Kitabı oku: «Психолог», sayfa 11
Малькольм не колебался с ответом.
– А что такое эта жизнь без наполнения, Келен? Я устал жить, каждый день утыкаясь в очередной тупик. Это ужасно утомительно, это удручает, приводит в некое отчаяние. Мне не хватает ресурсов, связей… – он осекся, виновато смотря на мальчика, как будто сболтнул нечто лишнее.
Но Келен был так любезен, что не заметил промашки своего собеседника, и в данный момент с упоением уплетал пирожное.
– Очень вкусно, Малькольм, ты молодец. Не знал, что ты умеешь столь потрясающе готовить!
– Пустяки! – Малькольм отмахнулся от похвалы, но было видно, что ему все равно приятно было услышать комплимент. – Я решил, что если уж женщины справляются со столь заурядным делом, то мне развиться в нем будет совсем просто.
– И как? Просто было? – еле слышно сказал мальчик с полностью набитым ртом.
– Не совсем, – волшебник тяжело вздохнул. – Я недооценил женщин, у них, видимо, есть на это некий природный дар. Мне понадобилось несколько лет, чтобы добиться хоть какого-то обывательского мастерства, но в итоге все получилось.
– И ты, как я видел, бегаешь по утрам, поддерживаешь свое тело в хорошей физической форме, – невинным голосом произнес мальчик.
– На что ты намекаешь, Келен? – раздраженно спросил волшебник.
– Да так, – небрежно произнес мальчик. – Ты как будто стараешься преуспеть во всем. Может быть, ты еще сражаться умеешь?
– Не во всем, Келен, а в базовых вещах, – серьезно ответил мальчику Малькольм. – Да, темная душа дает мне поразительные силы, предохраняет мое тело от дряхления и старости. Но я до конца не знаю ее свойств, поэтому хочу пребывать в здравом рассудке и обладать достаточно крепким здоровьем, чтобы быть готовым ко всяческим неожиданностям. Которые меня, несомненно, ждут, потому что вы, молодой человек, по каким-то своим причинам совершенно не хотите раскрывать природу темной души.
– Ну, я же тебе уже объяснял, Малькольм, это немного личное, – примирительно сказал Келен.
– Для ученого нет личных вопросов, и твои сведения могут оказаться крайне полезными для изучения.
– Ты со временем сам все узнаешь. Если доживешь, конечно, – с милой улыбкой на устах проговорил мальчик.
На этом их разговор и закончился. Как и многие другие до этого.
Но мальчику, в отличие от Фреи, почему-то нравилось общаться со старым волшебником, он чувствовал в нем человека живого, нетерпеливого и раздраженного на медленное течение вещей в мире. И было в этом что-то… милое. По крайней мере, до того момента, когда его черная душа не посоветует ему вонзить нож в спину мальчику. Или перерезать ему горло во сне. Во имя науки и общественной пользы.
А если Малькольм все же решит остаться на их стороне, то умеет ли он сражаться? Нет, этот вопрос он ранее избегал, обходясь лишь утренней пробежкой, парой отжиманий да подтягиваниями. Не густо, если против тебя опытный воин, а тем более аудитор или даже носитель темной души. Да и против вервольфа ты не простоишь и пары секунд.
Но что если волшебнику все же дать ту самую книгу заклинаний, которую он так часто упоминал? Он все же колдун, а не воин, авось вспомнит старые приемчики. Конечно, возвращать столь могущественную силу своему потенциальному врагу может быть несколько предосудительным поступком, но…
А что гадать раньше времени? Он даже не знает, откуда начинать поиски книги. Ведь они все были утеряны, а точнее тщательно уничтожены во время Магического Кризиса.
Говорят, что элементальная энергия самой земли находится прямо у нас перед носом, но она не подвластна простому смертному. Лишь людям с достаточным талантом, а также прошедшим обучение в Высшем Магическом Университете под силу подчинить себе магию стихий, но и то в крайне ограниченном объеме и только с помощью специальной книги заклинаний.
Таких книг раньше выпускалось очень и очень мало, что было связано с совершенно понятными предосторожностями. Такая книга закреплялась лишь за одним владельцем и не могла быть использована в чужих руках.
