Kitabı oku: «У случайностей в плену», sayfa 20
Грань, между былью и небылью
Беременность. Ненужная. Некстати.
– Ведь я одна, и при такой зарплате!
– Ах, девочка!
Но как бы ты любила,
Когда бы мама и тебя убила?
Андрей Олегович
– Мама, мамочка, – Ася, розовощёкая с мороза, вбежала в мамину комнату в слезах. Кинулась было сразу к ней, уже сбросила прямо на пол пальто и шапку, но увидев, как та страдает, остановилась, вытерла тыльной стороной руки следы своего горя.
Виктория Леонидовна вот уже полгода прикована к постели. Сначала у неё было давление, потом заболели почки. Она почти совсем перестала есть.
Теперь мама стала безучастная, постоянно лежит с закрытыми глазами или смотрит в окно на несколько чудом уцелевших на клёне листьев.
– Это ты, девочка моя! Как я рада тебя видеть. Но слёзы… с Колей поссорились?
– Извини, мамочка, наверно я дура. Нет, хуже. С Колькой всё нормально, он меня любит, только…
погоди, мамуля, я руки горячей водой погрею и к тебе. Чаю принести?
– Не торопись, успеем поговорить. Мне вспомнилось, как ты пила чай с малиновым вареньем, когда болела. Только что умирала, а как варенье увидишь, выздоравливала разом. Бежала к столу, хватала самую большую ложку. Сейчас мне даже представить тебя сложно маленькой. Вон какая ладная, пригожая девушка. Ну-ка покрутись, дай полюбуюсь.
Анастасия устыдилась слёз, тех, которые были вначале. Теперь набежали совсем другие.
Девушка принялась хлопотать, принесла чай в большой чашке, розетку с вареньем, подоткнула маме подушку под спину, усадила удобно, принялась прибираться.
По молодости лет она представить не могла последствия необратимых, трагических событий, которые разворачивались на её глазах.
– Не суетись, Асенька, рассказывай, солнышко, что случилось.
– Случилось… да-да, мамочка, случилось, ещё как случилось. Можешь меня поздравить, я беременная. Через два месяца свадьба, экзамены на носу, ты болеешь, а я…
– Коля знает?
– Да он повесится, когда узнает. Последний курс, шутка ли. Нет, мамочка, нельзя мне рожать, никак нельзя.
Виктория Леонидовна побледнела, трясущимися руками отставила чашку, уставилась на трепещущие за окном на ветру кленовые листья, которые вот уже половину зимы не могли поверить, что жизнь бренна.
Вот так заканчивается век всего сущего. Так, так, только так…
По маминому лицу тихо потекли слезинки, она легла, укрылась пледом до самого подбородка и замолкла.
Всю жизнь человек бежит за своим счастьем, а догнать не может. Кажется, вот оно: молодость, здоровье, любовь. Отчего тогда постоянно что-то мешает, ставит подножки, хихикает и свистит вслед?
Как понять неприкаянное состояние в самые радостные моменты, когда жизнь похожа на огненный танец? Почему мы не в силах осознать, что кажущиеся проблемы, почти всегда оборачиваются реальным шансом начать новую жизнь?
Счастье, оно требует сосредоточенности и внимания. Его нужно разглядеть, помочь проявиться. Отчего большую часть жизни мы пребываем в иллюзиях и грёзах, не замечаем самое главное?
Ася посмотрела на бледное мамино лицо, повернулась и на цыпочках попыталась выйти.
– Не уходи, девочка, я не сплю, просто задумалась. Эхо воспоминаний, предчувствие надежд на лучшее. Счастливая ты у меня, только понять этого не хочешь… или не можешь по молодости.
– Смеёшься. А мне не до смеха. Какие же мужики сволочи. Ему-то что…
– Знаешь, я молодость свою вспомнила. Тогда мы совсем не так жили. Поесть и то всласть не могли. Но я не о том. Любовь, она во все времена одинакова. Нахлынет, вывернет наизнанку мозг и душу. Это мы после страдаем, а когда влюбляемся, забываем обо всём на свете. Думаешь, ты одна такая, в ком плод страсти корни пустил?
