Kitabı oku: «Водоворот судьбы. Платон и Дарья», sayfa 4
Наговорившись и наревевшись вволю, Романовы отправились на вечерний обед в губернаторский дом. На фоне происшедшей трагедии обед прошел безрадостно. Не произносились пышные тосты, не велись помпезные речи. В воздухе витало тревожное чувство. После трапезы и горьких разговоров мать вернулась в свой поезд.
Утром пятого марта мать с сыном пришли в переполненный офицерами и солдатами городской храм Святой Троицы. Романовы прошли на свое царское место, и вдруг вдовствующая императрица заметила генерал-адъютанта Алексеева. Заместитель Романова, стоя на коленях, молился перед святым образом Спасителя.
– Посмотри налево там Алексеев стоит.
– Я уже заметил его.
– Идем к нему, я хочу ему высказать в лицо все, что думаю.
– Не нужно этого делать, – с какой-то тоской в душе сказал Ники.
– Как он может одновременно молиться Богу и предавать тебя?
– Разве он один такой? В эти дни я столкнулся с целой чередой предательств.
– Мне противно смотреть на него.
– Я тебя понимаю, но мы не должны вести себя также, как они.
– Хорошо, пускай это будет на его совести, – с притворной покорностью согласилась мать.
– У него нет ее.
Начался молебен, и священник впервые не помянул в своих молитвах имя русского православного царя. После церковной службы мать с сыном направились в вагон-ресторан вдовствующей императрицы, чтобы совместно позавтракать.
Седьмого марта Николай II написал обращение к горячо любимой армии, однако Гучков, получив копию обращения бывшего царя к армии, запретил Ставке Верховного Главнокомандования его публиковать, поэтому русские войска не услышали последние слова Романова. Они успели дойти только до армейских штабов.
В первые весенние дни вначале Совет депутатов, а затем Временное правительство приняли постановления об аресте Николая Александровича и его супруги Александры Федоровны. Для исполнения решения в Могилев отправились комиссары Временного правительства А. Бубликов, С. Грибунин, И. Калинин и В. Вершинин. Прибыв в Генеральный штаб Бубликов, тут же объявил Алексееву, что решением Временного правительства Романов арестован и что они прибыли за тем, чтобы сопроводить его в Царское Село.
– Прошу вас довести постановление правительства до бывшего царя.
– В сей же час это будет доложено, – согласился генерал.
Когда Алексеев сообщил Романову о цели прибытия комиссаров, Ники хмуро огладив рыжую бороду, ответил:
– Передайте им, что я сделаю все, что они мне скажут.
Комиссары занялись подготовкой поезда к отъезду. В первую очередь они составили список всех лиц, кому будет разрешено сопровождать бывшего царя в Царское Село. Многие лица из свиты в этот список не попали, но некоторые придворные по собственному почину покинули государя. Они посчитали, что теперь находиться рядом с бывшим царем слишком опасно. Среди этих лиц оказались и любимые Романовым люди. Из числа казаков разрешение получил вахмистр Пилипенко.
На следующий день Ники явился в управление штаба Верховного Главнокомандующего, чтобы попрощаться с офицерами. Он пришел в серой казачьей черкеске и с шашкой через плечо. На крепкой груди блистал георгиевский крест.
Зал управления гудел ровным неумолчным гулом как растревоженный улей.
Завидев Романова, Алексеев вскрикнул:
– Господа офицеры!
Офицеры, вздрогнув, застыли. После громкого шума возникла угнетенная тишина.
– Здравия желаю, господа офицеры! – командирским баском воскликнул Романов, прервав всеобщее молчание.
– Здравия желаем, ваше императорское величество! – по-старому дружно ответил строй.
Офицеры, будто желая запомнить образ Романова навечно, не отрывали от него своих пристальных глаз. Алексеев решительным шагом приблизился к Романову, встал рядом с ним и звонко стукнул каблуками. На лбу генерала бисерной россыпью выступил пот. Стало необыкновенно тихо.
