Kitabı oku: «Водоворот судьбы. Платон и Дарья», sayfa 13
***
Трудно жить летом в неволи, а еще труднее умирать. Жила, была семья, и вот уже никого не осталось. Еще вечером они мечтали о будущем, а теперь все стало прошлым. Смерть разрушила надежды узников. Лето грубо и дерзко исковеркало их жизненные планы. Отстрадались, теперь им уже нечего было бояться. Мучительная жизнь для них кончилась. Будто по наущению дьявола случилось это страшное убийство. Их, в общем-то, успешная жизнь окончилась страшной драмой. Судьба злодейка не сжалилась над ними. Они как жили единым целым, так и ушли нераздельной семьей, даже смерть не смогла разлучить их. Чистые святые души царской семьи легкими тенями ушли в вечность. Водоворот судьбы не простил Ники страшную ошибку.
Войков, склонившись над телом Романова, стащил с его руки золотое кольцо с красным рубином, покрутил перед глазами и, криво улыбнувшись, опустил в свой карман.
В это время с улицы вернулся встревоженный Павел Медведев.
– Я слышал стрельбу на улице, – доложил он Юровскому.
– Возьми в доме Попова людей, чтобы погрузить трупы и прибраться в особняке – приказал ему Яков.
Медведев разрядил револьвер в тело Романова и ушел исполнять приказание.
– На чем выносить будем? – озадачился Юровский.
– На оглобли натянем простыни, и получатся носилки, – подсказал Никулин.
– Молодец – соображаешь, – похвалил его Яков. – Тащите оглобли и простыни.
Караульные соорудили носилки и застелили кузов грузовика солдатским сукном, чтобы не перепачкать его кровью жертв. Первым понесли тело Ники. Возле автомобиля тело бывшего императора встретил Голощекин.
– Собаке – собачья смерть, – плюнул с ненавистью комиссар.
Медведев что-то шепнул на ухо Юровскому. Яков мгновенно взбесился, в его глазах угрожающе шевельнулись темные зрачки.
– Мы сделаем проще. Остановить погрузку тел, всем строиться!
Караульные выстроились в две шеренги. Яков начал говорить быстро и отрывисто.
– Предлагаю сложить на стол все присвоенные драгоценности. Или сдадите добровольно, или я расстреляю каждого, у кого обнаружу их после обыска.
– Мы не брали царских ценностей.
– Я сейчас выйду, а вы все сложите в одну кучку. Все понятно?
Густые брови Якова сдвинулись к переносице. Для убедительности Юровский сунул одному из караульных под нос кольт и вышел. Солдаты неохотно вытащили из карманов золотые украшения и сложили в общую кучу на стол.
Когда Юровский вернулся, один из караульных недовольно пробурчал:
– Мы хотели на память взять.
Юровского сверкнул из-под нахмуренных бровей черными глазами, как раскаленными угольками.
– Все-кто брал драгоценности, от дальнейшего участия в переноске трупов отстраняются, – сказал комендант и приказал Никулину: – Сопровождай каждое тело до машины. Поторапливайтесь, утро близко!
Все трупы уложили в кузов и накрыли сверху куском солдатского сукна.
– Медведев, одних людей оставь прибираться в доме, других отправь хоронить трупы, – отдал новое приказание Юровский.
В доме Ипатьева стало тихо и мрачно. Все стихло: ни говора, ни звука
Похоронная команда забралась в кузов, Юровский залез в кабину.
– Яков, побереги свое слабое сердце не езди на ликвидацию трупов, – пожалел коменданта Голощекин.
– Шая, я должен быть там. Я не уверен, что они там без меня управятся. Надо, чтобы все прошло без сучка и задоринки.
Похоронная команда отъехала от дома. Тела царской семьи и четырех верных слуг отправились в последний путь. Матвей Васильев отправился вместе с ними. Около трех часов ночи автомобиль выскочил за город. Хотя мрак и рассасывался, но до рассвета было не близко.
Недалеко от города автомобиль нагнал вереницу людей Ермакова. Когда автомобиль поравнялся с ними, всадники начали заглядывать в кузов.
– Мертвые? А мы думали, что нам их живыми дадут.
