Kitabı oku: «39-й роковой», sayfa 3
Тут слова не имеют большого значения. Тут важно, что подошёл и заговорил, к тому же без переводчика, то есть очень лично, интимно, чем в кои-то веки отличил советского полпреда перед другими послами. Если бы нечаянно заговорил с литовским, латвийским или парагвайским послом, никто не обратил бы внимания, каприз диктатора, не больше того, кому интересны Литва, Латвия, Парагвай. Среди европейских политиков недоумение и буря негодования, в европейской печати переполох. Все чуют, что в Берлине царит военное настроение, что нынче в Берлине решается главный вопрос, куда направить первый удар, всё-таки на восток, на восток, на восток или, чем чёрт не шутит, на запад. И замечательно вот что: все пророчат сближение Германии с Советской Россией, предполагают, что фюрер передал товарищу Сталину, что отказывается от Украины, что хочет улучшения отношений, иные доходят и до того, что между этими немцами и этими русскими готовится военный союз именно для совместного похода на запад, что чревато для западных демократий уже прямой военной угрозой, и тут же наперебой распевают, как слаба Красная Армия, как она дезорганизована разоблачением Тухачевского и прочих участников заговора, как она парализована и чуть ли не потеряла способность даже пальцем пошевелить. Очень им хочется, чтобы Красная Армия действительно была дезорганизована и слаба и чтобы фюрер поскорее набросился на неё. Только на японцев, которые тут, пожалуй, прежде других имелись в виду, остаются спокойны. На другой день японский посол с истинно азиатской невозмутимостью докладывает статс-секретарю германского МИДа, что его правительство и при самом благоприятном стечении обстоятельств не сможет подписать договор о военном союзе ранее конца января, поскольку, ваше превосходительство, условия договора надлежит предварительно согласовать с целым рядом инстанций. Пожалуй, пугается один Муссолини, военный союз с Германией и Японией согласен заключить хоть сейчас и даже готов распространить его действие на США, однако с какого тут боку Советский Союз?
Товарищу Сталину есть над чем голову поломать. Ясно с первого взгляда, что это игра, подлая, конечно, но большая игра. С Римом и Токио переговоры не очень удачно идут, так пусть призадумаются, не пойдет ли Германия вместе с Россией, в конце концов они, как уверяют в школе Хаусхофера, разведчика, геополитика, дипломата, учёного, естественные союзники на континенте. Но ведь и с Англией переговоры идут. Фюрер и с Англией не прочь военный союз заключить против России, которая для интересов Англии, державы морской, непримиримый, органический враг, союз, по всей вероятности, временный, пока Россию вместе не разобьют, а там фюрер, получив хлеб, уголь и нефть, доберётся и до туманного Альбиона, который для Германии тоже непримиримый, органический враг. Также возможно, что этим благоволением подается сигнал: возможны взаимовыгодные предложения с его стороны. О чём? Что может фюрер товарищу Сталину предложить? Военный союз? Против кого? Против Англии, против Польши? Товарищ Сталин не станет никаких военных союзов с фюрером заключать. Едва ли фюрер в этом не убежден. Возобновить переговоры о торгово-кредитном соглашении в Берлине, а не в Москве? И тут фюрер не может не знать, что в вопросах достоинства, в вопросах престижа товарищ Сталин на уступки не пойдет никогда. Тогда что? Тогда, может быть, нацеливается подлец на всю Чехословакию, Данциг и Коридор и опасается, что Красная Армия встанет на защиту Чехословакии, о чём Советское правительство заявляло не раз, конечно, если чехо-словаки об этом попросят. Чехословакия ему очень нужна, её промышленность производит лучшее в Европе оружие, у неё очень сильная армия, а если она соединится с русской армии, так немцы костей не соберут, об этом знают не только немецкие, но и английские, и французские, а американские генералы, как не прощупать, чем русские дышат. Так может, приглядывается, с какого боку прощупать? Подождём, и товарищ Сталин, понимая, что это сигнал, не находит нужным на него отвечать, ведь он своё слово сказал, тогда как Токио, Рим и Варшава своего последнего слова ещё не сказали, по всей вероятности, переговоры возобновятся, стало быть, не надо спешить, обстановка ещё не ясна. Само собой разумеется, полпреду даётся инструкция: на контакты идти, слушать внимательно, не обещать ничего, докладывать без промедления. Литвинову также даётся инструкция информировать наших полпредов в Риме и Лондоне и посоветовать им как бы невзначай передать информацию заинтересованной стороне. От имени Литвинова летит депеша Майскому в Лондон:
«Как известно, Италия до последнего времени уклонялась от подписания намеченного японо-германо-итальянского союзного договора, опасаясь срыва поездки Чемберлена в Рим. Однако, как только поездка была окончательно решена, Чиано и Муссолини стали торопить вновь назначенного японского посла, настаивая на подписании договора в течение января. Эту торопливость они объясняли желанием нейтрализовать в общественном мнении впечатление от визита Чемберлена, которому придаётся преувеличенное значение, и подтвердить прочность „оси“…»
Подобные инструкции даются полпреду в Риме, с предложением познакомить с подлинным содержанием готовящегося союза американского посла в Риме, что наш полпред выполняет в точности и с удовольствием наблюдает, как переполошился американский посол, узнав, что Токио, Рим и Берлин готовы воевать также и с Вашингтоном. В Лондоне тоже хватаются за головы. Английскому послу в Токио дается приказ любыми средствами сорвать столь опасный союз, поскольку Антикоминтерновский пакт даже в нынешнем виде – реальная угроза для английского владычества в Азии. Английский посол, в свою очередь, пугает премьер-министра Японии, что этот самый Антикоминтерновский пакт будет воспринят в Лондоне как союз, направленный не против коммунизма, а против Англии и что участие в нём Японии сделает англо-японское сотрудничество и взаимопонимание невозможным. Премьер-министр Хиранума несколько заминается и не находит ничего лучше ответить, как то, что до подписания пакта ещё далеко. Таким простым способом Чемберлен тоже получает сигнал, что Англия, как и Советский Союз, стоит перед реальной угрозой нападения с востока и с запада и что единственный выход для них – сблизиться между собой. Вот только вопрос: понял ли сигнал Чемберлен?
Сигналы поступают и с другой стороны. Фашизм одерживает всё новые и новые победы в Испании. Как ни пытаются республиканцы облегчить своим товарищам положение в Каталонии, предприняв крупное наступление в Экстремадуре, они допускают там стратегическую ошибку. Их войска ведут бои по трем расходящимся направлениям, подобно тому, как вели наступление на Варшаву войска бесталанного Тухачевского. Результат тот же самый: мятежники, итальянцы и немцы подтягивают резервы, и наступление республиканцев захлёбывается через несколько дней. Каталонии не становится легче. Республиканцами оставлена Таррагона. Не нынче, так завтра мятежниками и интервентами будет окружена Барселона. С падением Барселоны придёт конец всему каталонскому фронту. Под угрозой Мадрид. С разгромом Республики под угрозой может оказаться весь мир.
Генри Симпсон, бывший военный министр в правительстве Тафта, бывший государственный секретарь в правительстве Гувера, обращается с посланием к государственному секретарю Корделлу Хэллу, в твёрдой уверенности, что тот не сможет не представить его послание президенту. Опытный политик делает в этом послании верный и глубокий анализ европейской и американской политики в отношении республиканской Испании:
«По мере того, как трагическая война в Испании приближается к новому кризису, я много думаю о наших обязанностях в связи с этим кризисом. Я прихожу к тому выводу, что нам следовало бы предпринять решительные действия и что, поступив таким образом, США вполне смогли бы предотвратить те серьёзные последствия для всего мира, с которыми, очевидно, в настоящее время ничего не могут поделать ни Великобритания, ни Франция.
В настоящее время мы находимся в положении, которое во всех отношениях является не имеющим оправдания извращением международного права, оно никак не вытекает из соображений целесообразности и напрямую ведёт к беде. Наше правительство признало лоялистское правительство в качестве законного правительства Испании. То же самое сделала Франция. То же самое сделала Великобритания. В качестве такого законного дружественного правительства лоялистское правительство Испании имеет право закупать у нас и на мировых рынках вообще всё, что ему необходимо для самообороны во времена сурового испытания. Это – один из тех принципов международных отношений, которое американское правительство отстаивает с начала истории США. Мы всегда признавали этот принцип одним из тех правил международного права, в котором мы, как мирная невооруженная страна, особенно заинтересованы…
Текущий момент как раз и является тем моментом, когда важность сохранения такой нормы международного права становится очевидной, сейчас миролюбивые невооружённые нации, в отличие от агрессивных авторитарных государств, находятся в обороне. Мы сталкиваемся также с тем, что авторитарные правительства разработали новые методы, посредством которых они провоцируют гражданские войны среди своих соседей, в конце концов используя эти войны для агрессивных действий против этих стран. Таким образом, никогда ещё не было столь важно, как теперь, сохранить право, от которого может зависеть наша собственная безопасность.