– Господа офицеры! – голос Романова дрогнул. – Сегодня я вижу вас в последний раз…
Романов говорил негромко, но его слова слышали в самых дальних уголках. В своей речи Ники напомнил офицерам об их долге перед родиной и попросил храбро сражаться с врагом. Потом он окинул окаменевший строй грустным взглядом, перевел дыхание и вдруг оборвал свою речь. Еще никогда на душе у него не было такого тягостного чувства. Ему не хотелось никого не видеть и ничего не слышать. На грудь, словно, пудовая тяжесть легла, а в сердце пробрался холод. Ники охватила страшная горечь. Щемящее чувство до краев наполнило душу. Его поглотили такие тяжелые думы, что на синие лучистые глаза накатились слезы.
Никто, никто не стал его уговаривать, чтобы он отменил свое решение и вернулся на российский престол. Он думал, что генералы покаются, но этого не случилось. Тоска и обида железной рукой сдавили его горло. Он чувствовал себя измученной неволей птицей. Окинув строй офицеров тоскующим взглядом, Романов вдруг почувствовал себя чуждым. Он подошел к строю, начал прощаться, но, не выдержав напряжения, сделал легкий поклон и, резко развернувшись, пошел к выходу. Притихшие военные растерялись, среди наступившего безмолвия один заплакал, другой упал в обморок, несколько офицеров бросились вслед.
– Господа офицеры, не нужно меня сопровождать! – остановил их Романов.
Ники выскочил на лестницу и увидел казаков личного конвоя, изогнувшихся в низком поклоне. Они боялись поднять свои воспаленные глаза на его доброе лицо. В расстроенных чувствах Ники крепко поцеловал нескольких казаков, попросил передать прощальный привет всему конвою и быстрыми шагами покинул штаб.
В полдень мать с сыном в сопровождении казаков личной охраны Марии Федоровны Тимофея Ящика и Кирилла Полякова и под неусыпными взглядами комиссаров прогулялись по перрону. Со стороны можно было подумать, что это гуляют младший брат и старшая сестра, потому что вдовствующая императрица выглядела значительно моложе своих лет.
– Берегите себя и детей, – жалобно попросила мать.
– Хорошо, мама.
– Может, пообедаем у меня? – робко предложила Мария Федоровна.
– Идем, – вздохнув, согласился Ники.
Вдовствующая императрица против своей воли улыбнулась. Мать и сын поднялись по звонкой лестнице в вагон-ресторан. Двухметровые казаки Тимофей Ящик и Кирилл Поляков остались на входе. Не успели Романовы пообедать, как в вагон явились комиссары с красными бантами на груди и тут же потребовали от бывшего царя, чтобы он перешел в подготовленный к отъезду поезд. Команда на пересадку в другой вагон застала мать и сына врасплох. Они взволнованно вскочили.
– Разрешите генералу Нилову сопроводить меня в Царское Село, – попросил Ники, и по его губам проскользнула едва уловимая усмешка.
– Это-невозможно, Николай Александрович, список уже составлен.
Мария Федоровна суетливо поцеловала сына и вдруг беспомощно разрыдалась. Невыносимая боль рвала ее сердце на части. Ники, страдальчески сдвинув рыжие брови, обнял мать и всеми силами попытался сдержать подступавшие слезы. Он почувствовал себя беспомощным и беззащитным. Но сын понимал, что он должен быть сильнее матери, чтобы помочь ей пережить эти тяжелые дни, поэтому Ники всеми силами старался показать, что он спокоен.
Ему хотелось сказать матери, что он любит ее, но вместо этого он успокаивающе улыбнулся ей и тихо попросил комиссаров:
– Позвольте мне попрощаться с матерью.
Комиссары согласно кивнули головой.
– До свидания, Ники! – прошептала сквозь обильные слезы мать и глубоко заглянула в родные глаза сына и, увидев в них его будущее, содрогнулась.
– Прощай, мама! – попрощался сын и невольно прикрыл смятые веки.
