Kitabı oku: «Delivery Delays. Часть первая. Лесной десант», sayfa 8
Виктор Иванович это всё слушал вполуха.
Он то выходил на улицу покурить, то возвращался и наблюдал, как ребята обустраиваются на новом жилье.
Затем кинул чинарик в открытую форточку и сказал:
– Кто сейчас со мной поедет на новую точку?..
И помолчав, добавил:
– Нужно двоих бойцов, чтобы всё показать, и самое главное – «размерить очистку» на один гектар…
Ребята делали вид, что не слышат.
Генка продолжал охать со своим глазом (ну, понятно, разговор лесничего его не касался). Петров приводил свою кровать в порядок – что-то постилал на неё, что-то подкладывал под голову и не обращал внимания на слова Виктора Ивановича.
Владимир, наоборот, всё слышал и понимал, что надо ехать ему, а очень не хотелось. Соловьёв кинул свои вещи на второй тюфяк и вообще вышел из барака на улицу, спрашивая у строительных рабочих «где здесь туалет?»
Владимир встал с тюфяка, дождался, когда Соловьёв вернётся в комнату, и когда он вошёл, сразу показал на него пальцем: «И ты тоже поедешь».
Ехали они недолго, где-то метров через пятьсот Виктор Иванович затормозил мотоцикл и вошёл в смешанный лес.
Ребята двинулись за ним.
Лесничий ходил среди небольших ёлок, мелких берёз и достаточно высоких осин, и казалось, что он что-то высматривает. Он наклонялся, приседал, смотрел через непроходимый бурелом, закуривал, затем резко бросал недокуренную сигарету, опять приседал и смотрел вперёд.
Ребята тоже смотрели в этом направлении и ничего, кроме деревьев и кустов, не видели.
Наконец, лесничий остановился, достал из кармана длинную рулетку и велел размечать один гектар. Это значит – сто метров на сто метров.
Начали мерить, натягивая рулетку (в ней было двадцать пять метров) четыре раза, причём Виктор Иванович топором подрубал кусты или маленькие деревца, чтобы эти сто метров можно было видеть от одного человека (Соловьёв) до другого человека (Владимир), которые стояли в углах этого гектара.
И так разметили квадрат леса сто метров на сто, и ещё сто на сто.
Затем Виктор Иванович велел всем, (и сам принимал участие) сделать пробную вырубку (чистку леса) некачественных деревьев, особенно осин – корявых, кривых, сухих (это понятно) и сложить из них пару куч.
Работу сделали быстро, но сильно устали.
После этой работы Виктор Иванович закурил и подвёл всему итог:
– Значит, здесь, мужики, пять гектар! Один гектар мы разметили, как пробный, поставили две кучи. Вашей бригаде надо будет здесь вычистить лес так, чтобы он был похож на Парк культуры и отдыха имени Горького, который у вас в Москве. Работа ответственная. Сделать всё хорошо. Спросите «почему?» Потому что эта чистка должна быть образцовой, там… – и лесничий махнул неопределённо рукой почему-то в сторону пионерлагеря, – была репетиция оркестра, а здесь должна быть сплошная симфония, за которую я заплачу вам хорошо, если всё сделаете, как я прошу. Всё понятно?
– Да вроде всё… ясно.
– Ну, если понятно, то завтра с утра приступайте, времени у вас не так много! – говорил Виктор Иванович, двигаясь через лес назад к мотоциклу. – Поэтому временно по бабам не ходить и водку пить только на ночь, не более ста пятидесяти грамм в день с усталости. Через несколько дней я вам выпишу аванс, ну, а в конце работы заплачу оставшиеся деньги. Всё, поехали!
В бараке, когда Владимир с Соловьёвым вернулись, они обнаружили «одноглазого и умирающего» Генку, лихо сражающегося с Петровым в шахматы на коротком интервале времени, значит, в «блиц».
– А-а-а, комиссары и покусанные, всё, отгулялись и отыгрались! Завтра приступаем к ответственной работе по санитарной чистке леса на образцовом участке. Виктор Иванович за него хорошо платит. Поэтому объявляю приказ номер один – Петров идёт в магазин, он здесь недалеко, и покупает жратву и водки. Устраиваем небольшой банкет по случаю новоселья в этом бараке, а потом идём в пионерлагерь с целью получения наших анализов, если всё в прядке, то с завтрашнего дня будем обедать в лагере.
