Kitabı oku: «Delivery Delays. Часть первая. Лесной десант», sayfa 10
Владимир резко вскочил с пола, хватаясь руками за правый бок, и побежал на улицу – ему не хватало воздуха.
Сел на лавочку.
Кругом оживала природа .
Прыгали птички, уже бойко носились стрекозы. Бабочки плясали в воздухе. Тянуло свежестью с реки, и всё вокруг нежным розовым светом окутывал рассвет.
«Эх, хорошо на природе! Ах, как хорошо! Но сегодня надо ехать домой в Москву, работа сделана, деньги получены…»
И Владимир посидел, подышал свежим воздухом (но всё равно воздух пах гарью) и пошёл в барак собирать вещи.
Положил свитер в рюкзак, положил кирзовые сапоги, шерстяное одеяло, шерстяные носки; от трёх пар простых носков остался только один носок – остальные износились, рубашек не нашёл ни одной, где-то были оставлены две модные футболки (все залеплены какой-то смолой или дёгтем – они так смотрелись).
Алюминиевая ложка, кружка… вот они! И Владимир сразу отправил их в рюкзак. А вот где эмалированная кружка на триста грамм? (Кружка была потеряна ещё тогда, когда он жил один в сарае.)
Так же он не нашёл китайского фонарика и перочинного ножа.
Нашёл топор, который он купил перед поездкой в хозяйственном магазине, но его не стал брать. Больно тяжёлый, тупой, с плохо насаженным топорищем. Затем написал несколько строк на листке бумаги для Дорофеева, мол, «я уехал и тебе желаю того же, до скорых встреч в Москве. Разумовский».
Затем зорко оглядел комнату (не оставил ли чего), вышел на улицу, забросил рюкзак за спину и энергично зашагал к деревне Анино, к девятичасовому утреннему автобусу.
Владимир добрался до Москвы благополучно, но ему было удивительно смотреть на огромное количество людей на улице, плотные ряды мчавшихся автомобилей. Но больше всего его поражала страшная жара на улице и присутствие смога, который был даже в метро.
Всё было в сизой пелене дыма.
«Как здесь люди живут?» – удивлялся Владимир, вытирая слезившиеся глаза от дымной гари.
Дома его встретили радостно, правда, тесть не преминул упрекнуть его, что, мол, «ждали в воскресенье, а ты вон, во вторник только приехал, хорошо твой товарищ сообщил, что ты задерживаешься, а то бы пришлось в милицию обращаться».
Жена сдержанно улыбалась, а тёща колготилась на кухне (готовила пирог).
Затем все сели за стол.
Тесть достал из буфета бутылку армянского коньяка, тёща принесла из кухни свой фирменный пирог с яблоками.
На столе также присутствовала колбаса (финский сервелат, где купили – оставалось для Владимира тайной), сыр, винегрет (тоже тёща сделала), фруктовая вода «Буратино» и яблоки в вазе.
Когда тесть налил всем рюмки коньяка (кроме беременной жены), Владимир из кармана достал четыреста сорок рублей (десять рублей ушло на питание, а десять рублей он утаил на «заначку») и небрежно бросил их на стол.
Здесь он увидел, что на лицах, сидящих за столом, появилось восхищение.
«Вот так, знайте «наших!» – хотел было сказать Владимир.
Но тут тесть, чокнувшись с ним рюмкой, спросил:
– Ну, и сколько ты нарезал в лесу денег?
– Четыреста пятьдесят рублей, Василий Антонович.
– Ну, что же, зять. Ты – молодец, не зря, значит, вкалывал в такую жару в лесу, давай за это выпьем!
И все выпили, кроме беременной жены, ей было нельзя – скоро рожать.
Она всё так же улыбалась и пропела, выпятив свой огромный живот:
– Завтра, Вовик, пойдём в «Детский мир» покупать коляску и детскую кроватку. А потом купим нашему малышу распашонки, ползунки, свитера, рубашки, обувь, игрушки, много-премного купим игрушек. Правда, Вовик?
Тёща стала делать своей дочери глаза, мол, «посмотри на мужа, как он осунулся, похудел, а ты его сразу начинаешь грузить своими проблемами…»
Но дочка не слушала своей матери, она продолжала говорить, только теперь слегка обняла Владимира и сильно навалилась своим животом на нашего героя.
