Kitabı oku: «Петр Кропоткин. Жизнь анархиста», sayfa 3

Американский историк Мартин Миллер, который десятилетиями изучал жизнь и творчество Кропоткина, отмечал, что позднейший анархизм стал для Петра Алексеевича своего рода логическим продолжением впечатлений детства, наполненных столкновениями с проявлением деспотической власти в разных ее формах и видах. Все это подготовило Петра к восприятию анархистских идей. Его подсознательно тянуло к поиску путей и средств разрешения собственных психологических проблем, порожденных эмоциональным разочарованием в личностях, олицетворявших власть⁵⁰.

Ранняя смерть матери обрекла мальчика на уязвимое состояние эмоционального сиротства. Мачеха с самого начала выступила в роли носителя деспотической авторитарной власти, изгнав из быта все, что напоминало о матери Петра, включая дом, слуг и контакты с родней. С психологической точки зрения мальчик столкнулся с двумя контрастирующими образами матери: настоящей, родной, которая символизировала для него отсутствие власти и любовь, – и приемной, ставшей самым ранним олицетворением диктата и отсутствия любви⁵¹.

Настоящим носителем авторитарной власти для Петра явился отец с его знатной спесью, барством, военными замашками в быту, презрением ко всем нижестоящим и униженной готовностью раболепствовать перед начальниками. Маленькому Кропоткину предстояло воочию познакомиться с проявлениями обеих сторон авторитарного характера – садистской и мазохистской. В своих мемуарах Петр Алексеевич упоминает о самых разных эпизодах, которые врезались ему в память. Вот его и брата маленьких приводят утром здороваться с отцом и мачехой, заставляют униженно целовать им руки. Вот отец приказывает наказать слуг. Вот он издает подробнейшие инструкции домашним, как им надлежит себя вести по дороге из дома в поместье, и отдает распоряжения крестьянам, больше напоминающие военные приказы и команды. А вот он трепещет перед фельдъегерем, привезшим императорский приказ, или посылает жену просить за себя, чтобы уладить скандал, грозящий ему отставкой… Еще одной стороной авторитарного деспотизма отца была его скупость: у маленького Пети не было собственных игрушек, а в годы учебы ему приходилось страдать от того, что из дома присылали на жизнь сущие копейки, так что порой было даже не на что купить книги⁵².

С другой стороны, симпатии Кропоткина к народу, к простому и обычному человеку, которые не оставляли его на протяжении всей жизни, тоже уходят корнями глубоко в детство, детские и подростковые эмоциональные переживания. Одни из самых ранних его воспоминаний связаны с домашними слугами, их жалостью и любовью к нему, столь резко контрастировавшей с безразличием и нелюбовью со стороны отца и мачехи. Между ним и слугами установилась прочная связь. Тем более что они напоминали ему об ушедшей любимой матери. «Слуги были единственным облегчением от террора семейного авторитаризма, с которым он сталкивался ежедневно. В любой момент, за любой акт непослушания Петр мог быть наказан отцом, матерью и воспитателями. Напротив… крестьяне стали его защитниками и источником эмоциональной безопасности». Но и сам он с детства ощущал ожидания, возлагаемые на него крестьянами: «…он воспринимался слугами как альтернатива угнетательскому авторитаризму его отца»⁵³. В отцовском поместье в Никольском мальчик также общался с крестьянами, заходил в гости к семье кормилицы, которая принимала его с огромным радушием, несмотря на крайнюю бедность. Детские воспоминания породили у Кропоткина даже скорее идиллическое представление о крестьянстве: «Немногие знают, как много доброты таится в сердце русского крестьянина, несмотря на то что века сурового гнета, по-видимому, должны были бы озлобить его»⁵⁴, – писал позднее Петр Алексеевич. Эти чувства привели затем Кропоткина в ряды революционеров-народников, сторонников освобождения крестьянской общины из-под ига государства. Впрочем, история крестьянских бунтов и Российской революции продемонстрировала, что «народ» может быть разным и по-разному себя вести, а озлобления и гнева за столетия накопилось все же предостаточно…