Петров спорить не стал, быстро сбегал в магазин и принёс к столу бутылку водки, три банки опостылевших «бычков в томате», две буханки хлеба, килограмм карамели к чаю, десять сырков «Дружба» и четыре огромных бутыли «яблочного Сидра».
– Вот, купил на пробу, может, нам понравится, всего девяносто копеек стоит!
Им понравилось, и ещё как!!!
После того, как маханули по сто грамм водки за новоселье и закусили бычками, каждый откупорил свою бутылку Сидра.
Бутылки выстреливали, как шампанское в потолок, и после выстрела каждый боец хватал своими губами горлышко откупоренной бутылки, чтобы напиток зря не уходил на стены и на пол, и жадно начинали пить.
Сидр был великолепен.
Яблочный, игристый, цвета золотистого виски.
Он так ненавязчиво бил в голову, так легко пьянил! От него так было весело! Правда, он кончился очень быстро. Сбегали ещё раз в магазин, потом ещё. А к вечеру вся бригада ходила около барака, как « Ваньки-Встаньки».
Падали, смеялись, опять падали, опять поднимали друг друга. Со стороны, наверное, смотрелись, как персонажи картины «Корабль дураков» художника Йеронимуса Босха. Совершенно забыли, что надо идти в лагерь. Смеялись до упада от того, что Петров решил залезть на огромную берёзу, росшую рядом с бараком. Он её обхватил ногами и руками, как туземец, готовый лезть на пальму, и стал карабкаться, и сколько ни карабкался, сползал вниз к земле.
Выглядело это очень смешно.
Потом Соловьёв решил пройти по тонкому бревну, перекинутому через большую канаву. На втором шаге поскользнулся и слетел в канаву – опять взрыв хохота! Даже строительные рабочие вышли посмотреть, от чего заходятся смехом москвичи. Потом кидали топоры в старое дерево, как индейцы племени Утахо, штата Огайо. Никто не попал. Тут Владимир начал биться на спор с Петровым, что перепрыгнет небольшую речку, через которую был, перекинут висячий мостик, ведущий в пионерлагерь.
Разбежался, прыгнул, несмотря на уговоры строительных рабочих не делать этого. Где там! Прыгнул. Долетел только до половины речки и рухнул в воду, измочившись весь с ног до головы. Опять безумный смех. В итоге Владимир выливал из кед мутную жижу речки Оски.
Потом пошли купаться на пруд. Купались почему-то все в одежде, опять безумно смеялись, брызгались, кувыркались…
Владимир очнулся глубокой ночью, лежащий на полу рядом со своим тюфяком в мокрой одежде. Остальные члены бригады тоже валялись на полу, разбросанные на нём, как кегли. Владимир сел, обвёл увиденную картину мутным взором, пытался снять с себя мокрую одежду. Майку снял, штаны не смог, они очень плотно прилипли к его заднице. Здесь наш герой увидел, как огромная «шушара» (крыса) нагло бегает по столу среди недоеденных банок «бычков в томате» и жрёт оставленный хлеб.
– Ах, ты! – завопил Владимир и кинул в неё мокрую «кедину».
«Кедина» перелетела стол, не причинив шушаре никакого вреда, и шлёпнулась на лицо Генке. А крыса не спеша спрыгнула со стола и, виляя тяжёлым задом, всем своим видом показывая презрение к новым жильцам, скрылась в огромной дыре в стене барака.
А Генка как лежал на полу, разбросав руки, так и продолжал лежать, только изменил тональность храпа.
Владимир вышел на улицу (голова у него гудела, как колокол) оправил свою одежду, подышал ночным воздухом, полюбовался звёздным небом, нашёл звезду Вегу (опять закрутилась мысль об Олеге Петровиче), вернулся в барак, растолкал всех ребят и велел всем раздеться и лечь нормально на свои места отдыха. Все, к его удивлению, безропотно разделись и легли в свои постели.
Следующий день. Утро. Десять часов.
Все спят, и никто не помышляет вставать.
«Подъём!» – кричит Владимир, никто не шевелится.
«Подъём, вашу мать!» – реакция та же.