– Мамочка, милая, ты же понимаешь, что ребёнок в моём положении, это настоящая катастрофа, крушение всего. Ну, рожу, и что! Про образование можно сразу забыть: пелёнки-распашонки. А я ещё молодая. И Колька. Думаешь, я нужна ему буду… такая!
– Какая такая, девочка? Глупенькая моя. Мужчины больше нас переживают, если не могут после себя потомство оставить. Лучше послушай мою историю, тогда решение примешь.
– Мамуль, мне удавиться хочется, а ты со своими рассказами. Да я каждый из них по сто раз слышала. Только не плачь, мне без того тошно.
– Эту историю ты не слышала. Я даже себе её рассказывать боялась. Теперь вот решилась, а у самой мурашки по всему телу. Мне тогда чуть больше было, чем тебе, только жить было негде. Снимала я угол в комнате у родной тётки, Алевтины Ивановны, ты должна её помнить.
– У которой шесть детей было?
– У неё. Бедно жили, голодно. Я училище заканчивала, а тут любовь. Первая. Не представляешь, как меня тогда накрыло. Случилось то, что должно было произойти, когда молодые мужчина и женщина теряют над собой контроль.
У меня уже к тому времени плод зашевелился, ножками сучить начал, когда правду узнала. Недомогание было, но я его на голод списывала, а так, нигде ничего. Может только вес немного прибавила, но и это объяснить можно было: на заводе нас в столовой подкармливали.
Виктория Леонидовна сжалась, закрыла рот ладонями, а глаза, в глазах был ужас.
– Любимый мой тоже учился. Жил в общежитии. Как узнал про беременность, испугался, начал меня во всём винить. Тогда мне небо с овчинку показалось. Что со мной происходило, толком не упомню. Туман в голове. Единственная, кому призналась, была подружка по училищу, Анечка Пухова. Она меня и надоумила аборт делать. Тогда это было незаконно, но сама знаешь, если есть спрос, значит и исполнители найдутся.
– Ну вот, а меня отговариваешь.
– Дослушай, девонька, не перебивай мать. Чувствую, недолго мне осталось небо коптить. Это очень важно. Познакомила меня Анечка с тёткой. Та осмотрела, ощупала, дала указания, как готовиться. Сказала, организует всё так, что никто знать не будет. Время назначила.
Руки и губы у мамы задрожали, голос сел. Казалось, что сейчас мама потеряет сознание.
– Ночью мне кошмары снились, один страшнее другого. Я убегала, меня догоняли, хотели убить. Было страшно. В руках я держала девочку. Представляешь, я её отчётливо видела, как тебя сейчас. Так до утра мы с ней и бегали, хотя точно знали, непонятно откуда, что обречены на смерть. Не представляешь, как у меня сердце сжималось, глядя на неё.
– Успокойся мама. Я уже разговаривала с девчонками. Многие женщины пережили такое. Было и быльём поросло. Понимаю, что больно, страшно, но лучше так, чем навсегда испортить судьбу. Я тебя не осуждаю, и ты не суди. Это моя жизнь, правда?
– Именно так, Асенька, именно так. Только ничего не было. Не пошла я к повитухе-то, не пошла милая. Родила. Тогда и Григорий ко мне вернулся. Молодой был, испугался, но от любви отказаться не сумел. Вот как, Анастасия.
– Григорий, папа… так это я в животике была!
– Кто же ещё, миленькая! Одна ты у меня. Так случилось, что больше мне забеременеть не довелось. Откажись я от тебя, не представляю, что бы со мной было. А ты говоришь, удавиться, судьба. Радоваться нужно. Может, и я выкарабкаюсь, глядя на твоё счастье. Больно уж на Сонечку посмотреть хочется, потискать, в руках подержать.
– Почему на Сонечку, мама?
– Не поверишь, сон я сегодня видела. Тебя и девочку. Я и подумала, раз приснилась, значит, назовём Соня.
– Сознайся, мамка, что придумала всё.
– Побожиться могу. Так всё и было.
Женщины, молодая и старая, сидели, обнявшись, и плакали. Кажется, это были слёзы счастья.
Я его тоже люблю
Напрасно разум громко и толково
твердит нам список радостей земных:
мы помним их, мы верить в них готовы —
и все-таки не можем верить в них.
