Kitabı oku: «Жизнь пяти», sayfa 8

3

Они перемещались по очереди. И города, начиная с Альстендорфа, даже не запоминаясь, пеленой мелькали перед глазами, превращаясь в сухие, абстрактные цифры, произнесенные твердым, сухим, осипшим голосом Курта.

Оста, себро, бирро, ильт, индэ, арга…⁸³

Где-то их уже ждали, и тогда приходилось отбиваться, вдвоем кружась спина к спине в изящном танце магического боя, в других местах все было тихо, а в-третьих, Митар вовремя успевал прикрыть их искусным щитом или маскировкой, сбивающим с толку опасных, проворных преследователей.

Позади остался один континент, потом появился другой. Калейдоскоп крутился, пока наконец вместе с вернувшейся после очередного перемещения обновленной реальностью, они оба не ощутили то, чего так долго ждали. Соленый, влажный запах волн, смешанный с изысканным, пряным ароматом, кокетливо щекочущим нос своим пьянящим дурманом, бокала терпкого вина южной ночи, наполненного доверху черной глубиной яркого звездного неба и…

Браза…

Они невольно обменялись взглядами блестящих, сверкающих в темноте глаз, будто прочитав мысли друг друга.

… магией. Великой, запретной, желанной магией.

Мара. Даже в такие трудные времена этот вечный оплот ищущих приключений на собственную слишком гибкую ситенару⁸⁴ магов оставался верен древним, шальным традициям.

Курт усмехнулся, а затем, спохватившись, оглянулся, проверяя не ошибся ли с перемещением. Но темная круглая площадь, застроенная по контуру разномастными невысокими домами с черными бойницами квадратных окон и плоскими крышами, будто вылепленными играющими детьми из мокрого песка в гигантской песочнице, и небольшим, тихо, распевно журчащим кольцом фонтана в центре выглядела точно, как и должна была. Правда, теперь ее заполняли почти осязаемые, плотные сумерки и немая, пугающая тишина.

Курт быстро кивнул Митару, слегка поманив того рукой, и они одновременно, абсолютно синхронно, словно отражения друг друга, чуть оборачиваясь по сторонам в поисках неожиданного движения среди густых теней, сделали несколько бесшумных, настороженных шагов к фонтану, остановившись лишь, когда обернутые в легкую ткань брюк бедра коснулись прохладного, шершавого камня широкого борта, а отсветы звезд, отраженных подернутой концентрической рябью поверхностью воды, не упали на их бледные, практически белые, расчерченные тусклыми синими тенями лица.

Где-то в глубине спящих городских кварталов едва различимым эхом одинокого звука пробили часы.

Сердце Курта неприятно, тревожно ухнуло.

Час настал, они успели вовремя, однако… никого не было.

Беспокойные мысли неугомонным, стремительным вихрем взвились в усталой, налитой свинцовой тяжестью голове. Взгляд болезненно-напряженный, еще раз медленно проскользил по площади. И Курт почувствовал, как рядом, возобновляя их защиты, замер Митар.

Урлан дэл…

Неужели они не придут? Неужели никто не придет? Неужели ни один маг во всей Маре не откликнется на их призывы, ни один маг не захочет присоединиться к ним, к сопротивлению? Неужели их страх настолько силен? Неужели все старания напрасны и власть Скейлера настолько крепка и нерушима? Неужели здесь сегодня так бесславно закончится их путь? Неужели…

Дыхание предательски сбилось. Курт не мог поверить в это, не хотел и не мог. И Митар, который теперь вновь смотрел прямо в глаза друга, тоже.

Браза…

Они уже не сумеют переместиться назад через океан, до Литернеса слишком далеко, он вымотан, а Митару даже одному не осилить такую дистанцию. Они не смогут хоть сколько долго продержаться в стычке против полноценного отряда альстен-данов, который, и не один, точно есть у Скейлера в Маре. А эти шакалы непременно учуют, непременно обнаружат их, непременно придут за ними… Это лишь вопрос времени, вопрос мастерства их магов и везения.