– А послезавтра мы опять пойдём в «Детский мир», Вовик, и купим одеяло нашему малышу, купим разных «вкусных сосок»… Мне одна приятельница тут звонила и сказала, что за границей теперь выпускают разные «вкусные соски», если у матери нет молока, но они, наверное, не продаются в наших магазинах. А если не продаются, то у меня, Вовик, посмотри, какие большие сиси налились, можешь потрогать (Владимир потрогал и ничего не почувствовал)!.. Наверняка будет много молока, мы его ещё с тобой продавать будем другим маленьким детям, у мам которых молока не хватает, и будем так поддерживать наш семейный бюджет. Здорово я, Вовик, придумала?
Владимир уже начал уставать от болтовни жены, ему хотелось ещё выпить коньяка и прилечь на свою софу, которую он успел полюбить, после того, как однажды жена сказала, что он во сне может придавить ребёнка и ему лучше спать отдельно.
.
А жена, продолжая болтать всей тяжестью своего огромного располневшего тела почти села ему на коленки и спросила, хитро прищурив глаза:
= Вовик, честно мне скажи, в лесу изменял мне с колхозницами и пастушками, да?..
Тёща опять сделала дочке глаза и резко сказала:
– Таня, ну, прекрати, твой муж еле сидит, как я вижу, он, наверное, сильно устал, а ты его всякую ерунду спрашиваешь!
– Нет, пускай он мне скажет, изменял мне с пастушками или нет?
Владимир, наконец, промычал, закусывая винегретом вторую рюмку коньяка, что не изменял, мол, «с кем там?»
– А тогда зачем ты меня спрашивал по телефону про реакцию Вассермана, если не изменял, а-а-а?
– Да, это мы, с ребятами хотели в лагерную столовую устроиться, а их администрация поставила нам такие условия, что если у них питаться, то надо сдать анализы на ОРВ…
– Ну, что, сдали? – жена почти вся сидела на коленях Владимира и страшно мешала, ему есть, пить и даже дышать.
– Сдали…
– И где же эти анализы? Ты их, конечно, привёз?..
Тут Владимир вспомнил, что как только получил свои анализы, так сделал из них бумажный самолёт и закинул его в небо.
Остальные бойцы не последовали примеру бригадира, а наоборот, все аккуратно свернули свои бумажки с анализами и положили в карманы.
Владимир резко выпил третью рюмку коньяка и начал молча закусывать эту рюмку финским сервелатом.
– Вижу, Вовик, что ты свои анализы выбросил, наверное, в них было написано, что у тебя не всё гладко. Так? Ну, что ты отводишь своё лицо от меня, ну-ка, посмотри мне в глаза…
Владимир попытался встать со стула, чтобы прекратить этот маразматический допрос, но у него ничего не получилось. Жена уже всей массой своего тела сидела на нём, и при его попытке сдвинуть её, она начала кричать и дурачиться, всё реальнее входя в роль обиженной женщины.
– Не смей меня трогать руками, ребёнка повредишь!.. И куда ты собрался, если ты мне не ответил ни на один мой вопрос?
– Хватит, Татьяна, ёрничать! – наконец вмешался её отец. – Видишь, Володька устал от работы и дороги. Дай своему мужу отдохнуть, что ты привязалась к нему с какой-то ерундой!..
Татьяна неохотно встала с коленей Владимира, фыркнула как кошка и сказала:
– Папаша, чай не на фронте, перестаньте командовать, зачем вмешиваетесь в дела молодожёнов? Мы сами разберёмся в наших отношениях, – и жена недовольная вышла из комнаты.
Тесть сразу налил четвёртую рюмку коньяка, подмигнул Владимиру и тихо произнёс:
– Когда баба беременна, то, видимо, токсины бьют в голову не хуже водки, ха-ха-ха! Поэтому она и несёт всякую хрень. Ты на неё, зятёк, не обижайся, все бабы, когда беременны…
Тут в столовую вошла тёща, которая принесла с кухни новую порцию пирога.
– Да я и не обижаюсь, – ответил смущённо Владимир, заедая четвертую рюмку тёщиным пирогом.