Обычно всё проходит без леченья,
помучит боль и станет убывать,
а убивает
в виде исключенья,
о чём не стоит всё же
забывать.
Вероника Тушнова
Девочка неподвижно стояла под проливным дождём около подъезда пятиэтажки с поднятым вверх лицом и распростёртыми руками, словно молилась, беззвучно обращаясь к безучастному небу.
Она плакала. Только слёзы ничего не могли изменить.
Дождь всё лил и лил. И никому на всём белом свете не было дела до того, что до неё никому нет дела.
Сквозь тонкую намокшую ткань летнего платьица отчётливо видны белые трусики, поджарый животик и изящная маленькая грудь с напряжёнными от соприкосновения с холодной влагой сосочками.
Молодость, привлекательность, изумительно стройная фигурка и такой трагический вид.
Что же произошло?
В ближайшее окна кто-то внимательно подглядывает, тайком. Значит, кому-то всё же интересно, что же будет дальше.
Асе тоже хотелось бы это знать.
Восемь месяцев она жила в квартире у любимого: осень, зима, весна. Вот уже лето наступило. Радоваться бы жизни, теплу, молодости и хорошему настроению.
Так и было до сегодняшнего дня. Так было.
Она и Вадик.
С утра, до того как открылась поликлиника, девочка была счастлива. Подтверждение беременности Асю не напугало, скорее наоборот, обрадовало. Ведь у них любовь, а новая жизнь – подтверждение того, что их близость угодна вселенной.
Как же она удивилась, когда увидела реакцию Вадика на то, что он без пяти минут отец. Ведь он столько раз клялся в вечной любви.
Юноша побледнел, отчуждённо, почти обиженно спрятал взгляд, нервно закурил и ушёл, больно хлопнув дверью. Не сказал даже, куда и зачем отправился.
Не ответил, не объяснил. Ни-че-го!
Просто исчез, испарился, оставив Асю наедине с непричёсанными мыслями.
Ася ждала Вадика до утра.
Тщетно.
Придя с работы, девочка обнаружила, что любимый сменил замок на входной двери. И исчез из её жизни. Похоже навсегда.
Ночь, проведённая на ступеньке в подъезде, убедила девушку, что в этом доме для неё больше нет места.
Была ли любовь? Конечно, была. Как же без неё!
Или ей так только казалось?
Как же тогда… жить дальше!
Для Аси отношения с Вадиком были единственными и первыми, если не считать того случая на выпускном школьном балу, когда весь вечер танцевала с Костиком Белкиным, а потом до утра просидела с ним в обнимку на берегу пруда и неумело целовалась.
С Вадиком с самого начала всё было серьёзно, основательно. После первого же свидания мальчишка на полном серьёзе сказал, что влюбился, что жить будут вместе в его отдельной квартире, доставшейся от рано ушедшей из жизни мамы.
В представлении Аси, так внушила мама, семья – это святое. А любовь, о ней девочка ничего не знала, кроме того, что рассказывали девочки.
От прикосновений и разговоров с Вадиком у неё кружилась голова, подкашивались ноги. Ася с первого взгляда поняла, что это её судьба, её мужчина.
Любовники понимали друг друга с полуслова, думали и чувствовали в унисон, предпочитали одно и то же.
Мир в буквальном смысле состоял из его удивительных глаз, ласковых и нежных рук, миллионов прикосновений и сказочных эмоций.
Жизнь без Вадика замирала, становилась серой и скучной. С ним всё-всё-всё вокруг казалось праздником.
Они строили фантастические планы на ближайшее и далёкое будущее, которое выглядело потрясающим.
У Вадика не было недостатков. Совсем. Во всяком случае, так девочка видела и чувствовала.
– Какое счастье, – то и дело повторял любимый, – что мы с тобой встретились.
А каким ярким праздником была интимная близость. Ася и представить не могла, что слияние с любимым настолько волшебное состояние.
Через неделю юноша приехал в общежитие и забрал её, не вникая в аргументы против такого шага.
Жили они душа в душу. Нет смысла говорить о том, что спали ребята вместе.
