Kitabı oku: «Девять Жизней. Фантастическая четверка», sayfa 3

Ответ на стихотворение Роберта Рождественского «Тихо летят паутинные нити»

…Я не вернусь. И, наверно, логично —

Хорошего (вкупе с плохим) понемногу.

Смерть-криворучка поймает с поличным —

Никто не успеет прийти на подмогу.

Воздух медовый, и в нём паутина,

Сплетённая будто из солнечной пряжи.

Я не готов к затяжному пути, но

Меня провожают намёки присяжных:

«Жил ты неправильно, жил ты впервые,

До сути земли не дошёл в полной мере,

Так и не понял, играя навылет,

Что всё бездуховное суть эфемерно,

Чем же ты клялся, кому присягал ты,

Вслепую бредя, натыкаясь на ямки?»

Я отвечал: «Мы здесь все делегаты,

Не лучше щенка, что отобран у мамки…

Люди по сути своей любопытны,

Но как же идти? Ведь маршрут неизвестен!

Новые люди всегда следопыты!

Рождён на Земле – в неизведанном месте!

Как поступить – не дают нам инструкций,

И точно не знаешь, как вычислить бестий,

Даже прожив целый ВЕК средь безумцев,

Умру на Земле – в неизведанном месте!

Вот почему все мы ходим вслепую

И все увядаем, как красные маки…

Я заявляю, нет, я протестую:

Людей, как щенков, отбирают у мамки!»

Только не всё в речи этой логично:

Ведь я не успел досказать лишь немного!…

Смерть-криворучка поймала с поличным!

Никто не успел прибежать на подмогу.

Кончился суд и запущены титры,

Взяла меня смерть – беспощадный гонитель.

Воздух медовый, и в нём паутина,

Осевшая пылью на мрачном граните…

А я не вернусь.

Вы меня извините.

Чисто философически…

Господство разума

Заросло крапивой,

Господство сердца

Выдано науке.

Господство разного —

Сколько ни кропи, но

Законы специ-

Фичней. Мы же внуки

Победы общего

Над собой и частным,

Победы многих

Над одним вселенским.

Угасла мощь его,

Стал мощами Чацкий,

Усохший в смоге

Близ канатной лески —

Канат был тоненьким —

Он ходил исправно

И километров

Выгулял довольно:

Стал гипертоником —

Пенсия и справка,

И в карте мета:

«Выпущен на волю…

Простите… выписан»

На покой и телек,

На чай с душицей,

Безмятежный отдых.

Больница. Вывеска.

Бунт окончен. Темень.

«Нашли плешивца,

Чтоб катать им оды!»

Кряхтел наш дедушка,

Но без результата.

Законы специ-

Фичны. Всё полярно.

«Куда я дену что?

Плюньте на лета-то!

Задору, специй

У меня – поляна!»…

А деду – двадцать, и

Все теперь такие.

Благоразумны,

Будто пуритане.

Надежда нации

Лечится текилой,

Играет в «зуму»,

Борется с летами

И лишь в фантазиях

Ищет приключений,

И лишь в подкорке

Бесится, бунтует.

Не станет Разиным

Дед. Ему блокчейна

Подай. Подпорки

Лучше Сабантуя.

Господство разума

Выдохлось крапивой.

Я это в шутку —

Слушайте вполуха.

Так много разного —

Сколько ни скрипи, но

Нам надо шубку,

А не как Миклухо-

Маклай, в Австралию

И на Филиппины.

Нам дома сиднем

Сиживать до века.

…Мой друг, оставь её,

Молодёжь. Ни клином,

Ничем. Ни силой

Духа и молекул

Растормошить нельзя их.

Вот господство многих

Над мелким частным,

Над одним вселенским.

Для них весь мир – хозяин…

Пусть витают в смоге.

Пусть рухнет Чацкий

У канатной лески.

Manic
Размахнулась душа, развернулась уверенность

В ярком экстазе восторженно кличу:

Вот она я! I’m a wonderful creature!

Вот она, Данте! Цветёт Беатриче!

И разверзлись все пропасти, выросла ветреность,

Стало меня неприлично много,

Слишком для скученных здесь людишек

Много царевны с фамилией Мнишек.

