Kitabı oku: «Книга Небытия», sayfa 4
– О, благодарю вас, благодарю вас, наилучший из Каркаданов! Благодарность моя не будет знать границ… Я подарю вам целый мешочек кабриджата и еще две горсти! Да!
– Ну спасибо, Аламгир Газебо! А теперь не изволите ли отдохнуть, после стольких треволнений дня?
– О да, после того как меня ударили по спине древком копья, мне нужно отдохнуть… Но, Аллах! Сколько дураков вокруг! У меня ведь и вправду есть грамоты для короля Балдуина… от одного князька с запада Синдху.
Аламгир, в задумчивости глядя в землю, вышел во двор. И столкнулся с Непонятным. Вскинув голову, пристально посмотрел на него.
– Это был хороший выстрел. И тогда – хороший удар. Рыцарю в голову, моему бедному коню в морду. Только зачем это тебе? Непонятно. Мне непонятно…
Непонятный чуть улыбнулся.
– Мне тоже, Аламгир.
Каркадан сам пришел к Непонятному. Встал у порога и молча склонил голову. Непонятный тронул однорукого менялу за плечо.
– Я ухожу, Каркадан, я сделал все. Войны с Саладином не будет. Король назначит регентом графа Раймунда, и тот продержит мир еще какое-то время. По крайней мере, до нового сбора Высокой Палаты.
– Да, господин, с благоволения Аллаха.
– Возьми свой самострел, Каркадан, он славно послужил мне.
– Да, господин.
– Скажи, Каркадан, как у тебя оказался этот индийский купец Аламгир?
– Его направил ко мне Тадео Бонакорси, господин.
– Ты доверяешь ему… им обоим?
– Да, господин.
– Что-то ты не словоохотлив сегодня, Каркадан. Что-то случилось?
– Да, господин. Тадео Бонакорси пропал сегодня из своего собственного дома. Мы часто работали вместе.
– Ты боишься, Каркадан? Может быть, тебе стоит уйти вместе со мной?
– Нет, господин. У меня еще остались долги в этом городе.
– Понимаю.
– Вы выходите на рассвете, мой господин, с караваном Аламгира. Я дам вам Большугу, вы еще не окрепли после ранения. Когда не будете нуждаться в слуге, отправьте его назад.
Носорог взялся за дверь.
– Прощайте, непонятный господин мой, мы не увидимся больше. Я чувствую: Ночь Могущества близка. То, что предопределено, свершится. Передайте там тем, кто знает, я все делал для того, чтобы Высшая Власть воцарилась.
– Да, Каркадан. Прощай.
– Госпожа! Госпожа! Это я, Энрико… Я все узнал – все! – маленький приказчик торопливо стучал в заветную дверь, он едва переводил дыхание, захлебывался словами от усердия. – Я все узнал, госпожа.
– Не кричи, дурачок, не хватало еще ночной стражи, – дверь бесшумно отворилась. – Входи.
– Они выходят из города утром… Караваном… Индийский купец и непонятный бродяга. Те, что были у дядюшки… вместе.
– Так. И у кого из них письмо? Ну?..
– Я не… Какая разница у кого – они идут вместе.
– Куда? В какую сторону? Через какие ворота?… О, господи, боже мой, племянник твоего дядюшки мог быть и посообразительнее.
– Я не знаю, госпожа. Они остановились оба в доме однорукого менялы с улицы возле свалки у западной стены.
– Что за меняла? Я не слышала о нем.
– Не знаю, госпожа, я выследил этих двоих у его дома, подслушал разговоры и сразу к вам.
– Ладно, мальчик, ты неплохо поработал. Можешь идти… домой. Ты ведь, бедняжка, наверное, целый день не был дома, да? – все исполнял мое поручение. Иди домой, в лавку, там тебя ждет сюрприз. Иди, иди. Сегодня я занята… Ты придешь завтра, после заката.
– О, госпожа!
– Иди. Иди, дурачок, иди.
Закат следующего дня был долгим. Слишком долгим. Таким долгим, что, казалось, за ним уже не будет ночи. Но ночь была.
Непонятный и Аламгир сидели у костра. Маленький караван уже спал – погонщики храпели, скотина бродила стреноженная где-то в темноте. Только эти двое сидели у огня, смотрели в него, подбрасывали сухие комки верблюжьего дерьма.
Непонятный больше мочал. Аламгир больше хвастался, хотя зачем он хвастался перед этим Непонятным, он и сам не знал.