– Патронов полные карманы, а пострелять не удалось.
– И наследник тоже здесь? А говорили, что в Тобольске умер.
– Выходит, мы зря приводили себя в порядок, готовясь как к празднику.
Колонна потащилась дальше. Неожиданно навстречу попались крестьяне Зыковы из деревни Коптяки, выехавшие поутру в город. Два всадника выскочив из колонны, подскочили к крестьянской телеге.
– Заворачивай назад! – во все горло заорал Ваганов и угрожающе затряс револьвером над крестьянскими головами.
Зыкова с испуга круто завернула лошадь и едва не опрокинула телегу. Отъехав, крестьянка обернулась и увидела большой обоз.
– Не оглядывайся назад, застрелю сука! – меняясь в лице, опять заорал Ваганов.
Зыкова ударила лошадь кнутом, и та понеслась, что есть силы. Солдаты, проводив крестьян до ближайших покосов, возвратились к колонне.
Летние дожди размыли колеи и обнажили корни мохнатых сосен. Автомобиль то и дело подпрыгивал, остервенело гудел, часто буксовал, разбрызгивая грязь и, наконец, вблизи урочища Четыре брата застрял между двумя деревьями на самом топком месте. Колеса наполовину ушли в торфяную массу.
Машина застряла рядом с заброшенными шахтами, где раньше добывалась железная руда. Большинство из них оказались в плачевном состоянии. Причем из-за сложенной возле шахт глины растительность почти отсутствовала, в разные стороны разбегались затравеневшие дорожки. По ним в прошлые годы вывозили руду.
Тела убитых выгрузили, но это не помогло, чтобы вызволить застрявший грузовик. Машина танцевала, и точно ужаленная дергалась на одном и том же месте. Шофер злобно выключил мотор, поняв, что им своими силами ни за что не выбраться.
– Сели все-таки, – хмуро ответил он на немой взгляд Якова.
– Далеко отсюда находится выбранное место? – спросил Юровский Ермакова.
– Нет, прямо за железной дорогой.
– Скоро наступит рассвет – грузите на пролетки, – строго приказал Юровский.
Ночь кончалась, восток начал редеть. Звезды погасли одна за другой. Между небом и землей пробилась узкая полоска света. Она начала прибавляться с каждой минутой. Над болотом курились кудрявые завитки тумана. Лес ожил, наполнился шумом и говором.
Тела убитых перегрузили на пролетки, привезли к хорошо сохранившейся шахте и сбросили возле одинокой березы. Где-то рядом возмущенно закричала сова. Тяжело скрипнула под напором ветра старая сосна. Она, как будто вскрикнула от непереносимой боли.
Похоронная команда развела два больших и несколько маленьких дымных костров. Пламя яркими огненными столбами потянулось к небу. Солдаты содрали с трупов окровавленную одежду и кинули ее в костры. Обнаруженные драгоценности заботливо собрал Юровский. Затем трупы сбросили в шахты, но воды в ней оказалось столько, что тела даже не утонули в ней.
– Нужно обрушить шахту. Кидайте бомбы!
Грохот на всю округу, а шахте хоть бы что.
– Что же делать? – озаботился Ермаков.
– Надо сжигать тела, – процедил сквозь зубы Юровский.
– Долго.
– Я вернусь в город, привезу кислоты и горючего топлива.
Юровский отправился в город. Следом за ним уехал Ермаков, его вызвал Голощекин.
– Что ты натворил? Докладывай немедленно! – набросился комиссар на Ермакова.
– Из-за того, что в шахте оказалось мало воды, трупы оказались на самой поверхности. Пробовали обрушить шахту, но из этого ничего не получилось.
– Тебе партия доверила ответственное дело, а ты его провалил. Что теперь прикажешь делать? Отравляйся в урочище и сделай так, чтобы от царской семьи и следа не осталось. Нельзя допустить, чтобы их тела попали в руки белых. Это станет для них знаменем. Ты представляешь себе, что натворил? Немедленно возвращайся и все исправляй. Тебе понятно?
Ермаков испуганно забегал глазами с Юровского на Голощекина.
– Понятно, товарищ Голощекин.
