Павел Васильевич всё ещё не возвращался. Васёк нервничал, придирался к тётке.
– Может, и были письма, да ты потеряла их! – подозрительно говорил он.
Тётка обижалась:
– Да что я, голову, что ли, потеряла?
Писем не было.
Не зная, чем объяснить молчание отца, Васёк беспокоился. Иногда ему начинало казаться, что с отцом что-то случилось. Он просыпался ночью и, лёжа с открытыми глазами, представлял себе всякие ужасы: то ему казалось, что отец, починяя паровоз, попал под колёса, то заболел и лежит где-нибудь в больнице.
Васёк плохо спал и в класс приходил хмурый и сонный.
В этот день Васёк Трубачёв дежурил. В паре с ним был Саша Булгаков.
– Давай так дежурить, чтоб ни сучка ни задоринки, – уславливались мальчики.
Первые три урока прошли без запинки. На большой перемене Сашу вызвала мать.
– Васёк, положи мел, вытряхни тряпку. Проверь, чтобы всё было в порядке. Я сейчас! – крикнул он, убегая.
Васёк, закрывшись один в классе, протёр парты, вытряхнул в форточку тряпку, сбегал за мелом, подлил в чернильницы свежих чернил. Когда Саша вернулся, осталось только подмести пол.
Пока дежурные наводили в классе чистоту, в укромном уголке раздевалки Русаков с расстроенным лицом говорил Мазину:
– Обязательно он меня вызовет! Пропал я, Колька!
На четвёртом уроке был русский язык. Учитель сказал, что будет вызывать тех, у кого плохая отметка.
– Не надо было по собачьим следам рыскать. Взял бы да почитал грамматику… Я хоть по географии хорошо ответил, а ты что? – сердился Мазин. – Чересчур уж… Ни по одному предмету ничего не знаешь.
– По арифметике лучше тебя ещё… Да всё равно мне пропадать сегодня.
Мазин нахмурился.
– Я подскажу тебе.
Русаков махнул рукой:
– Будет мне дома! Отец да ещё мачеха…
– Да ведь она уже неделю у вас живёт, и ничего ещё не было.
– Придраться не к чему было. Она начнёт разговаривать со мной, а я молчу… а сегодня… – Русаков покрутил головой и умоляюще посмотрел на Мазина: – Ты бы придумал что-нибудь, Коля.
– Придумаешь тут.
Оба мальчика постояли молча. Прислонившись к вешалке, Мазин задумчиво вертел чью-то пуговицу. Потом толстые вялые щёки его вдруг начали оживать, он выпятил вперёд нижнюю губу и, притянув к себе товарища, зашептал что-то ему на ухо, а потом добавил вслух:
– Надо время затянуть, понимаешь… чтобы он не успел тебя спросить до звонка.
Русаков понятливо кивнул головой.
– А вдруг он меня первого? – испуганно спросил он.
– А вдруг пол провалится? – передразнил его Мазин.
В коридоре Лёня Белкин, щупленький Медведев и Нюра Синицына наскоро проверяли свои знания.
– Только мне никто не подсказывайте, а то я собьюсь, – предупреждал Лёня Белкин.
– А мне немножко, одними губами первое слово только… Подскажешь, Зорина? Ты близко к доске сидишь, – просил Медведев.
– Нет, я боюсь, я ни за что! – испуганно отговаривалась Лида. – Я ни губами, никак…
Синицына, закрыв глаза, громко повторяла правила грамматики.
Звонок рассадил всех по местам. Васёк привстал с парты. Всё в порядке: тряпка, мел, чернильница… Он заметил на полу скомканную промокашку и погрозил ребятам кулаком: только бросьте ещё!
Сергей Николаевич вошёл в класс.
Мазин бросил быстрый взгляд на Русакова:
– Сергей Николаевич! Сейчас в пруду девочка утонула, в полынье…
Ребята живо повернулись к Мазину:
– Какая девочка?
– Маленькая?
– Где? Где?
Мазин откашлялся.