Еле-еле он всех растолкал к одиннадцати часам. На засеки появились только к половине первого. Работали так, как будто ходили по дну моря в медных скафандрах.
Генка всё время улыбался и просил: «Бригадир, а, бригадир, вечером непременно Сидра налей! Без Сидра теперь работать больше не смогу, ха-ха-ха!»
Соловьёв тоже вторил ему, что, мол, «Сидр – сильный напиток, надо бы его накупить ящиков десять, пригласить в гости всех баб с округи и устроить гульбу».
– Я уверен, – он весь трясся от возбуждения, держа перед собой топор, как вздыбившийся член, – что с дядей Сидром мы перетрахаем всех баб Подмосковья. Очень сильный напиток! Ты, бригадир, это учти – никакой водки, только Сидр!
Сделав с трудом за день по три кучи на брата, вернулись в барак и сразу побежали в соседний магазин за Сидром. Но, к большому разочарованию парней, в магазине Сидра не было – кончился.
– Ах, так, твою мать! – сокрушался Соловьёв, кинув свою кепку на землю и начав её топтать ногами. – Ну, почему такой облом, как что полюбишь, так сразу на следующий день её или его уже нет!
– Хорош базланить! – вмешался Петров. – Сидра нет, но есть возможность достойно пообедать в столовой пионерлагеря. Пошли в медпункт, узнаем результат анализов на сифилис.
И бригада повалила на территорию пионерлагеря по висячему мостику над мутной, сильно пересохшей речкой Оска.
В белом домике с развивающимся флагом «Красного креста» никого не было, кроме немолодой женщины, которая мыла пол в медсанчасти.
– А где медперсонал? – беспокойно спросил Владимир у женщины.
– А персонала сегодня и завтра не будет, – объяснила уборщица, – «пересменка».
– Какая ещё «пересменка», как два дня никого не будет, а как же наши анализы, а как же наши обеды?.. – загалдели ребята
– Ничего не знаю, – продолжала гнуть свою линию женщина, – если чего надо – идите к заведующей Зинаиде Ивановне…
Ребята зашли к Зинаиде Ивановне, но она сказала, «что ничего не знает про анализы, и что лучше дождаться новый медперсонал, наверняка у них будет результат…»
– Как новый медперсонал? – встрепенулся Владимир. – А Марья Алексеевна, а Дарья?..
– У Марьи Алексеевны отпуск кончился, она у нас подрабатывала врачом, – начала объяснять ситуацию заведующая пионерлагерем номер двести восемьдесят семь.
– А что касается Дарьи Петровны, у неё тяжело заболела мама, возможна операция… – здесь Владимир плохо слушал Зинаиду Ивановну, в голове у него стучало только одно, что «всё, теперь он Даши не увидит никогда, никогда, никогда, никогда он не увидит Даши…»
В барак шли молча, как с похорон.
На мосту через речку Петров вдруг не своим голосом сказал, «другой медперсонал приедет, познакомимся…»
На него посмотрели, как на идиота, а Соловьёв грустно выдохнул:
– Таких, уж не будет… – красивых и ласковых.
На следующий день бригада яростно валила сухую осину, сгнившие берёзы, никто не разговаривал между собой. Всю грусть, тоску, раздражение ребята пытались выдернуть из себя напряжённой работой и направить на гнилые деревья. Особенно старался Владимир, он как бульдозер двигался через лес, кроша топором налево и направо, сокрушая сухостой, с корнем выдёргивая небольшие замшелые деревья.
В этот день был поставлен рекорд по объёму работы.
Каждый боец сложил восемь куч!
По дороге в барак зашли в местный магазин, увидели на прилавке «Сидр» и, не сговариваясь, купили две бутылки водки. Уже в бараке, у себя в комнате резко выпили по стакану крепкого напитка и повалились спать, настроение было у всех ребят паршивое, веселиться никто не хотел.
И следующим днём бригада опять яростно «чистила» лес, сметая на своём пути всё гнильё и нестандартные деревья. Опять каждый член бригады собрал восемь куч. После работы никто не помышлял пойти в гости к женщинам на дачки, как будто Веры, Маши и Зины больше не существовало.
Приходили в барак молча, пили водку, что-то ели и ложились спать.
На третий день, после печального разговора с заведующей пионерлагерем, в обед ребята зашли в медсанчасть.
