Kitabı oku: «Книга желаний», sayfa 2
Гуськов посмотрел в окно. Олтаржевский невольно тоже. «Майбах» плавно плыл по Софийской к Раушской набережной. На фоне черного неба за зубчатыми стенами Кремля мрачно высились купола церквей.
– Что скажешь о моем предложении?
– Ничего.
– Боишься? Значит, слышал, что Кремль на меня жмет!
– Не в том дело. Мог бы – помог. А так, какой с меня толк! В мои годы люди миллиардами ворочают или в академиях заседают.
Олтаржевский, как всякий следивший за новостями, знал о «семибанкирщине», куда затесался Гусь. Читал про делишки приятеля с московским мэром и о том, что мэр поссорился с президентом, а Гусь, в свою очередь, – с РПЦ; читал о продаже «золотых» сертификатов Минфина банком Гуся и триллионном кредите от «Росвооружения». Но то – Гуськов «из новостей». Олтаржевскому казалось невероятным, чтобы Гусь, с которым они студентами вместе бухали, перелез за Кремлевскую стену.
– Ладно, о делах после, – сказал банкир, и приятели снова выпили.
Гусь высыпал на золотую пластинку белый порошок из резного портсигара.
– Будешь? – предложил он.
– Нет. Башка без кокса как в тумане! Пожрать бы!
– Мы сейчас в «Националь». Отметим свидание! Можно в «Сирену», – он вопросительно посмотрел на приятеля, – но ты вроде рыбу не жрешь. Или в «Царскую охоту»…
– Нет. Тебе к дому близко. А мне потом черт-те куда ползти!
– Чудак! Тебя довезут! – усмехнулся Гусь. – Как знаешь!
Он по-жлобски воткнул в нос трубочку из стодолларовой купюры и длинно втянул воздух. Его умные слоновьи глазки заблестели.
– Лекарство против страха, – благостно прорычал он.
После Арбата Олтаржевский был как в кумаре, и никак не мог собраться с мыслями.
– Тетрадь! – вдруг осенило его.
– Чё-чё? – Гусь насторожено уставился на приятеля.
Вячеслав Андреевич выхватил из кармана тетрадь в кожаном переплете. Распахнул. Пролистал. Там его почерком, деревянным на морозе, было написано: «Хочу разбогатеть и вкусно поесть».
Час назад, на Арбате, Олтаржевский забыл о шутке прежде, чем закончил выводить последнюю букву своего желания! А сейчас его продрал озноб, как в момент, когда пальцы впервые коснулись тетради.
Вячеслав Андреевич испугался, что сходит с ума. Еще раз перечитал запись и мысленно отмахнулся: «Совпадение!» Мнительность – следствие неустроенности, одиночества…
Он выпил еще коньяка. Страх притаился, но не ушел.
«Майбах» через Большой Москворецкий мост по Кремлевской набережной и Боровицкой площади выехал на Моховую улицу и мягко застыл у красиво освещенного эклектичного здания гостиницы «Националь» проекта архитектора Иванова.
Олтаржевский, как бумажный змей, вывалился в услужливо открытые двери и удивился, что едва стоит на ногах. Но мысли были ясными.
– Гусь, ты кокса в конину насыпал?
– Молодильных яблочек, Слава! Соберись! Первый удар сейчас пройдет.
Гусь улыбнулся и приобнял приятеля за плечи.
Швейцар в форменном пальто с меховым воротником, в цилиндре и в белых перчатках с легким поклоном открыл посетителям высокие двери. Гуся здесь знали.
Они прошли холл с кариатидами и витражами и поднялись в ресторан с расписным потолком и богатыми занавесями на окнах.
В зале было людно. Кто-то кивал Гуськову, кто-то здоровался с ним за руку. К ним уже поспешал метрдотель. Олтаржевский пьяно уставился в толстую спину приятеля.
Позже он не мог вспомнить, как оказался у столика в глубине зала. Но, увидев эту женщину, он на мгновение протрезвел, словно его окатили ледяной водой!