Этому миру пришла на подмогу

Та, для кого миллиарды – не много,

Каждому по объятиям

Необъятной и доброй моей руки,

Всех поснимаю с распятия

Чёрных весенне-когтистых ракит!

Аж с волос поднимает космический приток,

Энергии разовая избыточная порция!

Я ем её, как именинный пирог

И даю по кусочку взрывчатки-эмоции!

Сею счастье всем и повсюду,

Заверну и в бумажки его, и в слюды,

За так и за символическую плату

В виде радостных фейерверков,

Сияющих поцелуйчиков.

У меня же не ум – палата!

И меня не отмерить меркой,

От ослов и господ полученной!

Развернулась душа, царственно

Укрыла планету крылом материнским,

Могуче строит, разрушает безнравственно,

Вполне осознанно идя на риски!

Я – красавица… Ну как же такое не усмотреть?

Глаз не иметь – не иметь возможности

Красоту неувядающую мою лицезреть,

Что давно затмевает сверхновые!

Я же влага в пустынном краю обезвоженности!

Сама я сверх меры новая,

Обновлённая!

С шедевром Бетховена тетрадка нотная,

Во всё углублённая!

Феникс и сфинкс!

Священный Стикс!

И то бурное буйство, что рвётся дуром с меня,

Как Ниагарский ревущий водопад,

Так сладострастно-тяжело осенять

Масштабным крещением наугад!

Тяжело описать словами,

Доступными простым смертным,

Бесподобный вот этот водоворот!

Как будто сподобилась серотонинных

Бесконечных щедрот!

А мне отпираются любые замки:

Махну направо – и все на коленях,

Иду налево – и там

Бросают цветы под летучие ноги

С крылышками Гермеса

На лёгких моих сандалиях.

Меня окурили миром

И маслом сандаловым.

Как будто вручили бархатные вожжи

Неустанного просветления,

Беспримерного господства!

Где королева? Не видишь? Вот же!

Искромётство нетления,

К бессмертию подступ!

И пускай через полгода

Или даже меньше

Такой гегемонии срок пройдёт,

Такой себе «King for a day»,

Исключительный Амадей!

Но сейчас об этом предпочту не думать

Под эндогенным неистовым кайфом!

Забудем пока, как смотреть на дуло

И слёзки бросать на кафель!

Немыслима, как воздушный шар!

Огромна, будто земная твердь!

Это я, и такою останусь впредь,

И меня невозможно чудес лишать!

Берег крутой – в берегу пологом…

Знаю: меня нетипично много!

Имплементирован комплекс бога

В каждую клеточку тела;

Щекотлива, однако, тема!

Кровь вдруг ударила по вискам,

Барабанит в дверь, как пьяный сосед,

Жалит, что твой электрический скат!

Я так неуёмна! Тушите свет!

Тушите – свет!…

Кризис
А вдохновения – в руку

А мочи нет спьянеть,

Я – недозревший фурункул

На мировой спине.

Я – наболевшая падаль

На мировой скале.

Котяра полным как панда

Внезапно стал с котлет,

На подаяниях улиц,

На городских харчах,

Читая вывески буквиц

До пустоты в хрящах.

Непромокаемый кустик

Под посевной растрёп,

Река выходит из устья,

А я его оскрёб.

А вдохновения – в руку,

А костоправ – к руке,

А незаживший фурункул

Идёт играть в крикет

На головах подчиненных

Да на брусчатном шве,

У гривоцветных черёмух,

Где просчитался швед.

Как будто пагода дома

Пизанской башней – крен.

Как будто пахоты домра

Поёт дождливый крем.

Непромокаемой шляпой

Огородился весь.

Я несговорчивой шляхтой

Пролепечу, что есмь.

Пусть вдохновение – в руку,

Пусть от дождей – спьянеть,

Я – тень горбатого Мука

На мировой спине,

Очередная заноза

На мировой пинцет…

Варваре видно за носом,

Где проводить концерт.

Очередная ошибка

На мировой скале…

Союз Аргуни и Шилки,

Кусочек льда с комет.

…Среди богемного шика,

Внучатых фей с карет

Не комильфо быть ошибкой

На мировой скале.

Жураве́ль

Улетает журавель – клину клин,

Вот бы зиму переждать – длины длин,

Упокой не в небеси – на земли.

Одинокий журавель – в журавли.