До недавнего времени мы, больше чем любая другая страна в мире, последовательно поддерживали эту доктрину, принимали законодательные акты и заключали договоры, направленные на её сохранение. В ситуации наподобие той гражданской войне, какая ныне идет в Испании, мы не только всегда бдительно охраняли права дружественных правительств, против которых вспыхивали мятежи, разрешая им закупать у нас оружие, но и ввели в США в действие законы, дающие президенту США полномочия предотвращать поставки оружия и снаряжения мятежникам, с которыми ведут борьбу дружественные нам правительства. Как Вы, разумеется, знаете, такое законодательство применяется в Западном полушарии на основании Совместной резолюции 1912 г., а в 1922 г. его действие было распространено на страны, с которыми у нас установлены особо дружественные отношения.
Далее, в 1928 г. мы присоединились к конвенции, принятой на шестой Панамериканской конференции американских государств и регламентирующей права и обязанности государств в случае гражданских войн. В 1930 г. ратифицировали эту конвенцию. Этот договор превратил ранее существующий принцип права в обязательный для всех государств, подписавших договор.
Однако ныне, в соответствии с законом от 1 мая 1937 г., наше правительство решило сменить эту сугубо американскую доктрину международного права на прямо противоположную и попытаться провести новый эксперимент с этой полярно противоположной доктриной. Правительство решило запретить дружественному испанскому правительству, которое мы признали законным, осуществить его освященное временем право, которое мы столь долго отстаивали как для мира и стабильности в мире. Другими словами, мы выбрали момент, когда нам, в свете наших интересов и нашей безопасности, особенно важно оставаться на почве установленного права, и всё только для того чтобы провести совершенно новый эксперимент, став вверх ногами. Проведение такого эксперимента в нынешней обстановке неразумно. Это не консервативно. Это не по-американски.
Мы выбрали момент, когда два безответственных диктаторских правительства, правительства Германии и Италии, нарушили все нормы права и соглашения, осуществив силовое вмешательство в гражданскую войну в Испании и обеспечивая мятежников не только боеприпасами, но и вооружёнными формированиями; мы предпочли в тот же самый момент отсечь законное правительство Испании от предоставляемых ему международным правом прав защищаться от этого нового преступления.
Господин Секретарь, мне кажется, что даже простое изложение фактов, связанных со сложившейся ситуацией, показывает, по какой опасной тропе нас ведет наш эксперимент в международной политике. Трусливые защитники законодательства о новом нейтралитете не могли выбрать более откровенно неудачного момент для демонстрации глупости и опасности своих эмоциональных сентенций. Бессилие, проявляемое нашими сёстрами-демократиями в Европе, Францией и Великобританией, делает ситуацию крайне опасной. Программа невмешательства, изобретенная там явно в целях избежания внешнего вмешательства в идущую в Испании борьбу, приведёт к прямо противоположным результатам и даст возможность Германии и Италии беспрепятственно осуществлять свою интервенцию, тогда как законному правительству Испании не позволяют закупать во Франции, Англии или других нейтральных странах средства отражения этой интервенции. Другими словами, по обеим сторонам Атлантики мы видим спектакль полного пересмотра освящённых временем права и практики, которые применялись в течение веков в интересах стабильности и мира и которые ныне разрушают для того, чтобы облегчить проведение одной из самых безжалостных и жестоких интервенций, какие когда-либо знала история. Когда в Испании вспыхнула эта война, я вместе с большинством американцев имел крайне скудные сведения о любой из противоборствующих сторон и не имел особых симпатий к той или иной из них. Это казалось началом жестокой и прискорбной войны, которая не касалась мира в целом, за исключением того, что мир питал надежду на её быстрое окончание на любых условиях… Но признаюсь, что по мере продолжения войны картина, открывавшаяся моим глазам, претерпела радикальные изменения. Лоялистское правительство, не имевшее обученных войск в начале войн, создало армию, которая самим фактом своего мужественного и упорного сопротивления гораздо лучше оснащённым и организованным врагам продемонстрировала, что пользуется доверием и симпатиями большинства испанского народа, тогда как с интервентов, сражающихся на стороне мятежников, была сорвана маска и мы со всей ясностью убедились в очевидности новой попытки фашизма потрясти до основания наш мир…»
