Kitabı oku: «Сокровища Замка Тамплиеров», sayfa 4
Глава 5.
К обеду Гомес, занятый приготовлением закусок к вечернему празднику, предложил обитателям замка только гаспачо, холодный томатный суп с добавлением перца и чеснока, и крепкий кофе с молоком. Но никто не жаловался на более чем скромную трапезу, кроме Фолета, который привык пить в полдень горячий шоколад. Все знали, что вечером будет настоящий пир, и они наедятся досыта. А пока каждый думал над тем, что ему одеть. Даже обычно равнодушный к одежде Фолет ушел в каморку, которая ему была отведена в замке, чтобы сменить куртку и штаны. Он помнил, что на танцы придет его Мара, и не хотел, чтобы она его стыдилась.
Ульяна, собиравшаяся танцевать фламенко, одела белое, в крупных оборках, платье с разбросанными по нему крупными красными цветами и короткими, до локтей, широкими рукавами. Подол платья доходил до голеней, оставляя на виду только черные туфли с подкованными каблуками. На плечи она накинула красную шаль с длинной бахромой. Подобрала свои густые рыжие волосы и воткнула в них строго под углом в девяносто градусов, поскольку даже легкий наклон в ту или иную сторону считался у испанских танцовщиц фламенко вульгарностью, массивный черепаховый гребень-пейнета прямоугольной формы с пятью зубцами. Так как гребни белого и кремового цветов допускались только для девушек, а замужним женщинам разрешалось выбирать лишь между черным и коричневым, она предпочла черный гребень. Подумала, не накинуть ли ей мантилью, представляющую собой кружевную шелковую длинную вуаль, одеваемую испанками поверх гребня и свободными волнами спадающую на плечи и спину. Даже примерила ее. Но сочла свой вид слишком мрачным и отказалась от мантильи. Взяла в руки красный веер. Посмотрела на себя в большое зеркало, висевшее на стене ее гардеробной комнаты, и осталась довольной. Из зеркала на нее смотрела если не чистокровная испанка, то настоящая танцовщица фламенко. А большего Ульяне и не требовалось.
Она прошла в комнату, где одевались к празднику Ксиу и Артур. Они о чем-то спорили, когда вошла Ульяна.
Она взглянула на мужчин, маленького и большого, глазами любящей женщины. И не нашла в них ни единого изъяна. На обоих были надеты укороченные пиджаки, больше напоминающие курточки, короткие жилеты яркой расцветки и обтягивающие черные штаны длиной до колен, обильно декорированные бисером. Ниже колен шли белые чулки. Пояса обтягивали широкие цветные кушаки. Ксиу и Артур были одеты почти одинаково, отличались только их плащи. И тот и другой были черного цвета, но Ксиу выбрал короткий, как у тореадора, а Артур – длинный, с ярким красным подкладом, спадающий с плеч до низко вырезанных башмаков с металлическими пряжками.
Увидев Ульяну, они сразу перестали спорить. Но было уже поздно. Ульяна не любила, когда сын и муж пытались что-то от нее скрыть. Ничего не говоря, она долго не отводила от них испытующего пристального взгляда. Первым не выдержал Ксиу.
– И незачем так на нас смотреть, мама, – заявил он. – Мы ни в чем не виноваты.
– Подумаешь, не сошлись во взглядах на национальный испанский костюм, – поддержал его Артур. – Вернее, на один из его аксессуаров.
– И какой именно? – мягко спросила Ульяна, закрыв и снова открыв веер. – Боюсь даже предположить.
– Я читал, что настоящий испанец или даже испанка, идя на праздник и одевая нарядный костюм, никогда не выйдет из дома без навахи, – сказал Ксиу. – Наваха, мама, это такой большой складной нож.
– Я знаю, что такое наваха, – сказала Ульяна, продолжая играть веером, чтобы скрыть свое лицо. Она опасалась рассмеяться.
– Но, возможно, ты не знаешь, мама, что наваху простые испанцы брали с собой не из хулиганских побуждений, а в знак протеста против запрета властей носить холодное оружие, – пояснил Ксиу. Он был очень начитанный и умный мальчик, развитый не по годам. И иногда умудрялся ставить Ульяну в тупик. – А, значит, наваха – это не просто нож, а своеобразный символ национального испанского духа. То же самое, что фламенко. Ведь ты же сама говорила, что в основе этого древнего испанского искусства лежит протест против несправедливости жизни.
