Kitabı oku: «Взлёт и падение. Книга вторая. Падение», sayfa 4
– Нет, один бардак всюду! – отодвинув вилку, возмутился он. – Мы, сломя голову, бросив семьи на судьбу произвола, как говорил наш незабвенный инженер Рафик Календарьевич да будет всегда светел лик его, рванули сюда, чтобы задавить прилетевшую сюда мерзость, а как нас встречают? Как? – воздел он кверху руки.
Все прекратили приём пищи и удивлённо уставились на Кутузова.
– Сторожа привезли, как сказал кто-то из писателей, времён очаковских и покоренья Крыма…
– Это сказал не писатель, а поэт, – перебил его Григорий, сообразивший, почему возмущается техник. – Лёша, мы же договорились. Или хочешь кушать саранчу?
– А чего, едят же её инородцы. Под водочку ещё как пойдёт. Но я же говорю, бардак! – Теперь он развёл руки в стороны и удивлённо осмотрел стол, будто увидел на нём нечто необычное.
– Пе-ре-бёшь-ся! – по слогам произнёс Долголетов.
Понятливый председатель встал и направился к своему вездеходу. Обратно он вернулся с бутылкой водки и поставил её на стол.
– Вот, в Бронске купил. А ты чего ж не позаботился? – поглядел на агронома.
– Всё так быстро получилось, не успели, – оправдывался тот. – Да и денег в кассе нет.
– Традиций нельзя нарушать, – уже не возмущённо, а наставительно произнёс Кутузов. – Денег нет, но самогон-то есть. Сам говоришь, все гонят.
– Гонят, – улыбнулся председатель. – В тихую погоду вонь стоит по деревне. Ну, давайте с устатку. По сто грамм не помешает.
– Конечно, не помешает! – у Кутузова дёрнулся кадык, и рука потянулась к стакану.
Утром встали темно. Собственно была ещё ночь.
– Чёрт, где же нам врача искать в такую рань? – зачесался второй пилот.
– Сам распиши это дело, – подумав, разрешил Долголетов. – Действительно, три ночи.
– Рабочий день с нарушений начинаем, – проскрипел, зевая, Митрошкин. – Ай-ай-ай! Жалоб нет. Где расписаться?
Все расписались в тетради. За врача, исковеркав собственный почерк, расписался второй пилот. Поехали на аэродром. Кутузов запустил двигатель, а сторож так и не проснулся.
– Да не отдал ли он концы? – забеспокоился Митрошкин. – Пошевелите его.
Старика растормошили, и он открыл глаза явно не понимая, где находится.
– Дед, террористы не приходили? – спросили его.
– Чего? А, дождь? Нет, дождя не было. Не было дождя, говорю.
– Всё ясно. Отвезите его домой, пусть там спит.
Агроном приехал, когда они сделали уже около десяти вылетов.
– Сейчас ездил на поле, – объявил он, – эффект потрясающий. Почти сто процентов. Прошу вас, ребята, работать до упора, сколько можете, пока эти твари не сожрали наш урожай.
– Конечно, – кивнул Долголетов, – нас трое и потому можем летать двенадцать часов. Послезавтра и закончим.
Погода стояла жаркая и тихая, ближе к полудню насекомые поднялись в воздух, стали на крыло, как сказал агроном и снова после каждого полёта рабочий лез на самолёт отмывать стёкла. Митрошкин сидел в кабине в одних трусах, и было странно его видеть в таком виде в кабине самолёта. После двух-трёх полётов он выходил и обливался холодной водой из ведра, отфыркиваясь, словно лошадь.
– Что мне нравится на химии, так это полная свобода, – говорил при этом. – Тут я сам себе хозяин. На базе вот так не полетаешь.
– Это точно! – вторил ему Кутузов. – На химии – милое дело, если работа хорошо поставлена. Ну и досуг, конечно. Жаль, химии почти нет сейчас. Эх, какие времена были!
– Какой досуг ты имеешь в виду? Химия – это тяжёлая работа и тут не база отдыха.
– Какой досуг? – ощерился техник. – Известно какой. Чтоб всё, как у людей было, чтобы традиций не нарушали.
– Понятно. Надо полагать, ты имеешь в виду, чтобы в холодильнике всегда стояла холодная водка? Уф, хорошо!