Под закатом их красна – полоса,

Прилила его багрянь – к полюсам,

Это чудо – хочешь, верь – и не верь,

Промелькнула краснота – журавель.

Улетать вам строем-кли – ном отсель,

Ведь товарищ журавлю – журавель.

Для людей вы, журавли – короли

Оттого, что вы дружны – журавли.

Оттого, что одному – не бывать

Тем, кому ваш журавель – кровный брат.

Я ли с вами полечу – зимовать?

Я ль заместо получу – каземат?

Той багрянью путь как со – ком полит.

…Одинокий журавель – в журавли.

Сердцевина

Рыдает под полом продрогший ребёнок,

Сирена полопала уши и стёкла,

Дитяти гремит сердцевина.

Симфония скрежета мышек-полёвок,

И двери пинает не дядя, но Стёпа,

А вместе – ночная рванина.

Знаете, ножик такой, для яблока,

С круглой насадкой, чтоб вырезать половину?

Точно такой, безопасный якобы,

Режет мою перебитую сердцевину.

Знаете, нежный паштет из печени

Занял прилавок, чтоб вытравить нам малину!

Мы увязаем – недуг нелеченый

Мучит тем временем пулемёт-сердцевину.

Заходится лаем собака на сене,

Заводятся вши на помойной собаке,

Повсюду дворовая живность.

Во всех деревеньках речного бассейна,

По всем городам озорного писаки

Несётся зловонная жидкость.

Знаете, жидкость людская приторна,

В розах-мимозах мой пистолет разукрашен,

Смысла и шанса спасать убитого

Нет в заковыристой переваренной каше.

Знаете, мысли людские праведны,

Будто ковёр на пороге худой церквушки,

Так захотели не деды – прадеды,

Будет копейка им в замену моей полушки.

Под кожей рыдают задетые дети,

А общество просит терпеть без рыданий,

Такая смертельная скука!

Устоев порядок столетья пометил,

Нам жить завещал без любви, без братаний,

В квартиру врываться без стука.

Знаете, есть на полях сражения

Лучше, чем противопехотная мина,

Против гуманного все-сближения

Чья-то зачерствевшая вконец сердцевина.

Взыщет с богатых – мужчины ль, женщины

Тысяча нищих, убиенных невинно!

Тогда и пойдут и рубцы, и трещины

По их стеклопакетным пустым сердцевинам!

Мой коротенький путь

Мой коротенький путь так затратно криволинеен,

Я лижу эти шрамы, чтоб стало еще больнее.

Мой коротенький путь будто к смерти

предрасположен.

Я вослед слышу ругань, издёвки и мат сапожный.

Я вослед слышу крик, что уродливо травит горло,

Но при этом все так же ползу по слезам

прогорклым.

И на месте, где дремлет синяк колдовством опала,

Проступает рубин, поднимается, как опара.

Те навеки изгои, кто чувствуют жизнь полнее,

Шрам на шрам налагая, надеюсь, что так

больнее.

Но улыбку с лица не стравить, и оскалом зверя

Я оплакивать буду любую свою потерю.

Вскинув руки, пойду потешаться —

Пьеро помешан,

Чёрный юмор проел меж извилин седые плеши.

Я так стар, я изжил самолично себя так скоро,

Провожу по руке соблазнительным краем скола,

Прохожу по морозистым веткам небесной

пальмы,

На коне пролетаю опричным стрелком

опальным.

Будто ёлки в автобусных окнах, часы мелькают.

Я же Герда, но мне не спасти ни себя, ни Кая.

Я повязан со смертью невидимым стойким

клеем,

Но зачем-то живу.

И поверьте мне – так больнее.

Александр Гирин

Россия – Санкт-Петербург

Глава 1

Отчего разделённость повсюду?

– Пройдут эпохи, пока падут все завесы.

– Приоткрывая их, мы рискуем жизнями!..

– Когда жизнь и смерть становятся

неразличимы – это и есть наш Путь.

Этой ночью не было росы. В совершенно чёрном небе лишь местами показывались звёзды в просветах меж невидимых туч. Густой тёплый воздух едва ли не звенел от гнетущего напряжения. Сильно пахло бальзамическим хвойным покровом, сильно разогретым за день жарким солнцем.

