Kitabı oku: «Новая фантастика 2024. Антология № 8», sayfa 4
За окном нависла громадная тень. Зловещий багровый свет вспыхнул ярче. Стекло взорвалось осколками, резанув звоном по ушам. Через оконный проём в нашу квартиру влезла огромная чёрная собачья морда.
С клыков капала густая слизь, глаза горели багровым пламенем, а шерсть встопорщилась на холке. Низкий рык заполнил комнату, парализовав дыхание. Ужас в глазах Нины победил. Она взмахнула рукой с ножом, закричав, полоснула тварь по носу, но от удара могучей лапы выпала из кресла и растянулась на полу. Ноги её вывернулись, точно у брошенной куклы.
Я шагнул вперёд, борясь с ужасом. Увидел на руках Нины кровь – пол был усыпан битым стеклом – и ярость затопила мой разум. Я указал псу на двор, заорав:
– Пошёл вон!
Я вспомнил наш с Серовым доклад. «Этот город как бродячий пёс», – вспыхнуло в мозгу. Ему нельзя показывать страх. Это он должен меня бояться. За моей спиной лежала в ужасе любимая женщина, и я как настоящий герой должен её спасти. Ведь кроме меня некому – только я знаю секрет. Только я умею приказывать им. Хотя она должна вспомнить… Я ведь ей рассказывал.
– Не бойся его! – закричал я через плечо. – Он ненастоящий! Это фантом!
– Он разбил окно!
– Это не важно! Ты всё равно сильнее! – и теперь уже заорал зверю: – Убирайся! Я не боюсь тебя! Пошёл вон, я сказал!
Чёрная лапа врезалась мне в грудь, я рухнул на пол. Удар вышиб воздух из лёгких, в глазах потемнело. Пёс уже полностью пролез в кухню и оскалил надо мной чёрную пасть. Страх затопил меня.
Что-то закололо поясницу, когда я заёрзал по полу, отползая. Странно так кольнуло. Будто острым уголком… пачки фотографий.
Точно.
Я расхохотался. Осознав, насколько нелепо и абсурдно то, что я собираюсь сделать, засмеялся ещё сильнее, хотя грудь болела и дышать было тяжело. Пёс замер, отодвинув морду.
Неловко сунув руку в задний карман, я достал эти фотографии. Пушистые белые самоеды, весело прыгающие в снегу. Улыбчивые облачка сахарной ваты. Я перевёл взгляд с чёрной собаки на них, и мой смех превратился в поросячий визг. Пёс отпрянул.
Я бросил пару фоток Нине. Ещё парочку – подкинул в воздух. Собаки соскочили с них, превратившись в серебристых пушистых призраков, похожих на Патронусы. Запрыгали по обоям, по полкам и столам. Я обернулся. Нина улыбалась. – Здесь нет твоей власти, – сказала она негромко, но твёрдо. – Уходи.
И швырнула в воздух фотографии. Ещё два белых зверька слетели с глянцевой бумаги и начали носиться по комнате. Мы искренне смеялись, глядя на них, а непрошенный гость усыхал на глазах и пятился, поскуливая и мотая лобастой мордой. Я разбросал оставшиеся фотографии – и целая орава полупрозрачных самоедов затюкала носами и погнала прочь по улице злого зверя – порождение наших страхов и проклятого города.
Скрылось вдали серебристое сияние, потух дворовый фонарь. На минуту стало темно и страшно, но я нашёл в темноте дрожащую руку жены, липкую от крови. Она стиснула мои пальцы. Я терпел.
– Нина, я говорил правду… Ничего не было. И не могло быть.
– Прости меня.
– Я верну тебе ноги. Мы снова будем танцевать, и я куплю шикарные туфли. Клянусь, это правда, мы будем снова танцевать! Это такая же правда как то, что эта поганая псина нам больше не угрожает.