– Это первым делом! – снова расцвёл в улыбке Кутузов. – После трудов тяжких очень полезно.
Работу закончили поздно вечером. Приехал агроном и вместе с ним из машины вышел, покачиваясь, мужчина средних лет.
– Вот, – сказал, – молодого сторожа вам привёз.
Мужик стоял, озираясь вокруг. Его повело в сторону, и он схватился за дверцу машины. Кутузов почесал репу.
– Он же пьяный в стельку!
– А где же вечером трезвого взять? Они с утра пить начинают. Да это ещё не пьяный.
– Расписаться-то сможешь? – обратился к мужику техник.
– Не, – замычал тот, – расписываться я нигде не буду. Не…
– Чёрт с тобой! – махнул Кутузов рукой, пряча тетрадь. – Иди вон, – кивнул на будку, – спи. Смотри, чтобы тебя не украли.
– Вы это, утром похмелиться привезите, – пробормотал «сторож» и, качаясь, направился к будке.
Через день с саранчой было покончено. Отдельные особи ещё летали, но они уже не представляли опасности.
– Что бы мы делали без авиации? – сказал председатель, подписывая документы. – Спасибо вам, ребята.
– Спасибо в карман не положишь и в рот не нальёшь, – ответил Кутузов.
– А шашлыки уже готовы, – улыбнулся агроном. – Сейчас поедем на природу, к берегу реки. Такое дело не грех отметить, – подмигнул он.
– Нет, мы, наверное, откажемся? – сказал Григорий и посмотрел на Митрошкина, а затем на часы. – Время есть, ещё домой улететь успеем.
Кутузов испуганно взглянул на командира.
– Домой? – воскликнул он. – Никак нельзя! Нельзя!
– Это почему?
– Материальную часть нужно перед перелётом осмотреть, самолёт помыть, вещи загрузить. Нет, домой никак нельзя.
– А что? – принял игру Митрошкин. – Сейчас всё быстро загрузим, заправимся – и на взлёт. До захода солнца ещё четыре часа.
– Да вы что? – взвыл Кутузов. Лицо его выражало крайнюю степень возмущения. – Не могу я на базу грязный самолёт пригнать.
– А вон, – кивнул на горизонт Митрошкин, – видишь тучи? Как раз на маршруте. Войдём в дождь и помоем твой самолёт.
– Вам в грозу нельзя летать, – не сдавался техник. Лицо его выражало неподдельное расстройство. – Да вы что, на самом деле? Дома семеро по лавкам? Завтра полетим.
– Не расстраивайся, Лёша! – успокоил его Григорий. – Завтра после обеда полетим. Уж и пошутить нельзя.
– Шуточки у вас! Так и инфаркт недолго получить, – просветлел техник и заорал: – Сторож, твою мать, ты опять пьяный? Иди сюда!
Шашлыки из баранины были великолепны. До темноты купались в реке. Выпивали по рюмке, закусывали и снова бросались в воду. Последнюю бутылку допивали уже при мерцающем свете костра. Курили, шутили, смеялись, рассказывали анекдоты.
– Всё-таки бывают и в нашей бродячей жизни хорошие моменты, – мечтательно произнёс Митрошкин, вытягиваясь на траве. – Даже не верится: тихая летняя ночь, нежный плеск воды, запах костра, звёзды над головой, пение соловья. Как мы отвыкли от всего этого в своих городах! Ах, ребята! И жить хочется, и летать хочется! И ни о чём плохом не хочется думать.
– Отлетаемся скоро, – бросил окурок в костёр Долголетов. – С каждым годом дела всё хуже.
– Если бы не дефолт – ничего, – сказал председатель. – Только начинали чуть-чуть из дерьма выбираться, как опять туда же. Просто удивительно, как люди выживают?
– Наверно только наш народ на такое способен, – ответил Григорий. – И выживает, не благодаря, а вопреки нашим правителям. Уж этим славна Россия.
– Да, какой ещё народ позволит над собой так издеваться?
– Не оттого ли и сбегаются всякие авантюристы устраивать над ним свои эксперименты, что он терпелив? Представь такое во Франции или Германии?