Там уже суетилась другая медсестра.
Длинная, как оглобля, рыжая девка с простым деревенским лицом мыла мензурки.
Когда Владимир увидел её, он не выдержал, громко застонал и сел на ступеньки медсанчасти от страшного разочарования.
– Вам плохо? – рыжая медсестра кинулась к Владимиру.
У Владимира задёргалась щека, потом скривились губы, и он заплакал, не обращая никакого внимания на своих товарищей.
– Да, мне плохо, мне очень плохо! – плакал Владимир и сильно бил кулаком по деревянным доскам ступенек крыльца.
– Чем, чем я могу вам помочь? – поднимала и опускала беспомощно руки, как большая птица, рыжая медсестра.
На мужское рыдание и причитания медсестры из помещения вышла большая, толстая женщина в белом халате и строго спросила, обращаясь к Владимиру:
– В чём дело, товарищ, у вас горе?.. Кто-то умер?
Владимир повернул к ней заплаканное лицо, увидел перед собой такую толстую докторшу и с ещё новой силой начал бить кулаком в доски крыльца.
– Что с ним? – теперь докторша обратилась к товарищам Владимира.
– Да ничего страшного, – нашёлся Соловьёв, – просто у нашего бригадира анализ на сифилис предыдущая медсестра потеряла, и его не допускают в столовую пионерлагеря, а он очень кушать хочет, вот и плачет.
Владимир сразу прекратил биться в истерике, встал со ступенек, вытер лицо от слёз рукавом рубашки, сделал несколько глубоких вздохов и сказал:
– Дайте нам, пожалуйста, анализы на реакцию Вассермана, сделанные несколько дней назад Марьей Алексеевной.
Докторша подозрительно посмотрела на Владимира, потом на Соловьёва. Спросила их фамилии и через две минуты вынесла две бумажки, где было написано, что у Соловьёва и Разумовского всё чисто.
– А у меня, у меня?.. – закричали Петров с Генкой.
Докторша (её звали Екатерина Степановна) также подозрительно посмотрела на них, затем спросила фамилии и теперь через три минуты вынесла ещё две бумажки.
– А здесь, – она строго посмотрела на притихших бойцов, – у Петрова всё чисто, а у Геннадия Дорофеева надо сделать повторный анализ, что-то там у вас не чисто.
– Фёкла, – обратилась она к рыжей медсестре, – готовь инструменты, сейчас у товарища Дорофеева будем брать кровь.
Генка сразу побледнел, потом позеленел и сделал попытку сойти со ступенек медсанчасти на землю, но его тут же подхватила «Фёкла-оглобля» и под руку увела в помещение.
Через двадцать минут Генка вышел из медсанчасти так же под руку с Фёклой, с синими губами и серым лицом.
Фёкла его подбадривала и говорила, что «это всё ерунда, подумаешь, десять кубиков крови, вон, во время полостных операций пациенты теряют литр крови, а то и два литра, а если, скажем, во время боя ногу снарядом оторвёт, тогда можно потерять все пять литров, но это уже смертельно…»
– Через два дня будут получены результаты! – продолжала успокаивать Генку медсестра. – Я думаю, у вас никакого сифилиса нет, вон, Вы какой молодец, так и хочется вас поцеловать!
К столовой шли все вместе.
У столовой Генка опять весь посерел и обречённо сказал: «Ну, вы ешьте там за меня, а я пойду… корки жевать».
Владимир сразу пресёк этот «упаднический» разговор.
– Вот тебе пять рублей, сходишь в магазин и купишь, что тебе хочется, а мы в столовке тебе тоже жратвы наберём. Поэтому не бойся – помереть не дадим!
Генка пошёл к магазину через мост, а ребята (с отрицательной реакцией Вассермана) – в столовую пионерлагеря.
Их там накормили супом харчо, где не было мяса, а плавал один жир с рисом, на второе были пережаренные биточки с тем же рисом, а на третье – компот, где не было сухофруктов, а плавал тот же рис.
За этот обед они заплатили по шестьдесят копеек. Потом они у доброй Клавы (поварихи) выпросили ещё три порции биточков (для Генки) и большое количество чёрного хлеба и за это заплатили ещё тридцать копеек.