– Я такое говорила? – с удивлением спросила Ульяна.
Ксиу и Артур дружно закивали головами.
– Ладно, – согласилась Ульяна. – Пусть будет по-вашему. Протест так протест. Хотя никогда не думала, что танцуя фламенко, я протестую против чего-то. Мне казалось, я просто получаю удовольствие.
– Я сейчас не об этом, мама, – сказал Ксиу, поняв, что зашел слишком далеко.
– А о чем? – с невинным видом спросила Ульяна. – Ты так долго говоришь, что я уже забыла, с чего ты начал. Как те жители Лаконии, которые выслушивали ультиматум военачальника, осадившего их город и предлагавшего им сдаться. Будь краток, сын мой.
– Я о том, что Артур… Ну, в общем, он говорит, что я не должен брать с собой наваху сегодня на танцы, – возмущенно произнес Ксиу. – А я говорю…
Ульяна все-таки не выдержала и рассмеялась. Ксиу и Артур с удивлением смотрели на нее. Они не видели в своем споре ничего смешного.
– Значит, так, мои дорогие, – перестав смеяться, сказала Ульяна. – Слушайте меня внимательно. И не перебивайте, иначе я рассержусь по-настоящему, – пригрозила она Ксиу, который хотел что-то сказать. – Лопаты, навахи и прочие инструменты брать на танцы я запрещаю. Если хотите, можете носить за мной мой веер. По очереди. Думаю, это охладит ваш воинственный пыл.
– А при чем здесь я? – удивился Артур. – Я как раз был против.
– Галантность еще никто не отменял, – отрезала Ульяна. – Даже для кладоискателей.
Ксиу и Артур переглянулись и предпочли не спорить. Они с самого утра ожидали, когда Ульяна припомнит им приступ золотой лихорадки, который выманил их из замка ни свет ни заря. И теперь с облегчением вздохнули. Гроза прошла стороной. Они услышали только легкие ее отголоски.
– Ты прекрасно выглядишь, дорогая, – польстил ей Артур, меняя тему. – Настоящая маха с картин Гойи!
– Ты находишь? – улыбнулась Ульяна. – Думаешь, я произведу впечатление на Мару?
– Не знаю, как на Мару, но на меня ты уже произвела впечатление, – заверил ее Артур.
– Ну, это легко, – вздохнула Ульяна. – Для этого мне даже не надо было наряжаться битых два часа. Из «Махи одетой» и «Махи обнаженной», написанных Гойей, тебе всегда больше нравилась вторая.
– Но ты мне нравишься гораздо больше любой из этих мах, – заверил ее Артур.
Но их поцелую помешал Ксиу, который все это время внимательно прислушивался к разговору. Он, с легкой руки Артура, хорошо разбирался в испанской живописи, и многое знал о художнике Франсиско Гойя.
– В 1813 году святая инквизиция конфисковала обе эти картины, – сообщил он им историческую справку. – При этом она объявила Гойю «распущенным мазилой» и потребовала у художника раскрыть тайну – кто ему позировал. И, кстати, в романе Лиона Фейхтвангера «Гойя, или Тяжкий путь познания» говорится…
– А там не говорится о том, что одному маленькому мальчику не стоит вмешиваться, когда говорят взрослые? – возмутилась, разочарованная тем, что лишилась поцелуя, Ульяна.
– Если бы вы говорили, – возразил Ксиу. – Так ведь вы целуетесь. И не надоело вам?
Ульяна не нашла, что ответить. На помощь ей пришел Артур. Он подмигнул Ксиу и сказал:
– Чур, я несу веер первый!
Ксиу горестно вздохнул. Весь его вид говорил о том, что он не понимает, как взрослые могут быть такими детьми.
Ульяна понимала, но не собиралась ничего ему объяснять. Вместо этого она, передавая веер Артуру, сказала:
– За мной, мои верные рыцари! Скоро начнут собираться гости. И мы должны их встретить.