За окном медленно разгорался тёплый рыжий фонарь. Сперва слабо мерцал между тополями, а потом набрал силу. Я промыл и перевязал порезы на ладонях Нины. Не в силах подняться, мы лежали на полу кухни, нас заливало оранжевым сиянием, мы молчали и прижимались щеками друг к другу. Щека Нины была мокрой и очень тёплой.
Очнулись мы, когда сияние фонаря начало слабеть. Близился рассвет.
– Я клянусь. Пора собираться.
* * *
Я бежал. Бежать, толкая коляску было тяжело, но опоздать было нельзя. На горизонте лёгкие облака вызарились мягкой рыжиной. До солнца оставалось несколько минут. Я бежал, красивый, как жених: выбрит, причёсан и умыт, костюм ещё не измялся на мне, когда я только взял разгон.
Нина вертела головой по сторонам, глядя на плывущих по стенам домов собачек-самоедов. Улыбалась, потом хохотала, щекоча пальцем мурлыкающего на её коленях пушистого фантома. Ветер обдувал наши щёки, я не сбавлял хода.
Продрогший от предрассветного холода, теперь я согрелся и почти запыхался. Галстук давил на горло, пиджак сковывал плечи. Я вколачивал подошвы в мостовую и толкал коляску дальше, дальше. Ещё пятьсот метров… ещё четыреста…
Пересекли площадь. Под рыжеватым небом на горизонте проступил краешек розовой каймы. Рассвет занимался, набирая ход. С моста открылся вид на набережную. Вынырнула из-за кремлёвской стены стая ослепительно белых чаек, заложила синхронный вираж. Нина хохотала и тянула ладошки к ним, но ни одна не шлёпнула «пять». Мы не расстроились.
Пальто сползло с плеч Нины, она поёжилась, поправляя. Я увидел тонкую бретельку винно-бордового платья, которое она всегда любила. Того, в котором она в первый раз со мной танцевала. Осталось совсем немного…
Ноги жгло, руки онемели и отказывались двигаться, но я, стиснув зубы, гнал вперёд, не сбавляя скорости. Нельзя останавливаться, нельзя замедляться – иначе не сработает.
Умница Серов. Выпилил кусок перил в самый раз не слишком большой, чуть больше ширины коляски. Теперь самое время для прыжка веры.
Я остановил Нину, развернув спиной к провалу. Она глядела на меня большими глазами, сияла улыбкой, тянула руки. За её спиной, внизу, гуляла по воде смутно различимая фигура. В белом. Словно поймав мой взгляд, эта фигура замерла, вспыхнув, точно фонарь, – и помахала мне.
Я улыбнулся. Схватился за протянутые руки жены, глядя ей в глаза, упёрся в подножки – и резко дёрнул Нину к себе, пнув коляску прочь.
В следующий миг Нина запрыгнула мне на шею, обхватив меня ногами – крепкими, сильными, тёплыми. Я вздрогнул, судорожно вздохнув от восторга, а она обернулась и прощально взмахнула рукой.
Коляска сверкнула стальным ободком колеса, кувыркнулась в воздухе – и рассыпалась стаей белых чаек.
Они закружили над мостом, крича, возвещая о чуде. Нина опустилась на ноги. Свои ноги, такие крепкие и красивые. И – такие смешные в пушистых домашних тапочках. Она плакала и смеялась, гладя меня по щеке. Я тоже плакал, осторожно держа её за талию.
А потом она снова прыгнула и вытянула стрелой свои новые сильные ноги. Я держал её на руках. Над Псковом проснулось солнце. Над мостом кружили белые чайки. Мне улыбалось моё счастье. Бояться было нечего.
Мы снова танцевали.
Елена Шагирова
Один год и один день
В первый раз Анна проснулась глубокой ночью, среди густого, как дёготь, мрака. Зябкий холодок тёк из приоткрытого окна, но и за окном стояла все та же тьма – ни единой звезды, ни проблеска лунного света.