– Хватит вам о политике, – агроном разлил остаток водки, – давайте просто за жизнь выпьем! И по домам! Время – три часа.
– Хороший тост! – оживился Кутузов, не принимавший участия в разговоре. – Грех не выпить. За жизнь!
В гостиницу они вернулись, когда начало светать.
– Ну, отсыпайтесь, – пожал всем руки председатель. – Завтра я сам вас на аэродром отвезу. Во сколько подъехать?
– К двенадцати будет нормально.
Утром встали поздно, позавтракали холодным шашлыком, оставшимся от вчерашней трапезы.
– Как самочувствие, Алексей Иваныч? – спросил Долголетов. – Голова не болит?
– Кость же! – постучал тот себя по лбу. – Чего ей болеть? Да с такой-то закуской.
– Ну, тогда вперёд. Вон и машина подкатила.
– Сколько мы налетали? – уже в воздухе спросил Григорий второго пилота.
– Двадцать шесть часов, – ответил тот. – Мало?
– Это ничто, если сравнить с тем, что раньше в эти месяцы эскадрилья налётывала тысячи часов. Месяцами дома не жили.
– Так, то было раньше.
Через час Митрошкин повёл самолёт на посадку.
– Вот и вся химия в этом году! – вздохнул он, выключив двигатель.
––
Эдуард второй месяц летал с левого пилотского сидения в качестве командира-стажёра. Как ни странно, но на Ту-154М не хватало лётчиков даже сейчас, когда многие компании (а их в России развелось более 400) совсем не летали, а только числились на бумаге. Ну что это, скажите, за компания, если она имеет всего 2-3 или даже один старый самолёт Ан-24, который сжигает на перевозку одного пассажира столько топлива, что этого пассажира можно в этом топливе выкупать, как в бассейне? Конечно, такие компании обречены. И пока такие самолёты, как правило, частные способны были с горем пополам подниматься в воздух, их эксплуатировали, не вкладывая в них ни копейки. И они стали падать. Где-то в районе Краснодара у одного отвалилось хвостовое оперение, и он загремел с пяти тысяч, убив более 40 человек. Через некоторое время упал ещё один…
С каждой такой катастрофой пресса раздувала неимоверный шум, что все самолёты наши самые старые в мире и летать на них нельзя. Да, на некоторых и нельзя. Но что не сделаешь ради денег. И делали, подставляя экипажи и пассажиров. Дикий капитализм, что ж тут взять. Но от такого резонанса страдали и честные перевозчики.
Что взять с корреспондента, написавшего, например, что все Ту-154 у нас тоже старые. Старый конь борозды не портит. Летают же в некоторых отнюдь не бедных странах ещё военные СИ-47. И ничего. А падают даже новейшие самолёты. Да в той же Америке, сколько Боингов попадало? Новых. Техника отказывает гораздо реже, а вот человеческий фактор подводит гораздо чаще. Последний пример: в Кении после взлёта упал новейший Б-737, налетавший всего… 200 часов, унеся жизни более 100 человек. Не в этом конечно дело. Но мы отвлеклись.
Обстановка в России с авиацией складывалась таким образом, что в некоторых компаниях образовалась хроническая нехватка лётчиков, а в иных они месяцами сидели без дела. В крупных компаниях, которые, несмотря ни на что, ещё летали, лётчиков постепенно стало не хватать. Старые пилоты уходили на пенсию, других списывали по состоянию здоровья, третьи увольнялись сами, найдя хорошо оплачиваемое место в коммерческих структурах. Особенно много пилотов начали увольняться после того, как их пенсии уравняли с пенсией уборщицы. А лётные училища почти перестали выпускать лётчиков.
Примерно так же обстояли дела и в Бронске. Молодёжь с самолётов Ан-2, Ан-28 и Ан-24 уходила сама из-за отсутствия перспективы ввода в строй и переучивания – не хватало налёта. На переучивание брали только с определённым стажем и налётом на ранее освоенном типе. Но где взять налёт, если почти перестали летать? В итоге, вроде и есть лётчики, но на Ту-154 их переучивать нельзя. И поэтому Литвинов был рад каждому пилоту Ту-154, которые всё чаще просились к нему из других обанкротившихся компаний. А Ту-154 в Бронске – ещё довольно новые машины – летали. И даже увеличивали налёт.