Ночью Юровский, прихватив с собой чекистов и выписанные Войковым лопаты, топоры, бензин, и кислоту, отправился к урочищу. Но машина, не доехав до места, сломалась. Ожидая пока, шофер исправит машину, Юровский увидел, что по дороге едет запряженная в телегу двойка. Он, резко махнув рукой, приказал путникам остановиться.
– Здравствуй, Яков! – узнали его рабочие.
– Куда вы направились? – строго спросил Юровский заводских рабочих.
– На завод спешим.
Ледяные глаза Якова ожгли рабочих.
– Придется отложить, потому что я реквизирую ваших лошадей.
– То есть, как? – озаботились рабочие – Нам без лошадей не обойтись товарищ Юровский.
– Через день-два я верну вам их в целости и сохранности, – ответил Юровский и нацарапал рабочим корявую расписку.
Весь груз перегрузили в телегу и повезли на шахту. А там ветер уносил огонь, дым и пепел в летнее небо, а весь воздух дышал злобой и ненавистью. Поляна возле шахты стала неузнаваемой. Ее навсегда покинули тишь и благодать. Все пространство вокруг стало грешным. Только небеса вверху остались чистыми и безгрешными.
Когда на следующее утро все стихло, испуганное Солнце спряталось за тучами, чтобы не смотреть на то, что люди натворили на Земле. Редкий седой туман не скрыл, что тут натворили люди. В лесу жалобно и плакуче трещали соловьи. Высокая трава заревела утренней росой. Деревья склонились, как в трауре. Они что-то невнятно шептали листвой. Можно было подумать, что деревья читали молитвы.
Среди живой природы гибель царской семьи выглядела чудовищно дико. Матвей Васильев готов был кататься по земле от яростного бессилия.
На сокрытие следов преступления похоронной команде потребовалось двое суток. Недогоревшие остатки красногвардейцы сбросили в шахту. Землю, где разводили костры, перекопали и присыпали лесным мусором. После этого Юровский построил похоронную команду. Когда они построились, Яков брезгливым взглядом окинул пасмурные лица караульных и увидел, что последняя кошмарная ночь ввела его команду в подавленное состояние. Поеживаясь от утренней прохлады и неудержимого ужаса, они вытирали пот, как после трудной шахтерской работы. Чувствуя за собой большую вину, они примолкли. Хмурым и злобным караульным сделалось не по себе.
В это время восток уже налился зарей и в кустах пробудились птицы. Вихрастый ветер раскачал верхушки молодых деревьев. Тонкие стволы однообразно согнулись к земле. Отвернувшись, Юровский зябко повел плечами и прислушался к лесному шуму. Ему вдруг почудилось, что кто-то невидимый предупредил его, что безвинная смерть царской семьи не останется безнаказанной. Глубоко запавшие глаза Юровского вспыхнули черным пламенем. Яков, шумно задышав резко, развернулся к красногвардейцам.
– Вы выполнили важную задачу. Все, что вы здесь увидели, забудьте навсегда. Вы никогда и никому не расскажете, что вы знаете. За разглашение государственной тайны ответите своей головой. Вы унесете эту тайну вместе с собой на тот свет. Смерть ждет каждого, кто отважится не сохранить в тайне это событие – прокричал он, как будто задыхаясь, Юровский затряс бородой и больше ни слова не прибавив, зашагал из леса по травянистой дороге.
Похоронная команда, закурив, шла из леса молчаливо, и устало как будто шахтеры после тяжелого рабочего дня. Выпуская из раскрытых ртов табачный дым, они услышали глухую артиллерийскую канонаду похожую на отдаленную грозу. Иногда отдельные выстрелы складывались в один сплошной гул. Белая Армия рвалась в Екатеринбург.
Охрана дома особого назначения продолжилась еще два дня. Все эти дни в тесном саду дома Ипатьева не прекращали петь песни соловьи. Караульные, невесело балагуря о происшедшем, растаскивали личные вещи царской семьи. Тащили все, что имело хоть какую-то ценность. Не брезговали даже нижним бельем. Не нужные вещи и предметы уничтожалось в печи или выкидывались в выгребную яму. Русские иконы, молитвенники и духовные реликвии Романовых караульные растоптали грязными сапогами…
Перед глазами Матвея Васильева занавес на сцене плотно закрылся. Последний акт трагической драмы семьи Романовых закончился. За один день в голове Васильева пронесся один год жизни царской семьи. Поразмыслив про себя, Матвей своими глазами увидел, что Романовы с честью перенесли страшные испытания.