Первый месяц только спали, а потом…
Теперь девочка узнала, что беременность – не настроение, не сказочное приключение, а весьма болезненное состояние, не связанное с любовью и удовольствием. Это ответственность, от которой она не желает избавляться, как поступил Вадик.
Ведь она ему верила, считала мужем.
Они вместе вели хозяйство, готовили, заработанные деньги складывали в одну коробочку из-под конфет.
Коробочка осталась там, в квартире. Там же её нехитрые пожитки. Вот только сможет ли она теперь решиться на встречу с Вадиком?
Придётся наверно ехать к родителям, рассказывать правду, в которую Ася и сама пока до конца не могла поверить. Одной не справиться.
Или всё же он передумает…
Девятнадцать. Это число лет до того, как её выбросили на улицу, словно ненужную или сломанную вещь.
Теперь её, если считать плод живым существом, человеком, стало вдвое больше.
Тот, кто не спросив её разрешения или желания должен вскоре появиться на свет, сейчас уютно плавал где-то внутри, даже не подозревая, что сию минуту решается его судьба, которая может закончиться не начавшись.
Ведь его ещё нет.
Девочка стояла под проливным дождём и не могла принять взвешенное решение.
Ей казалось, что жизнь утратила самое основное – смысл.
Зачем ей теперь жить, если любимый оказался предателем, если не на что и не на кого больше рассчитывать?
Потом из соседнего подъезда вышел парень с большим зонтом, направился прямиком к Асе, протянул ей записку.
“Ася. Мне нужно побыть одному, разобраться в себе. Не сердись, не отчаивайся, это жизнь. Мне рано становиться отцом. Рано! Будь умницей. Я тебя на самом деле люблю. Дай время осмыслить как жить дальше! Вещи завтра привезу в общежитие. Возможно, мы снова будем вместе, если… ”
Ужаснувшись этому “если” девочка разрыдалась, отдала недочитанное письмо посыльному.
– Что же сказать Вадику, – спросил юноша.
– Передай, что я его тоже люблю. Но это уже не имеет значения.
Проигрыш
На стеклянных листах расплывается почерк
Неразборчивых, мутных потёков дождя…
И стирается свет чёрным ластиком ночи,
Шанс исправить ошибки бесстыже крадя.
В дневнике наших чувств "неуд" кляксою жирной,
Разбазарена ценность, упала цена…
И бегущей строкой приговор: "Не свершилось." -
Разве вычерпнешь дождь, не имеющий дна?..
Ариша Сергеева
Вероника, женщина довольно интересная внешне: фигуристая, выпуклая донельзя, с прямой спиной, лебединой шеей, на удивление стройными ногами и глазами лани, жила с мужем в коммунальной квартире, где кроме их семьи было ещё четыре комнаты. Две из них занимали семьи пенсионеров, одна по большей части пустовала, потому что там проживала семья геологов, которые в собственные стены наведывались не часто.
В последней комнате жил убеждённый, непонятно по какой причине, холостяк, Егорка Скобелев, с которым Ника была знакома с раннего детства. И он, и она, родились в этой не очень уютной по причине обветшалости, коммуналке.
Скобелев был на два года старше, но по ряду причин, так сложились обстоятельства, в детский сад они ходили в одну группу. Вполне естественно, раз уж они проводили вместе практически всё время, их общение можно было с полным на то основанием назвать дружбой.
Не стану подробно пересказывать детские и юношеские годы. В то время в их жизни было много интересного, но рассказ совсем не о тех счастливых временах. Хотя, о нескольких эпизодах всё же стоит упомянуть.
Егорка был парнем разбитным, всю дорогу верховодил местными мальчишками. Именно поэтому, когда пришло время влюбляться, он отдалился от Ники: мальчишки могли засмеять, а это подрыв репутации.
Разрыв с подругой дался ему непросто. Что-то между ними всё-таки было, какое-то притяжение, что ли. Но почувствовал он это необычное воздействие позже.
Вероника первое время не давала ему прохода, потом остыла, переключила интимный интерес на других мальчишек. Девочки ведь взрослеют раньше сверстников, причём намного.