Была еще куча всяких условностей, в которые Келен никогда не вдавался, но он помнил те времена, когда начались гонения на волшебников. Именно тогда аудиторы и получили свой высокий официальный статус, хотя их должности существовали и до этого в качестве резервного, запасного плана. И вот кто-то решил, что пора доставать скрытые козыри из рукавов, а кто-то другой решил то же самое, но в своем понимании и видении вопроса… в общем, началась та еще неразбериха. Кроме аудиторов существовали еще и пресловутые инквизиторы, находившиеся на службе у Церкви, которая также желала ухватить часть своего пирога… а страдали в итоге волшебники, хотя некоторые из них даже костер не могли разжечь с помощью магии. Десять лет магического образования и все – ты враг народа. Подлый ведьмак, насылающий проклятия на людей. И пустым занятием было объяснять, что проклинают только ведьмы в сказках – народ, мозги которого промыли государственной пропагандой, твердо решил избрать безопасный путь решения вопроса. И такой путь вкратце звучал так – мертвый волшебник равняется светлому будущему. Странная мысль, зато простая.
В общем, теперь такая книга ценится как могущественный артефакт или даже выше. Хотя без опытного мага она совершенно бесполезна. И вряд ли такую штуку можно теперь где-либо отыскать, но Фрея кое-что услышала в одном городе, а Келен поспрашивал у людей, а затем они вместе полюбопытствовали у одного человека… когда кто-то лишается пальца, то язык быстро развязывается. Теперь цепочка событий была аккуратно записана в их походный блокнот, оставалось лишь начать проверять некоторые факты.
Но это подождет. Потом.
К тому же зачем им гнаться за какой-то там магической книгой, если аудиторы обладают частичным сопротивлением к стихийной магии? Ради любви к искусству и магической науки? Это можно, ведь жизнь – это бесконечная череда удовольствий и помощи хорошим людям. А если Малькольм покажет себя с хорошей стороны, то почему бы его и не порадовать подобной безделицей?
Торжественная речь Малькольма уже подходила к концу. Келен его не слушал, общественные тематики ему были никогда не интересны, особенно, если они были начинены всякой пропагандисткой чушью о патриотизме, заботой о народе и вселенской справедливости. Но такая милая лапша на уши благотворно и действенно влияла на честной народ, тут надо было признать прекрасные ораторские способности волшебника, это заслуживало уважения.
Люди все, словно завороженные, замерли, их тела сами собой наклонялись к сцене, ловили каждое слово. А потом под торжественную барабанную дробь на сцену, которая быстро, ловко и неожиданно вдруг тотчас же превратилась в эшафот, вывели всех видных чиновников, государственных деятелей и министров. И аккуратно повязали на их шеи пеньковые прощальные галстуки.
– Вот это круто вообще! – радостно воскликнула Фрея, восхищенными глазами рассматривая сцену.
По народному собранию прошло волнение, ропот, начались легкие перешептывания. А затем один смелый активист все же нарушил столь гнетущее неловкое молчание.
– А что, так можно было?!
И все стали ожидать ответа, требовательно смотря на волшебника.
Малькольм специально выдержал еще одну невыносимо долгую паузу, а затем широко улыбнулся и по-отечески добрым властным и громогласным голосом сказал:
– Можно!
И через секунду все начали рукоплескать, кричать, веселый гомон и всеобщая радость, как бурное наводнение, вскоре заполонили всю площадь.
И Малькольм, как прирожденный артист, поднял руку и торжественно указал на бледных виновников торжества, которые в шоке проживали последние мгновения своей бесчестной жизни.
Не было суда и следствия. Ведь судей можно подкупить, а следствие затянуть.
Не было и общественного опроса. Ведь все и так знают, чего на самом деле хочет народ – чтобы вопрос бедности, уныния и жизненного отчаяния решился уже любым доступным способом. И народ хотел перемен, желательно к лучшему.
Не были выслушаны и чиновники. Ведь зачем очередной раз внимать пустым и безнадежным обещаниям пустобрехов и преступников?
