становился все глуше и безмолвней. Мертвая тишина навевала тоскливое настроение.
Кони тащились без понуканий. На лесной тропе с трудом умещалась одна телега. Колеса все время подпрыгивали на кочках. Разлапистые ветви свисали так, что иногда казаки задевали их своими папахами и зеленые иголки валились им за шиворот. Кое-где приходилось останавливаться, чтобы вываливаться из телеги и освободить тропу от валежника.
Кони быстро выбились из сил, пока казаки добрались до цели.
Углубившись в лес, охотники услышали характерные звуки. Их производили кабаны. Охотники приблизились к поляне, пустили вперед своих собак и, засев в засаду, стали терпеливо дожидаться животных. Собаки кинулись в глубину леса. По настойчивому, разноголосому лаю, охотники поняли, что собаки обнаружили зверя. Обойдя диких свиней с наветренной стороны, они погнали лесных животных прямо на охотников.
Но кабаны, словно что-то почувствовав, остановились на самом краю поляны. Они подняли кверху тупые носы и, насторожив уши, стали усиленно нюхать воздух. Затем лесные животные, как по команде бросились бежать в глубь леса, чтобы покинуть опасное место. Однако несколько кабанов через поляну кинулись в сторону охотников. Селенин, вскинув ружье, выстрелил в голову зверя. Дикая свинья, резко мотнув головой, отскочила в сторону и свалилась с ног. Выстрел Семена тоже оказался удачным. Другие охотники оказались менее удачливыми, поэтому многим кабанам удалось уйти живыми и невредимыми.
Низкое солнце склонилось за стройные сосны. Охота закончилась. Казаки, закинув тяжелые туши на телеги, направили коней к заброшенной избушке лесника. Вдруг, недалеко от места предполагаемого ночлега послышался короткий рев.
– Это медведь ревет, – тихо промолвил Селенин.
– Тебе видней, ты же старый охотник.
– Смотрите – попадетесь медведю, – шутливо предупредил Семен.
– Вот охотники – медведя испугались! – притворно изумился Шутемов.
– А если добудем медведя, как делить будем шкуру?
– Пока медведь не убит, нечего и шкуру делить, – отмахнулся атаман и замедленно добавил:
– По утру пойдем охотиться, а пока заночуем в старой избушке.
Уже в серых сумерках охотники добрались до места назначения. Избушка, сложенная из толстых бревен по самые окна, утонула в земле. Кое-как раскрыв дверь, они сложили внутри свои вещи и занялись кто чем. Одни казаки взялись разделывать тяжелые туши диких свиней, другие натаскали дров из сухостоя и задали корма коням.
Вскоре между двумя соснами загорелся яркий костер. Легкий ветер, раздувая пламя, не давал затухнуть костру. Иногда он постреливал угольками и распространял пахучий смолистый дымок. Горячий воздух исказил очертания деревьев. Они шевелились как живые.
Когда угли нагорели, на жаркий огонь повесили небольшие куски мяса и котел с водой. Кипяток, бурно кипя, стучал металлической крышкой. Запеченное на огне мясо и чай на духмяных травах получились превосходными.
Ужинали в теплой избушке, срубленной на века из добротных толстых бревен при зажженной лампе. Она часто мигала от духоты и копоти. Треснутое стекло покрылось тонким слоем сажи. Все разговоры на время прекратились. Лишь иногда кто-нибудь произносил шутливые фразы.
После того как ужин закончился, полились охотничьи истории. С кем что случилось, и кто что видел. А рассказывать было, о чем. Охота для казаков была не только забавой, добычей пропитания, но и опасным занятием.
– Однажды мы с Платоном пошли охотиться на кабанов. Засели в засаду и стали ждать, когда собаки выгонят диких свиней. Сидим, ждем и вдруг из кустов на поляну выскочил кабан, – повествовал Семен Перелыгин – я выстрелил да промазал.
Казак хитро улыбнулся.
– И тут выскочила целая стая диких свиней, а у меня ружье не заряжено.
– Эх, горе-охотник – целое стадо упустил.
– Самому обидно было!