От внимания Егора проявления активности кавалеров не укрылись. Каждое свидание заканчивались для влюблённых в Нику мальчишек плачевно: он не предупреждал, не выяснял отношений, вызывал один на один и неизменно побеждал.
Вероника регулярно высказывала ему своё “Фи”, Скобелев хмуро говорил, – не пара он тебе, знаю, что говорю. Я за тебя в ответе.
– Кто это тебя смотрящим назначил, интересно знать!
– Не детское это дело, сестрёнка, с дураками связываться. Мы с тобой друзья, просто верь мне.
Знал он чего, или не знал – не суть важно. Слух о том, что Ника – девчонка Скобы облетела район, больше к ней никто не клеился. У Егорки была репутация жигана, хотя на самом деле он был обыкновенным подростком. В его отряде никто не курил и не выражался: не любил он сквернословов. А отпор дать мог кому угодно. В те времена все районы между собой как бы враждовали, время от времени устраивали потасовки, иногда с кровью, но это была лишь игра в доминирование. У уличных драк были суровые правила, которые никто не нарушал.
– Добился, да, всех женихов разогнал, и сам от меня бегаешь! Боишься что ли?
– Вот ещё! Подрастёшь – поймёшь.
– Когда я подрасту, когда! Мне сейчас целоваться хочется, а не потом.
– Ничего интересного в этом нет, – со знанием дела утверждал Егорка, хотя представления не имел, о чём говорил. Хитрить и отчаянно врать он умел мастерски.
Непонятно почему, но Ника ему поверила, однако неясное томление и интерес к мальчишкам не исчезли. Её то и дело накрывало неясное волнение при общении с мальчишками.
Егорка тоже будоражил сознание. От серьёзного разговора с ним отвращал лишь тот факт, что они друзья.
Скобелев всегда был рядом, но изображал полное равнодушие.
Странная игра продолжалась до того дня, как Егорку призвали служить в армию.
На проводах Ника сидела справа от друга.
Он так и не определился, не сказал ни слова, но перед самой отправкой, в военкомате, поцеловал Веронику взасос, – чтобы не забывала. Пиши, если что. Обидят – накажу, ты меня знаешь.
Ника прижалась к нему, в глазах блестели слёзы. Она ждала, хотела услышать от него…
Впрочем, нечего говорить о том, чего не случилось.
Стоило Егорке уехать, как к ней потянулись потенциальные женихи.
Была ли любовь, не было ли – через три месяца после проводов Ника вышла замуж.
Свадьба была шумная, весёлая. Федька Баженов, именно он был когда-то первым кавалером Вероники, был обаятельным, симпатичным, чувственным. Девочка влюбилась в него сходу, видно не в шутку бродили в ней буйные интимные соки. Потому и времени на решение жить вместе потребовалось мало.
Как быстро сошлись молодожёны, с той же приблизительно скоростью поняли, что поторопились.
Федька оказался лентяем, приспособленцем, и страстным любителем ярких интимных ощущений. То, что он умел красиво ухаживать, велеречиво говорить и талантливо уговаривать, не смогло удержать его возле юбки молодой жены. Юный супруг желал отведать от щедрот каждой девчонки, которая активно реагировала на его лучезарную улыбку.
Вероника простила мужа один раз, другой, на третий выставила его из комнаты, которую освободили для молодых родители, поселившиеся на строящейся даче.
Чуть больше года Ника жила одна. Время от времени писала Егорке, не утаила, ни свадьбу, ни развод.
Скобелев метал громы и молнии, едва не сорвался в самоволку, чтобы проучить негодяя. Насилу уговорили его товарищи по оружию не делать глупостей.
За полгода до его демобилизации Вероника опять влюбилась. История со скоропалительным браком ничему её не научила. Следующая свадьба не была столь же огненной, но была.
Муж поселился в ту же комнату, где жила и родилась Ника.
Этот брак был более стабильным, более щедрым на события и радости, но тоже оказался пресным.
Иван был заботлив, предупредителен, нежен, прилично зарабатывал. Первое время.
Вроде бы, не за что его упрекать, кроме бытовой лени и равнодушия.
Муж приходил с работы, молчком съедал ужин и бежал во двор, в клуб по интересам, где собирались мужики и их юные последователи со всего двора.