Он обстоятелен и умён, этот бывший военный министр, бывший государственный секретарь, у него честное сердце, благородные намерения подвигли его на это письмо. И всё-таки он слишком наивен, он не понимает той политики, которую проводит господи президент, он полагает, что и у Франклина Делано Рузвельта столь же честное сердце, столь же благородные намерения, только в данную минуту Франклин Делано Рузвельт не ведает, что творит, а вот раскроем ему глаза вместе с таким же честным, таким же благородным Корделлом Хэллом, и Франклин Делано Рузвельт поступит именно так, как потребуют от него его без сомнения честное, без сомнения благородное сердце и «освященные временем права и практики», ведь в конце концов Франклин Делано Рузвельт юрист. В плену своего заблуждения, Генри Стимсон находит возможным дать Франклину Делано Рузвельту ведущий к самым благоприятным последствиям, безусловно полезный совет:
«Как я сказал в начале письма, я довольно тщательно изучил этот вопрос. Думаю, что президент имеет право снять, без решения Конгресса, эмбарго, установленное в соответствии с резолюцией от 1 мая 1937 г. Полагаю, ему следовало бы это сделать. Улучшение международной обстановки оправдает такое изменение позиции президента. Полагаю, что американское общественное мнение в настоящее время решительно склоняется на сторону лоялистов и поддержит действия президента. В то же время такое подтверждение веры США в установленное право и пренебрежение к угрозам нарушителей закона были бы подобны глотку свежего воздуха, каким стали меры, недавно предпринятые правительством президента Рузвельта в других направлениях, вроде трепки, которую Самнер Уэллес задал послу Германии в связи с „художествами“ нацизма, и недавнего выделения казначейством займа в размере 25 млн. долл. Китаю. Каждая из этих мер стала крупным шагом к стабилизации, показав, что мы не только верим в международное право и мораль, но и намерены жить в соответствии с их нормами. Такой же шаг в Испании вполне может сорвать происки тоталитарных сил и сделать возможным справедливое разрешение конфликта.
Сожалею, что письмо получилось таким длинным, но я очень взволнован. Если Вы согласны со мной, не покажете ли Вы это письмо президенту? Я очень хочу оказать поддержку Вам и президенту в осуществлении в этот опасный момент жизненно важной и успешной международной программы…»
Письмо взбудораживает государственный департамент. Его обсуждают бандиты пера крупных американских газет. Ни у кого не возникает сомнений, что Франклин Делано Рузвельт живет и действует именно по столь дорогим нормам международного права и по ещё более дорогим нормам морали. Все ждут, что ответит на это письмо господин президент. Они не думают только о том, желает ли господин президент этого самого «улучшения международной обстановки», не желает ли он, напротив, её всемерного ухудшения?
И господин президент отвечает в своей испытанной манере загадок и уклонений: он не даёт никакого ответа. Почему он не даёт никакого ответа? Он потому не даёт никакого ответа, что ему не нужен мир во всем мире, ему нужна война без конца и без края, чтобы производить как можно больше бомбардировщиков и авианосцев, продавать как можно больше бомбардировщиков за чистое золото и снова производить и продавать как можно больше бомбардировщиков и авианосцев, без этого ему никогда не вывести вверенную ему избирателями страну из Великой депрессии, сколько бы он не декламировал о «новом курсе», о «забытом человеке» и о чудодейственных ценностях лучшей в мире христианской цивилизации. И потому господин президент хранит гробовое молчание, хранит гробовое молчание даже в те уже роковые дни и часы, когда мятежники и интервенты завершают с суши и моря окружение Барселоны, когда десять орудий мятежников и интервентов противостоят одному орудию республиканцев, пять пулеметов одному пулемету, пятьдесят зениток одной, когда немецкие бомбардировщики бомбят Барселону, перейдя на конвейер боевых вылетов, не давая минуты передышки её защитникам и горожанам, когда погибших от бомб и пулеметов жертв мирного населения начинают считать сотнями убитых и раненых. Он молчит даже тогда, когда республиканская армия вынуждена оставить полуразрушенный город, когда не менее ста тысяч беженцев устремляется, ища спасения, к французской границе, когда немецкие бомбардировщики продолжают преследовать их бомбами и пулемётным огнем, уже открыто истребляя женщин, стариков и детей. Молчит господин президент, и политики заинтересованных стран ломают головы, вопрошая себя и других, что означает это молчание.