Мирдан соан.

Разгоревшееся на короткий миг пламя надежды теперь вновь стало меркнуть в их повернутых друг к другу осунувшихся, укрытых глубокими капюшонами сумрака лицах, в потухших взглядах, в застывших, одеревеневших, изнеможденных телах и, кажется, одинаково трезвых, мрачных мыслях.

Они слишком утомлены, слишком ослаблены, слишком одиноки… Они рискнули всем и проиграли… Думали, самое главное добраться, а дальше все получится само. Что ж… теперь им было очевидно, какими ошибочными оказались такие предположения.

Полагаю, нам останется около десяти, пятнадцати минут, чтобы спрятаться.

Храбрясь, рассуждал Митар, когда они все вместе: Вала, Зир, Дир, Курт и магистр Йорман, несколько дней назад обсуждали план предстоящего путешествия.

Помнится тогда он, Курт, еще пошутил, что, мол, они запросто успеют заглянуть в одну из хваленых марских алкаставэр⁸⁵… Ха-ха…

Но теперь было не совсем до смеха. Минуты таяли, а крошечная площадь, затерянная среди россыпи безликих кварталов Мары, оставалась пустынной и тихой.

На миг шевельнувшись, Митар аккуратно, едва заметно тронул его за плечо, а затем взглядом указал на небольшое, ничем не примечательное крыльцо одного из домов, за которым только благодаря рассеянному, холодному свету звезд Курт, прищурившись, заметил едва различимые контуры низкой, изящной, кованой изгороди, затем еще с десятка домов, несколько улиц и наконец, прямо за краем черной прорехи утеса, залитую будто расплавленным, тягучим серебром, спокойную, сияющую, подернутую монотонным узором из гребней мягких волн, такую прекрасную этой ясной ночью гладь океана.

Курт кивнул, поджав тонкие губы.

Ола, он согласен, они пойдут туда. Будут отбиваться, тянуть, уворачиваться, бороться на сколько хватит сил, однако если ничего не выйдет, если врагов станет слишком много, если у них не останется иного выхода…

Курт кивнул еще раз, уже для себя, а не для Митара.

Они ни за что не сдадутся людям Скейлера, никогда. Лучше темная грань обрыва, жесткая поверхность воды и разбивающиеся о скалы волны, этот последний, упоительный глоток свободы. Лучше он и смерть, чем то, что уготовил им король.

Его ладони вспотели. А минуты все продолжали утекать сквозь пальцы…

И когда от надежды осталось лишь выгоревшее, подернутое вьющимся в воздухе горьким дымом пепелище, когда последние ее лучи скрылись за горизонтом отчаяния и обреченности, когда ждать дальше стало практически невыносимо, из густой, смолянистой тени одного дома вдруг показалась одинокая, укрытая тяжелой мантией фигура.

Она неслышно приближалась к ним, будто скользя, паря над серой каменной кладкой площади, без шороха шагов, без шелеста ткани, без даже едва уловимого в абсолютной тишине звука человеческого дыхания.

Удивительный и пугающий мираж то ли спасения, то ли смертельной угрозы.

Глаза Курта напряженные, раздраженные и слезящиеся нетерпеливо, настойчиво впились в фиолетовую темноту того, что должно было быть лицом. Однако не увидели ничего: ни контуров скул, ни изогнутых дуг бровей, ни выступающего кончика носа, ни блеска открытых глаз. Только неизменную, неподвижную пропасть, заполненную пустотой и мраком. А это, это значило лишь одно…

Митар рядом дернулся, не в силах сдержать напряжение взведенных до предела нервов тела, чуть подался вперед, на полшага решительно выставив одну ногу и неосознанно заслонив Курта своей сильной, широкой спиной.

И незнакомец тут же остановился. Плотный, серовато-бирюзовый в том месте, куда попадал свет звезд, капюшон медленно соскользнул, опав крупными, бархатистыми, упругими складками на покатые плечи, и тихий, вкрадчивый голос скрывающегося за ним человека произнес.

