Kitabı oku: «Delivery Delays. Часть первая. Лесной десант», sayfa 9
В этот день «маханули» за здоровье бригадира по триста грамм водки на человека и всё равно через час застолья Соловьёв побежал в сельпо, «чтобы добавить» водки, а то «мало выпили».
К двенадцати часам июльской ночи ребята пели песни, шутили, смеялись, пробовали даже играть в шахматы, но игра не клеилась.
То спьяна кто-нибудь задевал шахматную доску, и фигуры с неё сыпались, как кегли, на пол, либо задевали шахматные часы, и они с тупым грохотом падали на пол, приводя в восторг пьяную братию.
Утром в восемь часов встать не смог никто, и Владимир, лёжа на своём топчане, сонным голосом скомандовал: «Спим ещё два часа, а потом – в лес и никаких гвоздей!»
Бригада радостно захрапела, даже не помышляя противиться бригадиру, а бригадир перевёл будильник и тоже захрапел.
Через два часа подняться из ребят опять никто не смог, и Владимир ещё раз перевёл часы.
Пришли в лес только к двум часам дня и как сонные мухи приступили к работе, и тут случилось очередное происшествие.
Генка ударил топором по сухой осине, и из комля дерева на него вылетели осы.
Сначала – две особи, потом – четыре, и вдруг небо над его головой потемнело от тысячи ос. Они покружили над ним, потом прицелились и пошли на него в атаку. Он пытался отбиваться от них своей кепкой, но это только ещё больше раззадоривало ос.
Они накинулись на него всем роем.
Генка дико закричал, бросил кепку, свой топор и со страшной скоростью помчался из леса к пруду, который находился в метрах пятистах.
Ребята тоже побросали работу и выбежали из леса, двигаясь за Генкой в сторону водоёма.
Картина была страшная.
Чёрный клубок ос как дым то накрывал Генку, то Генка выскакивал из этого чёрного облака, прибавляя скорость бега.
Осы опять его настигали и, видимо, жалили во все открытые места его тела. Наконец, Генка достиг пруда и, распугивая плавающих уток, кинулся в него, даже не притормозив.
Осы покружили, покружили над водой и стали «в своей страшной злобе» искать новые жертвы. Они увидели ещё трёх джентльменов, которые так же отвратительно пахли водкой, потом и свежей трухой срубленных осин.
Первым под их удар попал Петров.
Но он не стал дожидаться удара всего роя, ему хватило двух укусов, чтобы с огромной скоростью добежать до пруда и скрыться, как и Генка, под водой.
Соловьёв же был атакован всей воздушной дивизией ос.
И он, как огромный слон в саванне, размахивая своими руками, кинулся к пруду. Но ему повезло меньше – мест от укусов ос потом в бараке было насчитано пять.
А на Владимира осы даже не посмотрели.
Поэтому он спокойно дошёл до пруда и, в знак солидарности с остальными членами бригады, тоже искупался в одежде.
Уже в бараке остатками водки протирали укусы Генки (их было штук пятнадцать и все в голову), Соловьёва и Петрова.
Работа в этот день была сорвана.
Владимир как боеспособный боец всех лечил водкой, самолично сбегав за ней в сельпо.
Он то смачивал раны, то вливал огненную воду в искусанные тела.
Сначала было всё хорошо и даже весело, но к вечеру Генка весь распух, и Владимир побежал теперь в медсанчасть пионерлагеря просить помощи.
В медсанчасти дежурила Фёкла, она печально сидела за столом и читала какой-то журнал.
– Собирайся, дорогая, некогда читать, твоего Генку осы сильно искусали, отекать начал, температура поднялась!
Фёкла стремительно схватила какую-то медицинскую сумку с инструментами и шприцами и ещё набрала целый ворох каких-то пилюль, и они побежали через пионерлагерь, через мосток к бараку – спасать Генку.
Помощь пришла вовремя.
Генка действительно сильно распух и стал задыхаться.
Фёкла ловко сделала ему укол в руку, затем дала понюхать нашатырного спирта и ещё велела ему выпить несколько таблеток папаверина.