Одним словом – пообедали.
В бараке нашли Генку, сидящим на своей постели и уплетавшим бычков в томате. Все это он, запивая яблочным Сидром.
– Во, ты какой крендель! – сразу ему начал выговаривать Петров, передавая своё настроение и своё видение ситуации. – Как же получается – мы там едим так называемый суп «харчо» без мяса, а ты тут устроил каникулы с Сидром?..
– Ладно, ладно, Петров, – вмешался Владимир, – Генка сегодня кровь сдавал, ему можно выпить Сидра для восстановления сил. И вот тебе ещё, – и Владимир поставил перед Генкой тарелку с биточками, – лагерную еду принесли, которая называется «привет от тети Клавы». Ешь, поправляйся! Если неважно себя чувствуешь, можешь сегодня на работу не выходить.
Генка что-то пробурчал в знак благодарности и теперь начал уплетать биточки и запивать их Сидром. А ребята прилегли на свои постели, чтобы через тридцать минут Владимир их повёл опять в лес на ударный труд.
Когда они вечером вернулись в барак, то были просто в шоке от увиденной картины.
На своей кровати всё так же сидел Генка, а у него на коленях сидела медсестра Фёкла – в расстёгнутой кофточке и с распущенными рыжими волосами. Перед ними на столе, стояли две пустых бутылки Сидра, а третья бутылка была наполовину выпита. Фёкла крепко обнимала Генку за шею и что-то весело ему нашёптывала на ухо, и тот закатывался от смеха. В то же время он одной свободной рукой блуждал по торчащим прелестям рыжей блудницы.
Петров, да и Соловьёв просто открыли рты и не могли их закрыть несколько минут, настолько были потрясены действиями «больного».
Владимир тоже опешил, потом прошёл мимо Генки и покашлял – ноль эмоций. Парочка как сидела, крепко обнявшись, похихикивая, так и сидела.
Тогда Владимир подошёл к ним, налил себе из бутылки Сидра и сказал:
– Давайте выпьем за медсестру Фёклу, которая быстро поставила на ноги нашего товарища…
– Да, за такую медсестру грех не выпить, вон, как всё торчит! – подхватил слова бригадира Петров. – Аж, слюни у меня потекли, ха-ха-ха!
Только здесь Фёкла заметила Владимира и всех остальных.
Она ловко соскользнула с коленей Генки и заспешила из комнаты, застёгивая на ходу кофточку, поправляя закрутившуюся юбку. И, обращаясь к Генке, крикнула ему, что «ждёт на улице».
Генка тоже вскочил с кровати и кинулся за Фёклой, поправляя на себе одежду.
– Куда, стоять! – закричал ему вслед Владимир. – Сдачу гони… больной!
Генка уже с улицы крикнул, что «вернётся и сдачу отдаст, а сейчас ему некогда».
– Вот это да! – выдавил из себя Соловьёв. – Вот тебе и больной, вот тебе – крови боится, вот тебе и тихоня…
– В тихом омуте черти…
Поддержал его Петров, а потом вдруг скривил своё лицо и продолжил: – А пока мы там корячились, слепней кормили, трухой лесной дышали, он здесь шуры-муры развёл. И самое ужасное в его поведении, – Петров явно начал ёрничать, – на выделенные деньги под питание жрал Сидр с незнакомой нам тёткой, куда это годится, бригадир? Куда смотрит партком, местком, комсомольская организация?.. На такое аморальное поведение товарища Дорофеева в рабочее время… Он позорит советского трудящегося, позорит рабочий класс. Что будем делать, товарищи, с таким хамским поведением?..
– Хорош трепаться, Петров, давай лучше несколько партий в шахматы сгоняем, а Соловьёв пускай за Сидром сбегает, а то Генка пьёт, а мы на него смотрим, – подвёл под всей ситуацией жирную черту Владимир.
– Нет, Разумовский, – оживился Соловьёв, – за Сидром побежит тот, кто в микротурнире по шахматам на коротком интервале времени проиграет по круговой, идёт, бригадир?
– Не идёт! – перебил его Владимир. – Потому что пока мы будем играть в шахматы, Сидр опять кончится! Ну, что тебе стоит, Соловьёв, сгонять в магазин? Я тебе за это лишний стакан налью…
Соловьёв неодобрительно посмотрел на Владимира и пошёл в магазин, а Петров с нашим героем начали рубиться в шахматы с коротким интервалом времени (блиц – пять минут).