– Я вел свой караван от самого Ляояна до Ургенча. В Поднебесной от наследника дома Сун, я получил богатый подарок – вазу Цырчжоу. В Ургенче я наторговал столько, что не мог собрать такой большой караван, чтобы увезти все это. Пришлось жить там целый год, пока распродал помаленьку заезжим купцам. В Дели и Гаджипуре я скупал золото из разграбленных гробниц. Очень хорошо заработал. Я торговал в Атталии, потом в Константинополе… очень хорошо торговал в Константинополе, много. Теперь возвращаюсь на восток. В Дамаске мне присоветовали, пока перемирие, сходить в Иерусалим. Зря присоветовали. Ну да ничего, схожу теперь в Миср, а там, может, в Мекку, Медину, дальше в Куфу, а там в Багдад, Басру. А что! Товар у меня есть, торговать я, слава Аллаху, умею. Да! Мне пальца в рот не клади… Разбойники? Так я их не боюсь, знаешь, сколько шаек я разогнал на своем пути, о! Так что вот… А ты чего молчишь, Непонятный?
Непонятный поворошил костер палкой.
– Я ходил Шелковым путем три раза. Правда, не торговал… Северный Китай лет пятьдесят назад захватили чжурчжени. Династии Сун там нет и в помине. Что-то ты перепутал, правдивый.
Аламгир поворочался, накинул на плечи плащ.
– О чем ты, Непонятный? Я не понимаю тебя… Да, бандитам от меня приходилось плохо, я ведь старый вояка. Видишь мою саблю? О, это знаменитая сабля, я принял ее из рук умирающего Аль-Мирджана Бхануна. Великий Бханун завещал ее мне на поле брани, возле города Агрипура. Он сказал, что только я достоин владеть ей. Да! Ведь это я сразил его в поединке, вот этой рукой. Узнав об этом, Кутб-уд-Дин Айбек сделал меня тысячником, и я прошел с армией весь Синдху до самых Гималаев. Я здорово отличился в боях, Айбек хотел оставить меня наместником в Городе Кричащих Статуй. Но я не люблю каменные стены, я ушел. Владыка облагодетельствовал меня со всех сторон и отпустил с богатой добычей. Да… А что ты скажешь, Непонятный?
Непонятный смотрел в черное небо.
– Я видел эту саблю у Бхануна, он был убит стрелой. Его тело растоптали боевые слоны, когда войско обратилось в бегство. Эту саблю могли найти воры, обшаривающие трупы… Ты опять что-то недодумал, благородный. Благородный Аламгир из рода Газебо… Твои предки были воины. Они поклонялись огню и стали. Они сами были огонь и сталь. Им покровительствовал Разрушитель, на плече своем они носили знак Громоваждры, слуги Кали обходили их стороной, и сам Яма боялся заглядывать им в глаза. Твои предки правили городами. Они строили храмы и дворцы. Они прогоняли джунгли и разбивали на их месте поля. Это был достойный род. Они не пачкали свои руки торговлей, они не служили иноземцам, они не обшаривали трупы. Что же случилось теперь? Джунгли вернулись в их города. Скажи мне, не из их ли гробниц ты продавал золото, благородный? Благородный Аламгир из рода Газебо, кшатрий.
Непонятный все еще смотрел в черное небо.
Аламгир закаменел. Губы его жестко искривились, глаза стали злыми, очень злыми.
– Кшатрий говоришь? Да ты посмотри на мои уши, Непонятный – шудра я, шудра! Отец мой был… работал… всю жизнь в грязи. Мать тоже… сдохла на куче помоев. А я… Вот мой род, Непонятный, других не знаю. Да, я обшаривал трупы, я торговал и воровал, я грабил гробницы, я украл себе имя… А кому оно еще нужно кроме меня?! Аламгир из рода Газебо… Красиво? Красиво…
– Да, красиво, – Непонятный помолчал. – Ты подобен месяцу, Аламгир. – Непонятный указал глазами на небо.
Аламгир тоже поднял голову.
– Такой же красивый? – потомок рода Газебо доверчиво улыбнулся.
Непонятный вздохнул.
– Такой же ущербный.
Аламгир надулся.
– На кого же тогда похож ты, Непонятный, а? Может, скажешь?
Непонятный подкинул в костер еще одну сухую лепешку, помолчал.
– Я похож на кусок кизяка, который не бросили в пламя.