Когда они спускались по лестнице замка, Артур, улыбаясь, прошептал ей на ухо:
– Может быть, Ксиу прав, и нам стоит поменьше целоваться?
– Вот уж не думала, что ты такой трусишка, – улыбнулась в ответ Ульяна. И насмешливо произнесла по-испански: – No dejes que te paren, мой милый!
– No dejes que te paren, – повторил Артур, чтобы лучше запомнить. Иностранные языки ему, в отличие от Ульяны, в совершенстве владевшей английским и испанским, давались с трудом. – Надо будет спросить у Фолета, что это значит.
Фраза, которую сказала Ульяна, в переводе с испанского означала «не дай себя остановить». Представив, как ее муж расспрашивает Фолета, она весело рассмеялась, вызвав недоумение Артура.
И только Ксиу шел с непроницаемым выражением лица, скрывая свои истинные мысли. Его смущал пышный костюм тореадора, в который он был вынужден наряжаться каждый раз, когда в замке устраивали танцы, чтобы порадовать маму. И если бы не наваха, которая прилагалась к этому костюму и которую он, несмотря на запрет, неизменно брал с собой, пряча в складках одежды, Ксиу давно бы уже нашел предлог, чтобы оставаться в своей комнате, где посвятил бы эти напрасно потраченные, по его мнению, часы изучению помеченной крестиками карты Испании. Как истинный мальчишка, древнему искусству фламенко он предпочитал древние клады.
Во дворе замка все уже было готово к приему гостей. Вдоль крепостных стен были расставлены длинные дощатые столы, на которых стояли блюда и бутылки с вином. Каждый, кто проголодался или кого мучила жажда, имел возможность подойти к столу и налить себе в бокал вина или положить в тарелку еды, сколько и что хотел. Тот, кто устал, мог отдохнуть на одной из многочисленных скамей, пока задвинутых под столы. Для особо почетных или пожилых гостей были приготовлены удобные массивные дубовые стулья с высокими спинками. В середине двора, вымощенного каменными плитами, было оставлено место для танцоров, певцов и музыкантов.
Гости начали съезжаться и сходиться сразу после шести часов пополудни, когда в здешних местах заканчивалась сиеста. Жара спала, послеобеденный сон освежил и придал всем сил.
В автомобилях приезжали в основном горожане из Лиона. Замок окружали селения с поэтическими названиями Вальверде, Пампанейра, Альбаррасин, Лукайнена, Мадеруэло и много других. Их жители предпочитали пешие прогулки. Они не считали за труд пройти час или даже два, чтобы в конце пути полюбоваться на величественный и мрачный, в истинно испанском духе, замок тамплиеров.
Построенная на вершине холма крепость была опоясана замшелой каменной стеной, прорезанной множеством узких бойниц. Но давно миновали те времена, когда замок внушал жителям окрестных селений ужас. Теперь они шли сюда приятно провести время. А воспоминания о давнем страхе только подогревали их кровь, и без того волнующуюся в ожидании танцев и песен.
Мало кто шел в замок тамплиеров в обыденной одежде. Даже самые бедные из селян одевали в этот субботний вечер костюмы, доставшиеся им в наследство от предков и бережно хранившиеся в сундуках как драгоценные реликвии давно минувших времен. Могло показаться, что это сошедшие с картин Гойи махи и махо, щеголи-простолюдины, сходятся в замок тамплиеров, поворачивая время вспять.
Но это была уже не та Испания. Другое время, другие люди. А потому цветовая гамма костюмов не ограничивалась черным, серым, коричневым и белым цветами, а щедро дополнялась красным, зеленым и голубым. Женщины предпочитали юбки свободного кроя и приталенные пиджаки с широкими лацканами, покрывая плечи шалью. Мужчины все как один носили короткие жилеты, обтягивающие бедра и ноги штаны до колен и чулки, повязывали на пояс широкий кушак, а на голову надевали черную треугольную шляпу, пряча волосы под сеткой для волос. И женщины и мужчины щедро украшали свою одежду вышивкой, жемчугом, серебряными застежками, золотыми пряжками и прочими аксессуарами, которые могли бы превратить их костюм в блеклый фон, если бы не яркие цвета ткани, из которой те были пошиты.