– Как-то осенью мы с Никитиным отправились охотиться на косуль, – подхватил охотничьи байки Селенин. – Они выскочили на нас неожиданно. Никитин вскочил, встал во весь рост, выстрелил и смазал. Тогда животное с ходу налетело на него, сбило с ног и начало топтать копытами. Если бы я не застрелил ее, то она втоптала бы его в землю. Я его спас от верной смерти.
– Да всяких опасностей на охоте случается, – раздумчиво проговорил Шутемов. – Почти каждый охотник в хуторе имеет ранения от охоты.
И хотя рассказывались охотничьи байки уже не один раз, но все равно все слушали их как будто впервые.
– Я, наверное, продам свое ружье, – неожиданно сказал Семен.
– Да ты что, Семен, Платон вернется – охотиться будет, – попробовал отговорить Шутемов. – Без охоты не прожить. Человек с древних времен охотится.
– У него душа не лежит к охоте, – отмахнулся Перелыгин.
– А, где сейчас находится твой сын, Семен?
– Лежит в госпитале, – тяжело вздохнув, ответил Перелыгин.
– Вернется – женим на Дарье Чернавиной.
– Да, Платон жених хоть куда.
– Да и Дарья тоже ничего! Будут любоваться всю жизнь друг на друга.
– Только бы война закончилась, – раздумчиво проговорил Семен.
– Закончиться, не будет же она продолжаться вечно.
Надвинулась глухая уральская ночь. В лесу наступила удивительная тишина и спокойствие. Около избушки красными огнями переливались угли. На мглистом небе зачернелись пики безжизненных елок. На небе одна за другой загорелись яркие звезды. На чистое безоблачное небо взошла луна. От луны и от искрящегося воздуха стало совсем светло. Но все же на небе было намного светлее, чем на земле.
Подложив дров в печку, казаки, не раздеваясь, разлеглись на широком топчане. Голоса стали стихать, реплики зазвучали все реже и реже. Вскоре разговоры и вовсе прекратились. Кто-то из казаков попробовал завести новый разговор, но ему уже никто не ответил. Дружный храп известил, что охотники уснули.
Ясная ночь прошла скоротечно. Перед рассветом на небе появилась светлая полоска утренней зари. После этого звезды быстро померкли, и темнота ушла на запад. Затем на востоке взошло негреющее солнце, и по всему горизонту распространился свет. Ворвавшийся в маленькое оконце любопытный, солнечный лучик, разбудил охотников. Казаки поднялись, раздули огонь и, закусив вчерашним мясом, отправились в лес.
Злой ветер как бешеный кидался на деревья, трепал охотников, коней, но через час он успокоился, и в лесу наступила такая тишина, что охотники даже услышали, как под лапой осторожного зверя хрустнула ветка. Кони, тревожно всхрапывая, заводили ушами и боязливо прижались друг к другу. С помощью собак охотники быстро нашли осторожного медведя под корнем поваленного дерева. Собаки, подняв злобный лай, завертелись вокруг озверевшего животного. Рев медведя и лай собак слились в один шум.
Зверь, стоя на задних лапах, отбивался от собак. Одна из собак попав под удар, дико завизжала и отлетела в сторону. Медведь, яростно рыча, подмял под себя другую собаку и мгновенно раздавил ее. Но вот медведь оставил собак в покое и кинулся в сторону охотников. Чернавин навскидку выстрелил. Пуля, пролетев сквозь зеленую хвою, воткнулась в медведя. Грянул второй выстрел Селенина, который смел на своем пути все зеленые иголки. Собаки дружно накинулись на раненого зверя. Возле деревца испуганно заплясали привязанные кони.
– Не стреляйте собак зацепите!
Смертельно раненый медведь, яростно взревев и, собрав последние силы, уже мертвым обрушился на Семена. Казаки мгновенно подскочили к Перелыгину и с большим трудом стащили с него тяжелого зверя. Собаки не успокоившись, бросились терзать огромную тушу медведя. Клочья бурой шерсти разлетелись в разные стороны.