Старшие дети Алексея Петровича к моменту второй женитьбы отца уже, что называется, вылетели из родительского гнезда. Николай учился в московском кадетском корпусе. В 1853 году ушел добровольцем на Крымскую войну, чтобы избавиться от давящей домашней жизни. Он получил Георгиевский крест за доблесть и был произведен в офицеры. Но из всех детей отец не любил его больше всех. Сестра Елена училась в Екатерининском институте, а в 1856 году вышла замуж за артиллерийского офицера Николая Павловича Кравченко; в качестве приданого Алексей Петрович отдал рязанское поместье и двадцать пять тысяч рублей⁵⁵. Дома оставались маленькие Александр (Саша) и Петя. Им предстояло расти вместе и стать близкими друзьями. Впрочем, настоящая духовная близость между ними развилась с годами, когда более старший и раньше развившийся Александр стал для младшего брата наставником, советчиком и примером. До этого Петр подчас ерепенился и бросал Саше: «Ты старше меня только одним годом»⁵⁶. В 1850 году у отца и мачехи Кропоткина родилась дочь Пелагея. Дома ее называли Полиной. Мать ее обожала, баловала и позволяла все, а отец – терпел ради жены…⁵⁷

* * *

Еще один сюжет в биографии Кропоткина, на который стоит обратить внимание, – раннее, еще детское восхищение красотой природы, ставшей как будто иной реальностью, альтернативной домашней тирании… Этому способствовали поездки в Никольское – имение отца, расположенное в Калужской губернии. «Трудно найти в Центральной России более красивые места для жизни летом, чем берега реки Серены. Высокие известняковые холмы спускаются местами к реке глубокими оврагами и долинами, а по ту сторону реки расстилаются заливные луга; темнеют уходящие вдаль тенистые леса, пересекаемые лощинами с быстро текущими речками. Там и сям виднеются помещичьи усадьбы, окруженные фруктовыми садами, а с вершины холмов можно насчитать сразу не менее семи церковных колоколен. Десятки деревень раскинуты среди ржаных полей»⁵⁸, – вспоминал позднее Петр Кропоткин. Это ощущение иной жизни в природе передала Наталья Михайловна Пирумова – одна из лучших исследовательниц жизни и творчества Кропоткина в нашей стране: «Бескрайние поля, леса и нивы среднерусской полосы создавали то, хотя еще и не осознанное, ощущение гармонии, которого не было в жизни»⁵⁹. Лесные дубравы, начинавшиеся за Калугой и доходившие до Никольского, стали для мальчика прекрасным сказочным местом, той самой Нарнией, где он, подобно героям серии романов Клайва Стейплза Льюиса, скрывался от угнетающей реальности… «Громадные вековые сосны надвигаются со всех сторон. Где-нибудь в ложбине вытекает ключ холодной воды… В этом лесу зародилась моя любовь к природе и смутное представление о бесконечности жизни»⁶⁰, – вспоминал спустя десятилетия сам Петр Алексеевич.

Увлечение цветами и птицами, которое отмечает в воспоминаниях его племянница, Екатерина Половцова, вероятно, имеет свои корни в этом детском увлечении природой. «В Дмитрове я не раз заставала его наблюдающим за прилетом и улетанием птички, поселившейся в своем гнездышке как раз напротив окна его маленькой, скромной комнатки, служившей ему спальней и рабочим кабинетом. Он точно знал, когда она вылетала, зачем и скоро ли вернется»⁶¹. Петр Алексеевич был увлеченным цветоводом и в Дмитрове, на склоне лет, тратил кучу времени на это увлечение: «Цветы он любил не только как естествоиспытатель, зная, как полагается ботанику, в точности, к какому виду и семейству растение принадлежит, но любил с точки зрения художественной красоты, как тонкий эстетик. Он заботливо и нежно ставил всегда вазочку с цветами на стол – полевыми, когда не было других, – и любовался их изяществом. Любовь к цветам разделила с ним и его жена, Софья Григорьевна, большая любительница не только их красоты, но и тщательного ухода и выращивания их. Даже в тяжелое время пребывания в Дмитрове и большого стеснения в материальных средствах весь балкон и ступеньки входа были полны пахучими и красивыми цветами. В петлице у П[етра] А[лексеевича] тоже можно часто видеть какое-либо растение»⁶².