Его поразили её глаза! Удивительно голубые и чистые! Глаза, смотревшие с любопытством ребенка, который не перестает удивляться, как чуду, каждому новому человеку. У нее был спокойный взгляд девочки, не знавшей людской низости. Каре светло-русых пушистых волос придавало ей сходство с первоклашкой на школьной линейке, первоклашкой, твердо намеренной учиться только на пятерки.
Он прищурился, чтобы рассмотреть незнакомку.
Ее ухоженные руки казались выточенными из слоновой кости. Олтаржевский плохо разбирался в драгоценностях, но догадался, что на женщине был дорогой гарнитур из белого золота и бриллиантов. Спутник женщины, кругленький, остроносенький и обыкновенный, в пошлых золотых запонках и с золотой булавкой на галстуке, едва приподнялся на стуле и дернул Гуськова за руку – поздоровался.
– Кто это? – спросил Олтаржевский, когда приятели уселись за сервированный стол у окна с видом на Исторический музей: Гусь угнездился в кресле так, что Олтаржевский через его плечо мог видеть пару.
– Шерстяников. Сенатор. Бывший гэрэушник, – сквозь зубы процедил Гусь и сердитым взмахом воткнул салфетку за воротник. – С моих рук кормился. А теперь жопу от стула не оторвет. Знает, что меня топят. Гнида продажная!
– Я не про него! Я про женщину!
– А! Ольга Валерьяновна? – голос Гуся потеплел. – Его жена. Замечательная женщина. Повезло лоху. Помнишь «Анну на шее» Чехова? О них! Кабы не Ольга, сидел бы в своем Мухосранске! Они с женой президента в молодости санитарками работали. Один университет окончили. В разные годы. Познакомились с ней, когда Ольга у деда с бабкой в Калининграде жила. Её отец в разведке служил, по заграницам мотался. Не пялься, Ржева! Не про тебя женщина! Бомжи с помойки ее не интересуют! К тому же, говорят, она любит мужа.
Пьяно ухмыляясь, Ржева достал тетрадь, попросил у Гуся ручку – тот протянул «наливперо» с бриллиантом – и что-то быстро набросал.
– Что ты там пачкаешь? – спросил Гусь, стараясь заглянуть поверх руки.
Олтаржевский самодовольно промолчал.
Почти немедленно (или это только казалось Олтаржевскому в загустевшем времени?) им принесли белужью икру с блинами под сметаной и перепелиными яйцами с зеленым луком, суп-крем из лесных грибов с картофелем и луком порей, морские гребешки с ароматом трюфеля, с муссом из сельдерея и соусом из лука шалот.
Олтаржевский отродясь не слыхивал мудреные названия блюд. Гуськов попросил улыбчивого официанта удовлетворить любопытство приятеля. Паренек в форменной тужурке вежливо называл кушанья.
На горячее подали лососину, запеченную с грибами шиитаке на цуккини по-тайски, и медальоны из телятины с соусом тартар.
Не разбираясь, что чем едят, Олтаржевский сметал все двузубчатой вилкой для лимона, предпочтя ее длинному прибору для лобстеров. Он отказался от десерта – черничного парфе с муссом из белого вина и в рубашке из горького шоколада со свежей голубикой: наелся! Так же, как отказался и от арманьяка из дома Chabot, Napoleon Special Reserve, остерегаясь, как бы Гусь не насыпал туда еще какой-нибудь дряни.
Гуськов ел, сноровисто пользуясь столовыми приборами. Он сопел и причавкивал, как сопел и причавкивал в студенческой молодости.
О деле он заговорил не спеша, по подобревшему взгляду приятеля определив, что тот насытился, а по помрачневшему – что протрезвел.
– Нравится пейзаж? – спросил Гусь, легонько взбалтывая арманьяк на дне фужера и с закрытыми глазами обоняя его аромат большим чувственным носом.
Олтаржевский покосился на площадь. Перед музеем гуляли редкие прохожие.
– Пейзаж как пейзаж! – проворчал он, решая, есть десерт или не есть – потом будет жалеть, что не съел! – и придвинул к себе диковинную штучку.