Когда Генка всё выпил, что ему прописала медсестра, то повалился тяжело головой на подушку и тихо сказал:
– Фёкла, ты – самая лучшая медсестра в мире… Я, наверное, без тебя помер бы…
Фёкла сначала смутилась, а потом сказала ребятам, чтобы они пошли погулять и дали больному отдохнуть, «ему, мол, покой нужен».
И ребята вышли во двор, сели на лавочку.
Владимир опять как самый здоровый, не покусанный осами, сбегал в сельпо и купил теперь несколько бутылок яблочного Сидра.
Потом они мирно сидели на лавочке, попивали Сидр и не беспокоили Генку с «дежурившей» рядом с ним Фёклой.
Вот так прошёл этот вечер – без суеты и разборок.
А потом, уже ближе к вечеру, когда они вернулись в барак, увидели, что больной Генка с Фёклой, обнявшись и накрывшись одеялом, крепко спят и всем своим видом показывают, что им наплевать на всех, потому что им очень хорошо.
Петров хотел было возмутиться, но Соловьёв и Владимир так на него цыкнули, что комиссар без слов пошёл курить опять на двор и допивать свой Сидр.
А ребята потоптались, потоптались рядом со спящими и тоже пошли на улицу.
Так и сидели на лавочке до тех пор, пока не взошла Луна, и не потянуло сыростью от речки.
Время было двенадцать часов ночи, когда Владимир встал и пошёл в барак.
Генка и Фёкла, так же обнявшись, продолжали спать.
Владимир зажёг свет и тронул за плечо девушку.
– Фёкла, скоро уже утро, тебя не кинуться искать в пионерлагере? – сказал он медсестре, которая резко села на кровати, хлопая своими глазами, видимо, совершенно не понимая – кто она, где она.
Затем она охнула, вскочила с кровати, схватила свою медицинскую сумку и, не говоря ни слова, выкатилась из барака, на ходу надевая свои летние шлёпанцы, и по дороге чуть не сшибла с ног, входивших в комнату Соловьёва и Петрова.
Генка тоже вскочил с кровати, и хотел было кинуться за рыжей медсестрой, но Владимир остановил его и мягко сказал:
– Ген, остановись, ты ещё не совсем здоров, вон, какой у тебя на лице отёк, да ты и так уже накувыркался на неделю вперёд. Угомонись! Нам осталось три дня работы, поэтому нужно напрячься и закончить последний участок, чтобы Виктор Иванович закрыл его по полной программе…
Генка тупо посмотрел на бригадира, налил себе из бутылки оставленную для него водку (хотя медсестра не велела пить водку при таком отёке лица), выпил грамм сто, затем застонал и повалился на свою кровать.
Утром в лес пошли втроём – Генка, сославшись на слабость (все ему поверили, его лицо превратилось в перезрелую сливу), остался в бараке.
Сделав восемь куч на человека, бригада вернулась в барак к семи часам вечера.
Генки в комнате не было. Правда, всё в комнате было убрано.
Пустые бутылки и банки от съеденных консервов были выброшены в мусорную яму, кружки помыты, хлеб и другие продукты аккуратно сложены в деревянный ящик.
Никто ничего не сказал, а молча пошли на пруд, искупались, потом по заведённому регламенту «треснули» водки, заели её всё теми же опостылевшими консервами «бычки в томате» и легли спать.
Владимир проснулся глубокой ночью от какого-то шороха и увидел, как Генка пробирается к своей кровати, посмотрел на часы – два часа ночи.
«Нормально! – отметил он. – Генка капитально загулял, как на работу ходить – так болен, а как по бабам бегать – так здоров…»
Утром следующего дня, когда бригада начала собираться на работу, Генка опять сослался на плохое самочувствие (его лицо теперь напоминало перезрелую сливу, которая упала на землю и треснула).
Здесь Владимир не выдержал и сказал следующее:
– Дорофеев начинает прикрываться своим искусанным лицом, чтобы не ходить на работу! Хорошо, пусть не ходит, но денег получит меньше, чем остальные члены бригады!..
Генка хотел что-то сказать в своё оправдание, но Петров, у которого накопилось за эти дни много желчи, выдал ему такой текст:
– Дорофеев, твою мать, ты начинаешь симулировать, после нападения на тебя ос прошло три дня…
– Два, – слабо сказал Генка.