– Небольшая девочка… – Он ещё раз откашлялся. – Годика три… Она так шла, шла, с саночками…
– Ой, с саночками!
Мазин привстал и обернулся к классу:
– Ну да, с саночками. Да как провалится вдруг… весь лёд на пруду треснул под ней…
– Ой, бедненькая! – заволновались девочки. – Так сразу и провалилась?
– Поговорим об этом после уроков, – сказал Сергей Николаевич, усаживая Мазина движением руки и раскрывая классный журнал. – Синицына! – вызвал он.
Мазин хрустнул пальцами и уставился в потолок. Нюра одёрнула под партой платье и с вытянутым лицом пошла к доске.
– А вы пишите в тетрадях, – сказал Сергей Николаевич, перелистывая учебник.
– У меня перо сломалось, – неожиданно заявил Русаков, поднимая вверх ручку.
Учитель вынул из бокового кармана коробочку и положил её на стол:
– Пожалуйста, возьми себе перо.
Русаков толкнул Мазина и пошёл к столу.
Мазин поднял руку.
– А у меня царапает, – сказал он.
– Подойди и ты к столу.
Учитель подошёл к передним партам и спросил:
– Кто ещё пришёл в класс, не заготовив себе хорошее перо?
Трубачёв беспокойно заёрзал на парте. Ребята молчали. Мазин за спиной Русакова протянул руку к доске, схватил мел и спрятал его в карман.
– Все с перьями? – ещё раз спросил учитель.
– Все!
– Значит, только вот эти двое… – Учитель повернулся к Мазину и Русакову и вынул часы: – Вы отняли у нас три минуты. Сядьте оба.
Русаков и Мазин пошли к своим партам.
– Пишите, – сказал Сергей Николаевич: «Колхозники рано начнут сев…»
Синицына беспокойно завертелась у доски. Она присела на корточки, пошарила руками по полу и, повернувшись к ребятам, вытянула в трубочку губы.
– Ме-е-ел! – раздался её пронзительный шёпот. Васёк поднял голову. Саша повернулся к нему и тихо спросил:
– Где мел?
– Я клал, – взволнованно ответил Васёк. Сергей Николаевич постучал пальцами по столу.
– Ищи-и! – зашипели на Синицыну ребята. Синицына испуганно развела руками. Лицо Сергея Николаевича потемнело.
– Одинцов, сбегай за мелом, живо!
Одинцов опрометью бросился из класса.
– Кто сегодня дежурный?
Васёк встал, чувствуя, как кровь приливает к его щекам. Рядом встал Саша Булгаков.
Сергей Николаевич поднял брови:
– Трубачёв? Булгаков? Булгаков, ты к тому же и староста.
Саша вытянул шею и замер.
– Надо лучше знать свои обязанности, – резко сказал учитель. – Садитесь!
Не глядя ни на кого, Васёк опустился на место. Ему казалось, что сзади него перешёптываются девочки. Неподалёку слышалось тяжёлое дыхание Мазина – ему было жарко. Русаков, забыв обо всём на свете, считал минуты. Одинцов, запыхавшийся от бега по лестнице, принёс мел и от волнения протянул его прямо учителю.
– Положи на место, – сказал Сергей Николаевич.
Синицына перехватила из рук Одинцова мел и, держа его наготове, таращила на учителя глаза.
«Колхозники рано начнут сев…» – снова продиктовал учитель.
Урок пошёл как обычно. Синицына разбирала предложения бойкой скороговоркой.
«И куда торопится, лягушка эдакая?» – с тревогой думал Русаков.
После Синицыной отвечал Медведев. Проходя мимо Зориной, он тихонько толкнул её локтем. Лида замотала головой и заткнула уши.
– Что-нибудь случилось, Зорина? – спросил Сергей Николаевич.
Лида вскочила:
– Нет.
– Тогда сиди спокойно и не делай гримас, – отвернувшись, сказал учитель.