Синяя вспышка на мгновение высветила пространство из небытия. Из-под покрова ночных тайн вынырнула и снова исчезла опушка плотного леса. Порыв ветра встревожил сонные ветви пихт и лиственниц и принёс с собой неожиданную свежесть и прохладу.

Отрывистые, словно камнепад, раскаты грома зарокотали в вышине и, перейдя в ровный далёкий гул, сменились нарастающим шумом ветра в кронах. Зародившееся на опушке движение воздуха не прекратилось: струя ветра набрала силу и закрутилась в маленький вихрь. То ослабевая, то становясь вновь более тугим и быстрым, этот вихрь двигался по полям на гребне набирающей силу бури. Снова, и уже неоднократно, сверкали молнии. Мощный тёплый ливень обрушился стеной, затем быстро прекратился. Накатила ещё одна волна; и скоро не осталось ни единого сухого клочка земли даже под кровом могучих хвойных великанов.

Во внезапном разрыве туч показались высокие чёткие контуры дождевых облаков, едва освещённые зарождающейся зарёю. Буря уходила прочь; но на лугу всё так же танцевал небольшой вихрь, теперь уже ровно, стабильно, перемещаясь то туда, то сюда над покрытой цветущим разнотравьем равниной. И удивительно было то, что при каждой его остановке на каком-то месте в воздух из мокрой травы взлетали мотыльки со слипшимися от влаги крыльями, застигнутые врасплох ночной непогодой…

Бережно поднимая в воздух этих насекомых, вихрь расправлял и подсушивал им крылья, а затем отпускал в свободный полёт. Спасённые от стихии существа уверенно улетали в поисках укрытия или ночных цветов. А смерч словно каждый раз набирал силу. Вот он уверенно, но так же осторожно сбросил сломавшуюся от напора стихии ветвь ясеня с низкорослых молодых сосновых побегов.

На какое-то время воздух стал тих и неподвижен. В этой тишине в небольшом овражке на краю всё того же леса послышался плеск воды и жалобный писк. Совёнок выпал из гнезда и упал прямо в дождевую лужу. Над ней плотно смыкались ветви ив. Ушастая сова, мать птенца, спустившись на нижние сухие ветви, перелетала с одной на другую, но не решалась спуститься к воде. Она пронзительно кричала, но чем это могло помочь?..

И тут воздух под ивами пришёл в движение. Ветер загудел среди кривых толстых сучьев и образовалась воздушная воронка. Мать сова испуганно вылетела из оврага. А над лужей с совёнком образовался настоящий маленький циклон: ветви сначала скрипели, затем начали с треском ломаться и падать по склонам овражка. Воду из лужи втягивало в центр вихря и поднимало через кроны высоко в воздух. Затем всё кружение резко прекратилось. Воды в овражке не осталось. Совёнок спокойно сидел на высокой живой ветке ивы. Сова помедлила и подлетела к питомцу…

Маленький смерч неловко, временами пропадая, кружился на краю овражка. И, помедлив немного, помчался через серый утренний сумрак вниз, в долину реки…

Глава 2

Духи хранят нас, наши народы, от невзгод и лихого времени.

До тех пор, пока и мы сами бдительны.

Пастухи спали тревожно. Сперва их разбудила гроза, и шум ветра сопровождался странными звуками, которых никак не могла издавать обычная буря: словно шёпот доносился с неба, пробуждая неясные чувства в душе каждого, кто слышал его. Будто заклинания читались невидимым повелителем стихии, и в кромешной тьме безлунной ночи воображение рисовало духов предков и могучих воинов и колдунов, легендами о которых жил местный народ. Легендами, передаваемыми из поколения в поколение.

Когда же небо стало проясняться, из лесов стал доноситься высокий голос ушастой совы. Он был полон тревоги и звучал намного громче, чем должен был: лес находился за холмами, а к реке эти птицы почти никогда не прилетали. Это было предзнаменованием. Остававшиеся в ночном дозоре пастухи перешёптывались между собой:

– Помнишь? Последний раз они так кричали в тот год, когда с полудня пришли щитоголовые…

– И мы их как раз тогда прогнали.

– Да, но теперь снова, говорят, паруса с чёрным солнцем показываются у полуденных берегов!

– Ну и что с того? Тогда одолели, а сейчас и подавно справимся. Теперь мы заранее подготовимся!