– Знаешь, Эдик, – сказала как-то вечером Ольга, – мне пришла в голову одна мысль.
– Поделись? Облегчи душу.
– Не смейся. Через два года дочери в школу и хотелось бы, чтобы она начала учиться в Москве.
– Не понял.
– Ну, ведь квартира у нас там есть, я работой обеспечена. А тебя, я думаю, могли бы взять в Шереметьево.
– Но это твоя квартира.
– Ты боишься, что я тебя выгоню? – улыбнулась Ольга.
– Только попробуй!
– Продали бы твою квартиру здесь, я продала бы свою, и купили бы что-нибудь более вместительное. Например, двухкомнатную. У тебя ведь здесь нет родственников, как и у меня, так что нас ничего не держит.
Эдуард задумался. Ему и в голову не приходило покидать эту компанию, где его научили летать, где ему, когда были семейные неурядицы с Элеонорой, и он сорвался от отчаянья и запил, как говорят, по чёрному, поверили, не оттолкнули. Здесь ему всё знакомо. А в Москве придётся начинать с нуля. Впрочем, почему с нуля? Он слышал, там берут командиров из других предприятий, но только вторыми пилотами. Так что же, ему снова садиться на правое кресло?
– Я слышала, – продолжала Ольга, – что у вашего Дунаева испортились отношения с руководством региона и под него, как у нас говорят, начали копать. Он хороший руководитель, но он вынужден будет уйти. И неизвестно, кто придёт и что будет с компанией. В Москве – там всё надёжнее.
– Да откуда ты всё это заешь? Пользуешься слухами? У нас таких слухов нет.
– Не забывай, я работаю в прессе. А у нас узнают все новости первыми. Даже слухи на стадии их зарождения. И ты понимаешь, есть какая-то дикая и непонятная закономерность. Хорошие слухи сбываются редко, а вот плохие – почти всегда. И если это применить к вашему Дунаеву…
– Просто не понимаю, за что его можно снять? Он столько сделал для компании! Работаем безаварийно, развиваемся стабильно. Даже зарплату повышаем.
– Снимают с должности не только за плохую работу.
– Что ты хочешь сказать?
– Если такого человека, как Дунаев, начнут травить, то он долго не выдержит и уйдёт сам. Я не раз видела его на совещаниях в городе, слышала его выступления. Человек умный, но как мне кажется, излишне гордый. А такие люди не могут в полной мере пользоваться дипломатией в отношениях с властью.
– Что-то я тебя не понял.
– Чего ж непонятного? Иной бы и терпел, а этот долго не сможет и пошлёт их чисто по русскому обычаю. А после этого будет вынужден уйти. Вот и всё.
– Да, пожалуй ты права. Зад лизать парень не рождён. Он и из управления из-за этого когда-то ушёл. Хотел тамошнее болото расшевелить, где там. Ну что ж, выберем другого кандидата, если уйдёт. Но лично мне будет жаль.
– Боюсь, что эпоха выборности заканчивается, – вздохнула Ольга. – Газеты буквально захлёбываются, что горбачёвская выборность при демократии себя не оправдала.
– Знаю эту песню. В авиации то же самое. Люди выбирают таких же недисциплинированных и неисполнительных, как они сами. Отсюда и бардак в авиакомпаниях и повышенная аварийность. Да ещё вот многие из состава управлений вышли, контроля лишились. Чушь всё это. Известная песня бюрократов, лишившихся власти. Уж если на то пошло, у нас в правительстве и властных кругах ещё больший бардак. Рыба-то, не зря говорят, с головы начинает гнить.
– Я должна понять, что ты против моего предложения?
Эдуард пристально посмотрел на Ольгу:
– Скажи, тебе надоел Бронск?
– Москва есть Москва, – ответила она.
– Дипломатично. – Он обнял её, прижал к себе. – Давай вернёмся к этому разговору в начале следующего года. Мне нужно до конца долетать здесь программу ввода и набраться опыта. Пойми, лётчик – это не водитель «Икаруса». А на новом месте, особенно при недостатке опыта, будет очень трудно. А я не хочу показать себя плохим лётчиком.