Селенин отогнал собак. Семен тяжело встал на ноги.
– Он же мог меня задрать.
– А ты не задирайся на тех, кто сильнее тебя.
Казаки рассмеялись над шуткой, но Перелыгину было совсем не до смеха.
– Никогда не теряй головы, когда охотишься на медведя, – обмолвился Никифор.
Солнце скрылось из виду, воздух сгустился, из низин потянуло холодом. Охотники сняли шкуру с убитого медведя, потом все сложили, все собрали, и кони зашагали из леса. Казаки остались в восторге от охоты. К вечеру они вернулись в хутор.
***
Летом на Урале все живое пробудилось к жизни. Свежие листья и трава наполнили воздух потрясающим запахом. Дарья вышла из школы, чтобы попрощаться с учениками. Она радовалась, что смогла справиться со школьной работой, и что у нее все получилось. Следом за ней на улицу шумно высыпали дети.
– До свидания, Дарья Ивановна!
– До свидания, дети!
Учеба закончилась, начались летние каникулы. Оставшись одна, девушка, чуть-чуть улыбнувшись, присела на скамью под липой. Медовые запахи цветущих черемух и яблонь заполонили хутор. Все казачьи дворы утонули в белом цвете. Все стихло под утренними лучами яркого солнца.
Чернавина залюбовалась, как по синему небу тихо плыли дымчатые облака. На земле отразились их серые тени. Вдруг одна огромная клубящаяся туча властно накрыла солнце и сквозь разрывы яркие солнечные лучи ударили по хутору. Переливным огнем загорелись стекла хат.
Летние перья солнечных лучей пригрели колени девушки, а вместе с ними раскрытую книгу со стихами Пушкина. Дарья, закрыв глаза, подставила ласковому солнцу смуглое лицо, и оно прикоснулось к нему горячими губами. Легкий ветерок обвеял лицо, шею, плечи. Она благодарно улыбнулась солнцу, ветру и по-девичьи помахала им рукой:
– Здравствуйте!
Вдруг на ветке синичка завела веселую песенку. Дарья встала, протянула к ней руки, но птичка, испуганно вспорхнув с ветки, улетела. Скоро солнце разгорелось так хорошо, что стало приятно сидеть и слушать неуловимые звуки природы. Девичья душа запросилась в синеву неба. Дарья, опустив руку, шумно вздохнула.
Неожиданно нахлынули непрошенные воспоминания. Прошлым летом хутор остался без учителя. В один из первых осенних дней казаки собрали круг и приняли решение, что детей должна учить Дарья Чернавина. Но девушка наотрез отказалась от предложения. Вечером того же дня хуторской атаман пришел к Чернавиным.
– Иван, нам надо учить своих детей и лучше, чем Дарья нам не найти. Поговори с дочкой, может, она согласится учительствовать, – под широкими седыми усами Никифора проскользнула чуть приметная улыбка.
Иван коротко позвал дочь:
– Дарья!
Дочь недовольно вышла к отцу, сдвинув строгие брови к переносице.
– Атаман просит тебя стать учителем в хуторе. Я уверен, что ты справишься дочка, – ласково сказал Иван.
Внутренне он был рад, что жители хутора доверили своих детей его дочери.
– Попробуй, Дарья. Если не получится – не получится. Тогда другой разговор. Мы будем помогать тебе всем, чем сможем, – умоляюще попросил Никифор.
– Хорошо завтра я приду в школу, – отчеканивая каждое слово, ответила Дарья.
Обрадовавшись, Никифор протянул девушке ключи от школы. Дарья, тяжело вздохнув, с неохотой взяла их. Пока она не передумала, Никифор быстро попрощался и ушел.
Ранним утром Дарья отправилась в школу и сразу же окунулась в работу. Целую неделю она днем пропадала в школе, а вечером допоздна готовилась к урокам на следующий день. Дети полюбили Дарью всем сердцем и говорили своим родителям, что она лучше прежнего учителя. Хотя в первый же день довели ее до слез. Дарья задала ученикам задание, но они вместо того, чтобы готовиться, шумели и разговаривали на уроке. Дарья, не выдержав, расплакалась и ушла в комнату учителя. Дети обескуражено замолкли.