– Пускай два, но мы видим, что ты совершенно не болен! Мы тебе дали возможность отлежаться и даже потрахаться, а ты, хорёк, начинаешь пользоваться своим положением! Спишь, жрёшь, е…ся, а кто, твою мать, за тебя план будет делать? Бригадир прав – при расчёте получишь меньше денег. Учти, я за всеми веду учёт, записываю – кто сколько сделал!
– Да я, ребята, рад пойти в лес с вами, – начал объяснять Генка, – да не могу и двух шагов сделать.
– Как не можешь? – подозрительно переспросил Ванька.
– Вот так, не могу, у меня после укусов… ос… ну, как бы это сказать… член торчит днём и ночью, сам в ужас прихожу! У меня так никогда не было. Вот, Фёкла напряжение и снимает.
– Хорош врать, Дорофеев! – и с этими словами Петров резким движением срывает одеяло с Генки, и перед глазами всех членов бригады предстаёт торчащий железный посох Дорофеева.
Все смотрят на эту картину несколько минут и здесь Соловьёв говорит:
– Да это у тебя от того, что ты целыми днями лежишь и жрёшь…
– Я вам точно, ребята, говорю, что от ос.
– Как от ос? – опять вступает Ванька. – Они тебя в голову кусали, а у тебя член стоит, ха-ха-ха!
– Да я вам правду говорю! – со слезами в голосе Генка начинает показывать свой правый бок. – Они меня и сюда вот жалили, смотрите, сколько укусов!
И ребята видят, что действительно – весь правый бок Генки и даже правая нога сильно покусаны.
– Во как! – подводит итог Владимир, рассматривая ногу Дорофеева. – Это выходит, что яд ос стимулирует потенцию, так, что ли?
– А что же, меня цапнули пять раз, и хоть бы что —и ничего не стоит?.. – засокрушался Соловьёв.
– Да потому, что тебя, Соловьёв, осы жалили в голову и шею, да и вес у тебя в два раза больше! – объяснил ситуацию Владимир.
– Да ты и работаешь в два раза больше Генки, – влез в разговор Ванька, показывая своё видение ситуации.
Опять оставили Дорофеева в бараке («больной с поднятым членом» – теперь так Петров называл Генку), а сами продолжали, остервенело рубить сухие осины и кривые берёзы.
И в этот день сделали восемь куч на человека.
Вечером, вернувшись с работы, в комнате обнаружили Генку с Фёклой, которая, без стеснения задрав белый халат и свою юбку, сидела на коленях «больного с поднятым членом».
Они пили Сидр и непринуждённо болтали, когда потные и усталые члены бригады ввалились в комнату.
– Так, всё те же, – мрачно засопел Петров, – больной и медсестра-сиделка.
Фёкла тут же спрыгнула с колен Дорофеева, поправила свою причёску и, не стесняясь никого, сказала, что «пришла сделать Генке очередной укол, так как состояние его крайне тяжёлое, и ей придётся наблюдать Генку ещё несколько дней…»
И здесь все ребята заметили, что лицо Фёклы, такое простое, рядовое, некрасивое превратилось в лицо Богини.
Губы её были красные, как черешни, щёки горели здоровым румянцем, а рыжие волосы красивым каскадом падали на её упругую грудь, торчащую из-под белого халата.
– Да, Фёкла, – медленно сказал Владимир, – мы очень благодарны тебе, что ты практически подняла нашего товарища с постели, но, дорогая, хочу тебя расстроить – завтра у нас последний рабочий день и послезавтра мы все уезжаем в Москву.
– Как последний рабочий день? – сразу встрепенулся Генка. – Нам же ещё большой участок леса очистить надо, Виктор Иванович говорил…
– Пока ты болел, мы уже практически всё закончили и, исходя из этого, завтра – последний день работы!
– Но, это никуда не годится! – забеспокоился Дорофеев. – Это… что же такое! Не успели приехать – пора уезжать!..
– А ты можешь остаться, Дорофеев! – подколол Генку Петров. – Тебя никто не заставляет уезжать, живи здесь, в бараке, хоть до белых мух! Вон, ты себе какую сиделку нашёл классную! Такую заботливую, такую домашнюю! И согреет, и укол вовремя сделает, чего тебе ехать в Москву?..