* * *

Как это водилось в знатных дворянских семьях, Александр и Петр вначале получили домашнее образование. Их воспитывали и учили гувернантка Бурман и няня Ульяна, затем гувернер-француз Пулэн, бывший военнослужащий армии Наполеона, учитель-немец Карл Иванович и студент Николай Павлович Смирнов. Домашнее обучение преподало мальчикам еще один урок авторитарного деспотизма: Пулэн нередко порол их розгами за непослушание, и только вмешательство старшей сестры Елены, которая устроила настоящий скандал отцу, положило конец этой позорной практике. Зато Смирнов не только преподавал детям грамматику: от него мальчик впервые услышал запрещенные стихотворения и узнал о существовании «подрывных» идей. Отец явно готовил сына к военной карьере. Впрочем, дальнейшую судьбу Петра предстояло определить событию, которое произошло с ним еще в шестилетнем возрасте: 11 апреля 1849 года, когда на балу в честь императора Николая I малыш, одетый в костюм, изображавший Уфимскую губернию, понравился монарху. После этого его записали кандидатом в Пажеский корпус, хотя поступления туда пришлось ждать еще восемь лет⁶³.

В 1853 году Петр поступил в Первую московскую гимназию, параллельно занимаясь на дому со Смирновым. Лучше всего ему давался русский язык, но уже тогда его увлекала география. Домашний учитель привил мальчику и первые литературные вкусы, и охоту к писанию. В архивах сохранилась тетрадочка с его первыми литературными опытами. Вот одно из них – подлинный детский мистический хоррор с сильной примесью черного юмора:

 
Вот шел я в лесок погулять,
Чтобы грибочки собирать;
Гляжу, тут скачет леший,
А за ним бежит домовой пеший.
За ним скачут черти
И жаждут смерти кого-нибудь из людей
Для забавы своих детей…⁶⁴
 

Да уж, чувством юмора маленький Петя, определенно, обладал… Ну а сюжетец, близкий гоголевскому «Вию» и фильму ужасов «Яга. Кошмар темного леса», навевали русские народные сказки, источником которых могли стать те же слуги отца…

Завести свой интернет-блог в условиях XIX века Петя Кропоткин, разумеется, не имел возможности, но zin'ы он издавал уже в 1853 году – самодельную ежедневную газету «Дневные ведомости». Скорее, это был дневник, стилизованный под газету с указанием номера и даты ее выхода. А главное, с подписью: «Редактор П. Кропоткин». Все события своей жизни в ней Петя Кропоткин описывал с точностью и аккуратностью.

В 1855 году Петя и Саша начинают вместе издавать ежемесячный журнал «Временник». Сам он писал в этот, как мы бы сказали сегодня, «самиздат» или DIY повести, а Александр – стихи. Эти «пробы пера» еще не имели никакого острого социального содержания, но им придавалось большое значение. Юные издатели подходили к своему делу очень серьезно, копировали многие черты литературных «толстых» журналов, в то время весьма популярных и читаемых дворянскими интеллектуалами. В 1906 году на чердаке барского дома в Никольском были найдены несколько номеров «Временника». Так сказать, отдельным изданием, на нескольких листках к ним прилагался… «Алфавитный указатель» (!!!) статей zin'a за 1856–1857 годы⁶⁵. Вместе с тем для литературных интересов юного писателя и переводчика Пети Кропоткина уже характерен энциклопедизм, желание писать о самых разных областях жизни. Среди написанных им для «Временника» текстов можно увидеть не только стихи, рассказы и повести собственного сочинения и в переводах с французского. Здесь и публицистический труд «Взгляд на войну, 1853–1856⁶⁶», а также переводные научно-популярные тексты («Об уме», «О пользе удобрений из гипса и навоза для хлебных растений», «Изобретение гравировки», «Роскошь в Париже при Людовике XIV»)⁶⁷. После поступления в Пажеский корпус Петр планировал продолжать zin, обсуждал с братом содержание будущих номеров.