Мысленные воспоминания навеяли на молодого человека необыкновенную грусть. Матвей, вспомнив скупую на радость и удачу, но щедрую на обиду и беды жизнь Романовых, глубоко задумался. Ему стало искренно жаль царскую семью за те страдания, которые они перенесли. Как одна семья могла вместить в себя столько лиха?
Царская семья всегда отличалась особым благорасположением к простым людям, поэтому Матвей никак не мог понять, почему из-за жестокого убийства Романовых в Екатеринбурге не собирались возмущенные толпы, и почти никто не откликнулся на их смерть. Хотя многое говорило о том, что Романовы были для народа не злыми. Все как будто вымерли – людей, которые осудили это жестокое убийство, было очень мало. В огромной стране не нашлось ни одного отважного офицера, храброго казака или простого человека, кто бы попытался спасти от гибели хотя бы детей.
Эта семья своей жизнью, своей борьбой и просчетами отразила целую эпоху. Она была достойна сострадания. Каждый нормальный человек должен осудить это убийство. Это преступление нельзя ничем оправдать. Разве можно оправдать людей убивших детей?
– Молодой человек, вам плохо?
Кто-то изо всех сил потряс Матвея за плечо. Васильев отнял руки от лица, взглянул перед собой расширившимися болью и страданиями глазами и увидел перед собой священника.
– Нет, просто что-то вспомнилось.
– Присядьте на лавку, а то на вас лица нет, – сказал священник и быстрыми шагами удалился по каменной дорожке.
Когда Матвей присел, то всех сторон до его слуха нескончаемо понеслись птичьи голоса. Звучал то трезвон жаворонков, то трели Иволги, то звонкое пиликанье синиц. И еще какие-то звуки, которых Васильев не разгадал. Переливчатые песни птиц заполнили окружающий мир. Освободившись от воспоминаний, Матвей невольно заслушался их пением. Птицы пели так звонко и мелодично, что это ошеломило его. Они заливались как в райской куще. Молодой человек был как будто один в этом мире, хотя вокруг него непрерывно ходили люди. Он неловко, и будто торопясь, расстегнул ворот рубашки.
Наслушавшись птиц, Матвей Васильев отправился в музей царской семье и там столкнулся с экскурсией из небольшого уральского городка.
– В нынешнее время мнение многих людей о Романовых изменилось. Наверное, потому что сегодня можно прочесть мемуары и воспоминания участников тех событий. Все больше современных людей начало почитать царскую семью. И с каждым годом их количество увеличивается. Это заметно по ежегодному крестному ходу в день памяти Святых Царственных страстотерпцев. Семнадцатого июля десятки тысяч людей посещают Ганину Яму.
Экскурсовод тяжело передохнул.
– Правда, мы до сих пор не знаем, что же случилось на самом деле. Но чтобы осознать трагедию поставьте себя на место детей или их родителей и тогда вы поймете, что произошло на этом месте. Мы экскурсоводы не верим в официальную точку зрения. Но если Следственная комиссия примет эту версию, то мы будем придерживаться ее.
Молодой человек не стал слушать экскурсовода до конца и вышел на улицу. Там он достал из кармана куртки фотоаппарат и, пройдя всю территорию, запечатлел: Иконную лавку, памятник Николаю II, Храм святителя Николая, памятник Царские дети, Храм Святых Царственных Страстотерпцев, Поклонный крест. Храм праведного Иова Многострадального, Храм в честь иконы Божией Матери Державной, Храм преподобного Серафима Саровского, памятник Аликс, Храм преподобного Сергия Радонежского, беседку для отдыха, остатки открытой шахты и колокольню.
Все еще захваченный мыслями о Романовых Матвей вернулся к памятнику царским детям, заглянул в их глаза и, ощущая в горле трудный ком, тихо сказал:
– Простите нас.