Там шла игра на интерес сразу по нескольким направлениям – домино, шахматы и карты. Играли по мелочи, но долги не прощали.
Со стороны брак выглядел если не идеальным, то весьма удачным. Получить квартиру ни ему, ни ей, не светило, но в комнате было всё, необходимое для жизни.
Радости обладание телевизором, проигрывателем и холодильником не добавляло, но некая гордость была – не всем так везёт.
Домой Иван приходил часов в одиннадцать, когда всех соперников едва ли не пинками загоняли по домам, обмывался в тазике и жестами приглашал супругу на обязательное рандеву.
Целоваться он не любил, а к близости подходил основательно, – ну что ж, приступим, – неизменно произносил он, и взгрызался в податливое лоно без промедления, задирая Нике ноги до самой головы.
– Ты бы осторожнее, что ли, я ведь не резиновая, чтобы меня так загибать.
– Твоё дело бабское – серёдку в чистоте блюсти, и верность, боле ничего не требуется.
– Отвечаешь за свои слова, касатик?
– Всенепременно.
– Раз кроме этого тебе ничего больше не надобно, готовить, стирать и прибираться с завтрашнего дня будешь ты.
– Цыц, чего это ты раскудахталась, всю обедню испортила. Теперь не засну.
– Так и я тоже. Спину потянул, лешак. Ты бы хоть поцеловал для начала, желание во мне разбудил, потом бы лез по поводу супружеских обязанностей.
– Вам только дай волю, сразу налево побежите. Я ведь тебя уже дёржаную взял. Ценить надобно.
Вероника ценила. У её подруг дела обстояли куда хуже. Кого-то били смертным боем, от кого-то гуляли напропалую, другие трезвыми мужей никогда не видели.
Рабочий посёлок – здесь все так живут.
Жили не хуже других, а Ника затосковала. Раньше хоть Егорке могла пожаловаться, теперь опасалась. Лютый он, Скоба, если что – не спустит. А жить с кем тогда? В посёлке мужиков много, а одиноких баб по пальцам можно пересчитать, но все женихи бедовые.
Разведёнке прохода не дадут, совращать будут. Сама не дашь – могут силой взять. Ничего не боятся.
Стирать и готовить Иван не стал, но голову включил, понял, что баба – это не только ценный мех между ног, но и бесплатная служанка. Впредь спрашивал, – тебя сегодня, как оприходовать, руководи.
– Нежно, – отвечала Ника, – с поцелуев неплохо бы начать.
– Как скажешь, родная, – ответствовал супруг, и приступал к ответственной процедуре осторожно, как во время медового месяца, когда с ума сходил от самого процесса.
Так вышло, что она у Ивана была первая.
Позже Вероника много раз думала – “отчего так-то, вроде мужчинка видный, а ему до двадцати пяти лет никто не подмахнул. Странно это“, а подумав, понимала, – “не орёл. Это он со мной такой смелый, потому как сама его на себя положила. У Федьки куда лучше получалось. А с ним… там он, или мимо куда тычет – бес его знает. Ладно, хоть плохонький, да мой”.
Егорка из армии вернулся злющий. С Вероникой здоровался через зубы, почти не разговаривал.
– Чего щеришься-то, Скоба, мог бы сам меня сосватать. Чего теперь-то! Муж у меня. Законный.
– Закопаю сволоту!
– И меня заодно. Сам знаешь – мне без мужика прохода не дадут.
– Не моя беда. Нашла, кому серёдку вручить. Он же телок.
– Был телок, я из него мужика сделала.
Прожил Егорка в комнате, пока паспорт не получил. И укатил – за туманом, за запахом тайги. Вроде как на квартиру зарабатывать. На самом деле от себя бежал. Три года мечтал кое в чём Нике признаться. Так и не решился.
Приехал обратно к зиме. Устроился работать на стройку, сварщиком. Месяца через три его бригадиром поставили.
Зорко Егорка следил, как Ванька над Никой измывается, жалел её, но заступаться не решался – нет больше его власти, чтобы силу показывать. Желваки на скулах играли, пальцы в кулаках от напряжения хрустели – терпел.