– Ты, Вова, молодец, – продолжал говорить тесть, видимо, сильно напрягая свою голову мыслью «услышала его жена, о чём они тут говорили или не услышала», – ты мне всё больше нравишься!..
И тесть налил пятую рюмку коньяка:
– Ты показал себя настоящим мужиком – настойчивым, упорным, трудолюбивым, любящим свою жену, свою семью!.. Вот таких парней на фронте мало было, всё какие-то щелкуны и дезертиры, так и норовили во время отступленья в сорок первом к какой-нибудь вдовушке под подол спрятаться.
Тесть всё больше хмелел:
– А ты – молодец, не испугался трудностей семейной жизни, ты – умница, ты – настоящий боец доблестной Красной армии. И я тебя люблю!..
И тесть полез целоваться с Владимиром через стол.
Опрокинул недопитую бутылку коньяка (хорошо, что в ней коньяка оставалось на донышке) и локтем своей руки залез в миску с винегретом.
Облобызав Владимира, тесть тяжело опустился на стул, крякнул, встал со стула и полез снова в буфет за новой бутылкой коньяка.
Тёща начала отговаривать его от нового действия по поглощению коньяка, но тесть набычился, пустил слюну и сказал, что «он очень любит Вовку и что ещё хочет выпить с любимым зятем».
Выпили, закусили остывшим пирогом (тёща ушла к дочери в комнату) и запели песню про артиллеристов, которым Сталин дал приказ…. А потом тесть упал со стула, и Владимир с тёщей долго приводили его в чувство, и, наконец, герой войны был отправлен на кровать, где мирно и захрапел.
В августе родился сын с хорошим весом, с хорошим ростом, пошли ночные недосыпы от крика младенца, но, несмотря на это, жизнь налаживалась.
За окнами зашумели долгожданные осенние дожди.
Московский воздух стал опять прозрачным и свежим.
И Владимир опять спал со своей женой в одной постели, и больше не думал ни про какую Дашу, ни про Веру. Он очень уставал в те дни от постоянных ночных криков младенца, но в целом был доволен семейной жизнью.
Так прошёл год.
Сын подрастал, стал ходить. В институте, Владимиру, зарплату прибавили всего на пять рублей. И один раз, под Новый Год, дали премию в размере двадцати рублей. Одним словом, в семье денег не было, и опять встал вопрос о подработке в лесничестве.
В мае Владимир на стареньком автобусе, от метро «Калужская», опять приехал в лесничество, к Виктору Ивановичу.
Тот встретил его гостеприимно, накрыл на стол, поставил бутылку самогона и сказал, что, мол, «давай, сколачивай бригаду нормальных пацанов и, желательно, «покрепче». Не надо брать в лес хлюпиков, вроде твоего Дорофеева. От таких, пользы мало, одно огорчение…»
Договорились, что в начале июня Владимир с бригадой приступит к работе. Поначалу для Владимира всё вроде складывалось хорошо.
С Виктор Ивановичем всё обсудили, на работу принимает, время для организации бригады – целых две недели.
Но, когда он заговорил со своими «лесными» партнёрами о работе, то его ждало большое разочарование.
Соловьёв неожиданно отказался, сославшись на плановую операцию по удалению грыжи. Петров тоже отказался, заявив, что «строит дачу и ему некогда заниматься всякой ерундой…»
И Владимир судорожно начал искать ребят для своей бригады – и на работе, и по месту жительства. Уговорил одного парня – соседа по лестничной клетке поехать с ним, но за три дня до отъезда он оказался, мол, «жена не отпускает».
Правда, в институте, где он работал, одна сотрудница, узнав, что он сколачивает бригаду, предложила ему своего мужа, мол, «деньги нужны в семью, а он у меня крепкий парень, бывший десантник, так что можешь его взять».
Владимир записал его, но это был один член бригады, а надо было искать ещё двоих, а то и троих. Буквально за три дня до отъезда, когда Владимир находился в отчаянии, ему повезло.
К нему подошёл фотограф института некий Люсин и сказал нашему герою, что «он готов ехать в Подмосковье и валить лес», а буквально за два дня до отъезда в бригаду записался ещё один – тихий, скромный парень Александр Буданов.