Раньше трагедия семьи Романовых не трогала сердце молодого человека, теперь же она стала ему близкой и родной. В тот день душа Матвея разорвалась надвое, ему даже захотелось расплакаться, как когда-то в детстве. Васильев долго не мог помириться с дорогой и горькой утратой. Он не мог вспоминать и думать о гибели царской семьи без содрогания. Тогда от нахлынувших чувств он пережил растерянность перед стремительностью времени и невозможностью вернуть хотя бы на одно мгновение ставших дорогими ему Романовых.
Повесть Платон и Дарья
Пролог
Над зубчатым лесом поднялось расплавленное солнце. Оно встало еще низко, но уже установилась непереносимая жара. С самого утра солнце палило безжалостно. По синему небу ползли обтрепанные ветром редкие, совсем небольшие тучки. Воздух наполнился нестерпимым зноем, дальний лес окутало сизой дымкой. Асфальт и лес покрылись тонким слоем пыли из-за того, что давно не было дождей.
Автомобиль с Платоном и Павлом Перелыгиными стремительно летел по почти пустой грунтовой дороге, свившейся серпантином среди зеленых холмов, оставляя за собой длинный шлейф серой пыли. Яркие солнечные лучи светили сквозь пыльное стекло, ослепляя глаза отца и сына. Мимо проносились села, поля, леса, реки и мосты. Все краски природы врывались в раскрытое окно автомобиля. Лето было в самом разгаре.
Когда Павел увидел рядом с дорогой зеленое поле, он невольно воскликнул:
– Смотри, отец, какая яркая трава. Я ничего подобного не видел.
– Да, очень зеленая трава, – подавив вздох, согласился отец.
Трава действительно была невероятно сочной, но Платон видел перед своими глазами совсем иную картину – свою прошлую жизнь в Старом Хуторе.
Прошло почти полвека, после того как Платон покинул родные места и он помнил каждое дерево, каждый поворот дороги. Старик заметил, что у самого края дороги стояла старая поникшая липа, которую двумя руками не обхватишь. Пустой ствол развалился пополам, а засохшие верхушки дерева склонились к самой земле. Раньше под ее широкой кроной скрывались от жарких лучей солнца.
“И у деревьев как у людей: рождение, молодость, старость”, – подумал Платон.
До Старого Хутора осталось рукой подать. Справа поле, а за ним лес, в который Платон с отцом ходил в молодости на охоту. Здесь один раз его отец упустил целое стадо кабанов. Это случилось после нескольких часов ожидания в засаде, когда из кустов выскочил кабан, Семен Алексеевич выстрелил и промахнулся, а затем на поляну вдруг выскочили еще несколько кабанов, преследуемые собаками. Пока растерянный Семен перезаряжал свое ружье, лесные животные, проскочив мимо его, исчезли в густом лесу. Собаки устремились за ними, но вскоре вернулись обратно и недовольно заскулили.
Отец тогда растерянно развел руками:
– Целое стадо пробежало, а я с пустыми руками остался. Ты в хуторе никому не говори – засмеют.
Слева пролетела старая каменная гряда. Раньше на этом месте добывали природный камень для строительства церкви в Старом Хуторе. Отец рассказывал, как над ним однажды подшутили казаки, когда он уснул на телеге с камнями по дороге от каменной гряды к хутору – они развернули его лошадь с телегой в обратную сторону. После того как отец проснулся, он сразу же погнал свою лошадь к хутору, как ему думалось, но смех попавших навстречу казаков с нагруженными телегами, привел его в замешательство.
– Ты, зачем паря камни в каменоломню везешь? – спросили казаки и дружно загоготали.
Жара томила. Воспоминания о родителях кольнули сердце как иголками. Острая боль не проходила. Павел заметил, что отец переменился в лице. Стало особенно заметно, что бывалый казак заметно постарел и поседел.
– Что с тобой, тебе плохо?
Платон Семенович, проговорил, побледнев:
– Останови автомобиль, я отдышусь.
Автомобиль съехал на обочину дороги. Платон открыл дверцу, поставил ноги на землю и уронил седую голову на грудь.
В это время тренний зной беспощадно палил землю. Жара – будто пламя пышет. Высоко в небе ласточки острыми крыльями рисовали необыкновенные узоры.