Демократия, чистая, незамутненная, беспощадная, вынесла свой кровавый вердикт, пустив историю по новому пути.
Государственных служащих высокого ранга оказалось много, невообразимо много. Не все сразу могли быть повешены, не до всех сразу доходила очередь. Но народ был донельзя терпелив, пропала ежедневная суета, пропала вся эта городская хаотичность и безразличность к ближнему своему – все стояли, обняв друг друга за плечи, и плакали. Плакали от счастья, плакали, как только могут плакать бывшие рабы, сбросившие с себя стершие им тело до крови ржавые кандалы. Плакали, дышали и чувствовали себя хоть немного свободнее.
Кто-то, конечно, пытался бежать. Но его не пустили. Народная солидарность была настолько на высоте в этот день, что никто не хотел упускать ничего важного. Всем было не все равно. Все были заодно. Это была их земля, их город, и они вершили правосудие.
Местность вокруг сцены постепенно начала заполняться темной энергетикой, не видной для простого человека, но крайне ощутимой для носителя темной души. Келен, как особо восприимчивый к такого рода вещам, специально выбрал место подальше от разворачивающихся событий, но и до него постепенно доходили тлетворно пахнущие бесформенные темные миазмы отрицательной энергетики, которая заставляла его тело судорожно вибрировать, а его сознание ходить ходуном. Он вцепился в свою подругу, как в спасательную шлюпку, уткнулся носом в ее плечо, напряженно впитывал в себя ее тепло и ее нежный аромат, но эти ощущения все равно перебивались сладострастными нотками отчаяния и ужаса.
Он решил более не сопротивляться и впустил в себя кружащую в воздухе энергетику, которая хлынула в него мощным темным вихрем. Его слегка подбросило, словно ударило сильным электрическим разрядом, но через мгновение он успокоился и просто лежал на раскаленной от солнечного жара крыше, наслаждаясь переполнявшими его ощущениями. Он не видел более эшафота, но он и без этого мог четко понять, когда умирала очередная жертва, которая добавляла все новые острые приятные извращенные переживания, раскрываясь, как черный цветок в его маленьком теле.
Он почувствовал, как Фрея наклонилась к нему и стала целовать его лицо, впиваться в его губы, кусать его шею. Она не могла настолько же сильно впитывать эту смертоносную энергетику, как и он, но она все равно ощущала ее, и ее чувства многократно обострялись, ее желания усиливались, и она становилась ближе к своей звериной природе, как никогда раньше.
Их тела сплелись воедино, и они стали постепенно перемещаться к месту на крыше, где их никто не мог увидеть. Ведь Келен был первоклассным стратегом, и такие вещи он учитывал в первую очередь.
Он сорвал ее рубашку одним мощным движением, не заботясь более об условностях настоящего мира. Его переполняла невиданная мощь, и он хотел выплеснуть ее в едином страстном порыве.
Она не отставала. Она никогда не отставала.
Как там, интересно, Малькольм? Как он справляется со всей этой энергетикой, находясь столь близко к ее источнику?
И это были последние вопросы, обращенные к реальности, которые возникли в голове у Келена. Через секунду он уже был занят совсем другим.
А чиновники продолжали умирать под торжественные речи и одобрительные выкрики со стороны народа. Умирали в муках, в страхе и абсолютном непонимании, почему все так вышло.
Кто-то молился. Кто-то просто плакал. Кто-то отчаянно звал на помощь. Все они в этот самый момент были обычными людьми, жертвами, которых бросили на растерзание.
И все же… это был прекрасный день.
XXXIII
Очередная бутылка с вином была быстро опустошена под неутомимым натиском двух престарелых мужчин.
Странно, но первый раз за долгое время Зигмунд не ощущал себя старым. Равно как и мужчиной. Скорее, молодым свежим зеленым неопытным монстром, которому еще многое предстоит узнать.
Может, ему необходима была жизненная встряска?
Вряд ли. Он слегка покачал головой, смотря вслед уходящему из комнаты оборотню, который, покачиваясь, отправился на поиски уборной. Интересно, насколько ироничной можно назвать привычку искать туалет, когда ты давно признан обществом, как опасный кровожадный зверь? Или важно не то, кем считает тебя общество, а кем считаешь себя ты сам?