Так что бригаду Владимир собрал, но кроме десантника Маркова, который действительно был крепким, здоровым парнем, остальные едва проглядывались на его фоне. Но Владимир был доволен – лучше иметь что-то, чем ничего. Ведь его поездка в лес, если он не собрал бы бригаду, вряд ли осуществилась бы.
И вот в начале июня, обняв жену, сделав «козу» сыну, наш герой, закинув рюкзак за спину, устремился к метро «Калужская», где была назначена встреча членов бригады.
К его удивлению, никто не опоздал, и все были в сборе.
Люсин при выходе из метро начал беспрестанно щёлкать своим фотоаппаратом «Зенит», снимая членов бригады в различных жизненных ситуациях, объясняя Владимиру, что все эти фотографии пойдут на рекламу исторического похода сотрудников института на «санитарную чистку леса».
А Буданов пытался шутить, то доставая из рюкзака топор и размахивая им перед лицом Владимира, то убирая его.
«Сплошной дурняк» – отметил про себя Владимир, но других парней не было.
По приезду в лесничество Владимир сразу заметил, что Виктор Иванович неодобрительно осмотрел Люсин и Буданова.
На его лице было написано разочарование: «Ну, что же ты, бригадир, привёз вместо одного хлюпика – двух! И что ты с ними делать будешь?..»
Когда собирались отъезжать на точку, Виктор Иванович вдруг спросил Буданова:
– Топор когда-нибудь видел?..
На что Буданов сразу достал свой топор из рюкзака и замахал им перед лесничим.
– Погодь, твою мать, махать! – Виктор Иванович выдернул у Буданова топор, внимательно посмотрел на него и вдруг, размахнувшись, закинул топор далеко в крапиву.
– Это говно, а не топор! – и с этими словами он пошёл в сарай и принёс четыре топора, жало которых, свежее отточенных, отливало в лучах солнца.
– Вот этими будете работать!
(Владимир в этом месте подумал, что это он уже слышал в прошлом году.)
Потом Виктор Иванович на своём мотоцикле по очереди отвёз ребят в дом к одной старушке в деревне Анино.
Дом был большой – с тремя комнатами и двумя печками.
Ребята после того, как выпили и поели, разместились в самой большой комнате. Буданов лёг на большой диван, Люсин— на раскладушку в углу комнаты. Марков ушёл спать в сарай на сеновал (правильно сделал), а Владимир разместился на двуспальной железной кровати.
Ночью, когда все захрапели, Владимир, как ему казалось, заснул.
Вдруг он почувствовал, что кто-то ползает у него по щеке, потом по шее. Спьяна, спросонья он вначале не очень обратил внимание на эти движения, но, когда эта возня приняла устойчивый характер, он встал, зажёг свет… и, Боже!..
Вся стена комнаты (он такого в жизни больше никогда, и нигде не видел) была покрыта клопами! Они шли к его кровати сплошным потоком, как атака Красной армии через Сиваш в обход Перекопа на барона Врангеля.
Владимир в ужасе стал тормошить спящих ребят, выкрикивая «клопы, клопы, клопы!», но Буданов, и Люсин мирно похрапывали и на действия Владимира не обращали никакого внимания.
Только однажды Буданов сквозь сон посмотрел на Владимира, потом рукой (у его дивана вся стена была в полчища клопов) похлопал по стене и снова захрапел.
Стена была сверху донизу залита кровью раздавленных клопов, но это его мало волновало.
Он продолжал спать.
Владимир подхватил свои вещи, одеяло и устремился на улицу. Там, очнувшись от увиденной картины, он залез на сеновал к Маркову.
На сеновале было прохладно, время от времени сено лезло в рот, но никаких мерзких кровососущих тварей не было. И когда под утро, наворочавшись с бока на бок, Владимир, наконец, стал сладко засыпать, под его ухом заорал петух. (Под сеновалом оказался курятник).
«Ах, чтоб тебя!» – закричал наш герой, но на петуха это мало подействовало. Он начал орать (видимо, нарочно) каждые пятнадцать минут.
На работу еле вышли к двенадцати часам дня.
Владимир расставил своих бойцов на поляне перед лесной чащобой, показал им, как держать топор, как рубить наискосок трухлявые деревья, как складывать правильно кучи, и они пошли.
Через двадцать минут дикий крик огласил лес.