Аламгир вытянул физиономию, что должно быть, означало недоумение.
– А чем отличается кизяк, который бросили в пламя, от кизяка, который просто валяется? Что то дерьмо, что это…
Непонятный чуть улыбнулся.
– А ты посмотри.
Костер шумел перед ними. Он был живой, красивый, яркий, горячий. Он светил и обогревал. Пламя не было высоким, языки тихие, оранжевые с синевой, жаркие. Костер… А в костре были драгоценные камни. Нет, это было ярче драгоценных камней. Ярче и драгоценнее, что ли… По ним прыгали маленькие змейки. Саламандры – юркие, прыгучие, то одной гранью блеснут, то другой, то выпрыгнут искрою яркой, то опрокинутся, развалятся, разворошат огненное костровое нутро…
– Понял теперь?
– Да-а… – протянул Аламгир. – Да-а… А кто же должен бросить тебя в пламя, Непонятный? Бог, что ли? Ведь все в воле Аллаха.
– Может и бог. Но который? Я знаю многих. И живых, и мертвых, и забытых, и тех, кому еще молятся, – разных.
Аламгир попытался что-то возразить, но Непонятный будто не расслышал.
– Я много жил на этом свете, я много ходил, много видел. Я видел, как рождается облако в горах. Я поднимался выше облаков. Ничего там нет – никакого бога, и облака – это просто туман, а никакая не твердь небесная. Может быть, поэтому и лежим мы все верблюжьим дерьмом у дороги, и никогда нам не загореться. Нет, по-моему, никакого бога нет… А если и есть, то это не Бог.
Аламгир наклонился к Непонятному.
– Знаешь, Непонятный, я иногда тоже так думаю. В Бухаре на базаре я видел… – Аламгир зашептал, зашептал что-то Непонятному в ухо, очень тихо. – …И все! Вернее – и ничего! Да! Вот поэтому мне иногда так хочется просто встать и крикнуть, что бога нет, так хочется! Но я боюсь, а вдруг он услышит.
– А ты попробуй. Попробуй, я же не боюсь сказать, что Бога нет. Вот видишь, и сейчас сказал. И еще могу повторить если хочешь… Ну, а ты?
Аламгир перевел дух, еще раз вдохнул, выдохнул, почесал под поясницей. Встал.
– Бога нет… Бога. Нет… БОГА НЕТ! Нет Бога! – Аламгир уже кричал, подпрыгивая и прижимая к груди кулаки. – Нет Бога!.. кроме Аллаха… и Магомет пророк его… – Аламгир замер, его плечи поникли, – Фу-у… нет, я не могу. Не могу… – Аламгир тихо опустился на землю. – Уф…
Непонятный улыбался.
На утро их убили. Обоих.
Только бешеные волки могли напасть на караван в одном переходе от города. И они напали. Караванщики еще продирали глаза, Аламгир, поорав на них для порядка, отошел отлить, Непонятный был где-то рядом. Визжащие всадники появились ниоткуда и пронеслись сквозь лагерь единым вихрем. Защититься никто не успел. Лишь Большуга умудрился ссадить одного своим корявым тесаком, прежде чем ему раскроили череп.
Аламгир стоял в стороне – его не убили сразу. Он бросился бежать, ему накинули петлю на шею и приволокли в лагерь. Откуда-то появился Непонятный. Руки его были свободны, он держал посох.
Аламгир попытался петь обычную песню:
– Как вы смеете!.. Вас накажут!.. Король Балдуин!.. Султан Саллах-ад-Дин!.. Я великий посол! Аламгир Газебо!.. – Бедный Аламгир очень старался. Он так старался, что бандиты отвлеклись от тюков с товаром и подтянулись к нему. Кто-то даже снял веревку с его шеи. Аламгир продолжал разоряться.
Непонятный стоял рядом.
Вперед вышел высокий худощавый человек, чернявый, с вороньими глазами. Он оглядел великого посла с ног до головы, скривился.
– Ты кто такой?
Аламгир повторил все по новой.
– Я великий посол! Я Аламгир из рода Газебо!.. Я…
– А я – Гозаль, – черный подался вперед, нависнув над Аламгиром, – Слыхал?
– Да… – великий посол посерел, – Да…
– Дай твой меч!
Аламгир вспомнил, о своей знаменитой сабле.
– Не убивайте меня… Возьмите… все… Отпустите…
Черный Гозаль выпрямился.