– Да, но тогда с нами был наш Старейший, а теперь правят наместники, и какие они? Пустые головы, да и только. Нужно собирать дружины! Нет, сейчас я опасаюсь… Как бы не пришлось опять уводить стада в стылые земли!

Так, переговариваясь, они встретили рассвет. Вытащили из-под навесов сухие дрова и развели костёр. Овцы были выпущены из загонов и торопливо распределялись по затоптанному берегу реки, утоляя жажду. Коровы беспокойно мычали и ждали своей очереди за оградой. Нехитрая трапеза была заготовлена с вечера, и сейчас оставалось только повесить котлы над огнём.

И вдруг внимание всех, и пастухов, и животных, привлекло нечто наверху, над холмами. Глаз не различал там ничего необычного, но внутреннее чутьё безошибочно уловило то же состояние, какое было ночью во время бури. Только теперь оно было намного сильнее. Это не был страх, но присутствие могучей силы заставляло оцепенеть и смотреть туда, на пастбищные холмы на том же берегу реки. И тут наконец-то самого пожилого из пастухов осенило:

– Это дух Старейшего! Неужели Он вернулся?!

В тот же момент наверху взвилась туча пыли – хотя всё было мокрым после ливня – и понеслась вниз. Поднялся сильный ветер, и как будто вихрь ворвался в палаточный городок. Как ни странно, он принёс с собой не пыль, а скорее будто пыльцу со сладковатым запахом. Громко хлопая мешковиной навесов и обрушив одну из поленниц, вихрь налетел на костёр. С треском разлетелось большое горящее полено, и огонь со снопом искр взметнулся вверх. Вспышка – и резко всё затихло. Исчезло и ощущение присутствия, как мечом отрубило…

Так вернулся в этот мир дух поверженного Старейшего, известного также под именем Буредержец. Дух повелителя ветров, правившего этими землями в человеческом обличье долгие века и павшего в великой битве поколение назад. Теперь он вернулся из небытия, ещё не обретя достаточно силы для воплощения. Вернулся – и в то же утро пламя поглотило его…

Глава 3

Мы не считаем силой способность пребывать

одновременно во многих местах. Это скорее

следствие нашей слабости. Будь у нас сила —

нам бы нигде не потребовалось находиться.

Густая, тягучая магма… она была повсюду.

«Они услышали… они призвали меня…»

Что-либо сделать с этим жидким огнём было невероятно трудно.

«О, как же они нуждаются…»

С тех пор, как дух Буредержца попал в этот Нижний мир, прошло, по людскому исчислению, несколько лет.

«Я почти не обучен огню…»

Всё это время ему приходилось только безвольно наблюдать за движениями магмы вокруг и сквозь себя. Без материального тела это не приносило физических страданий, но были другие. Чтобы укрепиться в мире форм, требовалось действие, которое оставит след. Здесь же, посреди вездесущего плотного огня, не за что было зацепиться, и ничто не несло в себе предощущения роста силы.

Спасение птенца кратковременно дало энергию, но что-то неумолимо влекло к тому костру, и вопреки собственной воле дух оказался поглощён им и низвергнут сюда, в царство лавы.

Кто-то намного сильнее нынешнего, ещё поверженного Буредержца правил в тех землях, и сопротивляться его разрушительной воле было невозможно. Теперь предстоял долгий подземный путь в попытках набраться сил и вернуться в какой-либо из человеческих миров.

Самостоятельно получалось двигаться только вверх. Потоки огня то и дело хаотично увлекали за собой. Но именно благодаря постоянному сопротивлению к духу Старейшего начало возвращаться видение. Оно и подсказало, что где-то наверху копилось большое напряжение, и там же была какая-то возможность извлечь для себя силу.

И вот, спустя дни, а может и годы, плотность и тяжесть магмы снизилась. Начался твёрдый грунт, а в нём онбаружились огромные пустоты, целые пещеры, заполненные только вулканическими газами. В древних знаниях говорится, что огненные миры связаны с мирами человеческими, и что движения огня здесь порождают сотрясание земли там. Напряжение здесь, в подземном мире, всё росло, а значит, живущих в связанном верхнем мире могли ожидать большие бедствия.