Катя Перелыгина хмуро сказала Даниле:
– Попроси Дарью Ивановну вернуться в класс, скажи, что мы больше не будем, так себя вести.
Когда младший брат вошел в комнату учителя, сестра сидела за столом, прикрыв заплаканное лицо ладонями. Данила, смутившись, суетливо пробормотал:
– Тебя просят вернуться в класс. Сказали, что больше не будут шуметь.
– Иди, Данила. Я сейчас приду.
Нахлынувшие воспоминания перебил звонкий цокот копыт. Дарья сидела на скамье тихая и грустная. Ветер шумно перелистал страницы потрепанной книги. Дарья подняла голову и увидела Никифора верхом на коне.
– Здорово дневали, Дарья! – поздоровался атаман и поинтересовался. – Как у тебя идут дела?
Нестерпимо синие глаза Дарьи широко распахнулись:
– Слава Богу, Никифор Евсеевич. Все хорошо идет.
– Спасибо, казачка, за твою работу. Завтра в школу казаки придут делать ремонт.
Дарья улыбнулась, показав белые ровные зубы.
– И вам спасибо, Никифор Евсеевич, за вашу заботу о хуторе.
– Держи письмо от Платона, только что привез.
Девушка, мигом вскочив с места, схватила тонкими пальцами долгожданное письмо.
– Спасибо!
По губам девушки снова расползлась приятная улыбка. Атаман ответно улыбнулся. Дарью в хуторе любили. Всегда веселая она всюду вносила тихую радость. Ее красивые глаза действовали на казаков успокаивающе. Никто не мог отвести своих глаз от ее прямого чистого взгляда. Каждый норовил сказать ей что-нибудь приятное и хорошее. Не было казака раз увидевшего и не полюбившего девушку. Видя ее, молодые казаки невольно таили дыхание, а старики, глядевшие на мир грустными глазами, вдруг становились радостными.
Никифор, сдерживая нетерпеливого коня, проехал к церкви, а Чернавина, чуть не запрыгав от радости, ухватилась за исписанный листок обеими руками. Она раскрыла конверт и чуть вздрагивающими губами стала читать письмо. Счастливая девушка читала и перечитывала его бесконечно. Дарье даже почудился ласковый убаюкивающий голос казака. Письмо Платона было тоскливым и теплым. Простые бесхитростные слова взволновали Дарьино сердце. Оно даже забилось по-иному. Она просто не могла оторваться от письма! Девушка долго сидела и, глядя в синее небо, бережно гладила листок.
– Бог даст – увидимся! – беззвучно прошептала Дарья.
Ветер принес от церкви приглушенный голос Прохора Селенина:
– Никифор, сходим к Чернавиным, хочу сосватать Дарью за своего сына.
– Да ты что с ума сошел! – раздраженно бросил Никифор – Поздно ты спохватился. Ее сердце занято другим. Она уже Платона полюбила. Это весь хутор знает.
– Но Дарье сватов никто не присылал, – вкрадчиво обмолвился Прохор.
– Не пойду и тебе не советую, – донес ветер ответ Шутемова.
Дарья, улыбнувшись, сложила письмо, пахнущее лекарствами, и убрала его в карман. Платон ей действительно нравился. Он был стройным, широкоплечим, с русыми волосами и с серыми глазами. Дарья любила его сильные руки, его честный, чистый взгляд и широкую улыбку. Ее радовали задор и живость казака. Впрочем, Дарья тоже уже вся заневестилась. Она ему ни в чем не уступала.
Вдруг девушка услышала чьи-то приближающиеся шаги. Она обернулась на шум шагов и увидела подходящего сына местного купца Банникова. Федор остановился вблизи.
– Мы сегодня покидаем хутор. Отец просит, чтобы вы забрали в школу книги из нашего дома.
– Передай, что я сейчас приду с ребятами, – с живостью ответила Дарья.