Она только приоткрыла незрячие в темноте глаза и под сердцем скользкой змейкой шевельнулся страх. Показалось, что невидимые стены придвигаются ближе и нависают над постелью, что потолок опускается сверху, словно могильная плита, и выдавливает воздух из груди.
Рука сама потянулась к шее, пальцы нащупали тёплый металл цепочки и гладкие холодные фасетки кристалла. Анна скосила глаза вниз – да, он был здесь, никуда не делся. Крошечный золотой огонёк, не ярче светлячка, заточённый в гранёную хрустальную каплю. Его мерцания едва хватало, чтобы осветить кончики её пальцев, но он по-прежнему горел – а значит, ничего плохого с ними не могло случиться. Ни с ней, ни с Альбином.
Анна опустила подвеску за вырез сорочки. Подтянула сползшее одеяло, спасаясь от сквозняка, перевернулась на другой бок и теснее прижалась к сонному, горячему телу мужа. Примостила голову на его плече, закинула свободную руку на широкую грудь. В тишине его мерное дыхание напоминало шум ветра в верхушках деревьев или далёкий голос прибоя, баюкало и успокаивало; на мгновение Анна ощутила себя мореходом с разбитого корабля – отважным пловцом, что в одиночку преодолел чёрные волны ночи и добрался до спасительной суши, до согретых солнцем прибрежных скал родного острова.
Так она и уснула – с улыбкой на губах и с мыслями о далёком море, никогда не виданном ею наяву.
* * *
Когда она проснулась во второй раз, за окном было почти светло. Утро выдалось сырым и пасмурным, на одеяле осели капельки влаги, и Анна выбранила себя за то, что не закрыла ставни на ночь. В этом году погода то и дело морочила ей голову, нарушая самые верные приметы: ведь ещё вчера вечером небо было чище родниковой воды и яркий закат сулил назавтра прохладный и ясный день.
Постель рядом с ней успела остыть, зато со двора доносились хлопки крыльев и сердитое кудахтанье. Анна улыбнулась, не спеша заплела волосы и стала прибираться в спальне.
Когда она вышла в кухню, Альбин уже разгребал прогоревшие угли в печке. Его утренняя добыча – полдюжины свежих яиц – ждала своего часа в лукошке на столе рядом с куском сыра, связкой янтарного лука и ковригой выпеченного вчера хлеба, заботливо, точно младенец, укутанной в старое полотенце.
Тихо, на цыпочках, Анна подкралась к мужу со спины. Но он, конечно, услышал ее осторожные шаги; а может быть, огонь шепнул ему на ухо подсказку – Альбин обернулся как раз вовремя, чтобы поймать её в объятия, и Анна со смехом расцеловала его в румяные от жара щёки над золотистой бородой и вынула у него из волос пёстрое куриное пёрышко.
Весело болтая, они в четыре руки приготовили завтрак и уплели его до последней крошки, натаскали воды из колодца и вымыли посуду. Потом Анна отправилась в сад собирать поспевшую малину, а Альбин ушел в свою мастерскую.
Туда, в большой сарай без окон, с бревенчатыми стенами и окованной железом дверью, что запиралась на висячий замок, – мог входить он один. Там в уединении он каждый день занимался своим непостижимым ремеслом – нагревал и смешивал разные вещества, читал заклинания, изменяющие природные свойства растений и металлов, камней и жидкостей, варил зелья и создавал новые сплавы. Потом возвращался в дом и записывал всё, что получилось, в толстую книгу из телячьей кожи.
Изредка, не утерпев, Анна подходила к сараю, когда муж работал там. Слушала тихий, странный шум, похожий на гул пламени в гончарной печи, а порой замечала в узкой щели под дверью бегущие отблески света – то розовые, как от огня, то синеватые, как от дальней зарницы над лесом.