Мария Федоровна с закаменевшим лицом со стоном опустилась в кресло. Ники, накинув на плечи шинель, и под конвоем комиссаров выскочил из вагона. На перроне огромная толпа простого народа и военных, сопереживая Романову, приветствовала его, а он, не глядя ни на кого и прикладывая руку к папахе, проскочил по гремящей, металлической лестнице в свой вагон. Оказавшись в вагоне Ники, сразу же припал лицом к оконному стеклу и увидел в окне напротив свою растерянную мать. Они, глядя друг от друга, долго не отрывали своих взглядов. Мать и сын словно предчувствовали, что уже никогда не увидятся.
Мария Федоровна, часто крестила сына рукой. Из открытых глаз Ники по заросшим крепким волосом щекам бежали редкие слезы. Мать, нисколько не сдерживаясь, громко зарыдала от отчаяния и бессилия. Романов глухо как от боли застонал. Боль сжала его сердце так, что он перестал чувствовать его биение. Если б люди знали, что творилась в это время в их душах!
– Случившееся стало величайшим позором для меня, – сквозь слезы прошептала Мария Федоровна. – Судьба уже никогда не вернет Романовым былое могущество и прежнюю силу. Дай Бог если к ним хоть когда-нибудь вернется душевный покой и слава.
Поезд вдовствующей императрицы тронулся, и взволнованные взгляды матери и сына разорвались. Короткий состав Марии Федоровны, увеличив скорость, скрылся из виду. Стоящие на перроне девочки вымолили у государя, чтобы он что-нибудь написал им на память. Романов вышел в тамбур и, взяв в руки белый лист, написал на нем свое имя.
Через сорок пять минут поезд с Романовым под конвоем солдат 3-го Балтийского полка отошел от дебаркадера. Провожающие часто закрестили отходящий поезд. Русские генералы отвесили низкий поклон последнему вагону, где удобно устроились комиссары Временного правительства.
Мать и сын подолгу не спали эти дни, мысли о будущем не давали им покоя. Особенно это одолевало Ники. Он крепко задумался над весами собственной судьбы. В его сознании беспрестанно возникали любимые образы жены и детей. В эти дни Романов ясно осознал, что былое уже никогда не вернется. Будущее же оставалось настолько туманным, что оно ни насколько не проглядывалось.
После отъезда Романова начальник Генерального штаба Алексеев предложил воинским частям присягнуть на верность Временному правительству. Священник окропил это действо святой водой и снова не упомянул в своих молитвах имя государя.
Пятого марта по всей территории России сменились губернаторы и вице-губернаторы, вместо полиции появилась милиция. Русская православная церковь в лице Священного синода выразила свою поддержку новому правительству.
***
Матвей Васильев оставил Ники в одиночестве и мысленно перенесся в Царское Село. Он решил все время находиться рядом с царской семьей, чтобы увидеть их несчастную жизнь собственными глазами. В это время Аликс во дворце было не легче, чем Ники в императорском поезде. Она испытала немало переживаний за судьбу мужа и за здоровье своих детей. Причиной постоянных волнений и беспокойств, стала большая любовь между ними.
Когда взбунтовался военный гарнизон Царского Села, разнеслась весть, что рабочие идут громить дворец. Прислуга страшно заволновалась, но Аликс успокоила их, сказав, что русский народ не сделает им ничего плохого.
Вокруг дворца и в саду зажглись яркие костры. Затрещали затворы, еще одно неосторожное действие и быть беде. Взволнованные Аликс и ее дочь Мария выскочили к защитникам дворца и стали горячо их умолять, чтобы они не открывали стрельбу первыми. Мать и дочь всей душой не желали, чтобы из-за них пролилась русская кровь. Ослабевшие женщины, которые сами нуждались в хорошей медицинской помощи, всеми силами пытались предотвратить братоубийственную войну. Мятежники, поняв, что защитники дворца будут сражаться до конца, отошли.
Получив известие, что Ники отрекся от престола, Аликс вначале этому не поверила. Она посчитала, что это всего лишь слухи, но после того, как к ней по ее просьбе пришел Павел Александрович и подтвердил эту весть, Аликс поняла, что это было правдой. Это повергло государыню в нерадостные раздумья. Потрясенная государыня приказала, чтобы по всему дворцу с молитвами пронесли чудотворную икону Божией Матери Знамения. Аликс страстно моля Бога о мире для России, для народа и больными ногами прошла по всем коридорам Александровского дворца.