– Помнишь, как мы с тобой в общаге у пацанов жрали польские сосиски? От них вода была ядовито-розовой. А черный горбыль запивали однопроцентным кефиром?
– Я и сейчас его пью. Люблю.
– А я знаешь, сколько сделал, чтобы мы с тобой не там шлялись, – кивнул Гусь за окно, – а сидели тут! И жрали не тухлые сосиски, а ели то, что едят порядочные люди.
Олтаржевский промолчал.
– Слав, мне пора валить отсюда! – мечтательность в слоновьих глазах Гуся сменили стальные искорки. Он навис над столом толстыми плечами, тихонько вращая пальцами фужер. – Но все сразу бросить нельзя. Нужно разрулить дела. Для этого требуется надежный человек. Ты! Потому что любой на твоем месте начнет хапать, а времени на это нет. Путинская компания скоро отожмет дело. Затем они примутся за других. А как только расчистят место у кормушки, Россию-матушку обглодают по косточкам.
Олтаржевский покривил губы, представив, как «обгладывают» матушку. Еще студентом Гусь любил пышную фразу, не задумываясь над смыслом сказанного.
– Что это ты про матушку-Россию вспомнил? Обидно, что от кормушки подвинули?
– Причем тут это? – насупился Гусь.
Олтаржевский почувствовал прилив пьяной злости. Ничего хорошего это не сулило.
– Думаешь, я нищеброд, тебя в жопу целовать буду за твою милость? Наплевать мне, Гусь, кто у власти: Пётр первый, Путин или ты. Я на досуге книги по истории листаю – времени у меня навалом. В двух словах знаешь, к чему она сводится? Мир поделили на Западе арии, а на Востоке – славяне. И так будет, пока мы живы! С тобой или без. Что ты со своими миллиардами сделал для страны, за что тебя пожалеть надо и впрягаться за твой жидовский гешефт? Уйдешь ты – придет другой! Такой же! Извини за прямоту!
– Еще один Проханов выискался! Тот меня в своей помойке полощет! Теперь ты!
– Извини! Сам нарвался. Твой кокс в башку шибанул.
Гуськова мало интересовало чужое мнение. Он знал, как меняется человек, хоть раз соприкоснувшись с властью огромных денег, и давно понял, что доказывать нищим озлобленным людям ничего не надо. Да в общем-то среди его знакомых таких давно не осталось. Но Слава был его другом, и Гуськов счёл нужным ответить.
– Почему у вас, кацапов, во всём жиды виноваты? Вы сами-то – стадо баранов, что ли? Причем здесь Запад и Восток? На моем месте ты делал бы то же самое! Хапал, пока дают! Не так, что ли? Обрати внимание – в России, кроме иностранцев, которым есть куда валить, никто ничего не строит. Одни магазины. Потому что здесь нет законов! У Путина на меня зуб вырос. Ну, не у него, а… в общем, не важно. Они утверждают, что я передал на Запад компромат на обе семьи. Утверждают, что я настроил против России штатников и евреев. Тоже мне Сороса слепили! В действительности все проще: им повод нужен, чтобы отжать дело. Бизнес и политика – это как жизнь в коммуналке: кто-то с кем-то против кого-то дружит. А экономика – как семейный бюджет: чё заработал, то потратил, взял в долг – отдай! Людишкам кажется, будто наверху боги живут! А там те же слизняки, которые гадят и тухнут в могилах, как все! Только денег и власти у них больше, чтобы сделать так, чтобы мы с тобой протухли быстрее.
– Ты действительно передал? – недоверчиво спросил Олтаржевский.
– Не будь наивным, Слав! Ну, узнают кухарки, что к Чубайсу америкосы из посольства приставлены, ну и что? Нынешних крыс через год забудут. Насчет пользы, ты прав, – он насупился, – мало я для России сделал. Яйца Фаберже и пару картин для музея – пшик! А кому давать? В детдома? В медфонды? Даю! Растаскивают! Такие же, как ты, болтуны!
– Не тем даешь!