Оказалось, Буданов сильным ударом топора «перерубил» себе ногу, но не до конца, а засадил себе топор между большим пальцем. Крови было много. Тащили его в деревню все по очереди, пока не выдохлись, и здесь Марков просто взвалил его на плечи, как мешок, и принёс в Анино.
Там Буданову перевязали ногу бинтом (покрепче) и отправили в медсанчасть пионерлагеря имени Володи Дубинина.
С ним поехал Владимир, тормознув грузовую машину с молоком для лагерной столовой. Буданов сидел в кабине, а Владимир трясся в кузове и сладко мечтал: «Увидеть бы медсестру Дашу или на крайний случай Марью Алексеевну…»
Но, в медсанчасти не было ни Даши, ни Марьи Алексеевны, не было даже Фёклы. А были малоприветливые женщины, которые сразу сделали Буданову укол от столбняка, а потом ещё раз перевязали его ногу, предварительно наложив на рану зажимы (рана было большая и глубокая), и отправили его в Москву в больницу.
Вот так, не успел боец Буданов поработать и часа, а всё – уже тяжёлое ранение.
Владимир воспринял «потерю бойца» как плохой знак.
«Да, – двигаясь назад пешком в Анино, размышлял он, – если так дело пойдёт, то через несколько дней я останусь один».
Владимир шёл по пыльной грунтовой дороге к Аннино, когда навстречу ему попались две женщины, идущие, видимо, от автобуса из Москвы, несущие какие-то сумки и рюкзаки.
Когда женщины поравнялись с ним, одна из женщин воскликнула:
– Ха, Володя, а что ты здесь делаешь около наших дач…?
Владимир тяжело отошёл от своих мыслей, взглянул на женщину и не поверил своим глазам – перед ним стояла Виктория, сотрудница смежного отдела института, где он работал.
– Виктория?.. А что ты здесь делаешь?
Виктория быстрее пришла в себя от удивления, чем наш герой.
– Да мы вот с мамой на нашу дачу идём – «Сосенки-2».
Мама Виктории заулыбалась, протянула руку Владимиру:
– Полина Георгиевна, мама Виктории…
– У вас здесь дача, а я не знал… – пожимая руку Полине Георгиевне, бубнил наш герой. – А я, то есть мы, здесь санитарной чисткой леса занимаемся от лесничества…
– Как интересно!
– Да ничего интересного, вон Буданов себе ногу разрубил, в больницу отправили…
– Буданов, это который из отдела Александровской? Как же это его угораздило?
– Как, как!.. Первый раз в жизни топор держит, вот и ударил себе по ноге, но думаю, что всё обойдётся – медицинская помощь оказана, в данный момент отправлен в больницу.
– Но, Вы поосторожнее, Володя, работайте в лесу! – поправляя причёску и жеманно строя глазки, сказала Полина Георгиевна. – А будет время – заходите к нам: дачный кооператив «Сосенки-2», вторая линия, дом 23.
– Да, да, Володя, заходите – встрепенулась Вика. – Мама всё время теперь будет здесь до осени, а я на следующей неделе беру отпуск и тоже буду здесь. Будем вас рады видеть у нас… в «Сосенках».
И они зашагали в свои «Сосенки», а Владимир поспешил в Анино, вспоминая, что ему Виктория когда-то очень нравилась.
Крупная девушка лет двадцати восьми с большими чёрными южными глазами (наверное, украинка), с высокой грудью и прекрасными стройными ногами.
«Вот, как всё в жизни устроено! Правильно отмечал Ломоносов – если где убыло, сразу в другом месте прибыло!» (так Владимир вольно трактовал закон сохранения энергии) – успокаивал себя Владимир с отсутствием в медсанчасти симпатичных женщин.
«А что мне не зайти к ним в гости… и мама у Вики такая приятная…, через недельку будем живы, непременно наведаюсь к ним в “Сосенки-2”…»
В доме его ждали не только его товарищи, но и Виктор Иванович.
Взглянув на Владимира, он мрачно спросил:
– Что с Будановым, ногу сильно повредил?
– Рана серьёзная… Буданов отправлен в Москву, в больницу.
– Как же так, бригадир?..
Виктор Иванович эмоционально замахал руками.