– А мы и так все взяли. А ты… Если хочешь пожить еще какое-то время, повесели нас. Умеешь? Поскули собакой, повой, свиньей похрюкай, поваляйся в пыли, сапоги полижи… Ну!
Аламгир на гуляющих ногах отступил назад. Повел перед собой дрожащими руками – откуда-то, наверное, из широкого рукава его халата, появился яркий платок. Аламгир махнул им. Из платка выпал еще один яркий лоскут, из него второй… Из третьего пролилась вода.
Непонятный стоял рядом.
– Ва-а… – по куче бандитов прокатился вздох удивления. – Ва-а!..
Аламгир скомкал платки в кулак, плюнул на него, разжал – в кулаке ничего не было. Аламгир выпучил глаза, вытянул рожу и с натугой вытащил изо рта круглый камешек. Выражение лица при этом у него было на редкость идиотским. Благодарные зрители засмеялись. Потом появился еще один камень и еще один. С каждым камешком рожа Аламгира становилась все более уморительной, а хохот зрителей все более буйным. Потом были еще чудеса – много.
– Хай-яй! – из разбойного гурта выкатился кривоногий полуголый человечек. Его лицо, лысая голова, подобная горшку с двумя ушами-ручками, растянутый рот, даже заскорузлые пальцы с черными поломанными ногтями – все было воплощенный восторг. Он уже просто не мог стоять на месте. Человечек подпрыгивал, приседал, хлопал себя по ляжкам, выбивая облачка пыли из засаленных шароваров. Он визжал, захлебывался, хохотал, содрогаясь вывалившимся из штанов голым пузом, тут же замирал, тая дыханье, заворожено внимая удивительным чудесам. Замирал, чтобы через мгновение снова взорваться ревом, хохотом, визгом. – Хай-яй!!!
Непонятный стоял где-то рядом.
Гозаль снова вышел вперед, его резкий голос перекрыл шум.
– Ну, довольно! Пора собирать товары и уходить отсюда. Убейте его.
Бандиты недовольно затихли. Кто-то потянулся к замершему Аламгиру.
– Нет! Нет, клянусь Аллахом! Назад! – Голопузый бандит оттолкнул своего слишком исполнительного товарища, круто развернулся к остальным. В глазах его было что-то… что-то безумное и бешеное, что-то неистовое – возразить никто не решился. Человек растопырил руки, прикрывая Аламгира. – Нет, пусть колдует еще! Еще! Давай еще, ахит!
Аламгир неуверенно потоптался на месте.
– Мне нужна моя сумка. Вон она на седле.
Коня подвели поближе. Кинули сумку. Аламгир порылся в ней. Выпрямился, поднял руки над головой, хлопнул в ладоши, потом с силой ширкнул ладонь о ладонь – из рук его появилось пламя.
– Хай… – тяжелый выдох, глаза бандитов округлились – это было уже другое колдовство, непонятное. Страшное?
А низенький кривоногий не боялся – это был восторг – восхищение и благоговение. Еще!
Непонятный по-прежнему был где-то рядом.
Аламгир быстро поднес руку к губам, будто глотнул что-то. Резко дунул – изо рта ударило пламя.
– А-а… Зиндик… – бандиты отступили на шаг. – Маджус! Фарис! Марид! – восторг и удивление уже граничили с испугом. Только глопузый остался на месте – это же чудо! – Хай-яй!
Аламгир медленно и округло двигая руками, сделал пару осторожных шагов – вдруг что-то бросил резко и неуловимо бандитам под ноги. Вай! Гулко громыхнуло, повалил вонючий дым, застелил глаза. Сквозь едкую гарь ударил лошадиный топот – Аламгир вскочил в седло своего иноходца. Оп-па! Ловите, придурки!
Разбойнички ошалело терли глаза.
– Хай-яй! – голопузый прямо с земли кинул тело в седло, взвил коня на дыбы. В пыли и дыму промелькнуло его черное от копоти лицо с безумными глазами и застывшим выражением восторга, дикое… – Хай-яй!
Кони летели бешеным наметом. Аламгир уходил, голый догонял. Он догонял. Аламгир распластался в седле, нахлестывал коня плетью, гнал, гнал… Голый догонял. Вот они уже рядом друг с другом.
– Хай-яй!
Аламгир оглянулся – он увидел восторг и безумие. Восторг и безумие на человеческом лице. Аламгир потерял повод. Иноходец сбился с шага.
– Хай-яй!