Нет, жизненная встряска все же тут ни при чем. У него так и не ушло желание уйти из этой жизни, он просто слегка приглушил его другими эмоциями, другими занятиями. Или в этом и состоит смысл всей жизни? Бежать от смерти, пока не надоест… занимать себя делом так ожесточенно и умело, чтобы только не думать о будущем конце. Может быть, именно поэтому Малькольм так отдался своей работе?
Ведь их раньше называли умными людьми. Они и сами считали себя таковыми. Эгоистично так думать, но что делать, если это правда? Слишком много мыслей, слишком много времени тратится на внутренние переживания. И чтобы заглушить все это, чтобы не спрыгнуть с обрыва, отчаявшись после тысячи мысленных тупиков, надо что-то делать.
Но просто «что-то» не помогает. Действительно, можно начать делать каждое утро зарядку. Найти любой род деятельности, например, работу в городе. Завести семью. Общаться с друзьями. Найти занятие по душе и по средствам. Но что если это все лицемерие перед самим собой? То есть вся жизнь и есть проявление лицемерия, но здесь мы хватаем лишнего… ведь если смысл жизни в бегстве от смерти, если боги прокляли нас, заставив быть прирожденными эскапистами, то…
Теперь Зигмунд начал отчетливо понимать, почему ему хотелось умереть. Да, теперь-то он все понял.
Теория проста. Общество дает тебе жизнь, дает тебе занятие и средства для существования. Тебе предоставляют ограниченный выбор рода деятельности, ведь все уже давно предопределено до тебя. И ты начинаешь крутиться в этой заранее созданной для тебя системе, своеобразной песочнице, проходя одни и те же пути, что и многие люди.
Рождение, базовая социализация, обучение в строго определенных общественно одобренных институтах, где твою голову наполняют общественно одобренными знаниями, затем работа, которую тебе преподносят, как некое высшее благо для разумного человека, а те, кто пытаются уйти от базовых правил, подвергаются гонениям и презрению. Затем тебе то тут, то там ведают о Любви, о ее красоте и незыблемой необходимости в ней. Ты веришь и Любишь, не понимая, что твои взгляды уже далеко не твои, а извращены общественными суждениями о том, как надо и как будет.
И все это нужно, чтобы ты забыл о смерти, чтобы ты прошел стандартный путь, оставил после себя таких же стандартных наследников. Ты не можешь оказать значительного влияния на целый мир, лишь локально и незначительно ты его преображаешь, но весь курс мировой истории предопределяется лишь одним типом людей.
Финансистами.
Эти презренные мужи и женщины управляют миллионами личностей, направляя их в единственно верное для развития мира русло. А правильность определяется сначала формулами, расчетами, здравым смыслом, а затем человеческим тщеславием, честолюбием и маразмом.
Все правители этого мира – это отъявленные негодяи. И это нормально, ведь общество согласилось на такой порядок вещей, подписав незримый общественный договор. Все средства хороши, лишь бы избежать анархии и тотального беззакония.
Но что если такой порядок вещей изжил себя? Что если даже правители этого несчастного мира стали жить в какой-то замкнутой временной петле, совершая одни и те же преступления, наступая на одни и те же грабли, говоря все те же слова? Миру необходимо обновление, очищение от всей этой падали, грязи и наслоений жира. Дом может простоять долго, но время от времени его нужно чинить или реставрировать. А потом снести его и построить новый.
Молодые должны заменить старых. Это непреложная истина. Но что если мы все время смотрели на эту идею неправильно? Мы считали, что молодые – это те, кто молод по возрасту. А если этот молодой человек высказывает все те же старые неработающие идеи, те же взгляды, что и раньше? Так ли он молод на самом деле?
Зигмунд понял, почему он хотел умереть. Не только потому, что он более был не нужен в этом мире. Это также являлось правдой, ведь он прожил уже более семидесяти лет, а старики должны быть в могиле, по мнению правителей этого мира. Пожил, поработал и все, хватит. Умирай, ты больше не нужен.