Что у него в голове происходила – кроме создателя никто не ведает. Что-то ломалось, рушилось, что-то на место вставало. Не просто так он приехал, признаться мечтал, что не любил никогда никого, и не полюбит, потому что однолюб.
Как-то раз припозднился на работе, план гнали к какой-то дате, обещали солидную премию. Что его заставило подойти к игрокам, не помнит. Встал в сторонке, притих, наблюдает.
Ванькин кон был. На деньги играли. Продулся Никин муж в пух и прах, но глаза горят – требует отыграться. Соперник возьми и брякни, – Никусю на кон ставь, слабо?
– А и поставлю. Что ты с ней делать-то собрался?
– Знамо чё, кукурузину в ейном источнике побултыхаю, покуда не надоест.
– А справишься?
– То не моя забота – твоя. Две зарплаты задолжал. Я твой проигрыш на кон, ты – Нику с потрохами. Хочешь – усыпляй, хочешь – договаривайся. Нет – можешь за ноги держать. На всю ночь арендую.
Егорка было прекратить хотел это безобразие, разогнать всю кодлу к чёртовой матери. Силёнок и смелости ему не занимать. Но шестерёнки в мозгу повернулись в другую сторону, – “пусть”, – решил он, – “фортуна за нас, судьбу разыграет. Это ли не причина Нике глаза открыть”.
Ванька схватку выиграл. Обрадовался, начал по второму кругу заработок спускать. Поверил вдруг в везение.
А Егорка для себя другое решение принял. Знал он, что характер у Вероники – кремень, что по своей воле не уйдёт от постылого мужа, даже если повод будет. Федьку на горячем ловила – прощала, пока не переступил красную черту.
“Семь бед – один ответ”, – продышавшись, молвил он, и направил стопы в сторону холостяцкой берлоги, но не к себе.
Двери в коммуналке никто не запирал, доверие у жильцов друг к другу было безграничное, за столько лет ни единого случая воровства или порчи имущества. Скандалы были, перепалки, но не более того. Правила общежития все соблюдали добросовестно. Такие были времена.
А дальше случилось вот что:
– Не смей ко мне подходить, – шёпотом, чтобы не возбудить любопытство соседей, заскулила Вероника, увидев решительно зашедшего в комнату Егора, который тут же развернулся и защёлкнул изнутри щеколду на двери, – я орать буду.
– Так ори, чего шепчешь-то, ори!
Ника пятилась, пока не приткнулась к стенке. Странная штука жизнь – сколько раз в воображении фантазировала она, как Егорка добивается её взаимности, а сейчас испугалась не на шутку.
Разные были фантазии, особенно во сне. И по любви Скобелев брал, и силком. Бывало, так раззадорит – мокрой в постели вскакивала, тайком бежала по коридору в ночнушке, скорее, пока никто не видит, застирать следы нечаянной страсти.
Только во сне так и бывало. Ещё с Федькой в самом начале пару раз, но не так, совсем не так, жиже, хотя тоже приятно было.
Её трясло, нервная дрожь во всём теле устроила настоящую вакханалию.
Егорка был серьёзен как никогда. По отношению к другим так не раз бывало, к ней он всегда относился бережно, нежно.
На этот раз, Ника чувствовала, что-то непоправимое обязательно случится. Если Егорка чего задумал – не отступится.
Вероника махала руками, выставила вперёд коленку с твёрдым намерением попасть в пах. Оборонялась, сцепив зубы.
Скобелев отмахнулся от ударов как от надоедливой мухи, бережно сграбастал в охапку, завернул за спину руки и впился в пунцовые губы поцелуем.
Этого момента он ждал, не будет преувеличением сказать, всю жизнь. И ещё три года на флоте. Полгода за уральским хребтом, больше года в соседней комнате.
Как же ему было тошно и лихо, когда в одинаковое время, вскоре после возвращения Ивана с азартных посиделок, в его стену минут пятнадцать долбила спинка кровати с той стороны.
Егор точно знал, сколько рейсов в тот или иной день совершил Лукин.
Единственное, чего он не знал, и каждый раз обмирал от предчувствия, что никогда не узнает – как на самом деле относится к нему Ника. Он жаждал любви, но сейчас его мысли были заняты совсем другим, более приземлённым. Ванька мог запросто проиграть любимую в карты.