Как только Родзянко понял, что Романовым уже не на кого опереться, он передал через Бенкендорфа Аликс, чтобы она немедленно освободила Александровский дворец.
– Но она не сможет покинуть дворец: у нее дети больны! – укоризненно возразил тот.
– Когда дом горит – больных детей тоже выносят из огня, – со злостью бросил Родзянко.
– Пусть делают, что хотят, но я, не дождавшись своего мужа, из дворца никуда не уеду! – резко ответила государыня, и ее лицо передернулось от отвращения.
Восьмого марта Лавр Георгиевич Корнилов вместе с полковником Евгением Степановичем Кобылинским прибыл в Царское Село, чтобы исполнить решение правительства об аресте государыни. Явившись во дворец, генерал тут же строго потребовал от обер-гофмаршала Бенкендорфа собрать свиту и прислугу на первом этаже и доложить Александре Федоровне, что к ней прибыли офицеры.
По приказу Бенкендорфа лакей собрал царских служащих внизу и проводил офицеров в детскую комнату на втором этаже, куда немного помедлив, явилась гордая и казавшаяся неприступной государыня. При ее появлении офицеры сложились в вежливом поклоне. От нее веяло необыкновенной грациозностью.
– Здравствуйте, ваше величество!
Аликс подала Корнилову для поцелуя надменную руку и слегка кивнула Кобылинскому.
– Присаживайтесь, господа офицеры!
Генерал и полковник представились и, сказав несколько бессильных слов, неуклюже опустились в мягкие кресла. Аликс села напротив и оглядела их холодным, отчужденным взглядом. У государыни, как во хмелю закружилась голова, а в груди сильно забилось сердце. Внешне собранная и волевая она выглядела в эти трудные минуты старше своих лет. Наступило короткое, но казавшееся бесконечным молчание. Наконец тишину властно прервала государыня.
– Что вас привело ко мне?
Романова, мучительно приподняв брови, вопросительно поглядела на офицеров. Аликс смотрела пронзительным взглядом, говорила спокойно и гордо, пытаясь разгадать, не замышляют ли они что-то недоброе. Однако лицо генерала было подобострастно, а голос звучал как будто искренно.
Корнилов, вскинув голову с глубоко посаженными косыми глазами, глядел на государыню зорко и участливо.
– Ваше величество, на меня выпала тяжелая обязанность…
Корнилов проговорил свои слова мягким голосом, чтобы придать встрече теплый характер. И хотя генерал не договорил, но женщина все равно поняла, что стояло за его словами, потому что ее трудно было поймать на лесть. Государыня сохранила полное спокойствие. Она чутко почувствовала, что сегодня ей надо усиленно держаться, какой бы ценой это не давалось.
Однако Аликс как и муж, была одарена неистощимой силой воли и твердостью духа. Здесь во дворце она еще чувствовала себя хозяйкой, хотя уже четко понимала, что это продлится совсем недолго. Но кто знает, все еще могло обернуться новой неожиданностью.
– Говорите, я вас слушаю, – произнесла государыня, брезгливо поджав нижнюю губу и поправив рукой локон на голове.
Корнилов замялся пораженный величественностью государыни. Каждая черточка лица этой сильной женщины говорила о ее величии. Он сразу же попал под обаяние Аликс. Во взоре Романовой было столько достоинства и благородства, что по сравнению с ней офицеры выглядели очень блекло.
– Зачем вы явились ко мне?
Аликс окинула офицеров чужим взглядом и едва заметным движением губ выразила свое неудовольствие. Это было отражением ее противоречивых дум и чувств. Погруженная в горькие думы о судьбе семьи она не хотела смотреть на офицеров. В это время она прислушивалась к тому, что творилось у нее в душе. А там у Аликс было удивительно пусто. Только сердце больно билось в груди. Это отражалось на ее настроении. Она уже много дней не могла спать от беспокойных мыслей. Страх и слабость стиснули сердце намертво.
