Kitabı oku: «Книга Небытия», sayfa 2
– Нет, я не буду поклоняться каменному истукану, сила его от Дьявола! И насчет богов ты все перепутал, старик. И невесту мне не надо приводить, я сам уйду к ней. И только попробуйте меня остановить! – Шаншам вскочил, выхватил откуда-то из-под ног лук, наложил стрелу. На его поясе уже висела кривая сабля. – Назад, назад, падальщики! Я ухожу к своему народу! – Шаншам быстро пятился, наводя лук то на одного воина, то на другого.
Старик махнул посохом.
– Возьмите его! Возьмите, не дайте уйти!
Шаншам оскалился.
– А, слуга Сатаны! Скажи, за сколько лишних веков жизни ты продал свою душу!
Шаншам спустил тетиву. Тут же бросился бежать. На краю оазиса его ждал снаряженный верблюд, рядом с ним Шаншам увидел закутанную в покрывало фигурку. Сухие тонкие пальцы вложили ему в руки поводья. Мама!
– Беги, сын. Беги отсюда. Ты помнишь, куда идти? Вот покажи этот талисман. Тебя примут… Расскажи им об их Марии. Прощай! Прощай, сын.
Подбежали воины.
– Где он?! Эх, сука, ты дала ему свежего верблюда! На!
Кто-то ударил ее глухо и не больно, не Дамон, наверное, Гайсан. Это хорошо. Мария упала. Почувствовала, как что-то растекается по груди. Во рту появился металлический вкус. Я умираю? Это хорошо. Мария еще успела посмотреть в пустыню, но верблюда не увидела. Он, наверное, уже далеко. Как хорошо! Лети… Лети, мой голубь… Мой Гозаль.
Дамон стоял рядом. Он стоял и смотрел на удаляющегося Шаншама, на Мириам. Его люди побежали к верблюдам. А он стоял и смотрел. На Мириам, на Шаншама… Они чужие. Или он чужой. Для них… Для себя… Хэн!
Когда воины погнались за Шаншамом, со стариком остался один Бальбандирет.
Мальчик подошел к деду, присел на корточки. Старик лежал, опрокинувшись навзничь, остро задрав белую бороденку. На горле натянуто двигался кадык.
В груди старика торчала стрела. Наконечник был каменный, и стрела не зашла глубоко. Только до сердца. Грудь старика резко вздымалась. Стрела смешно болталась взад-вперед.
Мальчик потрогал ее за оперенье. Потянул к себе, отпустил. Стрела закачалась влево-вправо, смешно. Старик гулко закашлялся, захрипел, захлебнулся. Изо рта плеснула кровь. В этот миг солнце кануло в ночь. Сразу. Безоглядно. Навсегда?
Мальчик посмотрел вокруг, подергал дедушку за рукав.
– Деда, тьма уже наступила?
Девушка кричала. Очень долго, очень хорошо, очень приятно. Очень долго – когда он отвалился, она могла только тяжело дышать, с шумом гоняя воздух сквозь чуть прикушенные губки. Пэри… Он повел рукой по ее смуглому телу. Коснулся высокой шеи, колыхнул щедрую грудь с большими коричневыми сосками, пробежался пальцами по уютным складочкам на боках; поласкал бархатный животик, мягкий, податливый; погладил обильные бедра, снаружи, внутри… Его пэри вздрогнула. Потом… он будет любить ее потом, а сейчас его ждет Аль-Джеббель, Старец Горы.
– Достаточно ли ты отдохнул после дальней дороги, о гость мой, посланец имама, великий дей Касым ад-Дин ибн Харис? – человек, стоящий возле шестиугольного, усыпанного свитками стола, был высок, голос его был полон почтения, но голова, повязанная зеленой чалмой, едва склонилась.
– Да, о мой радушный хозяин, в объятьях твоих гурий забываешь об усталости… но не о деле, – Касым выпрямился, – Я проделал долгий путь от крепости Аламут в Иране до крепости Алейка в Ливии. Меня послал к тебе сам имам Гасан, и нам нужно о многом поговорить. О многом, Аль-Джеббель.
И они говорили о многом, эти два человека, в небольшой светлой комнате, пестрящей коврами и шелковыми подушками, в уютной комнате за высокими белыми стенами неприступной крепости Алейки, затерянной в Ливанских горах.