Эль эрте Мара, итана эладэ лаара⁸⁶.

Слова непривычного языка, едва прозвучав, растаяли в безмолвии ночи.

Курт опустил голову с достоинством и уважением, почти коснувшись острым подбородком собственной груди.

Эль эрте Мара, итерэ остэ эйлерэ⁸⁷.

Ответил он шепотом. И мир вокруг, вновь подхватив новые звуки, тут же заглушил их.

Фигура тоже поклонилась еще ниже, глубже, изящнее. Затем протянула вперед руку, чуть встряхнув ей так, чтобы широкий рукав мантии собрался у сгиба локтя, оголив покрытую шрамами, мерцающую глянцевыми контурами следов заклинаний кожу и прикрытое неширокой полосой ткани запястье с распростертой в приветственном жесте раскрытой морщинистой ладонью.

Где-то вдалеке за их спинами вдруг раздался практически неразличимый, но такой странный, неожиданный, настораживающий, будто не нарочно проскользнувший в концентрированном беззвучии ночи крадущийся шорох и на мгновение невольно прорвавшийся сквозь тишину шум.

Курт и Митар нервно переглянулись.

У них не было времени думать, не было времени решать, не было времени сомневаться…

И оба, обреченно, коротко выдохнув, словно приготовясь прыгнуть с того самого, темного, зияющего неизвестностью и пустотой обрыва, крепкими, липкими от пота, бледными пальцами одновременно обхватили протянутую сухую ладонь.

Их время вышло.

Три человека, три безликих странника бесшумно растворились во влажном, ночном воздухе. Исчезли без следа, оставив за собой лишь погруженную в сон и безмятежность крохотную площадь с убаюкивающим, журчащим фонтаном, ровно за секунду, ровно за вздох до того, как ее наводнили постоянно перемещающиеся, кровожадные тени.

4

Путь закрылся.

Вокруг – туман. Проклятый туман Крондорфа⁸⁸. Что за неведомая страшная сила породила тебя?

Вала замирает и резко оглядывается. Ее светлые, длинные волосы, увлекаемые инерцией движения, хороводом отдельных блестящих локонов взлетают в наполненный плотной, молочно-серой, вяжущей пеленой воздух. Влага покровом мелких, едва различимых глазом капель тут же оседает на отдельных прядях, мгновенно превращая их из мягких, пушистых, невесомо-легких в тяжелые, слипшиеся, темные и влажные. Ее рот приоткрыт, губы розовато-красные, очерченные тонкой синеватой полосой, появившейся из-за проникающей под одежду колкой прохлады, готовы произнести заклинание, тонкие руки вытянуты, пальцы хрупкие, бледные, растопыренные в стороны, будто ощупывают бестелесные, неторопливо перекатывающиеся, изменяющиеся, плывущие мимо клубы странного дыма. Она хмурится и мысленно, с искренним чувством сожаления, раскаяния и злобы на собственную глупость вспоминает Митара.

Зачем было так легкомысленно отказываться от его помощи?! Пф-ф… Что ж теперь они хотя бы знают, что в Крондорфе им не особо рады…

Искусная маскировка, что на время перемещения наколдовала для нее Зира, распадается и тает, и у Валы остается совсем немного времени. А везде этот чертов туман…

Браза!

Она ругается тихо, про себя, продолжая беззвучно оглядываться кругом. Полы ее плаща черного, кожаного, с широкими отворотами лацканов и поднятым, едва касающимся шеи воротником, расстегнутого, спадающего вниз крупными, складками рефлексов и бликов, достающего до голеней легких, высоких, дорожных сапог, то и дело едва ощутимо покачиваются. В небольших, скрытых под сумрачной тенью одежды коротких, прочно закрепленных ножнах покоится готовый к бою, незримо блестящий остро заточенным лезвием метательный клинок, ее верный союзник и неизменный спутник в любом путешествии. Вала первая из всех решила носить с собой материальное оружие, и пока ни разу не пожалела об этом.