Ольга притихла, с минуту о чём-то думала. Потом потёрлась щекой о его щёку и сказала:
– Я тебя поняла. Давай подождём до следующего года.
––
Ольга оказалась права. Отношения Дунаева с местными властями портились. Впервые конфликт возник год назад, когда он отказался дробить созданную им компанию на несколько мелких компаний. Повторный разговор об этом тоже ни к чему не привёл. Ему прямо ни разу не говорили, зачем это нужно, хотя он с присущей ему прямотой задавал этот вопрос. Отделывались общими фразами, дескать, весь мир так работает.
– Там так сложилось исторически, – возражал Дунаев, – у нас сложилось иначе. Но ведь в этом нет ничего плохого, наша тоже исторически сложившаяся система организации работает, и работает хорошо, если всё нормально делать. Зачем же её ломать?
– Время требует иного, – туманно объясняли ему.
– Так объясните, кто стоит за этим вашим временем? Какие структуры? Чего они добиваются? Развала компании? Но их и так достаточно в России, разваленных.
Конечно, он понимал, что такая большая компания, как его «БАЛ», не по зубам местным акулам, уже нагулявшим на приватизации других предприятий неплохой жирок и чтобы подобраться к такому лакомому куску, её нужно раздробить. Сначала раздробить и скупить за бесценок. А уж там видно будет. Жизнь, конечно, заставит снова объединиться. Но это потом, когда будет другой собственник, а не обезличенное государство. И ради этого всё ломать, коверкать человеческие судьбы? Ведь наверняка будут массовые сокращения. На такое он пойти не мог. Он родился в этом городе, учился в авиационном институте, пришёл работать сюда рядовым инженером и почти каждый из четырёх тысяч человек, работавших в компании, был ему знаком. Эти люди выбрали его своим руководителем в непростое для страны время и не просчитались. И вот теперь ему предлагают предательство. Наверное, если бы дела в компании были плохи, он и сам бы не стал особенно возражать против отсоединения от аэропорта. Мировой опыт тоже нужно учитывать.
Но ломать прекрасно работающую структуру было не в его характере, ведь он сам вложил в неё столько сил. Сколько бессонных ночей провёл он в раздумьях? Сколько раз, скрепя сердце, он унижался перед ещё вчерашними советскими ничтожествами, нынче ставшими банкирами, от которых теперь зависело жить авиакомпании или умереть. Ему шли навстречу, когда с охотой, а когда и под нажимом властей, которых он всё-таки убеждал в необходимости сохранения своей мощной авиакомпании в таком, как их, регионе.
Теперь всё обстоит иначе. Конечно, во многом виноват этот дефолт. Но только ли он один? Почему все местные власти, от которых зависело, жить компании или нет, вдруг заговорили совершенно в противоположной плоскости? Нет, Дунаев был далёк от мысли, что купили всех, но всё началось с администрации губернатора в какой-то момент вдруг изменившей политику в отношении авиакомпании.
А политику, как известно, просто так не меняют. Её меняют за обещания будущего. Если этого недостаточно, в дело вмешиваются деньги с обещанием ещё больших денег. О, где крутятся десятки, сотни миллионов долларов трудно устоять. А в такой продажной власти, как власть российская, невозможно. А если ты всё-таки будешь сопротивляться – сотрут. Каким способом? Да найдётся способ, вот проблема-то!
– Валерий Николаевич, – сказал как-то глава администрации в перерыве одного из совещаний, куда Дунаева стали приглашать всё реже, – вы проявляете неуважение к первым лицам нашего региона.
– Соизвольте разъяснить, в чём это выражается? – сухо произнёс Дунаев.
– Вы не считаете нужным ни встречать их, ни провожать, когда они летают по служебным делам в Москву или ещё куда-то. Согласитесь, если первое лицо региона приезжает на какой-то завод, то просто немыслимо, если его не встретит директор этого завода.
– Завод и аэропорт – совершенно разные вещи, – не менее сухо отвечал Дунаев. – На завод он приезжает по каким-то делам, в аэропорт же приезжает, чтобы лететь дальше по своим делам. Когда же работать, если постоянно это делать? Ведь улетают и прилетают ежедневно несколько каких-нибудь руководителей региона. Не считая тех, что прилетают к нам из центра. А что, есть какие-нибудь жалобы на обслуживание?