Аликс сидела неподвижно как в оцепенении. Чувствуя глубокое недоверие к неожиданным гостям, она с трудом удерживала слезы. Она оберегала свою душу от нового обвала. В эти минуты она заново переживала случившуюся беду. И все же она была необыкновенна сдержанна. Хотя ее охватило такое отчаяние, что немного потухли обведенные сиреневой тенью очи и лицо стало задумчиво-серьезным.
Корнилов, низко склонив голову, опустил глаза вниз.
– Ваше величество, я прибыл, чтобы объявить вам, что вы с сегодняшнего дня арестованы, – чужим посторонним голосом сказал он.
– Я ждала вас, – без удивления проговорила она. – Я знала, что это произойдет.
Аликс слегка склонила набок подернутую легкой сединой голову. Вымученная полуулыбка ненадолго задержалась на скривившихся губах измученной женщины. Ее сердце бешено заколотилось, хотя внешне она осталась хладнокровной. Государыне и сейчас удалось сохранить спокойствие, у нее лишь чуть-чуть задрожали губы. Она не хотела показывать своего страха перед нежданными гостями, пришедшими в ее дом без приглашения. Робость Аликс сейчас была не к чему, ей нужна была только тактичность.
– Ваше величество, я хочу вам представить нового начальника Царскосельского гарнизона Евгения Степановича Кобылинского. Если у вас будут возникать какие-нибудь вопросы в будущем, то вы всегда сможете с ними обратиться к нему.
Слова генерала выпорхнули из уст, как птица из рук.
Аликс беззвучно кивнула головой.
– Евгений Степанович оставьте нас вдвоем, – вдруг нарочито строгим голосом проговорил Корнилов.
Когда Кобылинский выскочил за дверь, Корнилов, словно угадывая тайные мысли государыни, бросился успокаивать ее. Он стал горячо заверять Аликс, что ее величеству не стоит ни о чем беспокоиться, потому что все это делается ради безопасности Романовых и что он сможет обеспечить надежную охрану Александровского дворца, и что как только обстановка немного улучшится, то арест с царской семьи тут же будет немедленно снят.
На мгновение лицо женщины просветлело от едва уловимой улыбки, но тут же погасло, потому что она уловила в глазах офицера злой огонек. Аликс снова недоверчиво кивнула головой, не придав никакого значения словам Корнилова. Слова генерала только казались искренними. На самом же деле они были как фальшивые камни – много блеску и никакого толку.
Государыня отвернула глаза в сторону, чтобы генерал не заметил внезапно выступивших слез. Она бессознательно уставилась в окно, тревожно раздумывая о своем муже, и нисколько не думала о том, что только услышала. Своя судьба ее беспокоила меньше всего. Она не один раз с печалью и нежностью вспоминала своего мужа. У нее нестерпимо ныло сердце при воспоминании о Ники.
Аликс охватило чувство собственного бессилия. Необычайной силой воли ей не удалось взять себя в руки.
– Поступайте, как вам совесть велит – безнадежно махнула рукой Аликс и по ее лицу промелькнула заметная тень легкого раздражения.
Корнилов склонился в легком поклоне.
Государыня в полном изнеможении откинулась на спинку кресла и усиленно крепилась, чтобы остаться спокойной.
Неожиданно в ее голове мелькнула одинокая мысль – хоть бы Ники был рядом. Но, к сожалению, он сейчас был далеко.
Корнилов, посчитав, что аудиенция окончена, пригласил в комнату Кобылинского. Аликс надменно-презрительным взглядом взглянула на офицеров. Они, откланялись перед ней и спустились вниз, где их уже ждали придворные и прислуга.
– Господа, с сегодняшнего дня государыня арестована! Поэтому все, кто хочет остаться, чтобы разделить ее участь – оставайтесь, но решайте это сейчас, потому что завтра во дворец я уже никого не впущу и не выпущу, – победоносно объявил генерал.