Павел вышел из автомобиля, подошел к отцу и дрогнувшим голосом промолвил:
– Первый раз тебя таким вижу.
Платон Семенович медленно поднялся с места:
– Значит-редко видимся. Передохнем немного, а то мне что-то грудь сдавило.
Вдруг он покачнулся, сын, подхватив его под руку, участливо спросил:
– Ты себя хорошо чувствуешь?
Отец взволновано поглядел на сына:
– Павел, мне было чуть больше двадцати лет, когда я потерял своих родных. Как я скучаю о них, если бы ты знал. Хоть бы один день, хоть бы один час побыть с ними. Я почти уже не помню их лица. У меня не сохранилось ни одной их фотографии.
– Ты мне говорил об этом. Но ты мне почти ничего не рассказывал о своих родителях, поэтому я мало что о них знаю.
– А ты не очень интересовался ими, Павел, – в голосе отца прозвучала легкая обида.
– Справедливое замечание, но все-таки расскажи как-нибудь мне о них. Я только знаю, что ты их рано потерял. Извини, но так получилось: ты мне ничего не рассказывал, а я ни о чем не спрашивал тебя.
Платон Семенович едва заметно улыбнулся:
– Поехали, мне уже лучше стало.
– Когда вернемся домой, сходи в поликлинику, – твердо попросил Павел.
В десять утра автомобиль выскочил на плоскогорье. В середине лощины раскинулось заново отстроенное село. Людей на улице почти не было видно – попрятались от жары. На горе высилась серая церковь, построенная в позднем классическом стиле. Вернее, то, что от нее осталось. Теперь в ней размещался, склад. Рядом с ней из-под земли бил незамерзающий прозрачный родник, звонко убегавший вниз по глубокому оврагу. Родник пробился сразу же после того, как на купол установили крест.
Далее виднелись остатки Старого Хутора. Взору отца и сына предстали несколько разбитых срубов и одинокий столб от ворот Чернавиных. Обугленные остатки домов и стропил говорили о прокатившейся здесь Гражданской войне. А там, где раньше были поля казаков, теперь росла колхозная пшеница. Желтое поле разделяла пополам грунтовая дорога, уходящая далеко за горизонт. Между лесом и хутором протекала узкая река, где на высоком берегу высился грациозный серо-белый утес. Он был красив и загадочен.
– Здесь остановись, Павел, – приглушенно попросил отец и, прищурив глаза, посмотрел на плоскогорье, словно что-то припоминая.
Скрипнули тормоза, Перелыгины вышли из автомобиля. Горячий ветер принес горький запах полыни, в воздух поднялось белое облако из одуванчиков. От жары тело Платона отяжелело.
Встав лицом к поруганной церкви, отец, перекрестившись, возвысил голос:
– Простите меня, братцы. Я вас всех помню, никогда не забуду. Вы настоящими были казаками.
Павел удивленно спросил отца:
– Какие казаки, отец? Ты мне ничего об этом не рассказывал.
– Не рассказывал, значит, так нужно было. Меньше знаешь – лучше спать будешь. Принеси-ка мне сверток из автомобиля, – понизил голос отец.
Павел принес длинный сверток. Старик развернул его, достал старую шашку с потертой рукоятью и серую поношенную папаху, которую тут же натянул на голову Павла.
– Повторяй за мной слова казачьей присяги. Я, Перелыгин Павел Платонович, клянусь честью казака перед Богом…верно служить, не щадя живота своего до последней капли крови…обещаю быть честным, храбрым, и не нарушать своей клятвы…в чем мне поможет мне Бог…
Платон слово в слово повторил за отцом клятву. Отец, протянул шашку, лежащую на его крепких ладонях и строгим голосом, не допускающим никаких возражений, сказал:
– Целуй!
– Я тебя не понимаю. Что ты хочешь этим сказать?
Павел, смутившись, недоуменно уставился на отца, но спорить, не стал. Он взял в руки шашку изумительной работы и прикоснулся губами к отполированному металлу.
– Мы от казаков повелись, Павел. По казачьей традиции я должен передать тебе свою шашку, – сказал отец.
– Хорошо, – растерянно произнес Павел.