Лида села, боясь пошевельнуться. В классе было тихо. Сергей Николаевич вызывал, спрашивал, но ребята чувствовали, что он недоволен.
Звонок, как свежий студёный ручей, ворвался из коридора и разлился по классу.
Ребята облегчённо вздохнули. Сергей Николаевич взял портфель.
Когда за ним закрылась дверь, ребята повскакали с мест и окружили Трубачёва и Булгакова:
– Что же вы? Как это вы?
– Не могли мел положить!
– Осрамили! Весь класс осрамили!
– Честное пионерское… – начал Саша и, возмущённый, повернулся к Трубачёву: – Я на тебя, как на себя самого, надеялся!
– А я что? Что я? – сразу вскипел Трубачёв.
– Ты сказал, что у тебя всё в порядке, а сам…
– Что – сам? – подступил к нему Васёк.
На щеках у него от обиды расплылись красные пятна.
– Дисциплина! – крикнул кто-то из ребят. – А сами ещё всех подтягивают!
– И на девочек нападают, – пискнула Синицына.
– Молчите! – с бешенством крикнул Васёк и обернулся к Саше: – Говори, что я сделал?
– Мел не положил, вот что!
– Кто не положил?
– Ты! – бросил ему в лицо Саша. – Весь класс подвёл.
– Врёшь! – топнул ногой Васёк. – Я всё проверил, и всё было, – нечего на меня сваливать!
– Я не сваливаю. Я ещё больше отвечаю! Я староста!
– Староста с иголочкой! Тебе только сестричек нянчить! – выбрасывая из себя всю накопившуюся злобу, выкрикнул Васёк.
– Трубачёв! – сорвался с места Малютин.
– А-а, ты так… этим попрекаешь!.. – Саша поперхнулся словами и, сжав кулаки, двинулся на Васька. Тот боком подскочил к нему.
– Разойдись! Разойдись! – выпрыгнул откуда-то Одинцов.
Несколько ребят бросились между поссорившимися товарищами:
– Булгаков, отойди!
– Трубачёв, брось!
– Перестаньте! Перестаньте! – кричали девочки. Валя и Лида хватали за руки Трубачёва. Одинцов держал Сашу.
– Ты мне не товарищ больше! Я плевать на тебя хочу! – кричал через его плечо Саша.
– Староста! – презрительно бросил Васёк, отходя от него и расталкивая локтями собравшихся ребят. Пустите! Чего вы ещё?
Сева Малютин загородил ему дорогу:
– Трубачёв, так нельзя, ты виноват!
Васёк смерил его глазами и, схватив за плечо, отшвырнул прочь. Класс ахнул. Надя Глушкова заплакала.
Валя Степанова бросилась к Малютину.
Васёк хлопнул дверью.
Мазин и Русаков стояли молча в уголке класса.
Когда Трубачёв вышел, Мазин повернулся к Русакову и с размаху дал ему по шее.
– За что? – со слезами выкрикнул Русаков.
– Сам знаешь, – тяжело дыша, ответил Мазин.
Ребята удивлённо смотрели на них:
– Ещё драка!
Но Мазин уже выходил из класса, спокойно советуя следовавшему за ним Русакову:
– Не реви, хуже будет.
Одинцов и Саша шли вместе. Под ногами месился мокрый снег, набиваясь в разбухшие от сырости калоши. Саша шёл, не разбирая дороги, опустив голову и не глядя на товарища. Одинцов щёлкал испорченным замком своего портфеля и взволнованно говорил:
– Знаешь, он просто со зла, нечаянно… Он, может, этот мел в форточку выбросил, когда тряпку вытряхивал… И сам не знал… Да тут ещё ребята кричат. Ну, довели его до зла – он и сказал.
Одинцов перевёл дух и взглянул в упрямое лицо Саши.
– Вот и со мной бывает. Как разозлюсь в классе или дома – так и давай какие-нибудь глупости говорить, что попало, со зла. А потом самому стыдно. Да ещё бабушка скажет: «Ну, сел на свинью!» Это у неё поговорка такая.