Автомобили оставляли у подъемного моста. Гости приходили в замок поодиночке, парами или сразу большими группами. Ульяна и Артур, как радушные хозяева, встречали их, пожимали руки, говорили слова приветствия.
В одну из таких минут Фолет подвел к ним женщину, наряженную во все черное. Длинное платье, шаль на плечах, высокая, словно корона, шелковая мантилья на голове и даже чапинес на массивной деревянной подошве, в которые она была обута, были одного цвета. Волосы, упрятанные под вуаль, увидеть было нельзя, однако Ульяна не сомневалась, что они также черные. Но этот цвет почему-то не старил женщину и, во всяком случае, не портил ее редкостной красоты. Определить истинный возраст спутницы Фолета было невозможно. Иногда, когда тень падала на ее лицо, она казалась Ульяне даже юной, такой стройной была ее фигура.
– Моя Мара, – скромно произнес Фолет, раздуваясь от гордости. – Прошу любить и жаловать.
Ульяна невольно мысленно ахнула. Рядом с этой красавицей маленький хромой старичок выглядел настоящим уродом, не говоря уже о том, что он был ниже ее на целую голову. Но по тому, каким нежным взглядом посмотрела Мара на своего мужа, Ульяна поняла, что это им нисколько не мешало любить друг друга.
– Много о вас наслышана, – сказала Ульяна, справившись со своими эмоциями. – И счастлива видеть!
Но, вероятно, ее выдали глаза. Потому что женщина неожиданно подмигнула ей, словно прочитав ее мысли, и сказала приятным, чуть хрипловатым голосом:
– Не обращайте внимания на мой наряд. Я собиралась танцевать сегодня хоту, а потому так оделась. Возможно, вам это покажется странным, но в нашем селенье, в Пампанейра, хоту традиционно танцуют на похоронах, во время траурной процессии. Но от этого танец не становится хуже. Я даже взяла кастаньеты, чтобы доказать вам это. Однако меня подвел мой дорогой муженек.
– Но я же не виноват, что подвернул ногу, спускаясь по лестнице, – жалобно вздохнул Фолет, в свою очередь хитро подмигивая Ульяне, словно призывая ее стать соучастницей его лжи. – Ты бы знала, Мара, как я жалею об этом! Хота – мой любимый танец.
– Да, он прекрасно танцует, – подтвердила Мара, одарив мужа ласковым взглядом. – Но что делать? Видно, не в этот раз. Хоту танцуют только в паре. И если мой муж не может, то и я тоже. Не могу же я танцевать хоту с другим, давая ему повод для ревности. Знаете, он у меня очень ревнив. Иногда я даже боюсь вспышек его гнева.
Ульяна слушала, не веря своим ушам. Из рассказов Фолета она представляла себе совершенно другую картину его совместной жизни с Марой.
– А он говорил, что вы…, – не сдержавшись, начала Ульяна, но вовремя прикусила язык, с которого едва не сорвалось слово «ведьма».
Мара улыбнулась, видимо, поняв то, что она не договорила.
– Ну, что вы, – почти проворковала она. – Песантой была моя матушка, мир ее праху. Но старушка представилась почти сто лет тому назад. Вот если бы вы встретили ее… Признаю, мой дорогой муженек много натерпелся от нее. Но это уже в прошлом. Ведь так, Фолет?
Старичок с готовностью закивал головой.
– Но что это я все о себе, – спохватилась Мара. – Чем сегодня порадуете вы нас? Мой муж мне тоже много о вас рассказывал. И особенно восхищался тем, как вы танцуете фламенко. Только ради этого я и пришла сегодня, скажу откровенно. Чтобы посмотреть на вас.
– И вы не напрасно потратили свое время, – сказал Артур, который все это время молча слушал их разговор. – Я сам каждый раз восхищаюсь Ульяной.
Мара с улыбкой взглянула на него. Заметив этот взгляд, Фолет нахмурился, подтверждая, что слова Мары о его ревности не так уж далеки от истины. И поспешил заявить:
– Мара, мы злоупотребляем вниманием нашей хозяйки. Столько гостей, а она одна. Не хочешь ли выпить со мной стаканчик красного вина?