– Теперь ты стал казаком. Я все же надеюсь, что когда-нибудь еще возродится казачество. Потому что дух казачий не может погибнуть. Только будет ли оно таким, каким было? Если я не доживу до этого времени – ты доживешь, – сказал отец и немного помолчав, тихо добавил, – Принеси крест и лопату из багажника.
Павел вытащил из автомобиля лопату, деревянный крест с мраморной табличкой и медленно прочитал:
– Казакам, отдавшим жизнь за веру и отечество. Мне кажется, девиз звучал иначе: За веру, за царя и отечество.
– Увы, казаки за царя сражаться не стали.
Они установили крест и обложили его камнями.
– Деревянный – сгниет быстро.
– Если устоит – ты заменишь, – старый казак вытер пот со лба ладонью. – Спите спокойно казаки. Поехали на утес, Павел.
Автомобиль проскочил через новое село и остановился на крутом берегу реки, где сплелся ковер из засохших ромашек. Трава на утесе почти выгорела от долгой засухи. Отец с сыном, хлопнув дверьми, вышли из автомобиля.
– Какая красота, отец! – с нескрываемым восхищением сказал Павел, стоя на утесе.
– На реке вся жизнь казаков прошла. Молодежь любила коротать часы на утесе. Иногда здесь часами просиживали до самого рассвета.
– Как же здесь хорошо.
– Почти пятьдесят лет прошло, а все осталось, как было. И эти две сосны на утесе тоже росли. Только этой беседки не было – произнес отец и с сожалением добавил – Но здесь нет главного. Нет казачьего хутора и нет казаков, которые тут жили.
Он провел рукой по шершавому стволу дерева.
– Выросли барышни – даже не узнаешь. Пойдем к реке, умоемся после дороги.
– Пошли.
– Иди впереди, я за тобой тихонечко пойду.
Старик осторожно спустился к реке и остановился на самом краю берега. Вода не приносила прохлады, она была как парное молоко. Тихое течение было незаметным. В ровной глади реки как в зеркале отражалось небо и солнце. По гранитным камням утеса мельтешили солнечные блики.
И вдруг перед глазами Платона одна за другой начали вставать картины из далекой юности. За несколько секунд одним мигом пролетела прошлая жизнь в Старом Хуторе. Ему вспомнились голосистые девки, чубатые молодцы, бородатые деды и, конечно же, его любимая Дарья. Ее образ то и дело всплывал перед думным взором казака. Она явилась ему настолько явственно, что он даже вскрикнул:
– Дарья!
– Какая Дарья? – Павел опять недоуменно поглядел на отца.
Платон Семенович достал из кармана письмо, подал Павлу:
– Я тебе ничего не мог сказать раньше. Дарья была моей первой женой. Я не смог вытравить память о ней. Прочитай письмо, я очки дома оставил.
Павел вслух прочитал короткое письмо:
– “Здравствуй дорогой, Платон! Я тебя всю жизнь искала и только совсем недавно нашла тебя на Урале, чему несказанно обрадовалась. Наша жизнь друг без друга прошла быстро. Пятьдесят лет пролетели одним мигом.
Когда ты меня отправил со станции Мысовой, я еще долго болела и пришла в себя только во Владивостоке, куда санитарный поезд пришел из-за переполненности госпиталей в Чите.
Во Владивостоке меня охватил дикий ужас, когда я поняла, что мы можем больше никогда не увидеться. Если бы ты знал, как я плакала, оказавшись на берегу Тихого океана. Возвратиться в Читу я уже не смогла. Проклятая Гражданская война навсегда разлучила нас с тобой. Я часто вспоминаю то время. Как мы смогли выжить – до сих пор не понимаю.
Я долгое время ждала тебя во Владивостоке, потому что всем сердцем чувствовала, что ты остался жив, а потом уехала через Корею в Китай, где работала на текстильной фабрике, а затем в Австралию. И здесь в настоящее время проживаю в казачьей общине.
Мне очень хочется, чтобы мы с тобой встретились. Эта встреча очень важна для нас обоих. Надеюсь, что ты мне ответишь. Я буду каждый день ждать твоей вести…”
– Как мы смогли выжить, – повторил вслух Платон слова Дарьи, а про себя промолвил:
– “Прости меня Дарья, но судьба обвенчала меня с другой женщиной. Мне очень жаль, что ты тогда не нашлась в Чите. Я рад, что ты помнишь обо мне в чужой стране. Возвращайся скорей на родину”.