– Как же так получается, я тебя спрашиваю? Ты такой опытный, не первый год в лесу… и у тебя твои бойцы на первой, можно сказать, минуте рубят себе топором ноги! Ты мне скажи, ты с ними, – здесь лесничий показал рукой на притихших ребят, – инструкцию по технике безопасности проводил? А вишь, бригадир, не проводил!.. Это очень плохо, потому что не дай Бог, что случится? С кого спросят? О, молчишь! А спросят с тебя и с меня, и очень строго спросят! Поэтому приказ номер один от четвёртого июня – в лес без моей команды не ходить, водку не пить, а сидеть здесь в избе у тети Паши и ждать меня, пока я к вам опять не приеду…
И Виктор Иванович выкатился из дома, завёл свой мотоцикл и рванул в сторону пионерлагеря.
Так прошёл день, прошёл второй.
Небо затянуло тучами, и полил дождь, и настроение в бригаде, и так не очень хорошее, превратилось в сплошную дождевую серую муть.
Ребята сидели в избе у тёти Паши, вяло ели «бычков в томате», листали какие-то старые номера журнала «Огонёк», тайно, очень тайно бегали по очереди в магазин и покупали яблочный «Сидр».
Только он придавал членам бригады какие-то силы, какой-то оптимизм. А так всё было плохо.
Дождь за окном.
Ветер выл утробным голосом в трубе нетопленной печки.
Виктор Иванович не ехал и не ехал.
И даже Люсин перестал фотографировать своим «Зенитом».
На исходе третьего дня (дождь всё лил, не переставая), когда за окном темнело, в окно постучали. Владимир выглянул через окно на улицу, но не разобрал, кто стучит, и пошёл открывать дверь. На пороге зычно спросил «кто?», предполагая, что это Виктор Иванович, наконец, приехал.
Но, к его большому удивлению, в избу ввалился, весь мокрый от дождя, улыбающийся Буданов.
– Ха! – весело скаля зубы, закричал Буданов. – Без меня «Сидр» пьёте!.. А я вам водки две бутылки привёз с «одесской» колбасой, мамаша мне в больницу принесла. А я, ха! Из больницы свалил и к вам сразу, вот, с колбасой и водкой!
– А как же твоя нога? – растерянно спросил Владимир, давая Буданову войти в комнату. – Ведь всего три дня прошло.
– Нога… ерунда, уже зажила! Давайте водку пить, а то я так устал с дороги и промок.
Люсин и Маркин повскакали со своих мест и внимательно рассматривали Александра Буданова, мол, «не приведение ли?»
Люсин даже его пощупал рукой и тут же защёлкал своим фотоаппаратом, снимая Буданова, как раненого героя, сбежавшего из больницы на фронт.
Потом они весело пили водку, заедая её «одесской» колбасой и всё теми же «бычками в томате». Настроение стало улучшаться, и дождь за стеной, и ветер, теперь, наоборот, придавали ситуации больше романтики, больше авантюризма.
Утром дождь закончился, и сразу приехал Виктор Иванович.
Внимательно посмотрел на Буданова, велел показать ему травмированную ногу.
Буданов показал.
Видимо, Виктор Иванович остался доволен увиденным, потому что дальше он сказал следующее: «Чтобы все быстро собирались на работу!»
Через двадцать минут все собрались.
Лесничий, ковыряя какой-то палкой грязь на своих сапогах, пристально оглядел команду Владимира, стоящую перед ним, крякнул и с назидательным оттенком в голосе сказал:
– Смотрю я на вас, пацаны, вы вроде готовы ударно работать на прочистке леса. Это хорошо! Но совсем нехорошо, что не соблюдаете технику безопасности! Не надо поначалу гнаться за выработкой. Научитесь сначала не бить себе топором по ногам. Я не знаю, говорил ли вам Разумовский, что безопасность работы в лесу – превыше всего! Научитесь сначала крепко держать топор, потом уверенно наносить им удар, а уж потом складировать срубленный материал. Так, и только так, в таком порядке, можно работать в лесу.
И они опять пошли в лес.
Впереди, как полагается, двигался Владимир, За ним – Маркин. Потом Буданов и Люсин, снимавший на фотоаппарат «Зенит» всё, что видел.