– Нет, нет, – вынужден согласиться глава администрации, – у вас хороший VIP зал.
– Тогда не вижу, какие претензии к моей скромной персоне, – с улыбкой отвечал Дунаев. – Если я им понадоблюсь, они всегда могут меня предупредить об этом. С такой-то связью! А просто так ходить – согласитесь, я половину рабочего дня на это потрачу. Да и в моей должностной инструкции нет такого.
– Вот как? – удивлённо воскликнул чиновник, не ожидавший такого отпора. – Придётся вашу должностную инструкцию подправить, – произнёс с холодной усмешкой.
– Думаю, это не в вашей компетенции. Инструкцию мне утверждали в Москве.
Дунаев не сомневался, что разговор этот будет непременно доложен губернатору. В этом он убедился, спустя несколько дней. Секретарша доложила, что обеденным рейсом в Москву летит первое лицо. За час до его прибытия милиция начала разгонять с площади все машины, чего в советское время никогда не было.
Дождавшись, когда мимо окон штаба промчалась кавалькада из чёрных машин с мигалками и сиренами, он направился в зал, так называемых официальных делегаций.
– А, Дунаев? – улыбнулся ему азиатской улыбкой губернатор, не протянув руки. – Чего пришёл? Ко мне есть что-нибудь?
– К вам всегда есть что-нибудь, – ответно также сухо улыбнулся Дунаев. – Но, боюсь, сейчас не время.
– Да, пожалуй. Тогда иди, работай, чего же пришёл? Ты у нас ведь человек занятый, – и первое лицо направилось к выходу на перрон. За ним поспешили два охранника, секретарь и ещё какие-то чины.
Когда они вошли по трапу в самолёт, машины сопровождения, пугая народ, с таким же воем сирен умчались обратно. И так почти каждый день, народу этот визг и вой изрядно поднадоел. Нет, раньше всё было намного скромнее и тише.
Последние полгода ему не удалось решить с руководством ни одного вопроса. Если раньше его радушно встречали почти во всех кабинетах, то сейчас секретарша, договариваясь о встрече, всё чаще докладывала ему: нужного чиновника на месте нет и неизвестно, когда он будет.
Конечно, по его раздражительности некоторые штабные работники догадывались, что не всё у него благополучно в отношениях с руководством региона. И по авиакомпании стал распространяться слушок о скором уходе генерального директора. Но слух этот ещё не дошёл до ушей лётчиков и техников, распространялся в основном среди штабных работников.
А комиссии почти не вылезали из аэропорта.
– Не понимаю, – говорил председатель очередной комиссии, – зачем вам собственное управление? Штат хотя и небольшой – 50 человек, но… чем они занимаются? Ведь аэропортов местных линий почти не осталось, да и базовая работа сворачивается.
– Своё управление нужно, чтобы оперативно решать возникающие проблемы, – отвечал Дунаев. – Давно известно, что двухзвенная система самая мобильная и надёжная. Зачем нам нужно управление, расположенное за тысячу километров? Только для того, чтобы ретранслировать указания центра? А эти 50 человек ведут все дела. Не будь их, наши люди вынуждены были бы ездить и решать возникающие вопросы за тысячу километров, что обошлось бы гораздо дороже. Да тут только на командировочных расходах экономия. Поэтому нам выгодней содержать свою территориальную авиационную администрацию.
– У вас – экономия, у государства – перерасход. Ведь эти люди получают зарплату от государства, а не от вашей компании.
– Да, от государства. Но зарплата эта мизерна, и мы им доплачиваем.
– Вы им доплачиваете, – задумчиво произнёс председатель комиссии. – Что ж, это ваше право. Я видел договор. Но я вынужден буду доложить: в регионе многократно упал объём работ и содержание аппарата, так называемого управления, нецелесообразно.
– Вы бы позволили нам судить, что целесообразно, что нет? – нахмурился Дунаев. – Всё-таки мы специалисты.
– Вы специалисты в своём деле, а я – в своём. Я летать вас не учу. Моя обязанность заниматься расходованием государственных средств. А ваше предприятие пока государственное, Валерий Николаевич. Или вы с этим не согласны?