Коля неловко засмеялся и, ободрённый Сашиным молчанием, продолжал:
– Это с каждым человеком бывает. А Трубачёв всё-таки наш товарищ.
Саша вскинул на него покрасневшие от обиды глаза:
– Товарищ? Да лучше б он меня по шее стукнул, понимаешь? А он мне такое сделал, что я… я… – Саша задохнулся от злобы и, заикаясь, добавил: – Никогда не прощу!
– Саша, ведь ему самому теперь стыдно, он сам мучится! – горячо сказал Одинцов. Саша вдруг остановился.
– А, ты за него, значит? – тихо и угрожающе спросил он в упор.
– Я не за него, – взволновался Одинцов, – я за вашу дружбу, за всех нас троих! Мы всегда вместе были. И на пруду ещё говорили…
– Ладно, дружите… а мне никакого пруда не надо. Мне и тебя, если так, не надо! – с горечью сказал Саша.
Голос у него дрогнул, он повернулся и, разбрызгивая мокрый снег, быстро зашагал к своему дому.
– Саша!
Одинцов догнал его уже у ворот:
– Саша! Я всё понимаю. Я за тебя… Мне только очень жалко…
– А мне не жалко! Мне ничего не жалко теперь! И хватит! – Саша кивнул головой и пошёл к дому.
Одинцов глубоко вздохнул, оглянулся и одиноко зашагал по улице.
«Пропала дружба… – грустно думал он, стараясь представить себе, как будут теперь держаться Трубачёв и Саша. А с кем я буду? Один или с каждым по отдельности?»
Одинцов не стоял за Трубачёва. Поступок Васька казался ему грубым и глупым.
«На весь класс товарища осрамил! „Староста с иголочкой! Тебе только сестричек нянчить!“ – с возмущением вспоминал он слова Трубачёва. – И как это ему в голову пришло? Ведь Саша не виноват, что у них детей много, ему и так трудно, размышлял он, шлёпая по лужам. – И ещё Малютина отшвырнул… Севка и так слабый…»
Коля Одинцов был растревожен. Дома он наскоро выучил уроки, весь вечер слонялся без дела и, ложась спать, вдруг вспомнил: «А ведь сегодня четверг. К субботе статью писать надо…»
Перед ним встал Васёк Трубачёв, с рыжим взъерошенным чубом на лбу, с красными пятнами на щеках.
«Я ведь о нём писать должен. Всё… Честно… И вся школа узнает… Митя… Учитель… – Одинцов нырнул под одеяло и накрылся с головой: – Не буду. На своего же товарища писать? Ни за что не буду!»
Он замотал головой и беспокойно заворочался. – Коленька, – окликнула его бабушка, – ты что вертишься, голубчик?
– У меня голова болит, – пожаловался ей мальчик.
– Голова? Уж не простудился ли?
Старушка порылась в деревянной шкатулке, подошла к кровати и пощупала Колин лоб:
– На-ко, аспиринчику глотни.
– Зачем? – отодвигая её руку с порошком, рассердился Коля. – Вечно ты, бабушка, с этим аспиринчиком! У меня, может, не то совсем.
– Да раз голова болит. Ведь аспирин – первое средство при всяком случае.
– Ну и лечи себя при всяком случае, а ко мне не приставай… Тебе хорошо – ты дома сидишь, а я целый день мотаюсь. Иди, иди! Я и так засну!
Он повернулся к стене и закрыл глаза. Перед ним опять встал Васёк Трубачёв. Потом стенгазета, перед ней кучка ребят и учитель.
«Совершенно точно и честно», – глядя на статью, говорит Сергей Николаевич.
«Одинцов никогда не врёт!» – кричат ребята.
«Не врёт… Мало ли что… Можно и не врать, а просто промолчать. Только вот Митя спросит, почему не написал, и ребята скажут: побоялся на своего дружка писать, а как про кого другого, так всё описывает… – Одинцов вздохнул. – Нет, я должен написать… всю правду».