Девушка вместе с детьми пришла к двухэтажному дому купца с колоннами и с парадным крыльцом на церковную площадь. Во дворе стояли три груженые разным скарбом подводы, две пролетки и немногочисленные жители хутора. Анисим, встретив Дарью на крыльце, шутливо поклонился:
– Проходите в дом.
На первом этаже стояли два больших шкафа для книг. На позлащенных переплетах играло солнце, пахло книжной затхлостью.
Купец густо пробасил:
– Забирай, Дарья, книги. Для них не нашлось места на телеге. Пусть их дети читают
Дарья взглянула и обомлела – она таких книг в глаза не видела. Даже ничего не понимающий в этом человек сразу бы понял, что это достаточно дорогие книги, потому что все они были в добротном переплете. Каких только книг тут не было. В одном шкафу стояли: Пушкин, Толстой, Лермонтов, Ломоносов, Тургенев, Давыдов. В другом шкафу расположились: Жуковский, Баратынский, Соллогуб, Гончаров, Полежаев. И многие другие русские поэты, и писатели, которых Дарья не успела отметить.
– Спасибо вам, Анисим Гаврилович, за книги. Дети очень будут рады: школа не имеет своей библиотеки. Будем рады снова увидеть вас в хуторе. Счастливого вам пути, – сказала Дарья.
– Спасибо, Дарья! Бог даст – увидимся, – в голосе купца прозвучала робкая надежда.
Дети радостно понесли книги в школу. Семья купца, уселась на гужевой транспорт. Анисим начал выводить подводы со двора.
Жители разноголосо закричали:
– Прощай, Анисим.
– Скатертью дорога! Пускай убирается ко всем чертям!
– Куда бежит если вся Россия в огне.
Короткий обоз вышел за хутор. За телегами потянулся шлейф пыли. Вскоре они пропали из виду. Толпа с шумом и говором хлынула со двора. Люди разошлись по хатам, и хутор затих, будто перед бурей.
Когда Дарья пришла домой, то она увидела, что кошка Лиска с черно-белой шерстью держит в своей пасти серого воробья. Девушка мгновенно подскочила к ней, освободила маленькую птичку из ее острых зубов и выпустила воробья в полураскрытое окно, откуда врывался в ее комнату свежий, чистый воздух. Счастливый воробей, сделал круг перед окном, что-то радостно прочирикал и улетел в растревоженный мир.
– Передай Платону, что я его очень жду! – прошептала вслед спасенной птичке Дарья.
Она вытащила благословенное письмо, поцеловала и снова прочитав, прижала к груди. Внутри нее все ликовало. Скоро они с Платоном будут вместе.
Ее ни разу не целованные губы, страстно прошептали:
– Приезжай скорей, казак! Я очень жду тебя!
Вечером она пришла на утес и долго смотрела в речную воду и на покрытые лесом берега. Ей так захотелось увидеть своего казака, что она неожиданно заплакала.
– Хоть бы разочек его увидеть! – заломила в тоске руки девушка.
Глубокое чувство день ото дня все сильнее и сильнее захватывало душу девушки. Еще недавно она была совершенно спокойна. С сегодняшнего же дня девушка уже не могла обходиться без него ни одного часа. Отныне Дарья каждый день засыпала, а утром просыпалась с одним и тем же именем на губах. И это имя было Платон.
***
Платон Перелыгин получил довольно опасное ранение. Пуля прошла с жизненно важным органом, рядом с сердцем. Только чудом ему удалось выжить. Какое-то время он даже находился между жизнью и смертью. В его теле все время лихорадочно скакала температура. Кризис миновал только на третий день, но перед тем как ему очнуться, ему почудился родной голос Дарьи. Она, как будто вживую появилась рядом с ним. На этом фоне Перелыгин открыл глаза. Лежа в чистой постели, Платон утомленным взглядом окинул длинную переполненную ранеными казаками палату, потолок, стены. Кругом белели повязки с красными пятнами крови. Кто-то кричал от боли и, превозмогая боль, тихо сквозь зубы матерился. А кто-то метался в бреду и хрипел.