Перед тем как покинуть дворец Корнилов передал обязанность караула от Сводного полка первому лейб-гвардии стрелковому полку и утвердил инструкцию для заключенных под арест Романовых. После его отъезда из дворца вынесли знамя Сводного Гвардейского полка, отключили телефоны и телеграф.
Следом во дворец в сопровождении офицеров неожиданно явился новый военный министр Гучков. Когда он в окружении офицеров проходил мимо прислуги, то один из них вдруг с нескрываемой злобой выкрикнул:
– Вы продались Романовым, поэтому являетесь нашими врагами.
Прислуга, испытав большую неловкость, удивленно переглянулась.
– Вы, милостивый государь в нашем благородстве ошибаетесь, – смело ответил камердинер Волков.
Побледневший от позора и гнева офицер, не найдя, что сказать на дерзкие слова камердинера, со злым выражением на лице прошествовал мимо. Военный же министр, не обратив никакого внимания на недостойное поведение своего подчиненного, прошел, даже не повернув головы в сторону прислуги…
На следующий день в Царское село прибыл императорский поезд с Ники. На перроне Александровского вокзала для встречи с Ники собралась большая, любопытная толпа. Государь в красивой казачьей черкеске и с кинжалом на поясе, вежливо попрощался со свитой и поблагодарил их за честную службу. Он вышел из вагона вместе с князем Долгоруковым и ни на кого, не глядя, сел в автомобиль на заднее сиденье. Рядом с ним присел Долгоруков, на переднем сиденье расположился вахмистр Пилипенко. Свита, не пожелав разделить свою судьбу с царской семьей, как стая тараканов разбежалась в разные стороны.
Ну что ж каждому свое.
Заметно повеселев, комиссары передали Романова полковнику Кобылинскому:
– Наша миссия закончена, гражданин Романов передан в ваши руки.
По губам Романова пробежала горькая усмешка. Ему стало очень неудобно за то, что произошло с ним. Он ощутил в груди смертельную тоску.
Громоздкие и неуклюжие машины, нещадно коптя, направились во дворец. Когда автомобили проезжали мимо казарм кубанских и терских казаков, то шофер, увидев построенные казачьи сотни, сбавил ход. Ники, заметив их, взволновано вскочил с сиденья. Взметнулись приветственные крики. Романов благодарно приложил руку к сердцу, показав этим жестом, что они навечно остались в его сердце. Ники был необыкновенно рад проявлению к нему добрых чувств. Его сердце едва не выскочило из его груди от охватившей радости и волнения. Он машинально стянул с головы папаху.
– Спасибо, казаки! – воскликнул Ники, с чувством благодарности и преданности к казакам, которые он всегда испытывал к ним.
– Рады стараться, ваше императорское величество! – ответили казаки единым могучим голосом, и Царскосельский воздух содрогнулся от их дружного крика.
Автомобили набрали ход и вскоре, остановились возле ворот ограды.
– Кто идет? – притворно спросил караульный.
– Николай Александрович Романов, – ответил государь, и по его лицу пробежала легкая, серая тень.
Караульный нехотя отдал честь бывшему царю.
– Извините, но без разрешения я не могу вас пропустить.
– Раскройте ворота бывшему царю! – крикнул издалека дежурный прапорщик Верин.
В синих глазах Ники заплескались грустные огоньки. Романов поежился, испытав неясную горечь, от которой ему еще не скоро будет будет суждено избавиться. Теперь у него уже не было надежной охраны, как раньше. Романов с особенной ясностью отметил этот факт про себя.
– Проезжайте, господин полковник! – вызывающим тоном разрешил караульный.
Часовой распахнул ворота, и автомобиль проехал к парадному крыльцу, где густо столпились офицеры с красными бантами на груди. Проходя мимо победно стоящих офицеров, бывший царь приложил руку к папахе, но ни один из офицеров не ответил на его приветствие.
Романов с непроницаемым лицом и с сильно бьющимся сердцем влетел во дворец, не чуя под собой ног. Он на ходу поздоровался с графом Бенкендорфом и больше не в силах сдержать своих чувств, забежал на верхний этаж, чувствуя всей душой, что оставляет за собой растревоженный мир.