В сказках, которые она слышала в детстве, за такими дверями и замками всегда пряталось что-то опасное. А любопытные жёны непременно нарушали зарок – отпирали запретные ларцы, входили в седьмую, тайную кладовую или хоть подглядывали в замочную скважину. И, конечно, всё это плохо заканчивалось – не для жены, так для её мужа.
Временами Анну тоже снедало любопытство. Но надёжнее любого замка её удерживала твёрдая уверенность в том, что Альбин ничего не делает из пустой прихоти. И если он что-то запрещает ей – значит, так нужно ради её собственного блага и безопасности.
Так что пусть он трудится в своей мастерской, сколько его душе угодно, пусть царит безраздельно в королевстве реторт и тиглей, весов и склянок, превращая рыбью чешую в серебро, а осенние листья в золото, пока последняя тайна мироздания не распахнет перед ним ворота, сдаваясь на милость победителю. А у нее, у Анны, свое маленькое королевство дом и двор – и верные подданные: белая коза, черный кот и целый отряд куриц во главе с капитаном-петухом в сверкающей медной кирасе. И своя магия, простая и действенная: как превратить яйца, кусок масла, три горсти муки, малину и мёд в божественно пахнущее угощение. Пусть муж творит чудеса, чертит руны и призывает духов в уединенной келье. А ей, чтобы призвать мужа, достаточно вынуть пирог из печи да распахнуть дверь пошире – и великий алхимик примчится на аромат, как пчелка на липовый цвет.
Она успела поставить на стол котелок супа – густого, душистого, с пузырящейся сырной корочкой – нарезать хлеб и добыть из погреба запылённую бутылку, когда Альбин появился на пороге. Запах грозы и едкого дыма вошел в дом вместе с ним, на мгновение перебив соблазнительные запахи готового обеда.
– Мы что-то празднуем? – удивлённо спросил он, глядя, как Анна разливает по кружкам тёмное вино.
Она лукаво улыбнулась.
– Угадай сам.
Горячий суп дымился в глубоких мисках. Гренки сверкали масляным золотом, как монеты новой чеканки. Пирог истекал сладкой малиновой кровью на разломе, распространяя благоухание райского сада.
Они ели молча, наслаждаясь каждым глотком. Тишина не тяготила их – они уже достаточно пережили, чтобы научиться ценить покой.
– Я вспомнил, – сказал Альбин, принимая из её рук кусок пирога. – Сегодня год, как мы живем в этом доме. Точнее, один год и один день.
– А я вот вчера не вспомнила, – Анна слизнула с пальца малиновую каплю и потянулась за вином. – Поэтому празднуем сегодня.
– Сегодня, – эхом отозвался муж, поднимая кружку. Глина стукнула о глину; звук получился холодным и глухим.
Вино было мягким, но терпким, с ароматной ежевичной кислинкой. Старое, почтенное вино – Анна еще не родилась в тот год, когда созрели и легли под пресс виноградные гроздья, из которых оно было сделано. Но Альбин опустил кружку, едва пригубив добрый напиток; тонкая складка легла у него между бровей – и не разгладилась.
…Небольшая деревня в глуши – они выбрали её как раз потому, что она ютилась среди лесов, вдали от наезженных торговых путей. Поменьше внимательных глаз и болтливых языков – чтобы весть о чужаках, недавно поселившихся на отшибе, не пробралась обратно в город, не достигла чутких ушей церковников.
Привыкать к сельскому быту, тишине и безвестности после шумной и пёстрой городской жизни оказалось непросто. Но зато Альбину здесь не грозил костёр, а ей самой плети и покаянное рубище. Колдунов и их семьи церковь карала быстро и жестоко. Ни заслуги перед короной, ни именитая родня, ни заступничество самого бургомистра в счёт не шли.
Три года они верили, что опасность миновала. Три года Анна пасла коз и пряла шерсть, а Альбин лечил крестьян и их скот – и все было хорошо, и хозяйство наладилось, и можно было наконец подумать о детях… А прошлым летом, в такой же холодный и пасмурный день, когда Альбин отлучился в лес за травами, к их дому пришли люди с топорами, вилами и факелами. Те самые люди, кого он лечил за лукошко яиц или за медный грош, те, кого он спасал от разорения, ставя на ноги их коров и овец.