Чувство юмора по-прежнему мальчику не изменяло, о чем свидетельствует одна из публикаций во «Временнике», посвященная событиям Крымской войны. Она достойна того, чтобы процитировать ее. На сей раз это была публикация патриотического характера. Она датирована 14 марта 1855 года и появилась под заголовком «Хладнокровие и неустрашимость русских»:

Во время переправы через Дунай наших войск 11 марта, при взятии турецких укреплений один рядовой из отряда генерал-лейтенанта Ушакова, будучи ранен пулею в живот и чувствуя, что пуля проникла недалеко, расстегивает мундир, сам вынимает пулю и, зарядив ею ружье, выстреливает в неприятеля, говоря: «Ступай назад, дура»⁶⁸.

Постепенно Петр привыкал осмысливать в литературной форме свою жизнь и окружающий мир. Он пытается писать «повести из детства», по собственному признанию, ориентируясь на широко известные читателю «Детство. Отрочество. Юность» Льва Николаевича Толстого и «Детские годы Багрова-внука» Сергея Тимофеевича Аксакова⁶⁹. В 1858 году он отошлет одну из них, «Ярмарку в Унцовске», в журнал «Сын Отечества»⁷⁰. Напечатана она так и не была. А вскоре Петр Алексеевич перестал писать литературные произведения. «Начиная с 15 лет я бросил писать рассказы»⁷¹, – вспоминал он позднее.

Наибольшее влияние на литературные вкусы Кропоткина оказал Тургенев. Екатерина Половцова отметила, что в «Записках революционера» Ивану Сергеевичу посвящено целых пять страниц⁷². Это значительно больше, чем другим писателям. Даже Чернышевскому, которого Кропоткин нахваливает и оценивает куда менее критически: «Тургенев, по художественной конструкции, законченности и красоте его повестей, является едва ли не величайшим романистом девятнадцатого столетия»⁷³.

В августе 1857 года Петр Кропоткин был наконец принят в Пажеский корпус в Петербурге, куда его отвезла мачеха. Поскольку мальчик «срезался» на экзамене по математике, его зачислили в самый низший класс, и ему предстояло отучиться в корпусе пять лет. Согласно его уставу, «Пажеский корпус есть училище для образования нравов и характера, и в котором имеют быть преподаваемы нужные офицеру постановления». В нем «благородное юношество чрез воспитание приуготовляется к воинской службе строгим повиновением, совершенною подчиненностью и непринужденным, но добровольным выполнением должностей своих»⁷⁴. Говоря по-современному, это было… Наберись терпения читатель, чтобы произнести такую бюрократическую формулировку: элитарное и привилегированное среднее профессиональное военно-учебное заведение. По словам самого Кропоткина, одновременно это офицерская школа и придворное училище. С начала XIX века корпус служил кузницей гвардейских офицеров, его курировал императорский двор.

Доступ в корпус был открыт только детям из титулованного и древнего дворянства, а также из семей самых высших чиновников государства. Учащиеся рассматривались как причисленные ко двору, время от времени несли там караульную службу. Отличившиеся, которых возвели в камер-пажи, служили при членах императорской семьи во время официальных церемоний. Заведение размещалось в роскошном барочном здании дворца, построенном в середине XIX столетия для канцлера Михаила Илларионовича Воронцова знаменитым архитектором Бартоломео Растрелли. Главный фасад и широкий парадный двор до сих пор выходят на Садовую улицу, напротив Гостиного двора в самом центре Петербурга; за ним до самой реки Фонтанки располагался обширный регулярный сад.