Генка тупо посмотрел на Петрова и нервно закричал:
– И останусь! Тебе что, Петров, до меня?.. Меня в Москве никто не ждёт, у меня семеро детей по лавкам не валяются!..
В этом месте разговора Фёкла нежно обняла поднявшегося с постели Дорофеева и медленно проговорила, обращаясь почему-то к Владимиру: «Оставьте нас, ребята, в покое – у нас всё серьёзно…»
И они вышли из барака.
Владимир, Петров и Соловьёв остались стоять в комнате, как персонажи известной комедии Гоголя «Ревизор» в последней сцене.
– Во, как! – задумавшись, начал говорить Соловьёв. – А у него в Москве жена в двухкомнатной квартире… ждёт его с десятилетним сыном. Ничего не понимаю, что он там наплёл Фёкле?
И бойцы, почему-то сильно расстроившись, сели ужинать как всегда традиционно – теми же бычками и той же водкой из местного сельпо.
Генка в эту ночь вообще не приходил, где он болтался с Фёклой – осталось загадкой, но это было неважно.
Владимиру было ясно одно – что одного члена бригады потеряли, притом – навсегда.
Следующим днём работали плохо, не слаженно.
Соловьёв чуть себе не отрубил ногу – топор врезался в его ботинок, там и застрял (хорошо его ботинки были сшиты из толстой свиной кожи).
Одним словом, всё в команде расстроилось.
Но Владимир про себя радовался, что этот развал произошёл не в начале их деятельности, а в конце работы.
С горем пополам сделали по четыре кучи, и выходило, что надо оставаться ещё на один день, чтобы довести чистку этого участка до конца, как обещали Виктору Ивановичу.
Петров наотрез отказался оставаться, сославшись на то, что он должен быть на работе обязательно в понедельник, «начальник не поймёт, почему старший научный сотрудник не появился на рабочем месте после отпуска».
Соловьёв тоже кисло смотрел на перспективу оставаться ещё на один день: «Жена сразу меня выгонит из дома, если я задержусь хоть на один день. А зачем мне это?»
Владимиру тоже надо было быть в Москве в воскресенье – в понедельник заканчивался его отпуск и отгулы, которые он взял.
«Что же делать? – начал он судорожно соображать. – На ровном месте, когда победа была близка, так слабо провели финал, и всё из-за этого “засранца” Дорофеева».
И тут как раз этот «засранец» вошёл в комнату, даже не вошёл, а влетел.
Глаза его горели, отёчность лица была едва заметна.
Владимир заметил, что он как-то стал стройнее.
Расправились его плечи, и он из плюгавенького мужичка превратился в подтянутого молодого человека.
– Здорово, мужики, чего такие невесёлые сидите?.. Вроде работу закончили, лес очистили, радоваться должны, а вы сидите, как будто война началась, и завтра вас отправляют на фронт!..
– Да, Дорофеев, подвёл ты нас, Дорофеев!.. – заскрипел Петров пружинами своей кровати. – Провалили мы работу на последнем участке… из-за тебя, Дорофеев! Куч двенадцать-пятнадцать не доделали.
– А чего сразу из-за меня… ты, Петров, ведёшь учёт выполненных работ каждым человеком, да и Виктор Иванович потом подсчитывает.
– Да мы не об этом, Ген! – мягко вмешался в разговор Владимир. – Надо ещё на день оставаться, а никто не может – у всех отпуск заканчивается. Всем в понедельник надо быть на работе, а сегодня суббота.
– Ну, а завтра, в воскресенье, нельзя, что ли, напрячься? Встать рано и сразу – в лес, по четыре кучи сделать на брата и после обеда – в Москву! И я бы вышел, мне уже лучше.
– Не получится, Ген, – опять продолжил разговор Владимир, – устали мы все очень. Вон Соловьёв чуть себе ногу топором не отрубил. -Вечером последний автобус из Аннино уходит на Москву, А до Аннино ещё дойти надо, а это – не меньше часа пути. Да, бывают случаи, мне наши соседи по бараку рассказывали, что эти вечерние автобусы отменяют. Не успеем мы!.. Да и завтра с утра Виктор Иванович приедет принимать работу и зарплату нам должен привезти. Он обещал. Вот скажи нам, Дорофеев, честно, ты остаёшься или так, языком молол?..