Кровать заскрипела. Бабушка заглянула в комнату. Коля громко захрапел, как будто во сне.
«Какой же я пионер, если не напишу? – снова подумал он, прижимаясь к подушке горячей щекой. – Ведь меня выбрали для этого… а какой же я товарищ, если напишу?» – вдруг с ужасом ответил он себе и, сбросив одеяло, сел на кро-вати.
– Коленька, тебе чего?
– Дай аспиринчику, – жалобно сказал Коля.
Когда Саша открыл дверь своего дома, на него пахнуло знакомым тёплым детским запахом, звонкая возня ребятишек неприятно оглушила его.
Он схватил за рубашонку играющего у порога Валерку:
– Куда лезешь? Пошёл отсюда!
Валерка сморщился и вытянул пухлые губы. Мать поспешно подхватила его на руки и тревожным взглядом окинула расстроенное лицо сына:
– Саша, Саша пришёл!
Ребятишки, отталкивая друг друга, бросились к Саше.
– Брысь! – сердито крикнул он и, заметив взгляд матери, с раздражением сказал: – И чего лезут! Домой прийти нельзя!
– Да они всегда так… радуются, – осторожно сказала мать.
– Виснут на шее! Как будто я верблюд какой-нибудь… ну, пошли от меня! – закричал он на сестрёнок.
– А мы без тебя играли. Знаешь как? – заглядывая ему в лицо и пряча что-то за спиной, сказала его любимица – Татка.
Саша молча отодвинул её в сторону и прошёл в комнату.
– Не троньте его, отойдите, – тихо сказала мать. – Играйте сами.
Саша бросил на стол книги и сел, стараясь не замечать внимательного взгляда матери. Этот взгляд тоже вызывал в нём раздражение: «Так и смотрит, всё знать ей надо…»
Мать наскоро вытерла руки, накрыла на стол:
– Сашенька, иди обедать!
Ребята с шумом полезли на стулья. Трёхлетняя Муська зазвенела ложкой о тарелку.
– Руки под стол! – закричал Саша. – Что ты звонишь, как вагоновожатый! – накинулся он на Муську, отнимая у неё ложку. – Сейчас выгоню!
– Саша, Саша! – удивлённо, с упрёком сказала мать. – Что это ты, голубчик?
– «Голубчик»! Нянька я вам, а не «голубчик»! Не буду я им больше ничего делать! Сама, как хочешь, с ними справляйся! – отодвигая свою тарелку, закричал Саша. – Всё на меня свалила!..
Он вдруг остановился. Мать смотрела на него с жалостью и испугом. Половник дрожал в её руке. Дети притихли.
– Ешь. Вот тебе мясо. Сам порежешь?
– Сам, – буркнул Саша, давясь куском хлеба. За столом стало тихо. Мать резала маленькими кусочками мясо и клала его в тарелки малышам.
– Кушайте, кушайте, – говорила она вполголоса, помогая то одному, то другому справляться с едой.
Татка, придвинув к Саше свою тарелку, шёпотом сказала:
– Саша, порежь мне.
– Сама не маленькая! – отодвигая локтем её тарелку, сказал Саша.
– Мама, чего он не хочет? – обиженно протянула Татка.
– Не приставай к нему, Таточка. Дай свою тарелку!
Татка вскочила, с колен её покатился на пол круглый пенал. Этот пенал Саша сам подарил ребятам для игры «в школу». Но сейчас, чувствуя закипавшие в глазах слёзы и острую потребность придраться к чему-нибудь, Саша схватил пенал и выбежал из-за стола.
– На моём столе роетесь! Всё моё хватаете! Ладно, я теперь всех швырять буду! – кричал он неизвестно кому со слезами в голосе. Потом бросился ничком на свою кровать и разрыдался.
– Сашенька, Саша… Кто тебя, сынок мой дорогой? Кто тебя обидел, голубчик? – гладя его по спине, спрашивала мать.