Маленький человечек встал в седле на четвереньки, как обезьяна. Кони поравнялись.
– Хай-яй!
Человечек прыгнул. Он ударил, вцепился – они вылетели из седла, покатились.
– Хай-яй!
Человечек держал Аламгира за шею. Аламгир был оглушен, он ошалело водил глазами, руками пытался опереться о землю. Хрустнули позвонки – Аламгир обмяк.
– Хай-яй!
Человечек вернулся. Свалил с седла мертвого Аламгира, как мешок. Соскочил сам. На его лице все еще был восторг, восхищение, благоговение.
Непонятный стоял рядом.
Черный Гозаль наклонился к Аламгиру. Порылся у него за пазухой. Вытащил кожаный футляр для свитков.
– Все! Товар собран. Уходим! – Атаман резко развернувшись, чуть не столкнулся с Непонятным. Обошел его, побежал к лошадям. Его люди уже ждали в седлах.
Голопузый отрешенно качая головой, и все еще восхищенно улыбаясь, пошел следом.
– Стой! – это Непонятный. Верхняя часть посоха отброшена – он превратился в меч. Тонкий меч на удивительно длинной рукояти. Голубоватый клинок описал свистящий полукруг. Нутряной выдох – ха… Голый живот маленького человека раскрылся поперек. Рана длинная, ровная – рассеченная надвое брюшина разошлась, ощерясь как огромный безгубый рот. Разрез почему-то совершенно без крови – чистый, из него полезли скрученные сизые кишки.
Человечек закричал, упал навзничь на спину, загребая кишки руками.
– Смотри, чтоб в песок не упали, – посоветовал кто-то из шайки, – испачкаются.
Непонятный повернулся к бандитам лицом. Пятеро соскочили с коней. Непонятный отступил, завертел смертоносным посохом. Заскользил над песком неуловимо. Его сталь запела – так как учили. К тому времени как Гозаль рубанул его на скаку саблей, на земле валялось уже четверо. Непонятного бросили тут же.
Бандиты добили раненых, собрали караван и тронулись в сторону гор. Потом, уже через какое-то время, в дороге, они спрашивали друг у друга – кто это был, откуда взялся, и пожимали недоуменно плечами – непонятно.
Злой?.. Ты? Здравствуй, Злой. Я умер, мне раскроили череп. Видишь, Злой, я ухожу от тебя. Ухожу к Доброму. Видишь? Что ты молчишь, Злой? Что ты улыбаешься?.. Что ты улыбаешься, гад?!
ПЕРЕКРЕСТОК 2
Перелистывать страницы.
Человек перелистывает страницы своей жизни. Он пишет их или всего лишь читает? Если читает, то кто их написал? А если пишет, то кто прочтет их? Другие люди? Но они пишут свое…
Вот доказательство существования Бога. Как ни прикинь, в любом варианте должен присутствовать Бог – либо писатель, либо читатель.
Я не могу надеяться на Бога, поэтому начал писать сам. А читать предоставляю вам.
Слишком много крови. Слишком много крови на этих страницах. Ведь это летопись – летописи пишутся кровью. Кровь долговечнее чернил, ее сложнее вывести, она остается в веках. Люди забывают многое – радость, счастье, любовь, и помнят кровь.
Брат Безымянный брезгливо поморщился и убрал фолиант в седельную сумку, он был книжником, но не любил крови.
Брат Безымянный и брат Указательный ждали брата Мизинца. Ждали в полутора переходах от Иерусалима.
Они сидели в тени унылой толстоствольной оливы. Их кони стояли рядом.
– Ты все время читаешь книги, брат Безымянный. Ты, наверное, прочел все книги на свете. – Брат Указательный без улыбки смотрел на брата. – Что ты хочешь найти в этих желтых страницах?
Брат Безымянный сощурился, едва заметно улыбнулся.
– Я ищу разгадку, брат Указательный.
– Разгадку чего?
Безымянный снова улыбнулся.
– Сам не знаю, брат. Я ищу ответ на загадку, которой не знаю. Я смотрю на солнце, на небо, на траву, на наши следы на песке, на людей, я читаю книги, вижу в них чью-то мудрость или глупость – и не могу постичь… Мне кажется, что это что-то простое, такое ясное и видимое с первого взгляда, мне кажется, что стоит только спросить и сразу получишь ответ. Но я не знаю что спрашивать. Я ищу ответ на вопрос, который не могу задать… Ты думаешь, я сумасшедший, брат?