Клубы тумана…

Плывущие и мерцающие, перекатывающиеся, изменяющиеся, будто странные волны причудливого, белого прибоя, так зыбко, так ненадежно, скрывающие их друг от друга. Ее, обратившуюся в зрение и слух. И их…

Кого?

Тех, шорохи чьих движений, ловких и плавных, крадучись приближающихся, она так отчетливо слышит, тех, отголоски чьей магии она невольно бессознательно ощущает.

Они колдуют, они готовятся, они…

Очередное неспешно проплывающее мимо облачко тумана вдруг кажется ей куда более плотным и коричневато-серым, смутно напоминающим фигуру человека.

… они жаждут ее.

Вала на мгновение чуть прикрывает глаза подрагивающими веками с мокрыми, собравшимися в пучки ресницами, ее тело рефлекторно, изящно скользя в дымных клубах, занимает боевую стойку, тяжелые полы плаща обвивают ноги, крепкие мышцы напрягаются, с пальцев срываются защитные чары. Она, конечно, не Митар и тем более не Курт, однако не сдастся так просто.

Они выступают одновременно, синхронно, с трех разных сторон, и об этом свидетельствуют лишь неяркие, тут же приглушенные всполохи света на ее скрытых от взора щитах. Она не видит никого, не видит ничего, даже следов заклинаний: ни вспышек, ни привычных ярких молний, переплетений воздушных сетей, пульсирующих круглых сфер. Только тени неясные, размытые, серые, плотные, и клубящаяся, рванная пелена густого дыма.

Измененная акритерия ⁸⁹, мирдан соан, пропешники Скейлера!

Враги пугают ее, очень пугают.

Что ж… однажды это должно было случиться.

Воздух холодом обжигает легкие. Она замирает, будто собираясь с силами, распрямляется, опускает голову, отводит глаза, закрывает их, отпускает тело, и погрузившись, ступив в параллель, не обращая внимание на трансформацию⁹⁰, пытается поймать, пытается угадать, пытается предсказать…

Ведь только здесь… на грани реальности и магии… она способна, она видит их.

Ее тело, ее разум с яростью разъяренного зверя бросаются в бой. В бескровное, невидимое безумие, где ошибка стоит жизни; во что-то новое, ранее неизвестное, чему еще нет названия.

Она успевает реагировать, почти мгновенно перемещаясь между параллелями, мерцая, перемещаясь в пространстве, и от этого странного, двойственного состояния хмельным дурманом пьянит сознание и кружит голову. Все идет хорошо, просто отлично, но тут…

О, браза…

Магия отказывает. Ее тело отбрасывает и рвет на части. Внутреннее зрение наполняется огнем боли, лихорадкой паникой и будто осязаемым, плотным, сводящим с ума монотонно возрастающим гулом. Вместо оглушения выходит безобидный магический огонек, вместо щита – не пойми что. Она остается безоружной, беззащитной, перед приближающейся атакой.

Рука Валы, лишенная другого выбора, сама тянется к ножу, приятная холодная рукоять с готовностью прыгает в раскрытую, влажную ладонь. Ее разум застрявший, застывший, не успевает остановить рефлексы, не успевает, хотя отчаянно пытается.

Тонкое лезвие с легким шелестом разрезает невесомые покровы дыма.

Вала резко распахивает глаза, безумными, расширившимися, черными зрачками уставившись в молочную глубину парящих, текучих волн.

Нож, блеснув, тает во мраморно-белых клубах.

На мгновение все будто затихает. Грудь вздымается вверх, жадно хватая влажный, холодный, тяжелый воздух. А потом, потом с оглушительным, предательским свистом, с равнодушным блеском, возвращающееся назад ее собственное, ее верное оружие рвет укутанную в одежду мягкую, нежную, беззащитную плоть.

Маг вещей, не повезло. Она ошиблась, бывает.

Колени врезаются в грубую, белесую, с фиолетовыми отливами крошку бесплодной крондофской земли. Разум еще сопротивляется, но кровавое зарево предсмертной агонии уже застилает взор, смывая мир, топя его в урагане боли, в диком звуке крика, в шорохах шагов.