Школьные годы – нередко определяющее время для формирования характера человека. Анархисты вовсе не случайно всегда уделяли большое внимание вопросам образования. Именно в школе, говорят они, подрастающее поколение приучается к повиновению и принудительной дисциплине. «Очень редки те, кому удалось избежать этой тирании, обессиливающей таким образом любой бунт против нее, потому что школьная организация угнетает их с такой силой, что им не остается ничего иного, кроме как подчиниться», – писал Франсиско Феррер-и-Гуардиа, вероятно, самый известный из педагогов-анархистов. Эта организация, по его словам, может быть охарактеризована «одним-единственным словом: Насилие. Школа подчиняет детей физически, интеллектуально и морально, чтобы управлять их развитием и их способностями так, как надо системе, она лишает их контакта с естественностью, чтобы штамповать из них угодных системе граждан»⁷⁵.

Почти пятнадцатилетнему Петру Кропоткину предстояло столкнуться с этим насилием в стенах учебного заведения, где метод воспитания, как вспоминал он позднее, был «заимствован из французских иезуитских коллегий». С одной стороны, иезуиты давали детям образование, развивая самые разносторонние способности. Из созданных ими школ выходили прекрасно образованные люди. Но все это дополнялось системой воспитания, построенной на тотальном контроле за жизнью воспитанника, поощрением доносительства и беспрекословным повиновением старшему. Гофмейстер, ротный командир и главный офицер-воспитатель, отставной генерал-майор Карл Карлович Жирардот, «желал всех и всё подчинить своей воле»⁷⁶. Он полагал, что «паж должен быть воспитан, вежлив, хорошо говорить по-французски, быть проникнутым чувством долга, любить царя, отечество, службу и никогда не лгать». Как вспоминал выпускник Пажеского корпуса князь Александр Константинович Имеретинский, Жирардот «успешно действовал неослабностью надзора и неуклонным настойчивым терпением, с которым проводил свою воспитательную систему»⁷⁷.

Начальство корпуса не только поддерживало систему наказаний, шпионажа, обысков и третирования неугодных учеников, но и поощряло самый настоящий террор старших учеников над младшими – то, что сегодня называется словом «дедовщина». Петру доставалось и от воспитателей, и от «стариков». Жирардот придирался к нему по мелочам и оскорблял, а старшеклассники избили линейкой за отказ поднимать фуражку, брошенную одним из них. Однако юноша быстро научился давать отпор обидчикам: отвечал начальнику колкими шутками или резкой отповедью на оскорбление, а в конфликте со старшими камер-пажами получил помощь со стороны других учеников. «Старикам» удалось дать коллективный отпор. Мы не знаем, какую роль сыграл сам Кропоткин в таком сплочении товарищей, но можно предположить, что немалую.

Таков был первый урок социального протеста в жизни Кропоткина… Мальчик учился сопротивляться произволу власть имущих и одновременно приобретал первый опыт совместных действий в защиту своих прав и интересов. Со временем, на фоне общей атмосферы духовного подъема и либеральных настроений обновления в первые годы после смерти императора Николая I, учащиеся Пажеского корпуса становились все смелее. Они устроили акцию протеста – бойкот преподавателя рисования, который старательно записывал нарушителей порядка и доносил о них начальству. Осенью 1860 года ученики уже бунтовали против нового ротного командира – капитана Федора Кондратьевича фон Бреверна, который сменил Жирардота. За эти протесты Петру Кропоткину пришлось даже отсидеть в карцере. Это был первый «тюремный опыт» будущего революционера. Как гласит русская пословица, «от тюрьмы и от сумы не зарекайся»…