– Ты заключил договор с неверными, Джеббель?
– Да, во имя Аллаха. У тамплиеров большая сила, их выгоднее иметь в союзниках, чем в недругах. Мы сильны на Востоке, они на Западе. Мы нужны друг другу. Сказал мудрец: найди себе сильного друга и станешь сильным сам.
– Где Тогран, Джеббель? Мы отправили его на помощь к тебе из самого Аламута. Прошло больше года, как он пропал в твоих землях.
– Тогран погиб. Как и многие мои воины. Погиб за дело Аллаха. Не было бы смерти – не было бы и героев. Без жертвы нет воздаяния.
– Ты пустил в его отряд храмовников, Джеббель, он могли предать его.
– Храмовники не нарушают своих договоров. Они сильны. От силы правдивость наша, от слабости ложь. С ними единственными из гяуров можно вести дело. Тамплиеры погибли вместе с нашими федаи. Мы нашли их тела в пустыне.
– «Руки Аллаха» пропали неизвестно куда. Мы не можем найти никого из «пальцев». Все произошло в одно время. Слишком много странного произошло в твоей стороне, Джеббель. Поступки твои непонятны имаму. Твои собственные дела, похоже, заботят тебя больше, чем дело Аллаха. Что ты ответишь на это? Кстати, почему тебя называют «старцем», ведь лет тебе вряд ли больше чем мне?
В уютной комнате, среди ковров и подушек царило молчание. Но недолго.
– Возраст измеряется не только годами, но и мудростью, Касым. Говорят, в Аламуте сейчас неспокойно. Наш глава Гасан Второй, да продлит Аллах его дни, объявил себя сразу халифом, имамом и даже последним великим пророком Махди – одновременно. Говорят, не всем это пришлось по нраву. Говорят, это слишком много для одного человека, даже для внука Гасана ибн-Саббаха. Многие деи и простые федаи недовольны. Иран далеко, Касым, но я думаю, поддержка даже из такого удаленного и незначительного уголка, как Алейка, будет полезна имаму. Что ты ответишь на это?
В уютной комнате за неприступными стенам в самом сердце Ливанских гор два человека молчали. Но не долго.
– У тебя хорошие воины, Джеббель… Имам нуждается во всех своих слугах от дея до федаи. Делу Аллаха, Джеббель, понадобятся и твои мечи, и твоя мудрость. И чаша…
Аль-Джеббель вздрогнул. Два человека поднялись.
– Да будет так, во имя Аллаха, Касым. Я помогу имаму всем, что имею, для друга – сердце, для врага ум… Кстати, о моих мечах – ты еще не видел райского сада Алейки. Во многом благодаря ему верность моих воинов делу Аллаха становится крепка как камень, а их бесстрашие и презрение к смерти вызывают ужас у наших врагов.. – Аль-Джеббель повлек Гасана за собой.
– Что? Ты устроил для своих федаи «рай» как в Аламуте?
– Да, о Касым, и с одной из его гурий ты уже успел познакомиться.
– Я бы не прочь встретится с ней еще раз, тем более, что наверняка для входа в твой рай-джанну не нужно проходить по мосту, толщиной с волос. Правда, некоторые мудрецы пребывают в сомнении – испытывают ли души в раю плотские утехи или только духовные. – Касым уже улыбался, дела завершены, и довольно удачно, великий дей расслабился.
– Зато другие мудрецы, – подхватил улыбку Джеббель, – дают бороду на отсеченье, что у райских гурий к утру восстанавливается девственность. Но я думаю, нам нет нужды вступать в любомудрые споры, тем более, вот он райский сад Алейки. Проходи, мой гость, я позабочусь обо всем.