Воздух, настоянный на дурманящей смеси лекарств, гниющих ран и человеческой крови, не смотря на открытые форточки, был спертым, не выветривался. У Платона кружилась голова, а в висках невыносимо стучала горячая кровь. При этом его глаза были такими же мутными, как и разворачивающийся за окном рассвет.
Перелыгин не знал где он и что с ним. Он словно только что появился на свет. Платон ощупал себя, кровать, осмотрелся вокруг. Прошла минута другая, и вдруг прорезался чей-то голос.
– Где я, – тихо спросил Платон.
Сестра в сером платье с красным крестом на груди склонилась над ним. Он увидел над собой красивое девичье лицо.
– Очнулся? В госпитале ты, – грудным голосом сказала она. – Ранили тебя. Можешь идти?
– Смогу.
В этот миг память казака мгновенно прояснилась, и в голове всплыли разрозненные картины последнего боя. Он взглянул на сестру милосердия и вздрогнул. Она сильно была похожа на его Дарью.
– Идите за мной, я вас перевяжу.
Платон проследовал за сестрой милосердия. Госпиталь блестел чистотой, все было вымыто и отдраено. В перевязочном кабинете сестра начала потихоньку разматывать окровавленные бинты. В эту секунду сосредоточенные глаза девушки смотрели строго и твердо. И хотя она делала это очень осторожно, Платон то и дело вскрикивал от боли. Чтобы не кричать от боли, казак крепко стиснул челюсти, но тихий стон все равно прорывался сквозь плотно стиснутые зубы. С трудом сняв бинт, девушка взяла в руки ланцет, точными движениями вскрыла рану, очистила ее от гноя и чем-то, обработав, стала забинтовывать.
– Как вас зовут?
– Елизавета.
– Мне лечиться долго придется?
– Доктор сказал, что до конца лета пробудете, – ответила девушка и отложила историю болезни в аккуратную стопку.
После перевязки сестра отвела казака в столовую, где Перелыгин пообедал и вернулся обратно в палату. А там совсем дышать нечем. Кто-то наглухо запечатал окна. Платон распахнул форточку и в палату ворвался живительный воздух. Перелыгин остался стоять у раскрытого окна. Сквозь серые, тонкие шторы в палату пробились яркие солнечные лучи, от которых в сердце казака вспыхнула новая жизнь. Она бодрящими токами прошла по всему телу, и его самочувствие резко улучшилось.
В полдень Платон вышел из госпиталя, и едва не захлебнулся от свежего воздуха. Он пьянил как хорошее, многолетнее вино. Хотелось широко расправить грудь, глубоко вдохнуть, но из-за ранения внутри нестерпимо ныло, а в глазах мерк свет. Но все же казаку было радостно, что ему удалось избежать смерти и что он снова сможет увидеть своих родных и свою любимую Дарью.
Платон одиноко побродил по зеленым дорожкам госпиталя. Возвращаться в пропахшее лекарствами и душное помещение ему не хотелось, но другого выбора не было. Когда казак вернулся в палату, она гудела как пчелиный улей. На кроватях стояли, сидели серые беспокойные фигуры казаков. В коридоре неразборчиво и тревожно кричали. Кто-то, вскочив на кровать, как безумный махал в воздухе кулаками. Слышались тяжелые хрипы, стоны и ругательства.
– Что происходит? По какому случаю шум?
– Вспомнили царскую семью. Сегодня годовщина их гибели.
Надо отметить, что, когда началась европейская война Романова и ее дочери делали все, что от них зависело, чтобы спасти наибольшее количество раненых и больных. Для этого Александра Федоровна, Ольга Николаевна и Татьяна Николаевна окончили фельдшерские курсы княжны Гедройц, и стали служить в госпитале простыми сестрами милосердия. Нужно было иметь чистые сердца и души, чтобы отважиться на такой благородный поступок. Такими качествами могут обладать только глубоко верующие люди. А именно такими и были Романовы. Но их доброе дело не ограничивалось лишь этим. Царская семья жертвовала личные сбережения на содержание лазаретов, госпиталей и санитарных поездов.