– Охотно, – согласилась Мара. – Если твоей ноге от этого станет лучше.
И она отошла с Фолетом к столу, на прощание приветливо кивнув Ульяне.
Когда они были уже далеко и не могли их услышать, Артур, задумчиво глядя им вслед, спросил Ульяну:
– Послушай, а сколько ей лет? Ты что-нибудь поняла? Если ее матушка, по ее словам, умерла сто лет тому назад… Наверное, она оговорилась.
– А на сколько она выглядит, по-твоему? – спросила Ульяна, сама сильно заинтересованная.
– Иногда мне казалось, что ей можно дать не больше двадцати пяти, – ответил Артур. – А иногда – что ей лет сто по меньшей мере.
– Вот и мне тоже, – призналась Ульяна. – Что я могу тебе сказать, мой милый? Настоящая женщина не имеет возраста. Ей всегда столько, на сколько ее оценивает мужчина.
– В таком случае, ты у меня будешь вечно юной, – заявил Артур.
Но развить тему ему не дали новые гости, которые уже подходили к ним. Однако Ульяна успела подарить мужу благодарную улыбку. И получить в ответ взгляд, полный любви и обожания.
Глава 6.
Солнце уже склонилось к зубчатым башням замка, когда прибыли последние гости и началось настоящее веселье.
Все уже выпили достаточно вина, чтобы суметь преодолеть стеснение, вынуждающего быть церемонным и скованным. То тут, то там звучали переборы гитары, раздавались хлопки и гортанные выкрики, и какая-нибудь из местных красавиц выходила в середину образовавшегося круга и начинала танцевать. Иногда в круг становился мужчина. Чаще всего это был танец качуча, который можно исполнять в одиночку, причем как женщинам, так и мужчинам. Ульяне он был знаком по балету «Хромой бес», который она как-то посмотрела в Париже в театре «Опера де Пари».
В тот вечер исполнявшая качучу прима-балерина выходила на сцену в баскском национальном костюме из розового атласа, с черными кружевными воланами и облегающей бедра и расширяющейся книзу юбке. На ее корсаже сверкала алмазная пряжка, а черные подобранные волосы украшали большой гребень и алая роза. В руках она держала кастаньеты, страстным звучанием которых сопровождала каждый свой шаг на сцене. Порой, подняв руки и склонив голову, она прогибалась назад так, что ее плечи почти касались сцены.
Это было очаровательное зрелище, которое не оставило Ульяну равнодушной. Но в сравнении с тем, что она видела сейчас, оно казалось жалкой подделкой, имитацией истинной страсти и настоящего народного испанского танца. Достаточно было услышать стук кастаньет, увидеть трепетание пальцев, услышать гортанный вскрик или хлопки, которыми местные танцоры или танцовщицы сопровождали свои движения, то глухие, то звонкие, чтобы понять разницу между сценической махо и реальной. И если в Париже Ульяна была очарована танцем качуча, то сейчас, наблюдая его во дворе своего замка, просто потрясена.
Артур, также смотревший с Ульяной «Хромого беса», был согласен с ней.
– Мне кажется, что любая из местных танцовщиц с легкостью затмила бы приму-балерину из «Опера де Пари», – восхищенно сказал он Ульяне после очередного танца. – Мы напрасно потратили наши деньги в Париже.
– Смотри не влюбись в одну их местных красавиц, – предостерегла его Ульяна. – Пусть я и не испанка, но ревнива не меньше, чем Фолет.
– Рядом с Марой все они блекнут, – сохраняя серьезный вид, ответил Артур. – А она сегодня не танцует. Так что ты можешь не беспокоиться.
Но он ошибся. Фолету удалось убедить жену в своей травме, но ему оказалось не под силу удержать ее, когда гитаристы заиграли прелюдию к пасодобле, музыку, под которую матадор выходит на арену. Коррида – любимое развлечение испанцев, и она намного больше, чем простое развлечение. Гитара не играла, а вызывала на схватку с разъяренным быком смельчака, готового рискнуть жизнью ради того, чтобы заслужить поцелуй своей возлюбленной.