Конечно, он не позволил бы свершиться преступному сговору, но сама мысль о том, что это могло произойти, приводило его в состояние ярости.
“Это моя женщина”, – молча, рычал он, – “но даже я не могу себе позволить обидеть её!”
Убеждал он себя именно в этом.
С мужчинами подобное случается довольно часто: под влиянием высокой концентрации гормонов сознание прекращает координировать деятельность центральной нервной системы. Рептильный мозг, который древнее и проще основного, способен временно подчинить себе организм целиком. Социальные и цивилизационные функции мышления отключаются за ненадобностью, давая проявиться основным потребностям любого живого существа, позволяющим выжить в самых суровых условиях существования.
Природа заложила в каждый организм необходимость питаться, размножаться и доминировать. Именно в этом порядке.
Скобелев был сыт. Далее по принципу приоритета преобладала функция размножения.
Он хотел, наконец, признаться в любви, только и всего, но примитивный компьютер в голове решил иначе, ему пригрезилось, что хозяину грозит гибель, если не принять срочные меры.
Очнулся Егор много позже, когда отступать было некуда, да и не имело уже это смысла.
Первый поцелуй разбудил в нём бурю примитивных эмоций.
Скобелев прижал женщину к себе, лишив её возможности сопротивляться, сбросил верхнюю одежду и понёс к единственному в их комнате ложу.
Обездвижить Нику не было для его могучей мускулатуры проблемой.
Егор повалил женщину на кровать, засунув её руки за спину, чтобы не причинила вреда, удерживая ноги коленями, а тело грудью
– Егорушка, дружочек, зачем же ты так, не надо-о-о, – горячо шептала ему прямо в лицо, – я сейчас закричу. Прошу тебя, миленький, ведь мы же друзья.
– Были… до сих пор. Теперь будем любовниками. Не ори – не надо. Сама понимаешь – мне придётся разбираться с твоим мужем. Чем это может кончиться для всех нас, ты знаешь. Потерпи, любимая.
– Ты совсем сдурел, – всё так же тихо “заорала” она, пустив слезу, чего никак от себя не ожидала.
Ника пыталась сбросить его с себя, но силы были неравные. Егор на голову выше и вдвое тяжелее, физически подготовлен к тяжёлой физической работе.
Ноги Вероники были прижаты к кровати намертво, тело имело некоторую степень свободы, но каждое усилие вызывало одышку.
Тогда Ника прибегла к самому действенному методу сопротивления – схватила мягкую часть его ладони зубами, прокусила её насквозь.
Кровь хлынула потоком, но Егор не отступился, – зря ты так, я же тебе главное не сказал. Думаешь, мне просто было решиться? Кусай, всё от тебя вытерплю. Люблю я тебя, понимаешь… всегда любил. А они… Ванька твой и этот – Ромка Копытин, в карты тебя разыграли. Ни сколько не вру.
Вот я и решился… признаться тебе. Отпусти руку, откусила почти. Да чёрт бы с ней. Я… тебя… люблю. Моя ты, моя. Муж твой хотел тебя под Ромика подложить, в случае проигрыша. Он Копытину две следующих зарплаты был должен.
Ты меня слышишь? Выиграет – зарплату вернёт, проиграет, целую ночь будешь Ромку ублажать. На полном серьёзе, всё так и было.
– Так ты вместо Ромки решил меня оприходовать… а меня спросил!
– Так вижу. Знаю, ты по мне не меньше сохла. Дураки мы оба. Могли ведь быть счастливыми, а теперь вон как… не по людски. Сейчас я тебя целовать буду. Губы, язык – всё в твоей власти. Грызи – мне не жалко. Чем так жить – лучше никак. Моя ты, моя, пойми. Если сейчас отступлюсь, завтра хоронить меня будешь. Больно, зачем же ты так, дурашка. Какая же ты сладкая.
Вероника каким-то чудом вызволила руку, вцепилась в волосы Егора, – дери, мне не жалко, шибче дери, любая моя.
Ника усилила сопротивление. Скобелев схватил её за запястье, прижал её руку к корпусу, запечатал рот поцелуем.