– Да хотел задержаться, у меня ещё неделя отгулов осталась, да и с Фёклой у меня тут… роман начался. Но работать не планировал…
– Не планировал, он не планировал!.. – завёлся Петров. – А Фёклу драть ты планировал?..
– Тихо, тихо, тихо, пацаны! – замахал руками Владимир. – Давайте спокойно поговорим! Если ты, Дорофеев, остаёшься на неделю, так, может, ты потихоньку двенадцать-четырнадцать куч осилишь, всего-то по две кучи в день…
– Ну, не знаю, не планировал я работать… А вдруг – несчастный случай, что тогда? Вдруг опять осы, как я один, без вас?..
– Да у тебя теперь Фёкла есть – крепкая, здоровая баба, она тебя из огня вынесет и из полыни вытащит, Дорофеев…
– Это верно, баба она крепкая, дородная в обиду меня не даст, – заулыбался Генка.
– Ну, и отлично, Дорофеев, считай, что договорились, а то завтра Виктор Иванович приедет и увидит, что участок не доделан! Денег много может не доплатить, обиду какую на нас затаит, а зачем нам такой компот!.. Может, на следующий год сюда ещё приедем лес почистить… – закончил Владимир трудный для себя разговор.
На том и порешили, что Дорофеев остаётся ещё на неделю и заканчивает последний участок.
Деньги, естественно, за последние выложенные кучи берёт себе.
Утром в воскресенье, в семь часов, Виктор Иванович уже глушил свой мотоцикл у барака.
– А, соколики, ещё дрыхнете? А кто доделывать участок будет? – закричал он в окно барака. – Подъём, вашу мать, и марш в лес, а то денег не дам, ха-ха-ха!
Через несколько минут, полусонные бойцы начали одеваться, не очень понимая, чего от них хочет лесничий, потому что вчера вроде всё обговорили и пора не в лес идти, а собираться в Москву.
Владимир, прыгая на одной ноге по комнате (потерял один ботинок и не мог его никак найти), пытался объяснить Виктору Ивановичу, что они через несколько часов уезжают в Москву, и им хотелось бы получить деньги, а доделывать участок будет один Генка.
Лесничий, как Кутузов после Бородинского сражения, сидел на стуле, слушая своих офицеров о трудном решении сдачи Москвы, наконец, понял, что участок будет заканчивать один Генка, а бригада уезжает, но ребята хотят получить денег.
Повертев головой и заметив недопитую бутылку с водкой, Виктор Иванович, не спрашивая разрешения, плесканул себе в рядом стоящую железную кружку огненной воды, резко выпил, «закусил» рукавом своей рубахи и мрачно сказал:
– Ну, вот, когда ваш Дорофеев закончит работу, тогда я вам ваши деньги все и заплачу, – и с этими словами вышел на двор, тут же отлил под берёзу скопившуюся мочу, завёл мотоцикл и не спеша скрылся в направлении деревни Ватутинки.
– Бригадир, – первый очнулся Петров, – что делать будем?
– Хрен знает, что получается…
Владимир, наконец, нашёл ботинок, и собирался его надеть, но вместо этого грохнул найденным ботинком в пол, и как тренер футбольного клуба, задал своей бригаде вопрос:
– Почему всегда на последней секунде другая сторона нам забивает гол?! Я спрашиваю у Вас, почему?..
Никто ему не ответил, все как-то скукожились, посерели.
Генка сделал озабоченное лицо, Соловьёв опять лёг и грязно выругался, а Петров, как всегда начал искать «врагов» и «вредителей», «которые вместо слаженного и ударного труда закрутили любовь, когда надо было вкалывать со страшной египетской силой».
– Ладно, тихо, Петров! – резко перебил его Владимир. – Делаем так!.. Я и Генка остаёмся на несколько дней и доделываем участок, затем получаем деньги и возвращаемся в Москву, а ты, Петров, на работе пишешь заявление о двух днях отгула на меня «за свой счёт» и передаёшь это начальнику с устным объяснением. А сейчас собирайтесь и двигайте в Анино, там вроде автобус в девять часов идёт на Москву.