Через двадцать минут, практически вместе с Соловьёвым, в барак вернулся и Генка. Он был весь взъерошенный, как домашний кот, увидевший приближающегося к нему кобеля.
– Чего это ты так рано, Дорофеев, вернулся?.. Фёкла чего, не дала тебе, что ли?.. – опять запел Петров, делая ход и переключая шахматные часы.
– Пошёл к чёрту, Петров, со своими подколками, можно сказать, что из-за тебя Фёкла расстроилась, вечно пургу какую-то несёшь, за собой больше следи, комиссар херов.
Петров открыл рот и хотел, видимо, резко ответить Генке, но в этот момент Владимир поставил своего Ферзя рядом с Королём Петрова и громко сказал:
– Мат тебе, комиссар!
Петров посмотрел растерянно на шахматную доску, потом на Владимира, медленно достал сигареты из куртки и так же медленно вышел из комнаты на улицу, громко чертыхаясь: «Заговор какой-то против меня и советской власти…»
– А теперь, больной, – Владимир весело смотрел на Генку, – гони сдачу с пяти рублей, выданных тебе сегодня на питание.
Дорофеев покопался в своих карманах и выложил на стол шестьдесят семь копеек.
– Всё?
– Да, вот всё, что осталось… – промямлил Дорофеев и покраснел.
В это время вернулся с улицы Петров, посмотрел внимательно на стол, где лежала мелочь и весело пропел:
– Вот, товарищи, к чему приводит необузданность и бесконтрольность своего поведения. Прогулять более четырёх рублей, притом каких рублей!..
Петров поднял вверх свой палец:
– Общественных!.. Это, товарищи… полное безобразие…!
– Хорош, Петров, волну гнать, давайте, мужики, треснем Сидра и подсчитаем, сколько у нас денег осталось.
– Вот и я туда же, – Петров опять открыл рот, – когда у нас каждая копейка на счету, товарищ Дорофеев…
– Я отдам, что вы все на меня набросились, можно сказать один раз себе позволил расслабиться в жизни, а вы мне собрание комсомольское устраиваете, тоже мне товарищи называются.
В этот момент под окнами затарахтел мотоцикл, и Виктор Иванович собственной персоной, как Санта Клаус перед Новым годом, с большим мешком и довольной ухмылкой ввалился в барак.
– Здорово, мужики! Вижу – все в сборе, все – трезвые, это хорошо! – грохнул он мешок на пол. – Только что был на последнем участке, вы просто молодцы!.. Если так дело пойдёт и дальше, я вам хорошо закрою этот участок. А сейчас подходи по одному, и получайте аванс.
И Виктор Иванович достал платёжную ведомость, авторучку и начал громко выкрикивать фамилии.
– Разумовский, распишись и получи сто пятьдесят рублей!
Владимир расписался, и лесничий отсчитал ему сто пятьдесят рублей новенькими десятирублёвками. Потом деньги получил Петров, потом Соловьёв.
Когда очередь дошла до Дорофеева, то Виктор Иванович немного смутился, отсчитывая деньги:
– Здесь тебе не хватает двадцати рублей, извини, парень, Вот, для мотоцикла амортизаторы купил, случайно подвернулись, редко они у нас в продаже бывают. В получку тебе эти деньги верну. Ну, а в ведомости распишись за сто пятьдесят рублей…
Дорофеев захлопал глазами, когда взял ручку, чтобы расписаться за полученные деньги и замер в недоумении.
– Давай, расписывайся! – и Виктор Иванович по-отцовски хлопнул Генку по плечу и кинул перед ним его деньги на стол, и тут же полез в мешок и достал из него бутылку самогона, шматок вяленого мяса и две буханки свежего чёрного хлеба.
Дорофеев в это время, как в летаргическом сне, выводил свою фамилию в ведомости.
– Ну, расписался?.. – лесничий взял платёжный документ со стола, внимательно его посмотрел и аккуратно убрал в карман.
Потом хлопнул в ладоши и весело сказал:
– А теперь, друзья мои, давайте обмоем первую получку, и дай Бог, не последнюю!