Касым опустился на мягкое ложе среди розовых кустов и жасмина. Здесь были тень и прохлада, текли ручьи из шербета, и нежные струны невидимых музыкантов услаждали слух. С небес спустилось сладкое облако пьянительных воскурений. С Касыма сняли одежды, прикосновения гурий были лепестками роз, ласкающими тело. Кричала девушка. Долго, хорошо, приятно. Потом были еще девушки и еще. И еще…
Шейх Аль-Джеббель поднялся на стену. Ветер, вот что ему нужно. Бешеный ветер, чтобы прочистить мысли – рассчитать, взвесить, решить. Пусть будет ветер. Чаша была так близко и опять ушла. Куда? Если знать… Ему нужно время. Сколько? Кто знает… Ему нельзя сейчас ссорится с Аламутом. Нужно время. Он найдет чашу и станет имамом, калифом, даже пророком Махди, почему бы и нет – настоящим, а не как этот выскочка Гасан. Гасан долго не протянет, его уничтожит собственная гордыня. А может, его убьет рука федаи? Но кто осмелится вложить в эту руку кинжал? Я знаю… У Гасана есть сын Мухаммед. Мухаммед Второй, почему бы и нет… Нельзя допускать раскола в лагере хашишинов. Труднее будет собирать силы ордена… потом, когда я стану имамом. И Чаша… Гасан тоже знает о ней, этот его пес, дурак Касым, проговорился. Или он так уверен в своих силах? Тем более дурак…
Касым очнулся на гнилой циновке в сырости и смраде. Во тьме. Руки его были скованы. Он попытался встать, что-то полыхнуло в его голове, он упал.
Касым очнулся, скрученным в жестких руках тюремщиков. Его волокли по каменному коридору. Касым напрягся, хотел вскочить, сбросить с себя… Что-то отняло у него дыхание, взгляд потерялся в мутной мгле, Касым обмяк.
Касым очнулся подвешенным на цепях, с него стекала вода. Вокруг трещали факелы, колченогая жаровня сыпала снопы искр. Аль-Джеббель стоял перед ним.
– Собака! Как ты смеешь, Джеббель! Ты… вероломный… ответишь! Тебя сотрут… Гасан…
– Гасан далеко. Ему осталось недолго. Скоро у хашишинов будет новый глава, более скромный. Он не будет объявлять себя имамом, халифом, великим пророком. Его научит пример отца.
– Ты… собака…
– Успокойся, Касым, ты еще можешь пожить и без имама Гасана, почему бы и нет… Ответь на мои вопросы. Что ты знаешь о чаше, о великий дей? Что знает о ней Гасан? Ну, отвечай.
– Ты не услышишь… не дождешься… Собака!
– Ну, что ж, Касым, я подожду. Вряд ли ты знаешь очень много, но я подожду.
Джеббель отвернулся, вышел из комнаты. За его спиной раздался отвратительный визг. Как будто резали нечистое животное, свинью. Долго, очень долго.
Глава ПЕРВАЯ
Святая земля. Святое небо над ней. Святая вода на ней. Святые люди в ней. Святые, потому что мертвые – мертвые не делают зла, только живые. Любите мертвых, люди, – они святы! Убивайте живых, чтобы полюбить их – всех. Всех…
Эти люди не боялись смерти – и убивали. Они дурманили себя гашишем и совершали подвиги. Подвиги мужества, веры и верности – они убивали. Они знали Рай при жизни. Рай, специально созданный для них в неприступных горных крепостях. Их накачивали гашишем и переносили в блаженные сады за высокими стенами. Им говорили, что они попали на небо, и они верили. И я бы поверил. Они нежились в объятьях гурий и слушали ангельские напевы. А потом просыпались на грязных подстилках на земле, на нашей с вами земле. Но они помнили свой Рай и знали, что, убив, вернутся туда, вернутся после смерти. Они торопились убить, они торопились умереть – им было плохо на этой земле, как и всем. Всем известно – после жизни наступает смерть, а что наступает после смерти? Вы не знаете – они знали и не боялись убивать.
Этих людей называли хашишины – за их приверженность к гашишу. Гяуры исковеркали арабское слово в ассасины. Кто они были – секта, воинственный орден, может государство без территории и границ? Не знаю. Они владели городами и крепостями, у них было войско и опытные командиры, они были фанатиками и несли знамя Исмаила. Они назывались федаи, что означает жертвующий за веру. Их сердце было в Иране в неприступной крепости Аламут. Ими правил имам – очередной потомок Бузург-Умида родственника Гасана ибн-Саббаха—основателя, сначала сын, потом внук, правнук и так далее до самого конца. Имам правил душами своих подданных и страхом своих врагов. Его власть была страх.
Еще при Гасане-основателе часть ассасинов перебралась в Сирию и Ливан, это были миссионеры, проповедники, воины и убийцы. Убийцы основали вторую державу ассасинов, и она быстро набрала силу. Жертвующие за веру воевали против крестоносцев, воевали против мусульман, воевали против всех – за себя. И выигрывали. В их владениях были город Бениас, множество замков и крепостей. Здесь были свои шейхи, свои правители. Аль-Джеббель Старец Горы.