Через час Петров с Соловьёвым, собрав вещи, ушли в деревню Анино, к автобусу, а Владимир с Дорофеевым ушли в лес.
Работа у них не очень спорилась, было очень жарко, (жара не отступала, за целый месяц не было ни одного дождя), притом сказывалась общая усталость и последние неприятные разговоры.
С трудом к обеду сделали по три кучи, и ушли к себе в барак отдыхать.
Дорофеев по дороге к бараку сбегал на пруд помыться, а Владимир не пошёл даже на пруд, а по приходу в помещение сразу повалился на кровать (по отъезду Петрова он занял его постель).
Только сейчас Владимир почувствовал, как устал – сил у него совершенно не было.
Когда были все члены бригады, Владимир не замечал усталость, а если и уставал, то всем своим поведением показывал, что «всё отлично, всё в порядке». А сейчас он понял, что находится на последней стадии физического и морального истощения.
Примчался Генка и сразу кинулся переодеваться, чтобы бежать в пионерлагерь на свидание к Фёкле.
– Куда ты, Дорофеев? – слабо ворочая языком, вещал Владимир. Твоя подруга, сейчас работает, а ты её будешь отвлекать. А если какая травма с пионером или ещё что?..
– Не бойся, бригадир, я ей, наоборот, помогаю, если у неё какая работа. А так, я с ней постою на крылечке, подышу вместе с ней одним воздухом, потом она покурит, погладит меня. Так сладко мне с ней…
– Да я смотрю, Генка, ты действительно по уши влюбился в Фёклу, а как же твоя жена, твой сын?
– Бригадир, не тереби душу! С женой разводиться буду, мы с ней это… уже давно не живём, как муж и жена, лет пять, наверное, а вот пацана жалко, хороший он у меня, всё понимает и, видимо, страдает из-за нас.
И Дорофеев вдруг заморгал глазами, всхлипнул и стремительно вышел из комнаты.
У Владимира от этого разговора и общего настроения тоже навернулись слёзы. «Как там моя жена, как она себя чувствует? С этой работой, с этими бабами совсем забыл о жене, а она в положении, скоро рожать, один месяц остался, а вдруг преждевременные роды? Надо бы сегодня сбегать в лагерь, позвонить домой, спросить, как дела, и сообщить, что задерживаюсь. Ведь они меня сегодня домой ждут, а я вот тут лежу, и сил нет встать, вот до чего работа меня довела…»
И Владимир уснул и проснулся, только когда уже стемнело, и на небе зажглись звёзды. Он тяжело встал с постели и вышел во двор, сел на лавочку, хотел подышать вечерним воздухом, но воздух был сухой и жаркий, пахло дымом и степью – так казалось Владимиру.
И тут он вдруг понял, что сложить оставшиеся семь–восемь куч будет почти непосильная задача.
«Вон, спал шесть часов, а сил всё равно нет, как будто всю кровь выкачали. Сижу как старик восьмидесяти лет. Да, правильно Виктор Иванович говорил, когда я к нему первый раз приехал, что “лесная работа очень тяжёлая”, что “в ней надо бригадой работать”. А где бригада? Нет никакой бригады!.. Генка – весь в любви, а я как дед… ну, и бригада!.. Ха-ха-ха!» – пытался развеселить себя бригадир.
У него это получилось плохо.
«А может, я просто заболел, почему сил совсем нет? – продолжал рассуждать Владимир. – А с чего я вдруг заболел? Вроде бы, с не с чего. А может, меня клещ энцефалитный укусил, и у меня начинается болезнь Лайма?.. Виктор Иванович предупреждал, что с таким жарким летом клещи в Подмосковных лесах активизировались. Фу, твою мать, и голова болит как-то противно, пойду-ка я спать – утро вечера мудренее».
И Владимир опять лёг на кровать, но заснуть не мог.
То ему казалось, что крысы (совсем обнаглев), бегают толпами по комнате, и он время от времени включал фонарь. Но с того момента, как они (когда были все вместе) заделали все норы и щели битыми бутылками, крыс вроде больше не было.
То ему мерещилось, что кто-то ходит под окнами и жалобно стонет, и Владимир вставал и смотрел в окно, но там, кроме чёрной ночи, ничего не было видно.