Мертвящая дисциплина раздражала юношу. «С каждым днем ненавижу я все более Корпус», – писал он брату Александру. Однако с товарищами по учебе он скоро нашел общий язык и сдружился, хотя и жаловался, что там «нет никого с одинаковыми мне наклонностями»⁷⁸. Правда, продолжать литературные опыты было трудно, да и с чтением книг поначалу возникали проблемы: «У нас в Корпусе можно держать только книги, которые подпишет инспектор»⁷⁹. Правда, среди этих книг оказались некие «История революций» («Histoire des révolutions») и «Картина революции» («Tableau des révolutions») на французском языке⁸⁰. Юный Петр жаждал заняться их переводом. Впервые в жизни он интересуется темой революций! Позднее библиотекарь проигнорировал запреты начальников и стал пускать Петра в богатую библиотеку училища, а затем он смог посещать и Публичную библиотеку. К тому же Кропоткину повезло со многими из учителей. Преподавать в заведение были приглашены талантливые педагоги, о которых Петр Алексеевич впоследствии отзывался с большой теплотой. Профессор Владимир Игнатьевич Классовский и специалист по творчеству Шекспира Константин Акимович Тимофеев преподавали литературу. Профессор Карл Андреевич Беккер обучал немецкому языку, капитан Сергей Петрович Сухонин – математике, Чарухин – физике, Петрушевский – химии… Юноша и сам много и увлеченно читал, совершенствуя свои знания по географии, политэкономии, истории и естественным наукам. За эту склонность к чтению, как и к сочинительству, в Пажеском корпусе Петра прозвали «отцом-литератором». Особенно плодотворным оказывался месяц после окончания экзаменов, когда ученики возвращались в корпус только есть и спать. Паж Кропоткин мог заниматься в библиотеках, рассматривать картины в Эрмитаже, слушать оперу и посещать промышленные мастерские, где у него пробудился интерес к технике и машинам… Летом учащиеся военных училищ выезжали в полевой лагерь в Петергофе.

* * *

«Главный отдых мой – когда я играю», – говорил Петр. Ну нет! Он не был ни геймером, ни картежником, ни даже любителем казино, как Федор Михайлович Достоевский. Зато Кропоткин был незаурядным музыкантом и даже писал музыку. «Ну что я за композитор!» – отмахнулся он, когда в 1920 году кто-то предложил записать на фонограф исполнение его собственной музыкальной темы, написанной на стихотворение Александра Пушкина «Я помню чудное мгновение». Об этом вспоминала исполнительница русских народных песен и романсов Евдокия Дмитриевна Денисова. В 1908 году Кропоткин пришел на ее концерт в Лондоне. С тех пор Дунечка, как называл Денисову «молодой дедушка» (таким прозвищем наградила она Кропоткина), неоднократно бывала у него дома. Вместе эта музыкальная парочка проводила целые вечера за роялем, аккомпанируя при исполнении произведений Глинки и Даргомыжского. Оказалось, что любимыми музыкальными произведениями великого анархиста были оперы «Жизнь за царя» и «Руслан и Людмила». Текст первой из них он знал наизусть и даже подсказывал Дунечке слова. А незадолго до смерти ему вдруг захотелось, «чтобы Дунечка пришла и помурлыкала». После возвращения Кропоткина в Россию его частыми гостями были музыканты⁸¹.

Гости часто заставали Кропоткина за пианино⁸², без которого Петр Алексеевич не мог представить своей жизни. В последние годы жизни Кропоткин интересовался творчеством Скрябина и очень любил слушать его «Пьесы для левой руки». По некоторым сведениям, с композитором он познакомился в Лондоне. Как вспоминала его племянница, Екатерина Половцова, Кропоткин очень любил музыку Рихарда Вагнера. За несколько недель до смерти он просил ухаживавшую за ним сестру милосердия Екатерину Линд играть ему на рояле⁸³.