Но это было не единственной причиной. Он хотел умереть, потому что он был стар. Стар не столько по возрасту, но из-за взглядов и суждений. Его мировоззрение устарело, потому что одними теориями сыт не будешь.
Малькольм был в чем-то прав. Саморазвитие – это для мнительных барышень, которые хотят из себя что-то да представлять. Но это бесполезно, если развитие проходит просто ради развития. В молодости мы можем это себе позволить, но затем сознание будет спрашивать… зачем?
Почему я изучаю новый язык? Просто так?
Почему я тренирую свое тело? Просто так?
Почему я занимаюсь этой работой? Просто так?
Он не мог больше быть настолько лицемерным по отношению к себе. Он не изменял мир, который именно в данный момент жутко нуждался в этих самых изменениях. И поэтому он был бесполезен. Не потому, что так решили финансисты. А потому что это было правдой.
Но как стать полезным этому несчастному бедному миру? Как привнести изменения? И стоит ли вообще искать ответы на такие вопросы? Или это очередная попытка убежать от смерти?
У него начала раскалываться голова от такого обилия вопросов.
– Вино делает тебя более задумчивым.
Зигмунд вздрогнул. Он так глубоко ушел в свои мысли, что не заметил, как вошел Рестар.
– Последние события вообще заставляют о многом задуматься…
– Ты о стычке в храме? – Рестар налил себе еще вина.
Зигмунд приметил, что его друг принес еще четыре бутылки. А они выпили уже шесть.
Интересно, он станет таким образом алкоголиком? Или носителям темных душ и оборотням просто иногда хочется напиться до беспамятства?
– Нет. Я в общем, – он кивнул на новые непочатые бутылки. – Это не много будет?
– Нисколько, – просто ответил Рестар.
Зигмунд пожал плечами. Все равно голова наутро будет болеть, какая теперь разница?
– Расскажи мне о ней, – попросил Зигмунд своего друга.
– О ком, о ней? – Рестар собрал на лбу свои кустистые брови, непонимающе смотря на Зигмунда.
– О той девушке, что зажигала костер одним щелчком пальцев.
– Но как ты?.. – Рестар, казалось, даже мигом протрезвел.
– Догадка, – небрежно сказал Зигмунд.
Оборотень тяжело вздохнул.
– От тебя ничего не утаишь. Ладно. А ты мне расскажешь про ту девушку, что погибла? Про ту, которую упоминал тот священник?
– Нет, – жестко и твердо отказал Зигмунд.
– Хорошо, – Рестар добродушно кивнул. – А я тебе расскажу.
Он положил ногу на ногу, налил себе полный кубок вина, откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. Он разговаривал словно в полусне, и Зигмунд понял, что таким образом он хочет смягчить воспоминания, не говорить о них серьезно.
И он молчал. Просто слушал своего друга, без комментариев.
– Мы познакомились еще до Кризиса. Я помогал одному своему знакомому переправлять его караван, набитый различным контрафактным товаром, а она поехала вместе с нами как студентка магической академии, которой просто было по пути. Ей было немного страшно ехать по дороге в одиночку, тогда разбойники любили развлекаться с женщинами, а мой знакомый… в общем, нам было по пути. По пути…
Язык у оборотня стал немного заплетаться, но через мгновение он резко качнулся и пришел в себя.
– Она… она была очень красивой. Я сразу ее заприметил еще до начала отправки, но не подходил к ней близко. Девочка же хочет побыть одна, зачем ей лишние знакомства? Но буквально через пару дней нашей экспедиции она пришла ко мне сама. Ночью и…
Он начал так широко улыбаться, что у Зигмунда разом потеплело в душе, прошла головная боль. Он налил себе еще вина в кубок.
– Понимаешь, я думал, что она пришла… ну, за этим. Потому что я сам хотел этого, понимаешь? Просто хотел… ну, ее хотел. Очень она была красивая. А она приходит, трогает меня за руку, будит и нежно выводит из нашего со знакомым походного шатра. И говорит… понимаешь… говорит…
На глаза Рестара вдруг накатились крупные слезы.