Тяжелое, горячее, запыхавшееся дыхание, мягкие, сильные руки, нежно подхватывающие раненое, усталое, изможденное тело. Она и не могла представить себе, что смерть такая, такая… живая…

Держись, илса⁹¹. Держись, ты не одна … Мы знаем, кто ты. Мы поможем.

Однако она не может держаться, не может больше ждать, не может терпеть. Свет меркнет, туман исчезает, боль уходит, и она с облегчением, с благодарностью, без страха падает в благословенное, бесчувственное забытье.

5

Ворота небольшой альстендорфской трибольной арены с грохотом и треском распахнулись настежь. Огромные, в два роста человека, деревянные створки будто не весившие ничего, описав стремительные полу дуги врезались в белые, вздрогнувшие, шершавые стены, сперва упруго отскочив от них, а затем, вновь вернувшись назад, пару раз чуть дрогнув, повернулись туда-сюда вокруг своей оси то ли от порывов ветра, то ли от утихающей инерции движения, и успокоились, с легким скрипом остановившись и замерев, обнажив зияющую темнотой пустоту коридора под невидимыми снаружи трибунами. Такую контрастно-черную в сравнении с белым покрытием стен и еще ярким, теплым, розоватым светом вечернего солнца.

Браза…

Курт как вкопанный застыл на месте. Его тонкие редкие волосы разметались от ветра, потрепанный пиджак чуть перекосился, а пальцы вдруг самопроизвольно разжались, практически выронив огромный, мягкий, торопливо надкусанный на ходу крендель, мягкие, пережеванные кусочки которого от испуга невольно застряли в горле. Из-за занятий в университете он опоздал к началу матча и теперь очень спешил, чтобы не пропустить хотя бы второй эрк. Однако, кажется, на стадионе что-то определенно пошло не так.

Несколько секунд сосредоточенной тишины, словно перед первым, громким раскатом приближающейся бури. Взгляды остановившихся прохожих, с настороженностью и любопытством косящиеся в сторону распахнутых ворот. А затем…

Люди… много людей.

Они появлялись вокруг Курта, натыкаясь на него, спотыкаясь, вставая, падая с криками и громкими, глухими вздохами, и исчезали вновь, останавливались, оглядывались и тут же, не в силах совладать с собой, стремглав бежали куда-то. Бушующее страхом море перекошенных, ошарашенных, испуганных лиц; умоляющих, наполненных растерянной паникой и слезами взглядов; взвинченных, отчаянных, срывающихся. хрипящих голосов. Толкотня, давка, ругань и вопли бесконечного водоворота перемещающихся тел. Красные подтеки на древних, грубых камнях брусчатки, размазанные, растащенные подошвами ног, обрывки разноцветных тканей, остатки, крошки еды…

Они напоминали Курту стадо, беспомощно убегающее от огромного грязевого селя, что он видел в предгорьях Ижгира в детстве, дикое, ведомое лишь животным страхом за собственную жизнь и больше ничем стадо людей. Но…

Что гонил их или … кто?

Его зоркие глаза напряженно всматривались в зияющую, магнетическую, бездонную черноту за воротами, словно пытаясь разглядеть ответ, силясь понять или быть может просто сбежать от оглушающей паникой, пропитанной безобразным кошмаром действительности. Но Курт знал, что не способен лишь стоять и бояться. Он – не эти бедные, слабые люди. Нет, он не такой.