Саша молча плакал, уткнувшись в подушку круглой стриженой головой. Вокруг кровати, прижимаясь к матери, всхлипывали испуганные ребята. Валерка, приподнявшись на цыпочки, обхватил Сашину шею и уткнулся лбом в подушку. Саша высвободил руку и обнял тёплое тельце братишки.
Васёк стоял у окна и на все вопросы тётки отвечал:
– А тебе-то что?
– Как это – тебе-то что? – возмутилась тётя Дуня. – Прибежал, как с цепи сорвался! Я тебя и спрашиваю: случилось с тобой что, отметку плохую получил или наказали тебя в школе?
– Ну и наказали, – усмехнулся Васёк. – А тебе-то что?
– Ты мне не смей так отвечать! Я не с улицы пришла ответ у тебя спрашивать. Мне вот отец пишет, что ещё недели на две задержится.
– Письмо есть? Отец пишет? Давай письмо! Почему сразу не дала мне? – закричал на тётку Васёк.
Тётка вынула из-под скатерти письмо.
– Я с тобой поговорю ещё… Вот почитай раньше… – холодно сказала она, испытующе глядя на племянника поверх очков.
– Ладно! – нетерпеливо сказал Васёк, отходя к своему столу и вытаскивая из конверта тонкую серую бумажку.
Отец писал, что никак не мог сообщить о себе, так как ездил со своей бригадой на другие участки и всё надеялся скоро вернуться. Но сейчас в паровозном депо идёт большой ремонт, и придётся недельки на две задержаться. Он просил тётку приглядеть за племянником, спрашивал, как учится Васёк, как он ест, спит, не очень ли скучает. В конце стояла приписка сыну:
«Дело, Рыжик, прежде всего. Паровозы мои – пациенты смирные, слушаются меня. Есть среди них очень интересные, новой системы, наши советские. Приеду – расскажу. А пока делай ты, Рыжик, свои дела так, чтобы совесть была чиста.
Твой папа».
Васёк опустил письмо и задумался.
Отец задерживается… Не с кем поговорить по душам. Некому рассказать, что произошло за это время в его жизни…
Васёк подумал о Саше. Вспомнил его лицо и слова, которые тот бросил ему: «Не товарищ!» «Подумаешь, напугал! И что я ему сказал? Разве это не правда, что он сестричек нянчит? Правда…» – храбрясь и оправдываясь перед собой, думал Васёк.
Потом, вспыхнув до ушей, он растерянно посмотрел на свою твёрдую загорелую руку. В этой руке осталось ощущение острого, худенького плеча Севы. Васёк прикусил губу, чувствуя стыд и недовольство собой. Как это с ним случилось, что он швырнул Севу? Конечно, Малютин сам полез, его никто не просил.
Васёк посмотрел на письмо. Задерживается… в такую минуту, когда ему одному мог он рассказать обо всём, что произошло в классе.
«Ну и ладно… Пусть со своими паровозами остаётся… Хоть и совсем не приезжает, раз так», – с горькой обидой на отца думал он.
– Вот и поговорим, – сказала тётка, закончив какие-то кухонные дела и присаживаясь на стул против Васька. – Разболтался! Грубишь! Думаешь, тётка сквозь пальцы глядеть будет? – Тётя Дуня оправила подол юбки и поудобнее уселась на стуле. – Нет, племянничек, я здесь не для этого живу. На меня не напрасно твой отец надеется. Трубачёвы зря ничего не обещают, и я тебя на ум-разум направлю, – медленно цедила слова тётка.
Васёк вдруг вышел из берегов:
– А что ты мне сделаешь? Что ты ко мне привязалась сегодня? «На ум-разум направлю»! Вот я отцу расскажу! – кричал он, размахивая руками.
Тётка поджала тонкие губы.
– А я и отца ждать не буду. Я в школу пойду, – язвительно сказала она.
– Ты… в школу? – задохнулся Васёк. – В школу?.. Ведьма! – неожиданно для себя выпалил он и испугался.
Лицо у тётки вдруг сморщилось, очки упали на колени, ресницы заморгали, и на них показались слёзы.