Сделали с трудом по три кучи на человека.
Владимир начал понимать, что эта бригада не идёт ни в какое сравнение с прошлой командой.
Там тоже поначалу никто толком не мог держать топор.
Там тоже ребята в лесу были как первоклассники на первом уроке, но они (это Петров, Соловьёв, Дорофеев) как-то быстро схватывали азы рубки сухих деревьев. А здесь Владимир увидел, что у этих «бойцов», как бы они ни старались, результат работы будет плохой.
Люсин и Буданов просто были импотенты в работе – они рубили сухие осины то ударяя деревья с неимоверной силой, то лаская их топором, как будто расчёской гладили свежие листочки.
Маркин ещё туда-сюда, но Люсин иногда неожиданно бросал свой топор на землю и бешено начинал фотографировать какой-то момент их работы, тем самым безумно раздражая Владимира.
Три дня подряд члены бригады (кроме Владимира) едва делали по три кучи в день на «рыло». Даже десантник Маркин с трудом складывал эти три кучи, правда, у него были подвижки – на третий день работы он сложил четыре кучи. А Люсин и Буданов никак не могли преодолеть психологический рубеж в три кучи.
В то время как Владимир вышел на шесть–семь куч в день.
И только потихоньку–полегоньку работа стала налаживаться, как опять пошли серые мутные дожди.
Опять бригада залегла в доме (правда к этому времени Виктор Иванович перебросил их в барак, известный Владимиру по прошлому году).
Грязи, пыли и крыс в бараке стало больше, комфорта – меньше.
Почему-то строители засыпали пруд землёй, и негде стало купаться.
Но ребята на этот счёт не очень расстраивались – на улице лил дождь, работа не велась и, значит, мыться было не обязательно.
Играли в карты (эта бригада шахмат не взяла, видимо, не умели в них играть), время от времени бегали в магазин за «Сидром» (он, слава Богу, без перебоя продавался в местном сельпо), пили его и травили байки.
Через два дня дождь резко прекратился, и выглянуло солнце.
В лесу было мокро, сыро.
В этот день ребята с трудом сделали по две кучи, а Владимир, правда, четыре.
При ударе топором в дерево с листьев сыпалось море дождевых капель, и одежда через двадцать минут работы была насквозь мокрая. К обеду лес более-менее просох, но пацаны к этому времени уже выдохлись, и Владимир увёл бригаду в барак отдыхать.
К этому времени (а прошло уже больше недели работы) было сделано мало, а проблем эта бригада (да и погода) подбрасывала много.
То – топором по ноге (это Буданов), то Люсин так увлечётся фотографированием каких-то неизвестных грибов в лесу, что по двадцать, а то и по сорок минут топор в руки не берёт – всё своим «Зенитом» щёлкает.
То Маркин вдруг замрачнеет, и по приходу в барак сразу, ни с кем не советуясь (как будто вокруг никого нет и он один), покупает в сельпо пять, а то и шесть бутылок яблочного «Сидра», и начинает их пить один как минеральную воду, становясь ещё более мрачным.
Вот вам и бригада, вот вам и план, который наметил лесничий, да ещё этот дождь…
В какой-то день, когда погода более-менее стабилизировалась, после работы Владимир поприличнее оделся и, не сказав никому в бригаде ни слова, пошёл в «Сосенки -2» искать Викторию (ведь приглашали).
Он быстро нашёл дачный кооператив «Сосенки-2» – он находился почти рядом, надо было пройти с полкилометра в сторону от дачек «Сосенки».
Когда Владимир отворачивал по дороге в сторону «Сосенок-2», и вдалеке мелькнули крыши знакомых дач, у него затрепетало сердце, и он вспомнил Веру, прошлый год, Дашу, Олега Петровича (он так с прошлого года о себе и не заявлял).
Ноги его замедлили ход, и он даже захотел подойти к дому Веры и заглянуть в окно, как он это делал в прошлом году, но потом отбросил эту мысль и устремился к домам кооператива «Сосенки-2».
Дом 23 по второй линии был беленьким, симпатичным, окруженным зеленью строением.
Владимир постучал в калитку, но ему никто не ответил, тогда наш герой без приглашения вошёл на территорию участка и медленно пошёл по тропинке к дому – его дверь была открыта.