– Думаю, да.
Братья посидели молча. Заговорил брат Указательный.
– Когда я был еще совсем щенком, к нам в деревню пришел молодой поп, он проповедовал учение Бугумила. Он сказал, что в нашем мире борются зло и добро и что добро слабее. Тогда я решил, что добро надо подкрепить злом, и когда этого попа схватили и хотели сжечь за ересь, я напал на телегу, в которой ромейские солдаты везли попа в крепость, и выпустил им кишки. Нет, кишки я выпустил одному, а другому я отрубил ногу. И когда я вытащил попа из клетки, он перевязал своей рясой обрубок ноги тому солдату и погнал лошадей к лекарю. Попа сожгли, а ромей выжил.
Указательный замолчал.
– И какая во всем этом мораль? – спросил Безымянный.
– А морали никакой не было, брат, потому что меня отправили на галеры. Правда, уже за другое… Но только с тех пор я всегда добиваю злых, чтобы добрые сами себе не причинили вред… По-твоему, я дурак?
– По-моему, да…
Братья молчали долго.
– Тебе приходилось насиловать женщин, брат?
– Конечно.
– Тебе было противно?
– Когда я начинал первым – нет, а после других бывало и противно.
– А мне становилось противно, когда я спускал.
– Насиловать женщину, все равно, что искать разгадку жизни.
– Все равно, что ее разгадать.
Двое братьев сидели в куцей тени иерусалимской оливы.
– Уже полдень, – брат Указательный посмотрел на солнце. – Брат Мизинец опаздывает, надо ехать ему навстречу. Как бы чего не случилось.
– Да, ждать больше нельзя, на нас может наткнуться разъезд храмовников. А брат Мизинец… я чувствую с ним беда. В городе полно шпионов де Ридефора и Старца, к тому же брата могли узнать его прежние знакомцы, у тамплиеров хорошая память, – брат Безымянный взметнулся в седло. – Едем, брат.
– Едем.
Они нашли его почти сразу, чуть в стороне от дороги. Рядом с ним лежали трупы. Голова брата была вся в крови, он, кажется, не дышал.
Брат Безымянный коснулся пальцами его висков. Замер. Молчал очень долго.
– Он умер? – не выдержал брат Указательный. – Умер?
– Нет, – брат Безымянный подхватил Мизинца под голову. – Помоги мне, брат.
Вдвоем братья перенесли Мизинца, уложили поудобнее. Сунули под голову мешок.
– Он не может умереть. Он одержим. Чаша держит его.
– Разве так бывает? – Брат Указательный смывал кровь с головы брата. – Ты когда-нибудь видел, чтобы человек выжил с такой раной.
– Брат Мизинец выживет. Он поедет в Тулузу, так сказал брат Большой. А потом он вернется.
– А мы, куда двинемся мы?
Брат Безымянный обматывал голову Мизинца полосами ткани, пропитывая их густой мазью цвета малахита.
– Нас ждет Кипр. Но сначала мы поднимем на ноги нашего брата, – Безымянный закинул руку Мизинца себе на плечо. – Помоги мне, брат.
– Хорошо, мой юный брат, а теперь скажи, в какого рода капитулы объединяются братья наши во Храме?
– Капитулов таких два рода, наставник, Генеральный капитул и обычный капитул.
– Верно. Что ты можешь сказать мне об обычном капитуле.
– Оный капитул собирается раз в неделю повсюду, где бы ни находились вместе четверо или более братьев. На этом собрании…
– Хорошо, юный брат, можешь не продолжать более. У тебя верная память.
Пожилой рыцарь прошелся по узкой келье.
– Верная память, цепкий ум, крепкая рука… Думаю, очень скоро я буду иметь честь повязать тебя поясом Иоанна.
– Благодарю вас, наставник, – почтительный ученик поднялся с трехногого табурета.
– Сиди, сиди, юноша. Ты, кажется, хочешь о чем-то спросить?
Молодой тамплиер склонил голову.