Вместе с этим Александра Федоровна, проявив хорошие, организаторские способности, сумела организовать работу свыше восьмидесяти лазаретов и госпиталей. В то же время она создала двадцать санитарных поездов, которые ежедневно вывозили с западного фронта тысячи раненых солдат и офицеров. В добром деле Александра Федоровна показала себя прекрасным руководителем, а вместе с великими княжнами еще и способной сестрой милосердия. Романовы участвовали в самых сложных операциях, помогая хирургам оперировать и чистить раны от гноя. Они не гнушались никакой работы, и всякое дело исполняли с особым усердием. Им несколько раз делалось плохо от дурно пахнущих лекарств и страшных гнилых ран. Однажды одна из великих княжон в обморок упала. Но, несмотря ни на что, они продолжили самоотверженно присутствовать на операциях.
После тяжелых операций государыня как могла, утешала раненых за их жен и матерей. За тех же, кто умирал на ее руках, она молилась на их могилах и спасала их души своими горькими слезами. И хотя великие княжны были царских кровей, но, по сути, это были самые обыкновенные девушки. Романовы спасли жизнь многим солдатам и офицерам. В порыве добрых чувств Романовы отдали под госпитали даже дворцы, расположенные в Царском Селе, Павловске, Красном Селе и Гатчине.
Через короткое время общий суматошный крик стих. Все успокоились, остались только следы былого раздражения. Полилась тихая спокойная речь.
– В Царском Селе у меня великая княжна Ольга Николаевна присутствовала на операции.
– У меня же Татьяна Николаевна была.
– А меня сама государыня помогала оперировать.
– С ними и боль не боль была.
Неожиданно разговор принял совсем другое направление.
– До чего ж довел Россию Романов.
– Ну не скажи государь правил разумно и правдиво. Разве он устроил эту жизнь? А где чиновники, где генералы были?
– А что теперь будет с Россией?
– Здесь не надо быть пророком, чтобы предсказать, что добром это не кончится. Народ столько лет пребывал под самодержавием, что переполнился лютой ненавистью.
– Рано еще хоронить Россию-матушку.
– Но без царя – не будет и казаков. Нам что уготована одна судьба?
– Ну, ты сказал! Казакам от царей крепко доставалось. Царь Петр, подчиняя себе волю казаков, залил кровью и слезами донскую землю. Казаков вешали, рубили, стреляли, сожгли множество городков. Тогда цари сломили казачью волю, слепили из них слепых воинов.
– Они забыли, что казак, это, прежде всего воля.
– А сколько кровушки казачьей пролилось в восстаниях против царей: Булавин, Разин, Пугачев. Нет такой посуды, чтобы измерить казачью кровь.
– И в то же время цари даровали казакам много благ, наделили хорошими землями. Казаки единственные кому разрешалось не кланяться и не ломать папахи перед царями.
– Землей наделили? А что мы не заслужили ее? Что-то не было желающих бросать родные места, осваивать дикие земли и подвергать себя опасности. Сколько голов мы положили за эти земли и за отечество – не сосчитать.
– Житье собачье, зато слава казачья!
– Не то думаете и, не то говорите казаки. Запомните накрепко мои слова: без царя не будет и казаков. Зачешете потом свои тупые затылки, если они у вас целыми останутся.
– Вот пристал как степной репей.
– Не трусись! Береженого Бог бережет, а казака сабля!
– Да мы и так уже пропали. Нам никогда не простят девятьсот пятого года.
– Если у власти останутся большевики – точно пропадем. Они давно обещали извести нас.
– А причем тут они? Нам Бог завещал жить по-казачьи, а по-другому нам и не жить.
– А может ничего страшного не произойдет? Может, и мы по-новому заживем?
– Не думаю, что нам солнышко будет по-другому светить.
Постепенно разговор сошел на нет. Раненые занялись кто чем. Одни играли в шашки, в карты, травили анекдоты или просто лежали на кровати, уставившись отрешенными глазами в белый потолок. Другие чинили одежду, обувь, стриглись, брились, писали письма. Картина была самая мирная, если бы не перебинтованные раны и кровь на бинтах. Это быстро напоминало о проходившей на Урале гражданской войне.