Когда он занёс свою ногу на ступеньки крыльца, из-за дома, несмотря на свои пышные габариты, быстро выкатилась Полина Георгиевна с какой-то кочергой в руках.
– Кто тут у нас хозяйничает? – строго спросила она, надвигаясь на Владимира, но тут же заулыбалась, узнав его.
– А, это Вы, Владимир, очень рада! Виктории нет, вчера в Москву уехала, но вернётся через день. Заходите, заходите и проходите сразу в дом! – Затараторила она, отбрасывая от себя кочергу и пропуская гостя на крыльцо. – Сейчас чай будем пить с вишнёвым вареньем. Варенье, правда, прошлогоднее, но очень вкусное… оно вам понравится. Мы с Викторией его очень любим. Проходите, проходите, вот сюда в столовую! Не стесняйтесь, садитесь за стол! Ах, что я говорю, вам руки надо помыть! Вот сюда, Владимир, в этот коридор, здесь у нас летняя вода, справа – мыло, а слева – полотенце… нашли? Замечательно, а теперь – за стол! А может, вы есть хотите? Так я могу вас супчиком куриным угостить, хотите? Замечательно, что хотите!.. Знаете, люблю, когда у мужчин хороший аппетит, это значит, у них и здоровье хорошее, и вообще всё хорошо работает, ха-ха-ха!..
И Полина Георгиевна стремительно накрыла на стол скатерть, быстро подогрела кастрюлю с супом на газовой плите, и через несколько минут Владимир с удовольствием уплетал куриную лапшу.
А Полина Георгиевна говорила и говорила.
Он ещё не успел разобраться с супом, а уже знал, что на Украине в городе Днепропетровске у Полины Георгиевны живёт старший брат – железнодорожник.
А в Кременчуге – сестра, педагог, а в городе Симферополе тоже есть сестра, правда, двоюродная, она «в Викочке души не чает, каждый год зовёт её к себе, но там нет моря, а в городе летом, в Крыму, без моря… Вы же понимаете, Владимир?..»
Владимир наворачивал суп и всем своим видом показывал, что понимает. Потом они пили чай с вишнёвым вареньем и с вкусным печеньем, а Полина Георгиевна уже успела рассказать Владимиру всю биографию своей дочери. Что в детстве много болела, в сад ходить не хотела, в школе в первых классах училась плохо, но потом взялась за ум и сразу после школы поступила в институт, несмотря на большой конкурс.
– Вы представляете, Владимир, двадцать человек на место?..
Владимир пил вторую чашку чая и всем своим видом показывал, что представляет. Когда Владимир с трудом допивал четвёртую чашку, Полина Георгиевна подошла к самому важному этапу биографии своей дочери.
– Я не знаю, как у вас с женщинами складываются отношения, но у моей Виктории с мужчинами всё не слава Богу. То найдёт себе какого-то военного, дурака, полковника из Урюпинска. А скажите, Владимир, зачем моей дочери полковник из какой-то дыры? Мой муж – известный архитектор, мы ни в чём не нуждаемся, у нас четырёхкомнатная квартира в высотке на Котельнической набережной и зачем нам Урюпинск? То начинает встречаться с каким-то артистом, ха-ха-ха, «Погорелого театра». А зачем нам артист? Артисты – они же все голодранцы, им ничего не платят. То, – в этом месте разговора Полина Георгиевна перешла на шёпот, – нашла себе чекиста! Вроде и парень видный, вроде Вас, но чекист… Скажите, Владимир, Вы хотели бы, если бы у вас была дочь, чтобы она вышла замуж за чекиста?.. А, видите, молчите!.. Вот и мы с мужем не хотели. Не для того мы дочь растили, чтобы она жила с чекистом, они и так много крови попили у нашего народа. Пускай чекист женится на чекистке, ха-ха-ха! А сейчас встречается с футболистом, но это разве нормально?.. Нет, чтобы найти такого парня, как Вы, а то футболист! Вам ещё чая налить? А, может, наливочки? У меня отменная наливочка есть, вот я старая дура, совсем о ней забыла!.. Надо её было предложить перед супчиком…– и Полина Георгиевна сорвалась со стула и метнулась к только ей известному шкафчику.