Дух Буредержца, наконец-то, нашёл знакомую стихию – воздушную, хоть и совсем не такую, как в срединных мирах. Зато здесь можно было что-то сделать, чтобы извлечь силу. И он решил выпустить магму в эти пещеры, для чего пригодился новый – огненный – опыт, накопленный за несколько лет пребывания в этом мире.

Глава 4

Между холодом и жаром есть лишь тонкая полоса милости, где только и возможна жизнь.

Два брата, Лавиш и Май, каждый раз на нарастающей луне уходили на несколько дней в туманные ущелья. Они были из бедной семьи, живущей в лачуге среди острых скал, и на много переходов вокруг не было ни клочка земли для возделывания. Вернуться и жить в царстве они не могли после того, как их отец навлёк беду на знатного человека и погиб сам. Семья чудом спаслась в изгнании, и с тех пор трое маленьких дочерей, да больная мать могли рассчитывать только на старших братьев.

Бродя по ущельям, они искали пещеры, в которых жили летучие мыши да иногда прятались от дождей иные жители скалистых земель: кое-какие птицы, а если везло, то и горный тур. Так охотой и выживали.

Последние предзимние луны принесли недобрую весть: ветер с гор иногда приносил запах серы, а в ущельях зарождался и усиливался низкий подземный гул. Когда же однажды камнепад завалил одну из привычных тропинок в переходе от домика братьев, стало ясно: грядёт большое землетрясение, которое, как говорят старожилы, перекраивает все горные дороги, и даже реки меняют свой путь.

В один из таких тревожных дней Лавиш, забежав чуть вперёд, подозвал Мая к себе:

– Я нашёл пещеру! Из неё идёт особенно тёплый воздух. Давай поищем, здесь что-то должно быть.

Братья зажгли факелы, пропитанные жиром, и, осторожно ступая, вошли внутрь. Здесь было действительно сухо и тепло. На стенах не было лишайников, зато местами лежали клочья шерсти горного барана. Оставалось только устроить засаду и подождать до вечера: сюда мог прийти и медведь. На этот случай у Мая были с собой острые как жало осы дротики, смазанные мгновенно усыпляющим ядом северной жёлтой змеи.

Небольшой витиеватый коридор, всё спускаясь, привёл их к довольно большой пещере. В противоположном её конце обнаружился ещё один коридор, уходящий почти отвесно вниз. Оттуда и веяло теплом. Оглянувшись, братья нашли большой камень, за которым и было решено устроить засаду, а заодно и отдохнуть. Долгий переход через промозглые осенние туманы, конечно, сказался на усталости. Тепло же разморило братьев, и они тут же уснули прямо на разогретом словно изнутри каменном полу.

Май проснулся будто от удара и почувствовал, что задыхается. В воздухе стоял удушливый запах серы, а факелы погасли. В пещере была непроглядная тьма.

– Лавиш! Проснись! – скорее прохрипел, чем крикнул Май.

Брат оказался рядом и тут же зашевелился и закашлялся.

– Это дыхание горы! Нам нужно выбираться!

Нашарив свои мешки и факелы, они стали наощупь искать выход: главное, что они пришли сюда, двигаясь только вниз, значит теперь путь на поверхность был, наоборот, вверх. В пещере усилилось движение воздуха, теплело и было уже жарко. Что-то происходило в глубине. Дышать было нечем. Обливаясь потом, ребята забирались всё выше по усыпанному каменной крошкой коридору.

Впереди из-за поворота показался входной проём. Братья выскочили наружу и наконец-то глубоко вдохнули сырой холодный воздух. Хотя была звёздная ночь, глаза братьев привыкли к кромешной темноте пещеры, поэтому небо поразило их необычной красотой. Но любоваться пришлось не больше мгновения: из пещеры за их спинами послышался гул и подул горячий сильный ветер. Май поспешил вверх по противоположному от входа в подземелье склону и увлёк за собой Лавиша.

Усевшись на большом камне на высоте кроны десятилетней берёзы, они стали смотреть вниз. И было на что взглянуть и поразиться: пещера была видна – чётко, ярко, красным свечением, идущим из глубины. Гул и шум усилился, и тут из входа с грохотом выплеснулся яркий огненный язык и, словно морская волна разбившись о склон, по которому только что поднимались братья, начал растекаться по тропинке. Тут же снова запахло серой – уже и наверху – и клубами пошёл горячий дымный воздух.