Платону ничего не хотелось делать, тянуло просто лечь на больничную койку и забыться. Но вдруг ему подумалось, что неплохо было бы написать письма своим родителям и Дарье Чернавиной. Извелись, наверное, они, не получая от него никаких вестей.
– У тебя нет пера, чернил и бумаги? – спросил он соседа.
– Зачем тебе?
– Письма хочу написать.
Сосед вытащил из прикроватной тумбочки все, что Платон спросил и казак, обмакнув перо в чернильницу, начал писать письма. И хотя он старательно выводил строчки, но они все равно выходили кособокими.
На написание писем у Перелыгина ушло много времени. Приходилось долго раздумывать над каждым словом и предложением. Платону хотелось, чтобы письма получились яркими и теплыми.
Перелыгин отложил ручку в сторону и пробежал глазами по тексту письма к Дарье:
“Здравствуй, дорогая Дарья! Я получил ранение, но ты ни о чем не беспокойся, потому что все уже позади. Сейчас я чувствую себя намного лучше. Однако до конца лета все же придется провести время в госпитале. После излечения меня командируют домой для восстановления здоровья. Я извещу тебя о примерной дате отъезда и приезда.
Мне очень хочется тебя увидеть…”
Когда Платон закончил перечитывать письмо к Дарье, перед его глазами всплыло ее печальное лицо. Ему вспомнился последний день перед его отъездом из Старого Хутора. Погода в тот денек стояла тихая, теплая, поэтому молодые люди несколько часов провели на реке под тенистым утесом. Чуть приподнятый, мелодичный голос девушки тогда звучал спокойно. Это придавало особый блеск ее словам. При вспоминании любимого образа девушки Платона невольно повлекло в родной хутор. Как день без солнышка прожить не может, так и Перелыгин без милой жить не мог. Стосковался казак по Дарье, о чем он и писал в своем письме к ней. И хотя между ними никогда не было произнесено ни одного слова о любви, но они и без всяких слов знали, что очень любят друг друга.
“Скорей бы увидеть милый лик девушки”, – с нежностью и отчаянием подумал Платон.
Вечером все процедуры и обходы закончились, больничные шумы стихли, в затененных палатах установилась тишина.
Когда больные и раненые занялись своими нехитрыми делами, Перелыгин взял в руки книгу Льва Толстого в дешевом народном издании и с упоением начал читать увлекательную повесть “Казаки”.
Прошло несколько недель. То один, то другой казак покидали стены уютного госпиталя. Платон с завистью глядел на излечившихся товарищей. Ему страшно наскучило валяться в палате среди раненых. Нестерпимо хотелось на волю.
– Когда вы меня выпишите? – спросил он однажды лечащего врача.
– Забудьте об этом, вы нуждаетесь в длительном лечении.
В госпитале Перелыгин не один раз вспомнил своего ангела хранителя, который помог ему остаться на этой бренной земле. С каждым днем все живее разгорались его глаза, а на бледных губах казака часто разыгрывалась улыбка светлая как ясный день.
***
Перелыгины и Чернавины уже давно приготовились к венчанию Платона и Дарьи. Они хотели справить такую пышную свадьбу, чтобы о ней в хуторе потом долго толковали. В свадебных хлопотах родители Платона и Дарьи даже крепко подружились. Но от Платона долго не поступало никаких известей, поэтому неотступная тревога начала терзать сердце Дарьи. Каждый день девушка выезжала на дорогу и, бросив поводья на холку лошади, из-под ладони всматривалась вдаль.
В один из осенних дней Дарья Чернавина отправилась на дорогу и, выехав на самый длинный участок дороги, спрыгнула с лошади. Девушка пустила ее пастись, присела на придорожный камень и, заслонив ладонью глаза от солнца и сильного ветра, стала безотрывно смотреть в конец дороги. Прошло полдня, но на дороге не появилось ни одного человека.
– “Где же ты, Платон? Я жду не дождусь тебя”, – тихий вздох тронул губы Дарьи.