Все сразу в комнате загалдели, засуетились, кинулись искать свои кружки, стаканы, резать хлеб, мясо.
Настроение резко улучшилось.
Выпили, закусили, Виктор Иванович опять метнулся к мешку и в этот раз достал из него какие-то ржавые железки.
– Вот, амортизаторы, давно за ними гонялся, наконец, подвернулись…
– Давайте выпьем за вас, мужики, что вы такие замечательные! – в этом месте Владимиру показалось, что Виктор Иванович сейчас заплачет.
Его глаза покраснели, он заморгал ресницами, всхлипнул носом и «жахнул» полный стакан самогона:
– Таких парней, таких… я давно не встречал! Приехали… в руках топор держать не могли, а сейчас вы просто «супер рабочие» лесного хозяйства. Это какую вы работу важную делаете, вы даже не представляете! Просто я на вас не нарадуюсь. Давай, Вовка, наливай ещё по стакану, хочу выпить за вас ещё!
Опять выпили, закусили.
У лесничего лицо сделалось красное, как свекла. Он то смеялся, то опять пытался плакать, то рассказывал какой-то похабный анекдот про «клитор и дыню», сам смеялся над анекдотом и ещё подливал самогон в стаканы.
Потом начал обниматься с Владимиром и так намял ему бока, что Владимир с трудом освободился от его железных рук и от греха подальше ушёл из барака погулять.
И его ноги потихоньку понесли, понесли через мосток в пионерлагерь, а дальше – через плотину и сосновый бор к дачкам. Он подошёл к дому Веры, когда начало смеркаться.
Заглянул в освещённое окно – старик, сидящий перед телевизором, а рядом – маленькая девочка с кошкой на руках, тоже уставилась на голубой экран.
В комнате больше никого не было.
Владимиру стало грустно.
Он вспомнил, как первый раз подошёл к дому Веры, и как его покусала собака, как они шли в пионерлагерь – Вера и Маша, а он хромал рядом, как встретили Дашу, как Марья Алексеевна бинтовала ногу. А потом его лечили…
Ах, Вера, он теперь, наверное, никогда в жизни не забудет её порыв в сарае… в хозблоке. Потом – Дарья. Ах, Даша, Даша, как сладко вспоминать тот вечер на поляне, потом – в шалаше. Если бы не этот урод Петров, то наверняка он бы овладел Дарьей, а теперь одни воспоминанья, которые потихоньку превращаются в туман.
– О, привет, Вовик! Что ты под Вериными окнами делаешь в темноте? – перед нашим героем стояла Маша с какими-то пустыми вёдрами.
– Да я, Маш, вот, шёл мимо. Думаю – дай зайду! Давно что-то Веру не видел.
– А Вера два дня назад уехала в Москву, квартиру проверить, цветы полить… к выходным вернётся. Вот тогда и приходи! А вас тоже что-то не видно! – Маша без остановки продолжала расспрашивать нашего героя. – Куда вы пропали?.. Переехали, что ли?
– Да, мы теперь живём за лагерем, с другой стороны. Надо пройти через весь пионерлагерь, а потом через маленький мосток и в старом бараке нас можно найти.
– Ой, хорошо ты объяснил! Ну, как-нибудь зайдём с Зойкой. Ждите!
И они расстались.
Владимир заспешил через сосновый бор обратно к себе.
Подходя к плотине, дорога едва была видна в темноте, он увидел впереди себя человека, едущего не спеша на велосипеде.
Сердце его бешено застучало: «Олег Петрович, что ли, вернулся?..»
И он громко закричал в спину едущему.
Сильно, напористо, боясь, что едущий исчезнет перед ним или сделает что-то, что не будет поддаваться никакой логике. А скорее, из-за страха, который, как змея, вползал в его сердце.
– Олег Петрович… Олег Петрович… это Вы?..
Но из горла нашего героя вырвались какие-то булькающие хрипы. А человек на велосипеде продолжал движение, но ехал он как в летаргическом сне, едва крутя педали. Потом он медленно, очень медленно обернулся, и Владимир увидел, что это не Олег Петрович.
Это был совершенно незнакомый человек.