– Согласен. Но ведь у нас будет больше расходов, если мы ликвидируем своё управление. И расходоваться будут те же государственные деньги. Вы же сами говорите, что мы предприятие государственное. Где же логика?
Чиновник понял, что попал в ловушку. Но тут же и вывернулся из неё.
– Всё это только ваши слова. У меня нет никаких документов на этот счёт. А слова я, сами понимаете, не могу внести в официальный акт проверки вашего предприятия, – развёл он руками.
Что ж, понятно. Чиновник отрабатывает поставленную перед ним задачу. И в один прекрасный день он, Дунаев, получит предписание: в связи с падением объёма работ разработать предложения о ликвидации территориального управления региона. Они останутся просто авиакомпанией. С потерей этого статуса будет легче её делить, дробить, крушить, разваливать, чтобы потом скупить за бесценок. О, тут уж капитализм отработал систему давно. Да другой, собственно, и нет. Но, какой к чёрту капитализм? Это же просто государственный разбой! Как устоять перед этой коррумпированной государственной машиной?
Он прекрасно понимал механику искусственного развала доходных предприятий, примеров было предостаточно. Но ему не думалось, что могут добраться и до авиации, всё же это связано с безопасностью полётов. А, впрочем, кто это сказал, что безопасность полётов может обеспечивать только государство? Государство – это чиновники. В авиации – масса чиновников. А они никогда и ничего не обеспечивали, как никогда и ни за что не отвечали. Они только порождали бумаги. Бумаги умные и глупые, выполнимые и невыполнимые, нужные и ненужные. Иногда даже вредные. А ещё спрашивали. А ответственность всегда несли исполнители.
О, сверху спущенная бумага! Она может многое. И Дунаев понимал: рано или поздно, но такая бумага появится. Обидно, столько вложено сил в создание компании! Но что же это за государство, чёрт возьми, которое делает себе хуже? Или деньги затмили всё, и государственных интересов уже не осталось? Одумаются ли?
Часто бывая в Москве, Дунаев почти всегда навещал своего друга Вадима Шелковникова, с которым когда-то вместе учился в академии. При Горбачёве он возглавлял диспетчерскую службу гражданской авиации Советского союза, а с распадом страны и началом ельцинского бардака плюнул на всё и ушёл в коммерческие структуры. От него у Дунаева не было секретов.
– Говоришь, подбираются и к твоей компании? – спрашивал он вечером за бутылкой вина. – И ты по этому поводу расстраиваешься?
– Расстраиваюсь, – вздыхал Дунаев. – Столько сил и времени ей отдано. Отличный коллектив, способный осваивать любую технику, прекрасная лётная, теоретическая и практическая база, свой учебный центр, две полосы, способные принимать любые типы самолётов, которые есть в мире. Один ангар чего стоит. Да в нормальной стране, такая компания процветала бы!
– Так то же в нормальной стране, – соглашался собеседник. – А мы, в какой стране живём? – И сам себе отвечал: – Мы живём в коррумпировано-криминальном государстве. Ельцин, – кивнул на стену, за которой в нескольких километрах был Кремль,– всё сделал для этого.
– Да, для этого он сделал всё, – соглашался Дунаев и грустно улыбался. – И продолжает делать. Уже раздал и раздарил лучшие предприятия страны. Чёрт, какие-то Дерипаски, Вексельберги, Чубайсы, Абрамовичи, Потанины, Ходорковские, Гусинские, Березовские и прочие проходимцы. Слетаются, как мотыльки на свет.
– Нация известная, – кивал Шелковников. – Как только где-то халявой запахнет – они тут, как тут, как черти из табакерки являются. Что в 17-м году, что сейчас. Ещё десять лет назад я и предположить не мог, что столько у нас в стране проходимцев. Тут, знаешь ли, поневоле, Сталина вспомнишь. У тебя-то как, не воруют?
– Что ты имеешь в виду?
– Воровство и имею в виду.
– Где ты встретишь предприятие, чтобы работник что-то не утащил с работы? Тащат по мелочам, но кто на это обращает внимание.
– Да я не про такое воровство спрашиваю.
– Ах, вон ты о чём! Я ведь себе команду подбирал не воровать, – с обидой в голосе отвечал Дунаев, – а работать.