Ветер угнал за горизонт последние тучки. Сквозь нежно-зеленую хвою сияло июльское солнце. Высоко в безоблачном небе парил коршун, высматривая себе добычу. Вдруг к нему подлетел черный ворон и стал яростно нападать на него. Он бил его крыльями, когтями, клювом. Ворон защищал свой выводок, который находился на крупных ветвях огромного тополя. Но вот коршун, плавно спланировал вниз, пролетел немного вперед, потом камнем кинулся к дереву, схватил когтями на верхушке тополя маленького вороненка и исчез с ним в темном лесу, растворившись среди деревьев.
– Отец, прошел всего лишь год, как умерла мама. Я не хочу, чтобы ты встретился с Дарьей. Память о матери мне очень дорога. Ты должен помнить о ней. Вы с ней встретились в госпитале во время гражданской войны. Она выходила тебя и спасла от смерти, – запинаясь и с жаром проговорил сын.
– Елизавета мне дорога, Павел, но с Дарьей почти пятьдесят лет назад мы обвенчались в церкви. Ты должен понять меня. На Земле живет женщина, которую я сильно любил. Я все время испытывал невыносимую тоску по ней. Иногда хотелось даже кричать в пустоту, – тихо, но внятно сказал отец.
– Давай пока оставим в стороне этот вопрос, – робко предложил Павел.
– Хорошо, – подавив вздох, согласился отец и спросил, не отрывая глаз от реки, – Может быть, покушаем?
– Я сейчас что-нибудь приготовлю, – поспешно отозвался сын.
Павел быстро соорудил возле беседки столик, выложив на него разнообразные продукты и бутылку водки. Отец наполнил водкой два небольших граненых стаканчика.
– Давай помянем добром братьев казаков.
И они, не чокаясь, выпили до дна. Платон нарвал возле беседки белых ромашек и бережно положил на камень, где они часто сидели с Дарьей. Потом Платон Семенович вдруг выпрямился и начал читать стихи:
Эти дни не могут повторяться, -
Юность не вернется никогда.
И туманнее, и реже снятся
Нам чудесные, жестокие года.
С каждым годом меньше очевидцев
Этих страшных легендарных дней.
Наше сердце приучилось биться
И спокойнее и глуше и ровней.
– Кто автор этих слов? – заинтересовано спросил Павел.
– Донской казак Николай Туроверов. Это Дарья в письме прислала, – громко промолвил отец, прислонившись к шершавому затертому стволу старой сосны.
И тихо добавил: – Через месяц она в Ленинград приезжает.
– А что произошло с вами, отец?
Небо по-прежнему было чистым – ни одного облачка. Оно прямо сияло своей глубинной чистотой. Из голубой бездны яркое солнышко заливало жаром сухую землю. Оно поднялось высоко и жгло так нестерпимо, что даже тень под деревом не спасала от жары. Подувший ветер не принес прохлады. Жар повис над развалинами хутора.
***
В Старом Хуторе ночи укоротились, дни удлинились и замелькали неприметно. На деревьях распустились листочки, в прошлогодней траве просочилась зелень. Было безветренно, стояла тихая утренняя синь. Небо на востоке загорелось бледной утренней зарей. По небу неслись редкие пухлые облака. И хотя Старый Хутор утонул в лощине, но по дыму из труб можно было догадаться о том, что здесь стоят хаты.
Полосатым утром в хуторе стали готовиться к завтраку. Казаки и казачки топили печи, шли к коням на конный двор, доили коров, готовили рыбу или мясо, засыпали в чугунки картошку, резали вермишель из раскатанного теста.
Позавтракав, Никифор Шутемов, Семен Перелыгин, Иван Чернавин и Прохор Селенин взяли запасы еды, запрягли коней в широкую телегу и сумрачной, тихой дорогой двинулись в лес, чтобы поохотиться на кабанов. За плечами охотников висели торбы и ружья. Следом двигалась стая охотничьих собак.