Человек перестал крутить педали, остановил свой велосипед и очень тихо произнёс слова, которые повергли Владимира в лёгкое помешательство:
– Олег Петрович задерживается по техническим обстоятельствам, наверное, прилетит в конце августа. А мне поручено, пока его нет, быть твоим ангелом-хранителем. Ступай с миром, сын мой, да хранит тебя Господь!
И человек перекрестил Владимира, затем вскочил на велосипед, закрутил свои педали и быстро исчез за поворотом дороги.
Владимир от увиденного и пережитого не мог ступить и шагу.
Он прислонился спиной к огромной сосне и так оставался стоять довольно долго, пока ночная сырость и туман от плотины не заставили его двинуться к бараку. Сначала он шёл очень быстро, потом замедлил шаг, когда перешёл плотину.
На территории лагеря он совсем успокоился.
«Ангел Хранитель, Ангел Хранитель… Олег Петрович мне об этом ничего не говорил. А что, собственно, плохого в Ангеле Хранителе… Наоборот, это же здорово, что кто-то тебя защищает. Притом защищает незаметно. Но всё равно это как-то всё странно…»
В бараке все уже спали.
Очень сильно, как взвод солдат, храпел Соловьёв.
Владимир быстро разделся и лёг на свой топчан, но заснуть не мог.
Огромное количество мыслей роились в его голове: «Олег Петрович, Вега, Альтана, Ангел Хранитель. Вера, Даша, Вера, Даша…, как там моя жена, жена, жена?.. Скоро уезжать, уезжать,уезжать…».
Владимир уснул под утро, и снилась ему его московская квартира, где жена, тёща и даже тесть готовятся к его приезду.
Тёща печёт пироги с капустой, жена взбивает мусс, а тесть лезет в буфет и достаёт бутылку армянского коньяка. «Хорош коньячок! – нашёптывает тесть. – Хорош! Для тебя приготовил, зятёк, а ты всё по бабам бегаешь, а жене твоей скоро рожать, рожать, рожать…»
Последние дни по «санитарной» чистке леса прошли в напряжённой работе. Ребята понимали, что надо до отъезда «кровь из носа» закончить последний участок, поэтому «пахали» с утра до вечера, не разгибаясь, делая по восемь куч на человека в день.
Никто к ним не приходил, да и они после работы никуда не стремились. Забегали на пруд, купались, потом выпивали водки, грамм по сто пятьдесят, закусывали (в лагерь обедать больше не ходили – некогда, да и плохо кормят), что «Бог послал в местном сельпо», и ложились спать.
В восемь утра как штык поднимались, завтракали и – в лес.
Даже в шахматы перестали играть, несмотря на то, что в Рейкьявике (Исландия) матч на звание чемпиона мира между Бобби Фишером и Борисом Спасским была в самом разгаре.
В эти дни Владимир осознал присутствие своего Ангела Хранителя.
Как-то Петров неловко ударил небольшую осину топором (работал рядом с Владимиром), и его топор вдруг отскочил от дерева, его железная часть пролетела буквально в нескольких сантиметрах от виска нашего героя.
А однажды, когда они (бригада) вечером после работы, двигаясь по лесной дороге, возвращались в барак, неожиданно на них рухнула старая, трухлявая берёза.
Удар дерева пришёлся как бы в голову и тело Владимира, но он совершенно не пострадал.
Только ветками поцарапало лицо и правое ухо. Он шёл последний, и когда дерево упало, то Владимира накрыло листвой и ветками. Его товарищи кинулись к нему, думая, что он погиб, но всё обошлось. Он лежал под деревом, на земле, накрытый листвой, и его «бойцы» с испугом и страхом искали в этом месиве веток, листвы и трухлявой коры своего бригадира, а он лежал и улыбался.
Огромное дерево весом в несколько тонн пролетело буквально в двух метрах от него.
– Ах, чтоб тебя, Разумовский! – дрожащей рукой Петров вытирал с лица Владимира трухлявую кору берёзы и силился вытащить его из-под упавшего дерева, матерясь и, в то же время, радуясь, что бригадир жив. – Это ты у нас под ангелом ходишь!..
Вытащить Владимира сразу не удалось, но когда к процессу подключились другие члены бригады, то через три минуты бригадир, как красный молодец, стоял перед ними, улыбаясь и незлобно чертыхаясь за то, что когда его тянули из-под дерева, то порвали ему рубаху.