Сирийские федаи держали в страхе весь Ближний Восток – кинжалы их были быстры, а яд еще быстрее. Не спасали ни кольчуги, ни толпы телохранителей, ни богатство, ни королевский род – Тир, Триполи, Антиохия уже заплатили свою кровавую дань. Кто следующий?
Вы видели Иерусалим – маленький, неопрятный, вонючий, пыльный и пропотевший – с отрогов Иудейских гор? Вы видели высокие башни и белые стены, дома с плоскими крышами и щелями вместо окон? Видели королевский дворец, башню Давида, бывшие мечети и временные церкви, видели купол храма Гроба Господня?
Я тоже не видел – давно. Все это видел непонятный человек в бурой хламиде, войлочной шапке с завязками, в засаленных шароварах и сапогах с острыми носками. Голенище правого было распорото и перетянуто по икре веревкой. Человек стукнул в землю посохом и стал спускаться к городу.
Через час непонятный человек вошел в Иерусалим.
Его окликнул стражник, прятавшийся от зноя в каменной нише у ворот Давида.
– Эй, Непонятный, ты кто таков и какое у тебя дело в Святом Городе? Отвечай воину короля Иерусалимского! – стражник пошевелил копьем, чтобы Непонятный не засомневался в его воинственности.
– Я – паломник, иду поклониться Гробу…
– Ты не похож на паломника, Непонятный, – стражник снова пошевелился, но из своего убежища не выполз – в городе и окрестностях шаталось столько всякого сброда: богомольцы, попрошайки, ворье, целые толпы помешанных и просто придурков – что из-за каждого вылезать из благодатной тени на солнце было бы просто глупо… – Читай «Отче наш», Непонятный, а то получишь копьем по загривку.
Непонятный насупился, замялся… И тут на дороге послышался шум. Шум рос, крепчал, ширился… Воинственный стражник накинул на голову хауберк и подтянул поближе щит. В этом приближающемся грохоте его опытное ухо различило львиный рев ослов, грозное бряцанье бубенцов, пронзительный скрип колес, смачную разноязыкую ругань… и еще, на самой грани слышимости, нежное позвякивание золотых монет. К городу подходил торговый караван.
Со сторожевой башни просигналили. Из караулки у замка Давида появились еще стражники и констебль.
Караван вошел в ворота. Это был не очень большой караван, шуму было больше – десяток ослов, дюжина верблюдов, с пяток лошадей, и несколько погонщиков. Впереди на породистом вихлявом иноходце ехал хозяин.
Хозяин был тоже вихлявым и породистым – тонкая морда, узкие усики над верхней губой – губы, как два дождевых червя изгибались высокомерно и презрительно. Неимоверное количество белого шелка было смотано в его чалму и скреплено огромной золотой брошью с камнями.
Констебль вышел вперед. Не дожидаясь вопросов, вихлявый хозяин заговорил на хорошем французском эдесских барахольщиков – надменно:
– Я везу караван драгоценных товаров: пряности, ткани, кабриджата и груз чудесного растения для приготовления упоительного пития. Я немедля с большим почетом должен быть препровожден к правителю сего города и земель. А иначе мой гнев и неудовольствие повлекут наказание нерадивых слуг, ибо никогда еще ваш город и правитель не видели столь великого и знаменательного посольства, ибо я – Аламгир из рода Газебо, посланник великого Хиндустана, в вашем языке, Индии.
Констебль был родом из местечка Лавуаз, что под Пуатье, и многое повидал на своем веку. Он сдвинул на ухо шлем и возразил на плохом французском босяцких предместий – насмешливо:
– Ты врешь, мусульманская собака. В той стороне живут одни псиглавцы да поганые гоги и магоги. А наш король Балдуин IV – добрый христианин, чего ему говорить с посланцем проклятого Богом народа. Коли ты хочешь войти в город и торговать своими гнилыми тряпками и вонючими порошками, гони пошлину, не то я вышвырну тебя за ворота и напускаю стрел в мать-твою задницу.