С оперой были связаны и первые глубокие любовные переживания Петра Кропоткина. В 1919 году в письме известному актеру Александру Ивановичу Южину-Сумбатову он признался, что в юности был влюблен в оперную певицу: «Любовь с ее восторгами я узнал, влюбившись лет шестнадцати в одну высокодраматическую исполнительницу Нормы⁸⁴, – забыл ее имя»⁸⁵.

Интерес же к драматургии у молодого Кропоткина начинается с четырнадцатилетнего возраста. Первым в его жизни был Малый театр. «"Ревизор", "Горе от ума" и "Свадьба Кречинского" со Щепкиным, Садовским и Шуйским легли неизгладимым впечатлением»⁸⁶, – вспоминал он первые театральные впечатления в письме Южину-Сумбатову. Именно на здании Малого театра, по иронии судьбы, в 1919 году большевики разместили барельеф Петра Кропоткина с цитатой: «Обществу, где труд будет свободным, нечего бояться тунеядцев». Свободным труд, как известно, так и не стал. Тунеядцы тоже никуда не делись – ни тогда, ни теперь… А такому милому совпадению Кропоткин порадовался от всей души: «…именно то, что он на Малом театре… порадовало меня. Во всяком другом месте я был бы совершенно равнодушен, а тут… любовь театра заговорила!»⁸⁷

* * *

Но времени на самостоятельные занятия и чтение было мало: «У нас и комнаты нет, чтобы заниматься, все это делается в роте, так что для того, чтобы читать что-нибудь серьезное, есть время только вечером от 8 до 9½ ч., да еще час, когда все лягут, от 10 до 11 ч., а я не всегда могу заниматься в это время; к концу учения обыкновенно глаза болят»⁸⁸, – жалуется Петр Александру.

И тем не менее, вспоминая позднее годы своей учебы в Пажеском корпусе, Кропоткин признавал, что, в общем, получил весьма неплохое образование. «Наша программа (кроме военных предметов, вместо которых мы могли бы с большей пользой изучать точные науки) была вовсе недурна…» – писал он в «Записках революционера», с похвалой отзываясь о разнообразии предметов и конкретности преподавания⁸⁹. И в то же время этот опыт обучения стал основой для будущих размышлений анархиста о системе образования в целом. Мало отдельных знаний и обилия фактов – нужны обобщение и систематизация в преподавании любых наук: географии, естествознания, литературы… «Философия и поэзия природы, изложение метода точных наук и широкое понимание жизни природы – вот что необходимо сообщать в школе ученикам, чтобы развить в них реальное естественно-научное мировоззрение»⁹⁰.

Но и этого мало. Всего через одиннадцать лет после окончания Пажеского корпуса Кропоткин, в то время уже участник народнического движения, провозгласил принцип всеобщего интегрального, целостного образования как основы для свободного развития каждой человеческой личности. В качестве альтернативы современному разделению системы образования на начальное, среднее, профессиональное и высшее он выступил за соединение «научного» и ремесленного обучения⁹¹. Цель новой интегральной школы – подготовить «здоровых работников, одинаково способных как к дальнейшему умственному, так и к физическому труду». Революционным преобразователям России предстояло собрать воедино теоретические научные и практические ремесленные знания, объединить все виды образования в общую для всех жителей страны трудовую школу: «закрыть все университеты, академии и прочие высшие учебные заведения и открыть повсеместно школу-мастерскую, которая в очень скором времени объемом преподавания, конечно, доразовьется до уровня теперешних университетов и превзойдет их»⁹².

Но до этого еще далеко… В годы учебы в Пажеском корпусе становление мировоззрения юного Петра Кропоткина только начинается.