– Спасибо, Васёк, спасибо, племянник, – тихо сказала тётка, поднимаясь со стула.
Васёк хотел броситься к ней, попросить прощения, но слова застряли у него в горле. Первая минута была потеряна, и, провожая глазами её сгорбившуюся фигуру, он только беспомощно шевелил губами.
Тётка весь вечер просидела в кухне.
«Ну и пускай! – думал Васёк, стараясь побороть в себе чувство жалости и раскаяния. – Ещё каждому кланяться буду! Просить, унижаться!»
Вечером пришла Таня. В последнее время Васёк редко видел её и особенно обрадовался теперь, чувствуя себя одиноким и несчастным.
– Таня, ты где всё пропадаешь? – спросил он, поглаживая глиняного петуха. – Я тебя совсем не вижу.
Да у меня дела теперь сверх головы. Меня, Васёк, в комсомол принимают! – с гордостью сказала Таня, показывая на толстую книгу в коленкоровом переплёте. – Вот, учусь! И работаю. Ведь это заслужить надо.
– А я ещё пионер только, – со вздохом сказал Васёк и сразу подумал: «А вдруг Митя узнает про то, что в классе было? Или учитель?»
Сердце его сжалось, и к щекам опять прилила краска.
– Ты что? – спросила Таня.
– Ничего. Спать захотел, – сказал Васёк.
– Да посиди, рано ещё… Что отец пишет?
– Пишет – задерживается… Я пойду, – устало сказал Васёк.
Ему и правда захотелось спать. Он лёг, но сон не приходил долго. На душе было одиноко и тоскливо.
Васёк вспомнил Одинцова и грустно улыбнулся.
«Один товарищ у меня остался… Один друг, а было два… Эх, из-за куска мела! – Он приподнялся на локте. – А куда же этот проклятый мел делся? Ведь я же сам клал его – длинный, тонкий кусочек. Куда же он делся? Надо было поискать хорошенько, найти, доказать. Может, он лежал в уголке где-нибудь…»
Васёк пожалел, что не сделал этого сразу, а в раздражении ушёл из класса.
Утром Васёк долго валялся в кровати, лениво делал зарядку. Он не торопился: день перед ним вставал хмурый и неприятный. В первый раз не хотелось идти в школу.
«Теперь, наверно, все на меня глазеть будут, как на зверя какого-нибудь…»
Не хотелось видеть Сашу, Малютина, и перед остальными ребятами было стыдно и нехорошо.
«А что такое? Фью! Больше бояться меня будут! Никто не полезет ко мне!» – хорохорился он наедине с собой, пытаясь заглушить чувство стыда и беспокойства.
Входя в класс, он сделал равнодушное лицо и как ни в чём не бывало направился к своей парте, хотя сразу заметил, что ребята его ждали и говорили о нём. Ему даже показалось, что из какого-то угла донёсся шёпот:
– А ещё председатель совета отряда…
На самом деле слова эти никем не были сказаны, Ваську это только показалось. Но он насторожился и, небрежно обернувшись к классу, посмотрел на ребят дерзким, вызывающим взглядом.
Саша Булгаков, который сидел впереди, ни разу не обернулся с тех пор, как Трубачёв вошёл в класс. На его круглом открытом лице было вчерашнее упрямое выражение, в глазах – мрачная, застоявшаяся обида.
Васёк, чтобы показать, что он совершенно не интересуется Сашей, небрежно развалился на парте и, стараясь не смотреть на стриженый затылок товарища, неудобно и напряжённо повернул голову и смотрел вбок.
Малютин спокойно сидел рядом с ним. Он не чувствовал ни страха, ни унижения, ни обиды, как будто не его, как котёнка, швырнул вчера Трубачёв на глазах всего класса. Малютин страдал за Васька. Васёк Трубачёв в его глазах всегда был честным, смелым товарищем, которого слушались и любили ребята. И вот теперь вместо этого честного и смелого товарища рядом с ним сидел дерзкий расшибака-парень, показывающий всем и каждому, что в любую минуту может пустить в ход кулаки.