– Вот и докажи. Вы везде скулите, что жиды продали Россию. Что русскому человеку хода нет. Хотя в России живут… да кого тут только нет! Научи, как честно зарабатывать! Как приносить пользу людям, а не только набивать свой карман.
– Я не бизнесмен.
– Тогда не п…и! – разозлился Гуськов и тут же насмешливо посмотрел на приятеля. – А хочешь, я из тя Нобелевского лауреата сделаю?
– Не корчи из себя Бога!
– Я тя умоляю! Всё денег стоит. Знаешь, сколько бабла вбухали в Шолохова, чтобы у СССР свой лауреат появился?
– Читал. Мне это неинтересно.
– За те деньги человека на Луну послать можно. Ты думаешь, шведские коммуняки просто так в своих газетах о донских казачках трубили? Шведы о них даже щас не знают! Хаммершельд, цэрэушник сраный, пропихивал в Шведской академии дружка своего, Пастернака, а КГБ – Шолохова. Восемь лет коптели! Эт, брат, политика! – Гусь вздохнул.
– А тебе что за печаль? Сам претендовал? – хмыкнул Олтаржевский. – На фига мне! Знал бы ты, сколько я влупил в Зибельтруда и в Шлёму Мордуховича, чтобы слепить из них гениев. Толку-то! Пачкают потихоньку Гоголи недоделанные, а мыслят как местечковые раввины. Ладно, это лирика! Программу «Куклы» смотришь?
– Нет.
– Я те ссылку скину. Глянь! Сюжет про «Крошку Цахеса» по Гофману. Там уродец волшебством охмуряет людей и приходит к власти. Уродец Цахес – кукла Путина. Все считают, что мои проблемы начались с Цахеса!
– А в действительности?
– Я ему сказал, что без поддержки моего канала он просрет выборы! Мы Ельцина и его к власти привели! На наши бабки! – Гусь полушёпотом пересказал разговор в Ново-Огарево. – А он таких слов не прощает. Увидишь, Слав, он еще весь мир на уши поставит! Борька, обкомовский лис, всем такой орешек подложил, что обломают зубы грызть!
– Ты, Аркадий, много где перегнул, – задумчиво покивал Олтаржевский. – Зачем ты Касьянова «Миша два процента» дразнил? На софринских батюшек залу…ся: ну водку из-за бугра возят – ну и что? Не у твоих же раввинов тырят? Зачем «Последнее искушение Христа» вздумал крутить под Пасху в православной стране?! Это ж тебе не коммунальная кухня. Какая-никакая – власть! Хорошо, башку не отбили!
– А что я такого сделал? – вяло огрызнулся Гусь. – Правду сказал? В Германии президента за чужой абзац в диссере сняли. А наш под самолет ссал – и хоть бы хны! Во Франции «Гиньоль дель инфо» двадцать лет по телику крутят. В Англии «По образу и подобию» – двадцать пять. А мне после эфира из Кремля звонят! Мол, свинья я неблагодарная, мне подняться дали, а я людей обгадил!
– Погоди! Тебя сажают, что ли?
– У тебя даже рожа засияла от счастья! – обиделся Гусь и поёрзал. – Хрен их знает! У них там тёрки за власть идут! Свинтив меня, Вэвэ свои аппаратные дела решит. Вытравит, как он говорит, «гнилостную бактерию» в организме Российского государства. Богатых у нас не любят.
– Богатых нигде не любят!
Гусь снова поёрзал, пытаясь придвинутся, но мешал стол.
– Потому-то, Слав, ты мне нужен. Именно такой, какой есть! Порядочный! Вне стай! Чтобы их подковерные игры не знал и никого не боялся, – он сделал нажим на «их».
– Гусь, я не пойму, ты прикалываешься, что ли? Я не знаю ни твоего бизнеса, ни людей во власти. Я не знаю элементарных вещей, которым учатся годами. Со мной никто из твоих даже разговаривать не станет! Добродеев! Кошелев! Малашенко! Миткова! Парфёнов! И я! Не смеши! Быть главным редактором одной из твоих газет – еще куда ни шло! Но рулить огромным делом! Потом, откуда ты знаешь, что я не скурвился за десять лет? Почему решил, что не боюсь? Ты свалишь за бугор, когда припрут, а мне куда?