На втором этаже перед душевным взором Ники во всем блеске предстала Аликс. И чем ближе приближался он, тем нестерпимее становилась боль в сердце жены.
Супруги разом кинулись на шею друг другу. Ники с фатальной нежностью обнял свою жену и сразу же почувствовал на своей груди ее теплое дыхание. Он даже не подозревал, что у него еще сохранилось много трепетных чувств. В них радость переплеталась с раздумьем, а воспоминания с нежностью. Ники безотрывно посмотрел жене в глаза и его взгляд сказал без лишних слов о настоящей любви.
Испытывая от ее присутствия удовольствие, Романов все говорил и говорил ей нежные слова, совсем не совсем понимая, откуда они приходили ему на ум. Жена же, забыв обо всем на свете, прижалась к мужу и ничего не думая, и не помня, замерла перед ним. В эти минуты государыне стало так радостно, как никогда в жизни. Ее темные брови дрогнули, глаза заискрились, а лицо озарилось неподдельной радостью. Она ощутила к Ники чувство безмерной благодарности за то, что он явился к ней в такой тяжелый и безрадостный час.
Супруги первые мгновения стояли, обнявшись, пережидая первое острое мгновение. Потом Аликс, обвив шею мужа руками, что-то прошептала ему сквозь слезы. На ее губах появилась страдальческая улыбка. Она чувствовала боль и разлад во всем теле.
Они долго стояли, не двигаясь, и не в силах оторваться друг от друга. Романов безотрывно и затаенной любовью смотрел в родное, измученное лицо своей жены.
Сердце государыни сжалось до боли от охватившего ее волнения. Но понемногу Аликс все же успокоилась. В заплаканных глазах женщины зацвела испуганная радость. На ее щеках выступил румянец. Это сделало ее лицо теплее. Аликс провела по лицу кончиками пальцев, как бы стирая с него прошлое. Наконец-то жизнь в тревоге и долгая разлука закончились. Теперь муж рядом, все страшное осталось позади.
– Почему от тебя не было никаких известий? – задыхаясь, спросил Ники, немного отстранившись и все еще не выпуская жену из своих рук.
Уголки губ Аликс дрогнули.
– Я отправляла тебе одну за другой телеграммы, но они возвращались назад с отметками, что твое местонахождение не известно. Мы не знали, что думать.
– Я ничего не получал, Аликс! – воскликнул Ники, и выпустил Аликс из своих рук.
– Я так и поняла, – мученическим тоном сказала Романова. – Они лишили нас даже переписки!
Голос у нее был тихий, сила уже давно покинула его. В глазах стыла боль, а на ресницах горькие слезы. Муж увидел, что жена, которая всего несколько недель назад была уверенной в себе и царственно сильной, сейчас была страдающей и безразличной к жизни. В ее глазах как будто потух свет.
Он понял, что она глубоко понимала общность своей и его беды и что она чувствовала, что прежней жизни у них уже не будет никогда. Ники хотел сказать Аликс какие-нибудь необыкновенные слова, отражающие его душевное состояние, но он никак не мог подобрать нужных слов.
Наконец после недолгой заминки он сказал самые обыкновенные слова:
– Как вы жили без меня? Как здоровье наших детей дорогая?
– Все обошлось, слава Богу! Только дети болеют, особенно Ольга и Татьяна. У них кроме кори еще и воспаление легких. Доктор Боткин делает все возможное, чтобы вылечить наших детей, но пока безуспешно. А тут еще Аня Вырубова заболела. Я просто разрываюсь между ними.
Внимание Ники сосредоточилось на лице Аликс, на котором светилась любовь и боль, а в необыкновенных ярко-синих глазах отразилось заботливое беспокойство.
Аликс вытерла слезы и, придав голосу оттенок извинения, тихо произнесла:
– Нас арестовали, Ники. Это я во всем виновата.
У Романова мелькнула мысль, что ему надо как-то утешить жену.
– Ты ни в чем не виновата, Аликс, – успокаивающе ответил Ники, и ощутил, прилив нежности к жене.