Остатки ароматного кренделя одиноко повисают в воздухе. Он перемещается на самый верх уже пустых трибун, заклиная, умоляя себя, что не станет вмешиваться, что бы не увидел сейчас перед собой, медленно открывает глаза. Его кулаки сжимаются, костяшки белеют и из груди вырывается странный, булькающий, низкий звук: смесь растерянного вздоха и полного гнева звериного рыка…

Курт будет помнить это всю жизнь. Как будет помнить и многочисленные ужасные ночи, а затем и дни, наполненные криками страдания и боли, призывами о помощи, на которые никто не мог откликнуться, заревом пожаров, голодными стонами, лязганьем клинков и цепей, страхом и … магией. Бесконечной магией: новой, старой, рожденной, забытой, безжалостной, спасительной, и всегда – бесконтрольной. Темные ночи Эскер мола, после которых в аудиториях зияющими прорехами чернели покинутые навечно места. Путешествия по городам, за пару лет меняющимися до неузнаваемости, встречи с родными, которых становилось все меньше и меньше. Дома, пустые, заполненные трупами, темницы Мирана. Корабли, прибывающие в гавани и остающиеся там навеки. Карательные отряды и кровавые бои на всех континентах. Эти лишенные чести деяния их великого, бесчеловечного, влюбленного в магию короля.

Они все будут помнить это.

Самое темное время – перед рассветом, однажды сказал ему отец.

И, браза, Курт уповал, чтобы его старик, как и всегда, оказался прав.

6

Сегодня я обращаюсь к вам не как к академикам и профессорам, обращаюсь отринув собственные титулы и звания. Обращаюсь открыто, без масок и подложных имен. Обращаюсь, ибо глубокая, темная печаль подобная лишь беспроглядной, беззвездной ночи или, быть может, даже смрадному мраку склепа наполняет мое сердце, а ее лишенная надежд и чести тень запятнала мою совесть. Обращаюсь, потому что повержен.

Магия. Во что мы превратили ее? Что позволили сотворить с ней? Кому доверили? На кого сегодня направлены наши невидимые стрелы, кого прикрывают щиты? Кто мы? Ученые или убийцы, спасители или палачи, учителя или полубезумные сумасброды, посылающие своих воспитанников на смертельные, для их сердец или тел, штыки друг друга? Увы, я уже не способен однозначно ответить на эти, когда-то, очевидно, простые вопросы.

Мы повержены. Каждый из нас пал. И нет разницы, были ли мы там, на древних стенах Мирана или может быть прятались вместе с лазутчиками в туманных проулках Крондорфа, ступала ли наша нога в запретные подземелья Мары или лежал ли наши пути сквозь тенистые сады Оастама, горные земли Ардана и Аргрона, или за нашими окнами оставались лишь пустые коридоры Неймара. Нет разницы, касалась ли нашей кожи кровь, слышали ли уши предсмертные крики наших жертв, не имеет значения, кто тот, кому мы служим или кем был он в прошлом. Мы – пали низко и позорно, как никогда раньше.

Мир пылает пожаром, и в этом виноваты мы. Люди истребляют друг друга, и их грехи на нашей совести. Кровавые реки войны заполняют континенты, и, не сомневайтесь, это из-за нас. Поскольку главное оружие есть магия, открытые нами заклинания, наши тайны и наши знания. И за них мы несем ответственность.

Смерть мира не изменит его, из пепелища не родится новое, великое общество, оскверненная в крови людей магия никогда не достигнет величия.

Именно поэтому я обращаюсь к вам, моим ученикам, коллегам и учителям, обращаюсь, скромно взывая к вашим сердцам. Обращаюсь лишь со скорбью, обвиняя и не принося утешения. Обращаюсь, поскольку знаю, вы – единственная надежда магии, ее вечные, верные служители, которым неведом людской страх и соблазны мирского. Так восстаньте же, ибо пришел час. Ибо если не сейчас, то когда. Ибо если не сейчас, то завтра будет уже поздно.

Восстаньте, как никогда страстно молю вас.

Восстаньте, ибо право дело есть! Восстаньте, ибо иначе магия навсегда покинет нас!

Арто виэ.

Магистр Нердан Йорман.

Профессор Митар Дорак, профессор Курт Рогмен, академик Вала Кера, академик Зира Джорг, профессор Дир Варден.

Альстендорфский университет. Общество первого сопротивления.

«Хроники Альстендорфского университета», том себро-эд-вито⁹²