Первым не выдержал Хуанито, которого Ульяна наняла ухаживать за лошадьми, приобретя их по совету Фолета, не любившего автомобили. В своей короткой курточке, узких штанах, белых чулках и черной треуголке низкорослый и сухощавый Хуанито сейчас ничем не походил на того молчаливого человека, который проводил почти все свое время на конюшне, предпочитая лошадей обществу людей. Это был настоящий тореадор, и не только потому, что он одел костюм тореадора. Хуанито, растолкав тех, кто преграждал ему путь, почти вбежал в круг и, подняв руки, замер в напряженной позе, давая понять, что он вернется с арены только победителем или погибнет в схватке не на жизнь, а на смерть. Зрители приветствовали его восторженными криками, подбадривая громкими ритмичными хлопками.
И тогда не выдержала Мара. Стряхнув со своей талии руку Фолета, она, при каждом своем шаге словно вбивая каблуки в землю, вышла в круг и встала перед Хуанито. Если он сейчас был тореадором, то она – мулетой, красным, словно кровь, куском ткани в его руках, который первым принимает на себя смертоносные удары рогов разъяренного быка.
Они начали сходиться и расходиться, чеканя шаг, с расправленными плечами и высоко поднятой грудью. Это был не танец, а схватка. Каждое их движение имитировало действия, происходящие на арене во время корриды. Повороты были резкими и экспрессивными. Гортанные вскрики терзали слух и волновали кровь. Апогеем стал финальный удар тореадора, когда он отбросил мулету и вонзил шпагу в шею быка. Бык рухнул перед ним на колени с предсмертным хрипом. Человек победил. Гитары сыграли торжествующий гимн.
Зрители бурно ликовали. Танцоры почти падали с ног от изнеможения, как физического, так и нервного. К ним подскочил, забыв о своей хромоте, которую он весь вечер старательно выставлял напоказ, Фолет. В руку Хуанито он почти насильно вложил бутылку с вином. А ладонь Мары приложил к своим губам и нежно поцеловал. И танцор, и танцовщица благодарно улыбнулись ему. Хуанито опорожнил бутылку одним глотком. А Мара ласково погладила мужа по всклокоченным волосам на голове, жестким на вид, но мягким, почти шелковистым, на ощупь.
К ним подошла Ульяна. Она была сильно взволнована и не скрывала этого.
– Хуанито, вы меня поразили, – сказала Ульяна. – Вот уж не думала, что вы так замечательно танцуете.
– Я тоже, – признался Хуанито и с восхищением показал на Мару. – Это все она. Я даже не помню, как танцевал. Помню только ее глаза. Они словно заворожили меня и вели за собой.
– Если ты, Хуанито, хочешь сказать, что я песанта, то встань в очередь, – лукаво улыбнулась Мара. Она уже пришла в себя. И даже ее высокая грудь поднималась и опускалась не сильнее, чем обычно. – Это уже не новость. Мой дорогой муженек много лет распространяет эти слухи. И только по одной причине – чтобы отвадить от меня всех остальных мужчин.
Судя по сконфуженному виду Фолета, эти слова были не далеки от истины. Хуанито насмешливо ухмыльнулся и поскорее отошел от них, поймав на себе разгневанный взгляд Фолета.
Ульяна хотела что-то сказать, но вдруг ее пробрал озноб, и она нервно передернула плечами, словно почувствовала прикосновение к ним чьих-то липких пальцев. Весь вечер ее беспокоило это противное чувство, не дававшее ей возможности от души радоваться и смеяться. Как будто кто-то смотрел ей в спину, и она почти физически ощущала этот неприятный взгляд, несущий угрозу. А сейчас на ее лбу даже выступила испарина, которую она нервно вытерла дрожащей рукой. Она постаралась сделать это незаметно, но Мара увидела этот жест и заметила бледность, проступившую на загорелом лице Ульяны.
– Тебе не здоровится, девочка? – спросила она Ульяну тоном, очень похожим на тот, которым с ней разговаривал Фолет.
И Ульяна почти невольно призналась:
– Да, что-то мне нехорошо. Сама не пойму, что со мной.
Мара посмотрела на нее внимательнее. И спокойно сказала:
– Тебя сглазили. Причем совсем недавно. И тот, кто это сделал, вероятнее всего, еще находится здесь.