– Говорит… моя хорошая… она тут же без всяких вступлений, понимаешь, мне и говорит: «А можно я буду вас изучать? Пожалуйста!» И таким милым обезоруживающим голосом, что я вначале ничего не понял, только стою и любуюсь ею…
Наступило молчание. Оно длилось очень долго, но Зигмунд никуда не торопился. История исходила от души.
Оборотень слегка всхлипнул и зашмыгал носом.
– А я такой, – сказал Рестар после долгой паузы. – А я… «Изучать? Малыш, зачем тебе меня изучать?» А она… «Вы только не пугайтесь, господин, но вы же… вы же оборотень, правда?» И во мне словно все оборвалось, понимаешь? Такой милый голос, но такие опасные слова. Мое тело мигом напряглось, я был уже готов к худшему, но тут… словно ожидая этого самого чертова момента, понимаешь, луна как выскочила из облаков, и осветила ее, меня, все вокруг! И только тогда… понимаешь, только тогда я взглянул в ее глаза… прекрасные хорошие добрые глаза…
Рестар уже плакал, не сдерживаясь, тяжело облокотившись локтями о стол.
Зигмунд хотел что-то сказать, но тут он неожиданно увидел, как пара налитых кровью глаз смотрят прямо на него. Эти глаза были полны скорби и отчаянного желания отомстить. Это были глаза убийцы. Кровожадного безжалостного убийцы, зверя, который никогда не будет ведать отдыха, пока не довершит задуманное.
– Они выкололи ей эти глаза, Зигмунд, – он сказал это просто и отчетливо, в его глазах больше не было видно слез, а голос был тверд. – Ее прекрасные, нежные, самые лучшие на свете глаза. Сделали это просто ради веселья перед тем, как окончательно ее добить. Они мучали ее, пытали и… они надругались над ее телом, надругались над бедным не виновным ни в каком злодеянии маленьким ребенком…
Он резко схватил руку Зигмунда и притянул ее к себе.
– Я до конца не знаю, кто ты, Зигмунд. Я не понимаю. Ты видишь во мне многое, а я вижу в тебе лишь зло и зло великое. Раньше, намного раньше я бы убил тебя или умер в сражении с тобой. Потому что так мне внушили, потому что так меня научили – носители темных душ должны умереть. И я в это верил.
Оборотень перевел дыхание, а его хватка стала еще жестче, еще требовательней. Зигмунд не сопротивлялся, он спокойно смотрел на своего собеседника, он был полностью в его власти.
– Но до чего довели меня эти взгляды? Что они принесли хорошего в мою паршивую жизнь? Зигмунд, – он вдруг отнял свою руку от руки Зигмунда, – меня не волнует твое прошлое и пока не волнуют твои будущие намерения. Я вижу, что зло наполняет твою душу, но не мне судить тебя, когда я сам переполнен ненавистью и отчаянием. Я понял в последнее время, что важны не сами эмоции, что двигают человеком, но то, как он влияет на окружающий его мир. Зигмунд, я спрошу тебя несколько официально. Те люди, что управляют этим миром с помощью разума, рациональности и законов… чего они заслуживают?
Зигмунд ни секунды не колебался.
– Смерти. Потому что мир несовершенен по их вине. По крайней мере, я так это понимаю сейчас. Мне не хватает знаний, чтобы увидеть картину полностью.
Рестар еще раз сжал руку Зигмунда, но уже мягко и тепло.
– Тогда мы на одной стороне, Зигмунд. По крайней мере, пока. Мне тоже не хватает знаний, чтобы понять тебя полностью, но сейчас мне они и не нужны. Скажи только – если я на твоих глазах убью аудитора или носителя темной души, который делает этот мир таким, как он есть… ты будешь против?
– Вовсе нет, – Зигмунд тепло улыбнулся своему другу.
Рестар хрипло рассмеялся и сильно ударил Зигмунда по плечу.
– Тогда заметано! Не знаю, куда заведет нас наша дорога, Зигмунд, но сейчас я рад, что обрел нового друга, очень рад, Зигмунд.
И они выпили еще вина в знак неожиданного примирения и отправились на боковую, чтобы встретить новый день с больной головой, но свободной душой.