Потом в голову Владимира вошла беспокойная мысль: «А когда теперь Виктор Иванович приедет? А может, он теперь приедет только к выходным, мы же сказали ему, что участок закончит Дорофеев, мол, у него отгулов ещё неделя. Ах, чёрт возьми, какая незадача… Я в Москве обязательно должен быть во вторник и своей жене не позвонил…»
Владимир уснул, но спал плохо, всё время ворочался и ему снились кошмары.
Под утро пришёл Генка, задел ногой пустое ведро и повалился спать, сразу захрапел, а Владимир, наоборот, проснулся и уже до утра не мог заснуть. В голову опять полезли всякие беспокойные мысли – о жене, о будущем ребёнке, о деньгах, которые должен заплатить Виктор Иванович.
Когда взошло солнце, Владимир опять задремал, и приснилось ему, что он с маленьким мальчиком весело бегает по воде по краю морского пляжа.
Спал он, как ему показалось, несколько минут, но этот сон почему-то очень живительно подействовал на Владимира.
Он встал с кровати легко и энергично, времени было девять часов.
– Дорофеев, вставай! Пора на работу выходить, надо сегодня доделать участок!..
Генка продолжал спать, демонстрируя полную отрешённость от работы. Владимир его и толкал, и сбрасывал с него одеяло, и массировал ему уши, хоть бы что – Дорофеев продолжал спать, не обращая никакого внимания на действия бригадира.
И только когда Владимир налил ему на лицо воды из бутылки, то он проснулся и недовольно сказал:
– Чего пристал к человеку, дай поспать…
– Как поспать, Дорофеев, надо доделать, чёртов участок, немного же осталось, вставай!
Генка махнул рукой, перевернулся на другой бок и, засыпая, утробным голосом выдал, что «придёт часа через два».
Владимир плюнул, попил на скорую руку чая и быстро зашагал в лес, по дороге невесело думая, что «начинал чистку леса один, и вот заканчиваю её один».
Через два часа, конечно, никакого Дорофеева ещё не было.
Владимир к этому времени сложил почти две кучи и начинал сильно злиться на компаньона: «Твою мать, что за человек, никакой ответственности!.. Это хорошо, что я остался ещё на несколько дней, а то этот крендель с утра до вечера только гулял бы с Фёклой, а на работу хер положил бы. И с Виктор Ивановичем сложились бы неприятные отношения…»
Когда Владимир заканчивал третью кучу, вдруг к нему на просеку выехал Виктор Иванович со спящим Дорофеевым в люльке.
– Здорово, Москва! Смотрю, ты не уехал в город, а заканчиваешь объект. Это хорошо! Вот тебе подкрепленье подвёз, может, пригодится?
И лесничий огромной рукой вытащил Генку из люльки, поставил его на ноги, дал ему в руку топор и сказал: «Давай, делай, как бригадир!..»
Затем сел за мотоцикл, завёл его и пробасил:
– Вечером сегодня приеду, посмотрю, как у вас получилось, если всё закончите сегодня, то и деньги сегодня выдам!
Генка сначала никак не мог проснуться, он ходил по лесу как лунатик.
Ударял один–два раза топором по сухому дереву и тут же приваливался к нему и закрывал глаза.
А Владимир, наоборот, рубил остервенело сухие деревья, окрылённый новостью, что сегодня вечером, если они закончат участок, лесничий заплатит все деньги.
«Ещё немного, ещё чуть-чуть!.. – опять он пел песню актёра Ножкина из кинофильма “Освобождение”. – Последний бой – он трудный самый, а я в Россию, домой хочу, я так давно не видел маму!..»
– Давай, Генка, помогай! Виктор Иванович обещал сегодня денег дать, если мы всё закончим. Ну, включайся в работу, ещё осталось каких-то четыре кучи.
«В сто сорок Солнц закат пылал, в июнь катилось лето, жара была, жара плыла, на даче было это…» – вспомнил стихотворение Маяковского Владимир, когда, изнывая от жары, слепней, пыли и трухи он с трудом заканчивал пятую кучу.
Генка с большим трудом сложил одну и начал вроде складывать вторую. Оставалось две кучи, но силы вдруг оставили Владимира, и он заметил, что стал махать топором мимо сухих осин, грубо промахиваться при ударе, норовя попасть больше себе по ноге, чем по дереву.