– Сглазили? – попыталась улыбнуться Ульяна. – Не может быть!
Но Мара ничего не ответила. Вместо этого она положила свои руки на голову Ульяны и сделала несколько быстрых плавных движений от лба к затылку и обратно. Сжала виски, поймала ее взгляд. И несколько мгновений не отводила своих глаз, словно пытаясь что-то рассмотреть в глубине зрачков Ульяны. Затем отпустила свои руки и отвела глаза.
– Теперь лучше? – спросила она.
– Да, – ответила Ульяна после недолгой паузы. – Намного лучше. Голова не болит. И нет озноба.
Она действительно чувствовала себя хорошо. Это произошло так внезапно, что потребовалось какое-то время, чтобы это осознать.
– Я же говорила, что это сглаз, – сказала Мара. Она выглядела усталой и словно разом постарела на очень много лет. Снятие с Ульяны порчи отняло у нее не меньше сил, чем танец. – Теперь все будет в порядке. Но постарайся не смотреть никому в глаза. И думай только о хорошем, потому что дурные мысли подобны дурной болезни. Скажи то же самое своим близким, мужу и сыну. Кто-то, мне кажется, желает вам зла. Будьте осторожны. Я не всегда смогу оказаться рядом.
Внезапно Мара покачнулась, и Фолет бережно поддержал ее под руку.
– Пойдем, дорогая, – сказал он, и в его голосе промелькнула нежность. – Ты слишком устала. Так танцевать в твоем возрасте…
– Не ревнуй, – мягко укорила его Мара. – Хуанито тебе в подметки не годится. И танцор он так себе. Не то что ты.
– Правда? – спросил Фолет. Его хмурое лицо просияло
– Правда, – успокоила его Мара. И попросила: – Проводи меня до стола, дорогой. Я хочу выпить вина, которое ты так расхваливал.
Они ушли, бережно поддерживая друг друга. Ульяна провожала их взглядом, пока они не скрылись в вечерних сумерках, окутавших замок. Электрический свет в субботний вечер не включали, чтобы не нарушать романтическое настроение. Двор освещали только несколько неярких костров. Блики и тени, повинуясь пламени, сменяли друг друга, образуя причудливые узоры на крепостных стенах, постройках, лицах и фигурах людей.
Вечер был в самом разгаре. Гости разбились по кучкам в зависимости от предпочтений в танце. Гитаристов и певцов, поддерживающих танцоров, было более чем достаточно. В центре одной из таких групп, исполняющей танец сардана, Ульяна увидела Артура. Этот коллективный танец не требовал особой подготовки и умения, его могли исполнять и молодые, и пожилые, главное было не сбиться с ритма. И Артуру это удавалось. Он был увлечен и радостно смеялся, забыв обо всем.
Ульяна невольно улыбнулась, увидев эту картину. Обычно Артур был более сдержан, стесняясь своей, как он говорил, неуклюжести. Он был ученый, и большую часть жизни провел в кабинете и лаборатории, игнорируя танцевальную площадку. И только с появлением в его жизни Ульяны все изменилось. Это не значило, что он увлекся танцами в ущерб науке. Но танцевать и смеяться он стал значительно чаще. И даже больше, чем Ксиу, который был серьезен не по годам, а танцевать, к великому сожалению Ульяны, не любил.
Подумав о сыне, Ульяна внезапно вспомнила предостережение Мары, о котором почти забыла, потому что не приняла его всерьез. И почувствовала, что ее сердце забилось сильнее и тревожнее. Она уже с полчаса, как не видела Ксиу. Потеряла его из вида, когда засмотрелась на танец Мары и Хуанито. Ульяна допускала, что Мара может быть права, предостерегая, но все-таки это был ее дом, и так не хотелось верить в худшее, тем самым невольно возвращаясь в прошлое. Поэтому, прежде чем очертя голову броситься на поиски сына или начать окликать его по имени, Ульяна, удерживая себя, попыталась отыскать его глазами в толпе. И вскоре, с облегчением вздохнув, увидела.
Ксиу был не один. Рядом с ним стояла какая-то женщина в черно-красных одеждах, почти неразличимых на фоне сумерек и пламени костров, сливавшихся с ними. Они с Ксиу о чем-то оживленно разговаривали. И беседа была интересной для обоих, Ульяна поняла это по оживленному личику сына и напряженному вниманию, отражавшемуся на лице его собеседницы.