* * *

Первоначально молодой паж был очарован исторической наукой. Это нисколько не удивляет, ведь властители дум интеллигенции эпохи Николая I и отчасти времен Александра II были историками. Среди них – один из лидеров либералов-западников Тимофей Николаевич Грановский (1813–1856), собиравший на свои лекции по истории Западной Европы аудитории, полные далеко не только студенческой публики. Умеренным либералом-западником был и Сергей Михайлович Соловьев (1820–1879) – прославленный автор многотомной «Истории России с древнейших времен». Столь же яркой личностью был его друг и ученик Петр Николаевич Кудрявцев (1816–1858) – автор трудов по истории средневековых Италии и Франции. Активное участие в политических дискуссиях принимал историк-славянофил Иван Дмитриевич Беляев (1810–1873). Талантливым и весьма эрудированным исследователем истории России был один из глашатаев ультраконсервативной «теории официальной народности» Михаил Петрович Погодин (1800–1875). Был ли прав Петр I, проводя свои реформы, или же следовало сохранить на Руси допетровские порядки? Когда возникла община в России и какова ее роль в истории? По этим вопросам в политизированных интеллектуальных салонах и на страницах толстых журналов шла очень жестокая рубка. Все понимали: тот или иной вывод из истории указывает путь в будущее…

Молодой Петр Кропоткин откровенно писал о том, что хотел бы стать историком⁹³. Он был знаком с трудами Грановского и Кудрявцева. Вероятно, исследовательский путь первого из них вдохновлял Петра. В одном из писем брату он говорит о желании «познакомиться с антропологией, о необходимости которой для истории я узнал у Грановского». И вот «для того, чтобы узнать свои способности по истории», Петр планирует ни много ни мало «написать монографию» о жизни французского короля Филиппа IV Красивого⁹⁴. Ведь защитил же Грановский докторскую диссертацию о жизни аббата Сугерия (1081–1151) – одного из объединителей Франции, боровшегося за укрепление королевской власти и укрощение строптивых баронов, герцогов, виконтов и графов, которые предпочитали быть самостоятельными правителями в своих маленьких и крупных феодальных государствах. И вот теперь юный историк был готов приняться за работу. «Я выбрал уже источники, и так как 12 мая кончаются у меня экзамены, то я тогда примусь за дело: источники доставит, конечно, Публичная библиотека»⁹⁵, – уверенно сообщал он брату в письме от 18 мая 1859 года.

Впрочем, вскоре его интеллектуальные интересы меняются. Вполне в стиле эпохи… Естественные науки наложили глубокий и неизгладимый отпечаток на все мировоззрение Кропоткина. И это, пожалуй, не должно удивлять. XIX столетие было эпохой основополагающих открытий в самых разных областях человеческого знания – географии, биологии, химии, физике, медицине – и технических изобретений. Даже в гуманитарной сфере, в философии и социологии, происходил отход от столь популярных прежде умозрительных схем и картин мироздания. Строгие и величественные построения немецких классических философов уходили в прошлое. По всем фронтам бурно наступал позитивизм – философское учение, отвергавшее любые «абстрактные» теории и идеологии. Он провозглашал, что по-настоящему важны и ценны только «опыт», практические, эмпирические и доказательные исследования, так называемое позитивное знание. Позитивисты выступали за всеобщее применение во всех науках, в любом познании «индуктивно-дедуктивного метода естествознания», который позднее уже зрелый Кропоткин стремился использовать для изучения явлений общественной жизни. Ведь в конце концов как говорил позднее его друг и соратник, знаменитый географ-анархист Элизе Реклю, «человек – это природа, осознающая сама себя»⁹⁶.

Именно естественные науки стали основой мировоззрения и мировосприятия русской прогрессивно мыслящей молодежи конца 1850–1860-х годов – так называемых нигилистов. Они привлекали именно своей «научностью», опорой на реальность, опыт, точные, доказанные экспериментами факты. Символом поколения стал Евгений Базаров, герой романа «Отцы и дети», написанного Тургеневым, чье творчество так любил Кропоткин. В этой книге нетрудно обнаружить такие высказывания: «Природа – не храм, а мастерская, и человек в ней – работник»; «порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэта», а «Рафаэль гроша медного не стоит». Конечно, подобные фразы были полемическими преувеличениями, и Кропоткин, не отвергавший искусство, никогда не согласился бы с ними – ни в юности, ни позднее.