– Как ты смеешь говорить так! – Благородный Аламгир из рода Газебо, надулся и сделал вид, что побагровел. Он был возмущен и страшно разгневан. – Великое перемирие было заключено между Салах-ад-Дином и вашим правителем, ты не смеешь нарушать его!.. Мое важное посольство и дары, и чудесный напиток, коего не пробовал ни один из франков!.. А если посмеешь, у меня есть воины и…
– Клянусь ляжками Святой Магдалины, – не стал дожидаться конца гневной речи констебль, – я нашпигую тебя стрелами раньше, чем ты призовешь своего Аллаха, и выброшу в ров, вместе с твоими воинами и товарами. Плевал я на перемирие и твой поганый напиток. Добрые христиане пьют веселое вино и пенистый эль, а не вонючие отвары адского зелья. Плати пошлину или я…
Констебль сделал знак рукой – в руках стражников появились арбалеты. С башни отозвались лучники.
Благородный Аламгир заметно струхнул. Глазки его забегали, червивые губы опустились, а толстозадый иноходец присел.
– Конечно, конечно, доблестный страж ворот, если у вас даже с послов требуют денег… Если таковы здешние порядки, то я конечно. Я проехал дальний путь и везде уважал обычаи разных мест. Вот прими, храбрый начальник. Этого должно хватить и на пошлины, и на тебя, и на твоих храбрых воителей. Уберите же свои самострелы.
Довольный уроженец местечка Лавуаз принял весомый кошель.
– Ну, спасибо, Аламгир Газебо! Проезжай и торгуй с миром. Но помни – вас, мусульманских собак, здесь только терпят… Пропускайте их ребята!.. Удачных сделок тебе, чтобы было чем заплатить пошлину при выезде. А про твое посольство я так и быть никому не доложу, здесь таких послов по дюжине в неделю проходит… Давай, давай, шевелитесь, басурмане!
Непонятный человек, о котором благополучно забыли, прошел в город следом за караваном.
Это был самый жаркий час, такой жаркий, какой только можно себе представить. На улицах было безлюдно. Непонятный направился Соломоновой дорогой к площади Мории. Он шел мимо Патриарших бань, оставил справа метохию Святого Саввы, прошел приют Иоанна Предтечи, церковь Святой Марии большую, перешел на улицу Храма. Он не торопился, шел уверенно, не зевая по сторонам и не захлебываясь благоговением на каждом углу, как пристало паломнику. Он явно знал, куда идет. Может быть, он не впервые в Святом городе.
За бойней Непонятный свернул налево и через Красные ворота вышел на площадь. Пересек ее, обогнул Храм Гроба Господня, монастырь каноников. У церкви Иакова Младшего, притулившейся за Храмом, клевали носом несколько апатичных нищих. Когда Непонятный уже почти миновал их, один из попрошаек вдруг вскинул голову. Он проводил Непонятного долгим пристальным взглядом. Потом порылся в своих лохмотьях и, опираясь на костыль, отковылял на десяток шагов от своих товарищей. Нищий был хром и казался очень старым. Он и был старым, лишь ненависть в его глазах горела люто и молодо. Непонятный не заметил этого.
За Храмом, почти у самой городской стены стоял дворец королей Иерусалимских. В ближнем к Храму крыле находилась резиденция тамплиеров. Непонятный направился к ней.
Не подходя слишком близко, он встал в тени рослых кипарисов, обступивших дворец, и стал наблюдать. Что он высматривал – непонятно. Может быть, чернявого человека с горбатым носом, который вошел к тамплиерам через боковую калитку с большой корзиной в руках.
Простояв почти час, Непонятный кивнул каким-то своим мыслям, стукнул посохом в каменную плиту мостовой и снова зашагал через площадь. Ему нужно было пройти мимо Храма.
– Добрый человек! Добрый человек! – Непонятный обернулся – к нему, по-паучьи перебирая тремя ногами, бежал колченогий нищий. – Добрый человек!
Непонятный остановился.
– Что тебе, убогий? Мне нечего дать тебе.
Старик задышал с тяжелым нутряным хрипом.
– Нечего, говоришь! Дай то, что отнял у меня десять лет назад – дом, детей, внучку маленькую… А! Что молчишь, я сразу узнал тебя, сразу! – старик уцепился своими мосластыми клешнями Непонятному за одежду.
– Я не знаю тебя, убогий. Ты сошел с ума. Ступай прочь.