В тот день Анна была дома одна. Это она еще помнила; прочее спуталось в голове, как ворох разорванных цветных ниток. Каким чудом она, израненная, ухитрилась заползти в погреб, как Альбин отыскал её под развалинами сгоревшего дома, как сумел сберечь едва тлеющую в ней жизнь, пока они прятались в лесу, – память об этом стёрли боль и горячка. Несколько недель она пролежала в бреду, пока не очнулась в этом доме, в их новом доме, надёжно скрытом в глубине чащи от всех людей на свете.
…Анна придвинулась к мужу и обняла его, прижавшись лицом к застиранной мягкой рубахе. Свободной рукой коснулась подвески на шее; огонёк в хрустальной капле вспыхнул и замерцал часто-часто, как бьется птичье сердце.
– Я знаю, – тихо сказала она. – Я тоже хотела бы, чтобы год назад всё случилось иначе.
«Чтобы нам не приходилось прятаться в лесу, как зверям, – добавила она про себя. – Чтобы я была здорова и могла зачать и выносить ребёнка».
– Но я не хочу оплакивать то, что мы потеряли. Давай радоваться тому, что у нас есть. Мы живы, мы вместе. И, – она чуть отстранилась и заглянула ему в глаза, – мы счастливы.
Альбин смотрел на неё пристально. Испытующе.
– Так ты счастлива? – медленно проговорил он. – Тебе хорошо здесь?
– Да, – Анна улыбнулась; её забавляла эта неожиданная серьёзность. Ах, Альбин, великий алхимик! Дай ему в руки счастье, и он взвесит его, расплавит в тигле и растворит в кислоте, чтобы проверить его подлинность. – Разве что…
– Что?
– Я хотела бы куда-нибудь выбраться. Не в город, конечно, – торопливо поправилась Анна, – и не к людям. Но мы могли бы сходить на речку. Тёплые дни скоро закончатся, а мы ещё ни разу не купались.
– Здесь нет рек, сердце моё. И зачем тебе холодная вода с илом и тиной, если мы каждый день греем воду из ручья?
– О, мой всеведущий муж, – Анна весело поцеловала его нахмуренный лоб, – да будет тебе известно, что к западу от нас течёт речка. Я сама видела…
– Ты?
Альбин рывком встал. Руки Анны соскользнули с его плеч, точно плети вьюнка, сброшенные порывом ветра.
– Ты выходила со двора?
– Только за ограду. – Анна запрокинула голову, с тревогой ловя взгляд мужа. – Я забралась на дерево, оттуда видно далеко, а река сразу за холмом, у опушки… Альбин?..
– Там нет реки, – медленно отчеканил он. – И я просил тебя не выходить наружу.
– Но ведь…
Она растерянно смотрела на него снизу вверх. Отсюда, снизу, его лицо показалось вдруг чужим и строгим. И – очень далеким, хотя он стоял так близко, что она ощущала тепло его тела, чувствовала запах вина с его губ, сжатых в напряжении неясной тревоги.
– Анна…
Он, видимо, осознал, что нависает над ней, как шпиль городской ратуши. И медленно опустился на корточки, будто она была расстроенным ребёнком, а он – заботливым отцом. Сел на пол у её ног, легко коснулся ладонями её колен.
– Так надо, сердце моё. – Он взял её за руки – нежно и крепко. – Мы не от напрасного страха скрываемся здесь в глуши. Мой амулет хранит тебя от беды, мои чары преграждают путь всем, кто захочет проникнуть сюда – но за пределами этого убежища ждёт слишком много опасностей, и среди них могут оказаться такие, что даже мне не под силу предугадать. Понимаешь?
Она сжала его пальцы в ответ, извиняя его резкость и одновременно прося прощения.