– Наставник, старший брат мой, вы много рассказывали мне об истории: об Ордене, о Риме, о Великом Карле – Новом Императоре. Вы говорили о повторении и чередовании, о тайнах, о пути, но я не знаю… может быть, я должен был догадаться сам, но я… Скажите, наставник…
– Подожди. – Рыцарь жестом остановил юношу. – Прежде чем ты задашь свой вопрос, я расскажу тебе притчу. Царь Соломон ехал однажды верхом на лошади и увидел у дороги прекрасную девушку. Царь мгновенно влюбился в нее и сказал: «О, прекраснейшая, не хочешь ли ты пойти со мною в мой дом?» Девушка спросила: «А что ты дашь мне, если я пойду с тобой?» У Соломона ничего не было с собой, кроме кольца. Он отдал девушке свое кольцо и посадил ее на лошадь позади себя. Через некоторое время царь Соломон обернулся, посмотрел на девушку, и она показалась ему не такой красивой, как прежде. Еще через некоторое время он снова посмотрел на нее, и она показалась ему уже совсем не красивой, и даже уродливой. И Соломон сказал ей: «Ты мне не нужна, слезай с лошади и убирайся прочь». Когда девушка слезла с лошади, царь потребовал у нее обратно свое кольцо. Девушка сунула руку в карман и вынула целую пригоршню колец – все они были одинаковы. Соломон не мог угадать, какое из колец его. И тогда девушка сказала царю Соломону: «Я – вселенная и бесконечность. Сколько уже Соломонов приходили ко мне и уходили. А сколько еще придут и уйдут».
Пожилой храмовник замолчал.
– А теперь, мой юный брат, задавай свой вопрос, если хочешь.
Ученик помолчал, потом медленно покачал головой. Заговорил наставник.
– Тогда послушай меня. Я хочу продолжить наш разговор об Империи. Ты готов?
– Да, наставник.
– Прошлый раз я рассказывал тебе о Риме, о властительном вечном Риме, об Империи… Империя – это великое благо. Для страны, для народа, для государства. Империя – это единый правитель, единый закон, единая монета. Это безопасные дороги и дешевые товары. Это мир и спокойствие для всех. Это наука и культура. Это – Высшая Власть.
– Высшая Власть?
– Да.
– Власть Бога? Власть именем Божиим?
– Власть Бога… Ты слишком торопишься, брат, ты только начал свой путь к тайному знанию. Главные секреты Ордена будут доверены тебе только после высшего посвящения. Тебе предстоит узнать еще очень много… Много такого, что, может быть, покажется тебе странным, и диким, и… еретичным. Ты готов к этому?
– Да. Я хочу знать… все. Мы создадим Империю? Да?..
– Эпоха империй прошла, брат. Карл Великий не смог воссоздать Рим. Вознесенный арабскими клинками Халифат развалился, даже Византия, последний осколок древнего величия пережила уже свою славу. Да, мы строим Империю, брат, новую Империю – Синархию. Лучшую, единую для всех народов и языков, вечную. Вечную как мир.
Молодой брат схватил наставника за руку.
– Ты говоришь о Царстве Божием, брат?
– Может быть. У Империи много названий. Какое из них останется в веках? Кто знает. Мы лишь скромные слуги, мелкое звено, в длинной цепи, ведущей к мировой Империи, еще от времен старого Рима. Мы выполним свою задачу и уйдем. Как многие служители до нас и многие после.
– Увидим ли мы Империю?
– Мы должны… Мы должны достигнуть Высшей Власти. А это возможно, только если в наших руках будет…
– Что?!
– Чаша.
– Кхай-пхе, помогай мне, Коркут. Кхай-пхе… Помогай мне, Бебе, и Наш Бог тоже, помогай, – неловкий Джохи кряхтя и попукивая, поднялся, наконец, на гребень каменной осыпи. – Кхай-пхе.
Зоркий Джохи огляделся кругом – пустыня. Камень, щебень и песок. Всю жизнь пустыня. Кругом пустыня. Кхай-пхе. А до стоянки еще далеко, хой, далеко – до самого вечера. Джохи перекинул хурджун с одного плеча на другое и начал спускаться. Через пять шагов он оступился и съехал вниз на собственной заднице.
Внизу потрепанный Джохи вытряхнул из чарухов понабившиеся мелкие камешки, оправил хурджун – и не удержался, сунул в него нос и протяжно нюхнул. Кхааа-й! Хороша травка, хороша! Не зря ходил, кхай – не зря! Такая трава – и песок в камень превратит. Уже сейчас чувствуется. Не наврала старуха-ведовка. Будет моя шидда, будет жена моя, а от такого, какой у меня будет, ни одна жена не уйдет, помогай мне, Коркут… и Наш Бог тоже помогай.