– И долго так рассчитываешь продержаться?
– Не понял?
– Я к тому, что в стае волков баран долго не проблеет. Тут, в Москве, это очень хорошо заметно.
– Да уж Москва обобрала матушку-старушку Россию. Похоже, сюда почти все проходимцы с бывшего Союза сбежались. И процентов семьдесят всех денег страны тут крутится. А на периферии нечем зарплаты платить, уж не говоря о пенсиях. И не платят.
– Ну, проходимцев и на периферии хватает. Иногда стыдно перед иностранцами. Никак они не могут понять, почему богатейшая в мире ресурсами страна с таким нищим и забитым народом? А ещё, почему у этого нищего народа цены перемахнули американские?
– А потому, что страна богатая, – смеялся Дунаев.
На кухне они просиживали далеко за полночь, и дело одной бутылкой вина иногда не кончалось. Но привычка рано вставать действовала безотказно.
– Так что не расстраивайся, Валера, – говорил утром за чаем Шелковников, – дольше проживёшь. Мы тут, в Москве, тоже первое время расстраивались. Да, знаешь, надоело. Плюнуть бы на всё, но ведь как-то надо жить. У тебя в Бронске квартира есть?
– У меня квартира в том городе, где я работал в управлении, осталась. А в Бронске я живу на квартире брата.
– Хорошая квартира?
– Где?
– Не у брата же.
– Нормальная, четырёхкомнатная.
– Вот и плюнь ты на своих местных уездных царьков и меняй квартиру на Москву. А работу мы тебе тут найдём. Кстати, ты, сколько там у себя получаешь?
– Средний заработок командира самолёта высшего класса плюс 20%. Таков договор.
– Не знаю, какие там у вас заработки, но здесь будешь получать много больше.
– Я бы, может быть, и ушёл, но меня ведь люди выбрали, а не назначали, как когда-то в управление. Пойми, Вадим, стыдно уходить. Перед людьми стыдно.
– А нервы себе трепать не стыдно? И ты пойми, что рано или поздно, если на твою компанию положили глаз, её приберут к рукам. Как – это другой вопрос. Скорее всего, обычным методом – всё развалят искусственно. Антимонопольного комитета у вас нет, а если и есть, то лишь на бумаге и выполняет волю тех, кто им платит. У тебя нет шансов отстоять компанию. Как это говорят: против лома нет приёма.
– Кроме другого лома.
– А другого лома, мой друг, у тебя нет. Так что подумай и принимай решение.
В самолёте Дунаев мучительно размышлял. Как он радовался, когда вернулся в Бронск. Ах, какое это непередаваемое чувство возвращения на родину! Здесь он родился, учился в школе, затем в авиационном институте. Здесь начинал работу рядовым инженером, затем стал начальником цеха, заместителем командира ОАО. Отсюда уехал в Академию ГА, после чего ему предложили работу в управлении.
В Бронск он вернулся с женой, две дочери ехать обратно отказались. Да и некуда, ведь квартиры тут давно не было. Сейчас дочери вышли замуж, завели свои семьи, квартира же там осталась бесхозной и старшая дочь сдаёт её квартирантам. Что ж, каждый делает свой бизнес, печально улыбнулся он. И вот эту квартиру и предлагает продать Шелковников и купить что-нибудь в Москве. Ну, теперь его устроит и двухкомнатная квартира. Но… снова уезжать далеко от родных с детства знакомых мест в пятьдесят лет непросто. Да и прикипел он всем сердцем к своему предприятию, к его людям. Он благодарен им за то, что когда-то из всех кандидатов они выбрали его.
Кстати о выборах. В руках у него ведомственная газета, в которой напечатана статья о резко отрицательном отношении к выборной системе вообще, и в частности в авиации. И не первая по счёту. Революционные преобразования Горбачёва в этом деле себя не оправдали, утверждал автор. Коллективы выбирают своими руководителями людей не требовательных, без достаточного опыта и умения руководства, без знаний финансового делопроизводства. Не оттого ли возросла аварийность, некоторые предприятия развалились, а другие на грани краха? Пора навести порядок в этом деле, утверждает автор, тоскуя по бывшим временам, когда руководителей назначали сверху.