– Ксиу! – невольно вскрикнула Ульяна, радуясь, что нашла сына, и он здоров и невредим.
Она была уверена, что ее возглас невозможно расслышать из-за музыки и шума голосов. Кроме того, Ксиу и женщина стояли достаточно далеко и были заняты беседой. Но каким-то образом женщина услышала ее. Она повернула голову еле уловимым движением, искоса посмотрела на Ульяну, и на ее лице отразилась досада, которую она не смогла скрыть. Она что-то сказала мальчику, опустив руку ему на плечо, и, не дожидаясь, пока Ульяна подойдет к ним, скрылась в толпе так стремительно, словно растворилась в сумерках.
Ульяна поспешила подойти к сыну. Ее тревога не только не утихла, а, наоборот, возросла – почему, она и сама не понимала. Ксиу тоже увидел мать и рассеянно улыбнулся ей. Он думал о чем-то своем.
– Кто это был, Ксиу? – спросила Ульяна, глядя на сына так, словно встретилась с ним после долгой разлуки. – Ты ее знаешь?
– Кого, мама? – с удивлением спросил он.
– Ту женщину, с которой ты только что разговаривал, – пояснила Ульяна, сама не понимая, что ее так встревожило.
– В первый раз увидел ее сегодня, – ответил Ксиу.
– А о чем вы говорили? – продолжала допытываться Ульяна.
– Да, в общем-то, ни о чем и обо всем, – пожал плечами Ксиу. – Мне было скучно, я сидел около костра и рассматривал карту. Ту самую, с крестиками, которую мы нашли с Артуром в библиотеке. Помнишь?
– Разумеется, – вздохнула Ульяна. – Еще бы мне не помнить!
– Так вот, я так увлекся, что даже не заметил, как она подошла, – продолжал Ксиу. – Поднял голову, а она стоит передо мной. Я даже вздрогнул от неожиданности. А она рассмеялась и спросила, что это за карта. Я рассказал ей о кладе, который может быть зарыт в окрестностях замка. Она слушала, а иногда даже задавала вопросы. Ей это было интересно, мама.
В последних словах сына Ульяне послышался упрек. И она почувствовала себя виноватой.
– Мне тоже интересно, – сказала она почти смущенно.
Но она видела, что Ксиу ей не поверил.
– Покажешь мне вашу карту еще раз? – спросила она. – Все-таки я лучше вас с Артуром знаю эту местность. Если хочешь, то давай прямо сейчас.
Глаза Ксиу засияли от радости. Но тут же снова загрустили.
– Нет, мама, тебе надо быть с гостями, – вздохнув, отказался он. – И ты еще даже не танцевала. А все ждут этого.
Ульяна оглянулась кругом и тоже вздохнула. Ксиу был прав. Она была хозяйкой замка и не могла уйти, оставив гостей одних. Это было бы, по меньшей мере, невежливо.
– Хорошо, тогда завтра утром, – решила она. – Сразу, как только я встану. Ну, или после завтрака.
– Хорошо, – кивнул Ксиу. – А сейчас ты иди, мама. Обо мне не беспокойся. Я еще немного побуду здесь и пойду спать. Вот только дождусь, когда ты станцуешь.
– Тогда не будем откладывать, – улыбнулась Ульяна. – Хотя, признаться, после танца Мары и Хуанито я чувствую себя очень неловко. Теперь я понимаю Федерико Гарсиа Лорку, который так восхищался танцем восьмидесятилетней старухи на конкурсе исполнителей фламенко в Хересе-де-ла-Фронтера.
– Это та самая старуха, что вырвала первый приз у юных красавиц, покорив зрителей тем, как она вздымала руки, закидывала голову и била каблуком по подмосткам? – спросил Ксиу. Ульяна часто рассказывала ему об этом эпизоде из жизни великого испанского поэта, и мальчик хорошо запомнил ее слова.
– Та самая, – кивнула Ульяна. – Так вот, Мара ей сто очков вперед даст, поверь мне. А кто я такая? Их жалкое подобие.