Это молчание отпетого интригана и ловкача, который только на словах заботится о «маленьком человеке», а на деле превыше всего ставит интересы финансово-промышленного капитала, не может быть загадкой для товарища Сталина. В сложившихся обстоятельствах, когда Германия и Испания уже вступили в военный союз против «маленького человека», пришедшего к власти в Испании, когда Германия, Италия и Япония вот-вот вступят в военный союз, направленный не только против «маленького человека», пришедшего к власти в России-СССР, но и против всех колониальных держав, молчание господина президента означает подстрекательство к агрессии и на восток и на запад. Это понимают даже нейтральные, до сих пор хранящие достойное молчание Финляндия и Швеция. Внезапно для всех заинтересованных сторон они обращаются с просьбой к странам-участницам Лиги наций. Видите ли, когда Антанта передавала Финляндии Аланские острова, она потребовала их полной демилитаризации и безусловного нейтралитета. Нынче Швеция и Финляндия подтверждают нейтралитет островов, но хотели бы их вооружить ввиду возможной агрессии, не уточняя, разумеется, с чей стороны, видимо, тоже рассчитывая на молчаливую поддержку американского президента. Товарищ Сталин тоже получает ноту скандинавских правительств и задаётся вопросом, от кого они собираются защищаться, разве кто-нибудь собирается на них нападать? Как будто никто не собирается на них нападать, следовательно, они вводят в заблуждение Лигу наций, а на деле сами собираются нападать. На кого? На Германию? Швеция не имеет армии, Финляндия не способна воевать в одиночку, а в военный союз против Германии её никто не позвал и едва ли соблазниться позвать, участница-то слишком мелка. Едва ли могут возникнуть сомнения, что, вооружая Аланские острова, Финляндия готовится напасть на Советский Союз, тоже, конечно, не в одиночку, в войне с Советским Союзом ей необходимо опереться на кого-то более сильного, явного или тайного, на кого? Только на Германию, других желающих трудно найти. Разве на Польшу? Но какой же серьезный политик станет опираться на Польшу, а Маннергейм хоть и посредственный генерал царской, но человек с головой. Остаётся предположить, что за спиной Финляндии стоит Германия и что именно Германия даст деньги на строительство военно-морских и военно-воздушных баз под самым боком России-СССР. Более неприятной угрозы для безопасности СССР трудно бы было придумать. Расположившись на Аланских островах как у себя дома, германский флот получит возможность блокировать Кронштадт, а германская авиация получит возможность бомбить Ленинград. Может ли в предвидении такого поворота событий Советский Союз дать согласие на вооружение Аланских островов. Дать такое согласие было бы не просто ошибкой, но преступлением, и Швеция и Финляндия получают от советской стороны категорический отказ. Всё-таки на всякий случай, для уточнения, кто у Швеции и Финляндии за спиной, полпред Майский получает задание обсудить вопрос с Галифаксом. Майский встречается с ним и излагает советскую точку зрения на данный вопрос. Галифакс разыгрывает удивление, как будто ему и в голову не приходила такая возможность:
– Так вы против укрепления Аланских островов, потому что опасаетесь, что аланские укрепления могут явиться таким же подарком Германии, каким явилась чешская линия Мажино?
– Приблизительно так.
Галифакс отвечает неопределенно, уклончиво, невольно давая понять, что опасения советской стороны ему глубоко безразличны:
– Да, над этим надо подумать. Во всяком случае правительство Великобритании примет во внимание ваши соображения, когда будет вырабатываться наш ответ на этот финско-шведский демарш.