Дальше до лагеря путь был поровнее, и повеселевший Джохи зашагал довольно бодро. Он шагал кривой иудиной походкой, нелепо задрав левое плечо и отклячив тощий зад, то и дело спотыкаясь, оскальзываясь и притаптывая собственную тень.
Бедный Джохи был мичах – найденыш. Его нашли лет тридцать назад в разграбленном и разоренном лагере какого-то каравана. Мальчишку потоптали в свалке то ли свои, то ли чужие, то ли просто скотина. По какой-то случайности он не умер. Не умер и потом в племени. Хранитель, он был жив тогда, прозвал его Джохи. Лет через двадцать Шаншам убил Хранителя, и старик так и не успел объяснить, что значит это имя.
Беда нашего Джохи была в том, что он с детства помнил места, не похожие на пустыню. Помнил и тосковал по ним. Какие это были места и на что они были похожи, Джохи забыл. Но тосковать не переставал. Тоска эта особенно усиливалась ночами. Усиливалась она оттого, что Джохи не мог иметь жену. Во-первых, он не был воином, а во-вторых, он вообще не мог никого иметь. Даже кругляшок из собственных пальцев, как делали другие. Уж очень сильно потоптали его в детстве.
– Ничего! – Гордый Джохи подкинул на плече хурджун. – Теперь у меня все есть, и я поймаю шидду… помогай мне Коркут!
Эту шидду привез в старом сундуке Гайсан. Сундук он прихватил вместе с добром в каком-то доме в большом оазисе Таль. Пустынники напали на оазис днем, и шидда как раз отсиживалась в сундуке. Теперь сундук стоял в шатре, где ночевал бессонный Джохи. Джохи сильно тосковал той ночью. Все уже спали, и он единственный, кто увидел шидду. Она выбралась из сундука и стала осматривать свое новое жилище. Шидда очень удивлялась, ведь шидды живут в домах, а эта вдруг оказалась в кочевом шатре. Под утро шидда опять спряталась в сундук, а Джохи решил поймать ее и сделать своей женой.
Хитрый Джохи все разузнал у старухи ведовки. Поймать шидду, на самом деле, совсем не сложно, нужно только воткнуть стальную иголку в ее платье. Тогда шидда превратится в женщину, и будет послушной и покладистой. Правда, никто до сих пор не делал шидду женой, но ведовка сказала, что это вполне возможно, если найти траву мисурму, растущую на голом камне. Мисурма дает мужчине такие силы, что ни шидда, ни обычная женщина не смогут устоять перед ним.
Упорный Джохи искал мисурму три дня. Он облазил окрестности на полдня пути во все стороны. Джохи нашел мисурму и нес ее теперь к ведовке. Сегодня ночью шидда будет его.
Кхай-пхе! Да поможет мне Коркут, Бебе и Наш Бог тоже!
Правая нога неосторожного Джохи ушла в песок. Песок подхватил, потащил его. Джохи упал на бок, по-тараканьи перевернулся на живот, раскинул руки, подтянул к себе левую ногу – хотел упереться коленом, толкнуть тело вперед… Колено ушло в песок. Джохи шарил вокруг руками, куда мог дотянуться, хотел подняться на локтях. Локти ушли в песок. Джохи рванулся всем телом, что было сил – и ушел в песок по пояс… Песок проваливался в саму чамчаму, и Джохи проваливался вместе с ним. В чамчаме жил Киамат, прародитель зла. Джохи вспомнил об этом и снова попытался вырваться из зыби. Когда песок набился Джохи в рот, он перестал кричать.
Смерть была такой, как живой Джохи и представлял – провал: во тьму, в бездну, в беспамятство – в черный ужас. Когда Джохи окончательно умер, он осмелился открыть глаза.
В чамчаме было темно, но не долго. Когда песок перестал сыпаться, толстый и пыльный луч света лег на пол и часть стены. Мертвому Джохи было тяжело и страшно, он ждал кого-нибудь из слуг Киамата. Ждать было тяжело, дышать было тяжело тоже. Когда Джохи выбрался из кучи песка, стало полегче. Когда прокашлялся и просморкался, стало совсем легко. Даже слишком легко. Джохи вспомнил о хурджуне и испугался больше, чем когда умирал. Джохи снова зарылся в песчаную кучу. Хурджун нашелся. Видимо, помог Коркут.
Настороженный Джохи оглядел чамчаму и увидел Хембешая. Хембешай лежал у стены, он был огромным и безголовым. Джохи стал пятиться от Хембешая, а потом спрятался за песчаную кучу.