– А-а – не помнишь!.. А как вы, мусульманские суки, избивали курдов-эзидов и несториан в Бохтане, помнишь? В Бохтане, в Бохтане! Я Далимурат – старейшина, помнишь меня, выблядок сатаны!
– Ты обознался, убогий, я не знаю тебя…
– А-а! Не знаешь! Сейчас узнаешь! – тощая рука нищего вынырнула из лохмотьев – в судорожно сведенных пальцах была зажата какая-то железяка. Блеснул отточенный край. Непонятный небрежно заслонился посохом. Твердое дерево ударило старику по запястью – железяка вылетела и зазвенела по вытоптанным плитам.
– Шел бы ты, убогий…
Старик обмяк, на глаза его навернулись слезы.
– Ах ты сволочь, ты сволочь, ты… все равно не уйдешь, теперь не уйдешь! Стража… – нищий слабенько закричал, попытался развернуться к Храму – там, у Гроба всегда стоит караул… Непонятный сделал неуловимое движение кистью, из рукава выпорхнул стилет. Слева под коричневый сосок, поросший седым волосом – сквозь лохмотья так хорошо видно, куда он должен ударить. Стилет очень тонкий, разрыв на коже очень маленький, когда вытащишь сталь, рана закроется сама, крови почти не выйдет, разве что капелька. Да и то сказать, кто будет выгонять эту кровь – не мертвое же сердце.
Любопытные нищие у ворот Храма Гроба Господня видели, как у старого Далимки прихватило сердце. Какой-то непонятный человек, наверное, знакомый, поддержал старика, довел до стены и бережно усадил в тень. Потом он бросил Далимке мелкую монетку.
– Эх ты, убогий, убогий…
Узенькой улочкой Непонятный покинул площадь. Улочка, петляя и извиваясь в сутолоке домов, вывела Непонятного в торговые кварталы.
Непонятный зашел в богатую лавку под яркой вывеской. Встретил его молодой расторопный приказчик.
– Мне нужен Тадео Бонакорси. – Непонятный левой рукой сделал в воздухе округлый знак.
– Хозяина сейчас нет на месте, но он должен вскорости прийти. Вы можете подождать его там. – Приказчик указал на дверь по правую сторону от прилавка. Приказчик не задавал вопросов – у каждого торговца, если он хочет преуспевать, должно быть много агентов – разных, и даже таких непонятных, как этот.
– Да, я подожду его.
Непонятный скрылся за дверью.
Приказчик принялся раскладывать образцы новых шелковых тканей на столе так, чтобы солнце выгодней подчеркивало их причудливые узоры и расцветку. Тут в лавку вошел новый посетитель.
– Я великий посол волшебной страны, в вашем языке, Индии – Аламгир из рода Газебо. Я привел огромный караван изысканных товаров, кабриджата и чудесного напитка. Во ниспослание всяческих доходов и удачных дел мне нужно видеть почтенного купца и, в вашем языке, негоцианта Тадео Бонакорси.
– Хозяина нет, и я не знаю, когда он вернется… Вы можете изложить свое дело мне, достойный Аламгир Газебо. – Приказчик изящно поклонился, качнув гладкими волосами. Благородный Аламгир, казалось, слегка озадачился.
– Нет… мне нужен сам Тадео Бонакорси почтенный купец и, в вашем языке, негоциант… – Аламгир помолчал, словно, вспоминая что-то. Потом поднял левую руку, неуверенно повел ею в воздухе, и, после короткого раздумья, наконец, завершил округлый жест.
Приказчик благостно улыбнулся.
– Извольте подождать хозяина в той комнате, он вскорости должен пожаловать. – Приказчик, склонив голову, указал на дверь, но уже не по правую, а по левую сторону от прилавка. Агентам достойного купца и негоцианта Тадео Бонакорси вовсе не обязательно встречаться друг с другом.
Аламгир прошел в комнату.
Хозяин Тадео Бонакорси действительно пожаловал вскорости. Почтенный мастер Тадео двигался стремительно, как маленький тучный самум в сирийской пустыне.
– Энрико, если придет метр Скорки за долгом, скажи, что деньги вот-вот прибудут из… из Флоренции. Те брабантские кружева, что ты готовил госпоже Бриссе, отнеси жене королевского кастеляна, старая грымза меньше торгуется. Иветте Сент-Ак отправь образец последней ткани из Газы. Энрико, племянник дорогой, если ты не перестанешь говорить сальности и вообще ошиваться возле дочери барона де Ги, ее жених отрежет тебе уши, а я лишу наследства. Ко мне кто-нибудь приходил?