И тут же выпаливает вопрос:
– Что вы думаете о нынешнем положении Европы?
– Видимо, надвигается новый кризис.
– Да, вероятно, хотя нет ясности в том, откуда он и в какой форме придёт. Ваше мнение?
– Возможно, на этот раз буря начнется с Италии.
– Возможно, возможно… По правде сказать, меня очень беспокоит положение Бельгии и Голландии… Неужели Муссолини пойдет на риск войны из-за своих претензий к Франции?.. Невероятно, чтобы итальянцы пошли драться из-за Туниса, Джибути и Корсики…
– Муссолини рассчитывает, что он одержит над Францией такую же бескровную победу, какую Гитлер в прошлом году одержал над Чехословакией в Судетах.
– Это немыслимо! Англия поддержит Францию! Второго Мюнхена не будет! Вы слышали вчера речи Даладье и Боннэ.
Майский снисходительно улыбается:
– За минувшие два года мы пережили так много разочарований, что сейчас я ни за что не ручаюсь, когда речь идёт о поведении Англии и Франции. Поживём – увидим. Что же касается речей французских министров, то пока это только речи, дел мы ещё не знаем. К тому же к каждому выступлению Боннэ…
Галифакс улыбается, кивает головой, с иронией растягивает каждое слово:
– Да, отношение к речам Боннэ…
– Несколько специфическое, особенно в Германии и Италии.
Галифакс кивает головой в знак согласия, делает паузу и вопрошает, что именно имеет в виду господин посол под «делами», которые могли бы гарантировать нас от нового «Мюнхена». Полпред отвечает пространно:
– Вероятно, было бы лучше всего, разумеется, если бы Франция действительно собиралась сопротивляться требованиям Италии, чтобы она круто изменила свою политику в отношении республиканской Испании. Оказать эффективную помощь Республике с точки зрения самой Франции было бы не только благородно, но и выгодно, согласитесь намного «дешевле» дать отпор Италии испанскими руками на испанской территории, чем французскими руками на территории Франции. Между тем правительство Даладье продолжает цепляться за старое, пережившее себя привидение – пресловутое «невмешательство». Мои сомнения более чем законны в такой обстановке. Впрочем, я ничего не решаю. Мне остается только ждать, как станут развиваться события.
Полпред умело подводит министра иностранных дел к необходимости отвечать, а как он, как правительство Англии относится к этому пережившему себя привидению, Однако министр принадлежит к той породе прожжённых английских политиканов, которых в ступе пестом не поймаешь, он круто меняет тему и задает вопрос, верно ли говорят, будто в Москве открываются переговоры с Германией по торговым делам и там со дня на день ждут германскую делегацию. Полпред отвечает начистоту:
– Действительно, такая делегация ожидается, инициатива в этом вопросе исходит целиком от Германии, в соответствии с нашими общими принципами мы готовы рассмотреть все предложения, какие нам будут сделаны.
Галифакс не изменился в лице, однако смысл вопроса его выдает:
– Чем объясняется такой шаг со стороны Гитлера, как вы полагаете?
– На мой взгляд, его мотивы ясны: германская промышленность остро нуждается в сырье и рынках сбыта, а между тем англо-советские торговые отношения ухудшаются день ото дня, следует заметить, не по вине СССР, эта «склочка» на руку Гитлеру, он попытается что-нибудь заработать на ней.
Наконец Галифакса охватывает такое сильное беспокойство, что поспешность его вопроса его выдаёт:
– И вы полагаете, что денонсация англо-советского торгового соглашения может иметь плохие, очень плохие политические последствия?
– Не сомневаюсь ни на минуту.
– Да, да, мне необходимо переговорить об этом с министром торговли!