– Две кучи, всего две кучи… – твердил бригадир, как полоумный. – Надо их непременно сделать, сделать, сделать… только две кучи, это же просто!..
Владимир посмотрел на Генку – тот, шатаясь между деревьев, шёл к нему и показывал рукой, что его топор сломался. Действительно, почему-то раскололось топорище, и, естественно, таким топором нельзя было работать.
Эта неудача совсем лишила сил нашего героя: «Как!.. Осталась практически одна куча (Генка и Владимир к этому времени сложили каждый по половинке кучи), и вот – такая хрень, сплошная невезуха!..»
– А давай, бригадир, по очереди топором работать, один рубит, а другой складывает, – видя сильное расстройство Владимира, предложил Дорофеев свой вариант работы в этих условиях.
И Генка взял скользкий от пота топор Владимира, и начал остервенело рубить сухие деревья.
Владимир в это время, высунув язык от жары и усталости, сидел на одной из куч и тяжело соображал, как же закончить эти две позиции. И через час неимоверного труда кучи были сложены.
Ура! Часы показывали шесть вечера.
Потом они плелись по пыльной дороге к баракам, как два пилигрима, идущие к святым местам. Мимо пруда, мимо сельпо они шли к дому, чтобы только добраться до постели и упасть на неё.
Владимир не помнил, как он вошёл в комнату и как рухнул на кровать.
Очнулся он от толчков Виктора Ивановича, который стоял рядом и гудел, что, мол, «молодцы, справились всё-таки с участком».
Потом лесничий достал ведомость и Владимир увидел, что напротив его фамилии стоит сумма в триста десять рублей и ноль копеек.
Владимир как во сне расписался, и Виктор Иванович ему отсчитал двенадцать новеньких четвертаков и одну десятирублёвку.
Потом Дорофеев получил свои деньги в размере двухсот тридцати рублей. Он не возражал. Петрову было выписано двести восемьдесят рублей, а Соловьёву – двести семьдесят.
Но, Виктор Иванович не спешил эти деньги передать Владимиру.
– Пускай сами приедут и получат, – и с этими словами лесничий, как в прошлый раз, достал из люльки мотоцикла бутылку самогона и большой кусок вяленого мяса, хорошо пахнущий чесноком.
– Это, Москва, – продолжил говорить Виктор Иванович, размещая снедь на столе, – не от недоверия к тебе, а так, страхуюсь я!.. Знаешь, разные люди бывают. Получат деньги, а потом скажут, что не получали, мол, «подпись не моя». Поэтому ты своим пацанам скажи, когда их увидишь, что пускай приезжают сами за зарплатой в лесничество и магарыч с собой привозят!
Лесничий подмигнул Владимиру:
– А теперь давайте отметим получение вами зарплаты и окончание работы!..
Они выпили самогона, и Владимир сразу сильно опьянел, несмотря на такую отменную закуску. Вторую «пайку» самогона он уже не помнил, как пил, не говоря уже про третью.
Очнулся он рано утром, едва брезжил рассвет, и сразу начал проверять деньги в кармане. Деньги были на месте, а вот Дорофеева опять не было в комнате.
Владимир с удовольствием вытянулся в постели и опять уснул.
Снился ему сон, что он летит над волной ярким солнечным днём, легко направляя себя то к воде, едва касаясь воды, то резко устремляясь вверх к Солнцу. Это ощущение полёта, не видя своего тела, так понравилось нашему герою, как он безумно носится с большой скоростью между водой и небом, наслаждаясь полётом. Захочет вниз – и сразу устремляется вниз. Чуть-чуть касается воды, даёт себе команду «вверх» и сразу устремляется вверх.
Ах, как сладко было ему так летать, пока он, не рассчитав силу своего полёта (конечно, первый раз летает!), вдруг, на последней секунде, увидел скалу, всю покрытую зелёными водорослями.
Он дал себе команду тормозить, но было уже поздно.
Ударившись о скалу, Владимир упал на пол барака, скатившись с кровати, и сразу проснулся.
Генки всё так же в комнате не было.
А было в комнате очень много солнца и жары.