Его воспаленные глаза засверкали неутомимым веселым огоньком. Но затем на его лице появилось скорее смятение, чем покой.
Аликс с искренними слезами благодарности на глазах мягко улыбнулась. Женщине стало тепло и грустно. Ей было приятно слышать, что Ники ее ни в чем не винит. Она подняла свой взгляд и увидела в глазах мужа безграничную любовь. Аликс по-прежнему была для него, единственно близким и родным человеком. В этот миг он почувствовал, что она необходима была ему и что для него было бы невыносимым потерять ее навсегда.
Аликс ответила ему взглядом безграничного восхищения, но в следующий миг озаренное лицо жены совершенно исчезло.
– Что теперь будет, Ники? – с растерянностью и мольбой спросила жена и в ее испуганных глазах снова появились слезы.
Ее сердце опять охватило тревожное чувство. На ней лица не было. Романов же выглядел более-менее спокойным, но его строгое и затвердевшее лицо светилось тревожным светом. Царский трон, мишурный блеск и богатство сейчас для него ничего не значили. Ники был величав в своем спокойствии. Для него семья больше, чем что-либо значила.
– Будь спокойна, все уже позади.
Романов поглядел на нее влюбленным ласковым взором.
– Ники, я не думаю, что все закончилось. Основные события у нас будут впереди.
– Поживем – увидим.
В его глазах погасли живые искорки.
– Я очень беспокоилась о тебе, каждый день за тебя молилась.
– Я тоже неустанно молился за вас.
Романов поднял нестерпимо синие глаза, и они встретились взволнованно-радостными взглядами. Затем Ники вытащил чистый платок и начал бережно вытирать слезы на ее лице. Ему очень хотелось сказать жене что-нибудь ласковое бодрое, чтобы успокоить, но он лишь еще теснее прижал Аликс к себе и, оглядев лицо, задержал взгляд на ее губах.
Ники вдруг захотелось поцеловать Аликс, но он не успел этого сделать, потому что она вдруг с болью в сердце сказала:
– Мне очень жаль, что Алексей никогда не станет царем.
– Он был бы блестящим правителем России, в отличие от меня. Помню, как я как-то принимал одного чиновника в присутствии Алексея. И чиновник сидя, протянул руку сыну, чтобы поздороваться, но Алексей убрал свою руку за спину. И только когда чиновник встал, Алексей пожал ему руку.
– А помнишь, один многодетный чиновник пожаловался на низкое жалованье? Ты ему его повысил, а стоявший рядом Алексей увеличил его жалованье еще и от себя лично.
– Да помню. У нашего сына добрая душа.
– Ты такой же, он весь в тебя.
– Алексей однажды сказал, что когда он станет царем, то сделает все, чтобы не стало ни бедных, ни несчастных.
– Но теперь этому не суждено будет случиться.
Они недолго помолчали.
– Как и где мы теперь будем жить? – тихо спросила Аликс.
– Будем жить, как все живут. Уедем куда-нибудь в Крым или Костромскую губернию, – с легким сомнением ответил Ники, и несколько секунд помедлив, вежливо поинтнресовался:
– Однако, мне хотелось услышать твое мнение по этому поводу?
– Я согласна с тобой, Ники.
Лицо Романова помолодело, морщинистый лоб расправился.
– Я передала твою просьбу казакам, чтобы они сняли с погон твои вензеля, но они наотрез отказались это сделать. И даже пригрозили, что погибнут за нашу жизнь. Я с трудом уговорила не делать этого ради нашего спокойствия.
– Им все равно придется снять погоны с плеч, потому что на них стоят мои вензеля.
Романов виновато развел руки в стороны.
– Пойдем к детям. Они заждались нас, – улыбнулась Аликс слабой улыбкой.
Оказавшись в детской, Романов заулыбался во все бородатое лицо и его добрые лучистые глаза заиграли. При появлении отца лица детей просветлели. Они с горячей любовью поглядели на своего родителя и прочитали в его синих глазах безграничную отцовскую любовь и заботливость. Теперь родитель был рядом, и это было для них самым важным.