– Узко мыслишь! Они телевизионщики. Тебе к ним соваться не надо. Держи нос по ветру и осуществляй, так сказать, общее руководство! Станешь делать то, что я скажу, и всё получится. Завалить бизнес тебе не дадут. А там либо холдинг прикроют, либо я вернусь. Как бы ни сложилось, это для тебя трамплин наверх. С твоими связями тебя везде с руками оторвут! Главное, не зарывайся. Ну что – поработаем вместе? Как когда-то! Выслушай хотя бы, чем будешь заниматься! А там решишь! Всё равно топиться хотел!
Сытый Олтаржевский вовсе не думал портить удачный вечер досужей болтовней. Но Гусь выжидательно уставился на него.
– Гусь, когда ты нажрешься, из твоей башки бредятину ломом не выбьешь! Ну! Рассказывай уже! – недовольно проворчал Вячеслав Андреевич.
Гусь навалился на стол и заговорщицки понизил голос. Ржева невольно наклонился вперёд. Оба напоминали алкашей, которые думают, что их не видно в детской песочнице посреди многоквартирного колодца.
Олтаржевский рассеянно слушал горделивое хвастовство Гуся о вещании за рубеж для ста десяти миллионов зрителей в СНГ, Балтии и США, о корпунктах в Берлине, Вашингтоне, Лондоне, Тель-Авиве, Париже, Риге, о закупках кино для телеканала, о кинопроизводстве, радиостанциях, журналах, газетах холдинга… Слушал и думал о том, что буквально час назад его могло не стать, а теперь, как ни в чем не бывало, он ужинает в дорогом ресторане бок о бок с женой безвестного ему небожителя. Тот управлялся с едой, задрав локти, словно лабух в дешевом ресторане «зажигает» на рояле, и что-то самодовольно рассказывал женщине. Олтаржевский догадался, что невзлюбил мужичка, потому что ему нравится его жена.
Впрочем, ему бы сейчас понравилась любая баба! Даже молчаливое присутствие женщин в мужской компании, без обязательств и надежд, наполняет посиделки манящим смыслом. Олтаржевский устыдился было жлобства, но затоптал раскаяние: завтра он протрезвеет в коммуналке наедине с безысходностью, а сейчас хотя бы помечтает.
– Ты где витаешь? – набычился Гусь.
– Слушаю! Контролируемые орбиты, спутник «Бонум», мыс Канаверал… – повторил Олтаржевский пустую для него абракадабру.
– Ни фига ты не слушаешь! Если я откажусь, «Газпром» отожмет все за кредиты, как поручитель! Меня проглотят, не закусывая.
– А должны закусить? – хмыкнул Олтаржевский над очередным ляпом Гуся.
– Не умничай! Пойми: мне не важно, чё ты умеешь! Мне важно – свой ты или чужой! Знаешь анекдот про Путина? Почему у него нет страницы в одноклассниках? Потому, что он всех своих одноклассников каждый день в Кремле видит! Я тебя, пустое место, битый час уговариваю на меня работать! А ты морду воротишь. Такой шанс выпадает только раз. Стоит мне икнуть, все Кошелевы Москвы сбегутся на эту должность…
– Ну и икай!
Гуськов откинулся в кресле и энергично потер лицо, будто разгоняя сон.
– Блин, кокса перебрал, что ли? Весь вечер провалы в башке! Как в машине о тебе вспомнил, так началось! О чем я? Да не пялься ты на нее! – вдруг рассердился Гусь. – Ты никогда ее не увидишь! Сгниешь в своей коммуналке… – и запнулся.
К столику вразвалочку косолапил Шерстяников. За ним, плавно покачивая бедрами, шла его жена. Супруги были одного роста. Но женщина в облегающем платье из парчи и на шпильках казалась на полголовы выше мужа.