– Дядюшка, я никогда не говорил леди Джоанне… Да, дядюшка, двое.
– Кто?
Племянник сделал левой рукой округлый жест.
– Где они?
Племянник показал двумя руками на две двери.
– Хорошо. Пока я говорю с ними, меня ни для кого нет. Ясно? А про леди Джоанну, дорогой, мы поговорим после…
Мастер Тадео вошел в третью дверь, за прилавком.
Уважительный племянник своего дяди некоторое время возился с тканями, потом запер лавку изнутри и, воровато прислушиваясь, двинулся следом за дядюшкой. За дверью была лестница. На площадке второго этажа, куда выходил дядюшкин кабинет, Энрико не остановился, он поднялся на чердак.
Энрико был умным юношей и понимал, что дядины секреты всегда могут пригодиться. Собственно, и пригождались уже не раз. Секреты стоят денег. На чердаке у Энрико была приготовлена особая ниша среди потолочных балок, сидя в ней, можно было слышать, что говорится в кабинете. Слышно, правда, было не очень хорошо, но все-таки кое-что разобрать удавалось. Кроме того, в щель был виден дядюшкин стол и часть комнаты.
Энрико занял свое место и прислушался. Говорил дядя.
– …Да, конечно, мои люди собрали нужные сведения. Вот все они здесь. Здесь все, о чем просили… Какая чаша? – дальше несколько слов были слышны неразборчиво. Собеседник дяди что-то ответил ему… слишком тихо. Энрико заглянул в щель, но никого не увидел, видимо, тот сидел в противоположном углу.
– …Повлекло значительные расходы. Больше, чем мы рассчитывали… дикие племена… и другие стороны, заинтересованные в деле… опасно… – опять что-то невнятное и затем отчетливо, – тамплиеры… – Что на это ответили дяде, расслышать было совершенно невозможно.
С кем же все-таки разговаривает дядюшка – с надутым индийским купцом или с непонятным оборвышем? Голос не разобрать. И снова дядюшка.
– …Я понимаю, что вы только письмоноша, но скажите вашим хозяевам на Кипре, что так дело не пойдет. Я могу передать все, что собрал, кому-нибудь другому, желающих полно. Хотя бы Старец… Ладно-ладно, вот – забирайте. – Энрико увидел на столе кожаный футляр для свитков. Чья-то рука подхватила его, и футляр пропал из глаз. – Как долго вы пробудете… Три дня? Хорошо… Подождите еще немного в той комнате, мне нужно отдать кое-какие распоряжения своему племяннику, я не хочу, чтобы вас видели…
Энрико выскочил из своего укрытия, скатился по лестнице и стремительно зарылся в ткани на прилавке.
Из двери выглянул дядюшка.
– Ты здесь, Энрико? Никто не заходил?
– Нет, дядя.
– Заканчивай возиться и отправляйся по делам. Нечего тут торчать… Ты понял?
– Да, дядя.
Мастер Тадео напоследок строго нахмурил брови и захлопнул дверь. Через несколько минут Энрико уже снова был на своем посту.
У дяди был второй посетитель. Но только кто? Оборванец или купец? Как плохо слышно… и то только дядюшку.
– Король Балдуин хочет мира… Собрание Высокой палаты… Очень сложно стало разобраться. Молодой король очень плох, скоро проказа убьет его. Он недоволен регентом королевства Гвидоном де Лузиньяном. Между нами говоря, Гвидо за время своего регентства наворочал такого… Бароны не поддержат его. Говорят, король хочет помириться с графом Раймундом Триполийским и вернуть ему регентство, это самое лучшее сейчас… грызня… Все они могут претендовать на трон. Дурацкое право наследования по женской линии – никогда не угадаешь, кто будет королем. А тут еще Жерар де Ридефор, сенешаль ордена Храма, мутит воду. Он поддерживает Лузиньяна… смертельные враги с Раймундом. Все кричат о мире… но у меня есть сведения… не собирается… И вообще храмовники как всегда ведут двойную игру. Кажется, Ридефор хочет развязать войну с Саладином… Слишком надменен и заносчив. Высокая палата не пойдет против короля… По какой-то причине перемирие не выгодно Храму… Он приведет к гибели… и Старец… Убить?! – дядюшка забормотал совсем тихо, ему так же тихо ответили.