– Ты споёшь мне сегодня?
– Да, Альбин. Конечно.
– И больше не будешь выходить за ворота без меня?
– Нет. – Она украдкой вздохнула. – Не буду.
* * *
Тик-так, сказали часы. Большие, на резных деревянных ножках, они колокольней высились у стены, и маятник качался неутомимо, словно усердный звонарь день и ночь дергал его за веревку. Тик-так. Тик-так.
В спальне горела свеча. Огонек вздрагивал на сквозняке, зыбкие полутени скользили по лицу спящей женщины; отблеск пламени зажигал золотые искры на опущенных ресницах, румянил щеки и губы, еще горячие от последних сонных поцелуев. В ложбинке между ключиц, чуть прикрытый воротом сорочки, мерцал осколок небесного льда.
Стоя в изголовье кровати, Альбин слушал дыхание жены и тиканье старых часов – только эти звуки и нарушали полуночную тишину.
Тик-так. Щёлк.
Боммм! – негромкий бронзовый гул прокатился по дому. И еще раз: боммм! Боммм!..
С двенадцатым ударом часов женщина глубоко вздохнула. Приподнялась и опала грудь под тонким полотном. С лица сошла краска, черты его смазались и застыли в расслабленном спокойствии. Безвольно приоткрылся рот, затих неуловимый трепет ресниц.
Альбин привычным движением коснулся её шеи, потом провел рукой по груди. Цепочка разомкнулась сама собой, камень тяжёлой слезой скатился ему на ладонь. Зажав амулет в кулаке, Альбин вышел из спальни и закрыл за собой дверь. Взмахнул рукой – изнутри скрежетнул засов, вставая в пазы.
Тик-так. Минутная стрелка с тугим щелчком передвинулась ещё на один шаг, обгоняя часовую, неподвижно указывающую в зенит.
Выйдя на крыльцо, Альбин прижал подвеску к губам и прошептал несколько слов.
По земле прокатилась беззвучная мерцающая волна. В курятнике сипло крикнул и тут же затих петух. Повисли в воздухе мотыльки, собиравшие нектар с бледных ночных цветов. Капля росы, что катилась с листа подорожника, застыла на краю, сверкая в лунном свете, точно хрустальный шар гадалки.
…Уже подойдя к воротам, Альбин задержал шаг. Тихий шипящий звук привлек его внимание. Забившись под куст крыжовника, припав брюхом к земле и прижав уши, на него дикими глазами смотрел кот.
Альбин протянул руку. Зверёк зарычал и попытался ударить его лапой, но человек оказался быстрее. Кот не успел извернуться и вцепиться во вторую руку – Альбин схватил его за шиворот и поднял. Не обращая внимания на грозные завывания, он с силой дунул перепуганному зверю в макушку. Тот дёрнулся – и повис чёрной бархатной тряпкой. Горящие зелёные глаза медленно закрылись, голова поникла.
Альбин положил кота под куст и вышел за ворота.
За его спиной с медленным скрипом захлопнулись створки и лязгнул, задвигаясь, засов.
* * *
Её разбудило куриное пёрышко, выбившееся из подушки. Анна почесала оцарапанную шею и перевернула подушку на другой бок, но сон уже ускользнул, оставив только мутную тяжесть в голове и раздражение на сердце. За приоткрытым окном едва брезжил неясный свет. Еще не ночь, уже не утро – самый унылый, серый и докучный час, когда и спать уже без толку, и вставать неохота.
Постель рядом была пуста и холодна. Тревожиться не стоило: Альбин нередко уходил в лес ни свет ни заря – собирать травы, ловить пиявок или что там еще было нужно для его тайного ремесла. Но застрявшая в голове мысль всё не давала покоя. Царапалась, как то нахальное пёрышко.
Почему он сказал, что здесь нет реки?