– Мы домой, Арон Самуилович! – проговорил сенатор неожиданно низким командным голосом и радушно потряс руку Гуськову. – Желаю приятного, так сказать…
Гуськов покраснел от удовольствия. В галантном поклоне он поцеловал пальцы женщины. Она, не отнимая руки, повернулась к Олтаржевскому – он встал – и произнесла с милой улыбкой, негромким певучим голосом:
– У вас усталый вид. Как-нибудь приезжайте к нам. Мы принимаем по пятницам, – и, к удивлению мужчин, протянула ему визитку.
Олтаржевский растерялся. Поблагодарил.
Тут женщина побледнела и пошатнулась. Муж испуганно подхватил ее за локоть. Женщина мутными глазами огляделась, словно вспоминая, что-то. Пробормотала о нездоровье. Сенатор под руку суетливо повел её через зал.
– Видишь – подошел! А ты ругался! – недобро ухмыльнулся Олтаржевский, усаживаясь.
Гуськов, тихонько барабаня пальцами и пьяно насупившись, следил за тем, как приятель задумчиво тычет визиткой мимо кармана, а затем ложечкой рассеянно выскабливает из розетки остатки десерта.
– Как ты это сделал? – подозрительно спросил Гуськов.
– Что – это?
– Шерстяников весь вечер даже не смотрел на меня – и вдруг сам подошел.
– Ты не можешь знать, смотрел он на тебя или нет, – ты к нему спиной сидел.
– Не придуривайся! Появился, как черт из табакерки! Весь вечер только о тебе болтаем. Ольга визитку дала! А она своих-то не всех принимает. Тебя гэбьё прислало? – вдруг с пьяной злостью спросил он. – Ты еще в институте фокусы с гипнозом на тёлках показывал…
– Меньше ширяйся, Гусь! Если бы я умел, я бы тебя нахлобучил до того, как стал нищим!
Но Гусь не сводил с приятеля недоверчивых глаз. Олтаржевский подозрительно зыркнул по сторонам.
– Я сам ничего не понимаю! Обещаешь, что не будешь ржать?
Гусь кивнул утвердительно. Олтаржевский достал книгу и подал её приятелю. Тот повертел вещицу в пухлых ладонях. Олтаржевский, дотянувшись через стол, перелистал страницы и пальцем показал, где читать. Гусь пробубнил:
– «Хочу разбогатеть и вкусно поесть!» «Пусть жена сенатора подойдет к нашему столу и влюбится в меня!» Что это?
– Первую запись я сделал перед встречей с тобой! Вторую – когда мы сели за стол!
– Блин, Ржева! Тебе сколько лет? – раздосадованный Гусь вернул книгу Олтаржевскому и тщательно вытер пальцы салфеткой. – Хоть не смазали ядовитым говном, чтобы я ласты склеил?
– Каким говном?
– Фээсбэшным!
– Ты – идиот? Там автограф Пушкина!
– Кукушкина! – передразнил Гусь. Олтаржевский смутился: вымысел ему сразу показался глупым. – С тобой о серьезных делах говорят, а ты фигней страдаешь! Не хочешь говорить, не надо! Если со мной что-то случится, важно, чтобы мой телеканал как можно дольше опровергал любую дезу Кремля. Понял?
– А что с тобой случится?
– Всё, что угодно. Я перебрал. Пшли отсюда. Договорим завтра.
На улице Гусь через ноздри шумно втянул свежий воздух и посмотрел на черное беззвездное небо Москвы.
– Они что-то готовят против меня! Жопой чувствую! Путин в Испании. Генеральный прокурор с замами – разъехались! – Гусь обнял Ржеву. – Обещай, что не продашь меня!
Олтаржевский поцеловал Гуся в губы. Тот всхлипнул. Швейцар умильно смотрел на пьяное братание господ. Гусь, сопя, сунул ему в белую перчатку ассигнацию, и швейцар осклабился.
Гуськов приказал водителю везти Олтаржевского домой к станции метро «Площадь Ильича» и тут же захрапел на подголовнике.
За окном мелькала ночная Москва. В сознании Олтаржевского плавал клочковатый туман. Вячеслав Андреевич отхлебнул коньяк и, подумав, запихнул бутылку в карман.