Фюрера, склонного колебаться, склонного менять свои решения по десять раз в течение дня, вдруг одолевают сомнения, созрела ли обстановка для торговой делегации, которую он уже приказал отправить в Москву, может быть, ещё не созрела, может быть, поспешность урежет те выгоды, которые рассчитывает он там получить. К тому же его заставляют задуматься и вновь и вновь колебаться неожиданные выходки Рима и Токио и столь многозначительное молчание американского президента. Хуже всего, что ему начинает казаться, что его план захвата Чехословакии может быть сорван, не столько Лондоном и Парижем, уже не способными ничему помешать, сколько Римом, Токио и Вашингтоном. Ему приходится торопиться. И он торопится. В конце января в Варшаве появляется Риббентроп. В последний раз он предлагает полякам сотрудничество в борьбе с Советским Союзом и в вежливых выражениях требует прояснить украинский вопрос. На этот раз Бек напрямик объявляет, что Польша претендует на всю Украину и на выход к Чёрному морю, тогда как вступление в Антикоминтерновский пакт считает пока преждевременным. Риббентроп не понимает, какие могут быть тут возражения, ведь Польша только выиграла бы от союза с Германией, Италией и Японией против России. Бек вновь уклоняется, пообещав, что на досуге серьёзно обдумает этот весьма серьёзный и сложный вопрос. Таким образом, Риббентроп отбывает из Варшавы ни с чем. Выслушав его подробный доклад, фюрер вспыхивает и резко бросает:
– Как жаль, что маршал Пилсудский умер так рано!
Его вновь одолевают сомнения, не верней ли для его замыслов сперва покончить с гнилой западной демократией и только потом, овладев всей промышленной базой Европы, отобрав колонии, получив сырьё, главное, уголь, железо и нефть, прикончить Россию со всем её варварством и большевизмом. От чего зависит, куда он нанесёт первый удар? От целого ряда условий, прежде всего от того же сырья, которого катастрофически недостаёт во всех отраслях и которое в первую очередь необходимо для военной промышленности. Англичане по своему обыкновению подло затягивают переговоры о взаимной торговле. Переговоры с Россией затягивает он сам, и потому, что англичане никак не решатся денонсировать это проклятое соглашение, и ещё потому, что эти русские нашли предложения германской стороны для себя маловыгодными. В результате поставки сырья с их стороны упали до пятидесяти миллионов рейхсмарок за прошлый год, а в первом квартале этого года грозят упасть до шести миллионов. Переговоры необходимо возобновить, но когда?
Риббентроп всё-таки вызывает к себе Карла Шнурре, который заведует восточно-европейской референтурой экономическо-политического отдела его министерства, и задаёт довольно странный, почти глупый вопрос, знает ли он Шуленбурга. Как может Шнурре не знать Шуленбурга, знает, конечно.
– Тогда поезжайте в Варшаву, он там сейчас, выясните, как обстоит дело с нашими торговыми отношениями, и вместе с ним, не привлекая к себе особенного внимания, отправляйтесь в Москву.
Шнурре немедленно едет в Варшаву. В Варшаве он встречается с Шуленбургом. Шуленбург, тоже немедленно, связывается с Литвиновым. Литвинов извещает посла, что товарищ Микоян готов принять господина Шнурре тридцатого января.
Что такого рода выверты канцлера и министра должны означать? По всей вероятности, они означают, что поляки немцам и немцы полякам не желают уступать Украину вплоть до выхода к Чёрному морю. Двум хищникам не удаётся договориться о разделе шкуры медведя, которого они ещё не убили. Больше того, вероломные поляки, уклоняясь от прямого ответа, своим будто бы расчётливым, будто бы хитроумным упрямством толкают туповатых немцев, коли не открывается возможности напасть через Польшу, напасть на Советский Союз через Румынию и Литву, а там, когда бравые солдаты вермахта ввяжутся в бои за Молдавию и Ленинград, глядишь, отхватят себе долгожданную Украину, вместе с Киевом, разумеется, поляки жизни не видят без Киева, для поляков это вечно жгущий скипидаром национальный вопрос, и вчера и сегодня и завтра.
Столь неутолимая жажда урвать кусок побольше чужими руками не может не означать войну Германии с Польшей, что немцы, как видно, уже понимают, и чего полякам невозможно понять. Когда начнётся эта война, не знает никто, даже сам зачинщик войны. Истинная сущность фюрера лишь прикрывается наклонностью к актёрской игре и пылким речам, в действительности он осторожен, умён и не станет спешить, пока не найдёт обстановку созревшей и не продумает всех возможных последствий. Так было с Рейнской областью, так было с Австрией и Судетами, так не может не быть и на этот раз. К тому же, чтобы приготовить почву для польской кампании, очередной захват начать он должен с Чехии и Словакии, там мощная база, там производство оружия, там сырьё и рабочие руки.