Черт! С кем же говорит дядя?!
– Конечно, допускаю… Кого? И кто?… В этой ситуации… не уверен, да и зачем ему… Не знаю, Высокая палата соберется через два дня, наверное тогда… В Акре? Нет, решили здесь, в Иерусалиме… Как раз будет много народу: и знать, и простолюдины – толпа. Да, наверное, вы правы… Успеете ли за три дня? Ко мне больше не приходите, я сам найду вас… Где? Ну, как знаете. Подождите за той дверью, я проверю все ли спокойно… Чаша?..
Энрико был уже на лестнице. В лавке он выхватил из-под прилавка сверток с тканями и вылетел на улицу. Племянник занял позицию у постоялого двора, напротив и чуть наискось от лавки, так, чтобы хорошо видеть вход.
Первым появился непонятный оборванец. Не останавливаясь и не оглядываясь по сторонам, он двинулся вдоль улицы, часто постукивая посохом по мостовой. Индийский купец вышел позже и сразу зашагал к постоялому двору. Здешний слуга подвел ему коня. Купец взгромоздился в седло, бросил слуге медяк и направился в ту же сторону, что и оборванец. Энрико оставил свой наблюдательный пост и поспешил следом. Но не успел он сделать и десяти шагов как…
– Эй, Энрико, куда ты так прытко? А я к вам, к вам, ну-ка веди меня к старому подлецу Тадео… Куда… – Пожилой господин ловко ухватил Энрико за рукав.
– Приветствую вас, метр Скорки, дядюшки нет дома, а я очень спешу…
– Ну, нет, маленький прощелыга, достойный отпрыск своего подлого рода, от меня не отделаешься! Веди меня к Тадео! – Метр Скорки грозно потряс увесистой палкой из мореного дуба.
Поникший Энрико, зная по опыту, что у почтенного метра не заржавеет огреть его по спине, повел разгневанного купца в лавку.
Непонятный шел по улице в сторону восточной окраины. Прохожих было немного: несколько женщин, прячущих лица за тканью, разносчик воды, пара крамарей с лотками, заполненными разным мелким товаром. Вдоль улицы у порогов своих лавок сидели потеющие торговцы, несмотря на дневную жару, не отчаявшиеся заманить к себе покупателей. У облупившейся каменной стены скучала некрасивая проститутка.
– Эй, путник, непонятный человек, не хочешь отдохнуть со мной после дальней дороги. Я хорошо приласкаю тебя.
Непонятный чуть улыбнулся.
– Спасибо, добрая женщина. Я бедный паломник, мне нечем заплатить тебе за ласку.
– Ты не похож на паломника, Непонятный, – шлюха скривила губы.
– А на кого я похож?
– На убийцу. – шлюха в упор смотрела на Непонятного. Зависла напряженная пауза. Зрачки Непонятного сжались в точку.
– На очень плохого убийцу. Убийцу блох, – шлюха засмеялась сипло, будто закашлялась, кожа на ее горле натянулась, задвигалась как у ящерицы. – Плохой убийца! Иначе они не трахались бы у тебя на голове.
Непонятный улыбнулся.
– Мне жалко блох. И тебя… Почему в Иерусалиме только христианки торгуют своим телом?
– Потому что все остальные делают это бесплатно. Даже еврейки. Проходи, Непонятный, не берешь сам, так не заслоняй товар другим… Эй, красавчик! Хочешь, я покажу тебе, как дева Мария подмахивала Святому духу! Иди ко мне, красавчик, мусульмане всегда хотят белых христианок. Я покажу тебе настоящую христианскую любовь.
Красавчиком был благородный Аламгир из славного рода Газебо, проезжающий мимо на своем иноходце. Он скептически оглядел проститутку сверху вниз.
– Что вы, христиане, знаете о любви… Читала ли ты трактаты об этом высоком искусстве индийских или персидских мудрецов, о уличная жрица страсти? А знаешь ли ты тридцать три положения замедляющих и столько же убыстряющих? Можешь ли ты сжимать свою фердж, в вашем языке… ну, не суть важно, словом, сжимать ее так, чтобы она целовала нефритовый пест и…