«Пусть только кто-нибудь пикнет!» – говорил весь облик Трубачёва.
Сева ясно видел, что класс осуждает Трубачёва. И, чтобы заставить товарища перемениться, вернуть его в обычное состояние, Малютин изредка задавал ему простые вопросы: как он думает, будут ли у них экзамены и когда; останется ли с ними Сергей Николаевич и на следующий год?
Васёк удивлялся, что Сева как будто забыл про вчерашнее; он чувствовал к нему благодарность, жалел, что так обидел его, но, боясь показаться в глазах ребят трусом, который подлизывается к Малютину, чтобы уладить с ним отношения, отвечал Севе свысока, небрежно, чуть-чуть повернув в его сторону голову.
На переменке к Трубачёву подошёл Мазин.
– Ну и поссорились, экая важность! – ни с того ни с сего сказал он. – Из каждой мухи слона делать – так это и жить нельзя.
– Я и не делаю слона, – ответил ему Васёк.
– Я не про тебя – я про Булгакова. Что это он нюни распустил, от одного слова скис?
– Он не скис! – рассердился Васёк. – И нюни не распускал. Это не твоё дело!
Мазин наклонил голову и с любопытством посмотрел на Трубачёва.
– Вот оно что… – неопределённо протянул он и отошёл к своей парте.
– О чём ты с ним говорил? – спросил его Русаков. Но Мазин был поглощён своими мыслями.
– Вот что… – чему-то удивляясь, снова повторил он.
Лида Зорина избегала смотреть на Васька; она то и дело подходила к Саше и с глубоким сочувствием смотрела на Малютина.
У Вали Степановой было строгое лицо, и другие девочки неодобрительно молчали.
Хуже всего было Коле Одинцову. Он то сидел на парте рядом с Васьком, стараясь в чём-то убедить его, то отходил к Саше. И, недовольный своим поведением, думал: «Что это я от одного к другому бегаю!»
Одинцов всё ещё надеялся помирить обоих товарищей.
– Ты бы сказал ему, что виноват, ну и всё! – уговаривал он Трубачёва.
Васёк, разговаривая с Одинцовым, становился прежним Васьком.
– А если по правде, по честности – я виноват, по-твоему? – спрашивал он товарища.
– Виноват! – твёрдо отвечал Коля. – Не попрекай чем не надо. Ты против Саши барином живёшь.
– А он имел право мелом меня попрекать?
Одинцов пожал плечами:
– Не знаю… Если ты клал этот мел, то куда он делся?
Разговоры не приводили ни к чему. Один раз Трубачёв сказал:
– С Булгаковым я дружил, а теперь он мой враг. И больше о нём не говори. Я к нему первый никогда не подойду. А ты с ним дружи. И со мной дружи.
– Да ведь нас трое было.
– А теперь ты у меня один остался, – решительно сказал Васёк.
К концу дня, видя, что ребята, как будто условившись между собой, не заговаривают о ссоре, Трубачёв успокоился, принял свой прежний вид и даже сказал Малютину:
– Я ведь тебя не хотел вчера…
– Я знаю, я знаю! – поспешно и радостно перебил его Сева. – Дело не во мне, я другое хочу тебе рассказать… Только дай мне честное пионерское, что не рассердишься.
– Я на тебя не рассержусь, говори.
Сева быстро и взволнованно рассказал ему про мальчишку в Сашином дворе, как тот осыпал Сашу насмешками, когда Саша нёс помои.
Васёк стукнул кулаком по парте:
– И ты не выскочил и не дал ему хорошенько? Эх, я бы на твоём месте…
– Я вышел потом… Но это не то, я другое хотел сказать.
Они посмотрели друг другу в глаза. Васёк потемнел.
– Ты что же… меня к тому хулигану приравнял? – тихо, с угрозой спросил он.
– Тот хулиган не был Сашиным товарищем, – ответил ему Сева.