Анна отбросила одеяло. Ёжась от зябкого дыхания ночи, стащила через голову сорочку, в потемках нащупала старые мужнины штаны и рубаху, которые надевала иногда для черной работы. Оделась и выскользнула из дома, на ходу стягивая волосы шнурком.
Засов на воротах был откинут – значит, Альбин и впрямь отправился в лес.
Анна потянула створку на себя и вздрогнула: из-под ног чёрной молнией метнулся кот.
– Дичок, кис-кис, – позвала она. Кот присел и оглянулся, распушив щеткой хвост, но стоило ей сделать движение в его сторону – отскочил и помчался длинными прыжками через двор. Анна покачала головой. Дичок был не таким уж диким – исправно давил мышей в подполе, знал свою миску и лежанку, а великий закон неприкосновенности курятника усвоил с первого окрика и шлепка полотенцем. Но иногда по утрам в него будто злой дух вселялся, и тогда кот весь день шипел, ворчал и шарахался от хозяев, а то и норовил кинуться на Альбина из-за поленницы. Временами Анна даже подозревала, что многомудрый алхимик что-то делает тайком с бедной тварью – может быть, остригает ему усы для своих тайных опытов?
Анна прикрыла за собой ворота, чтобы не вводить козу в искушение свободой. Она немного лукавила, говоря мужу, что выходила только за ограду – до приметной сосны было около сотни шагов. Но что такое сотня шагов, если от людей и прочих опасностей ее отделяет лесная чаща, неприступная, как крепостная стена?
…Чешуйчатый ствол сосны когда-то согнулся под тяжестью налипшего на ветви снега, да так и остался наклонным. Лезть по нему было ненамного труднее, чем по приставной лестнице: обломанные сучья давали хорошую опору рукам и ступням. Забравшись на две трети высоты, где ствол раздваивался наподобие большой лиры, Анна оседлала ветку и уселась, разглядывая темное море деревьев под собой.
Кроны дубов и осин шумели у её ног. Растрёпанные макушки сосен, возвышаясь здесь и там, не заслоняли вид на лес. В прошлый раз ей удалось отсюда разглядеть пологую гряду холмов за опушкой, а между ними – тонкий, как серебряная нить, отблеск света, который мог отразиться лишь от бегущей воды. Она была уверена, что не ошиблась, но зачем Альбин убеждал ее в обратном?
Сегодня ей не повезло. Над землёй стелилась серая пелена тумана. В густом подлеске его почти не было видно, но плавные изгибы холмов за кромкой леса терялись в седом мареве. Не стоило и пытаться разглядеть там речку. Со вздохом Анна обхватила руками ствол и, уже готовясь спускаться, бросила последний взгляд через плечо на тонущий в дымке горизонт.
В тумане что-то мелькнуло. Неясное пятнышко света… чуть заметная полоска, будто край холма обвели мерцающим карандашом…
Она охнула. Упирающиеся в ветку колени онемели, и она изо всех сил сомкнула руки, обдирая ладони о липкую шершавую кору.
Огибая подножие холма, в тумане двигалась длинная цепочка огней. Будто огромная змея с золотой шкурой ползла, извиваясь, в сторону леса.
В их сторону!
Анна очнулась уже под деревом, не помня, как ухитрилась слезть вниз и не сорваться. Руки ныли от ссадин, ноги подкашивались. Сердце гулко колотилось в груди.
Надеяться, что угроза пройдёт стороной, означало попусту обманывать себя. На много миль вокруг не было ни одного селения, куда могла бы направляться такая толпа. Сколько там было огней? Десятки? Нет, больше – сотни, наверное. Сотни факелов, готовых поджечь стены и кровлю; сотни рук, которым не терпится сложить костёр для колдуна и ведьмы; сотни ртов, призывающих смерть и проклятие на их головы…
А им с мужем, как и год назад, – снова бежать, прятаться, уходить от неминуемой смерти. Что за дух вселился в этих безумных людей, почему они не могут оставить в покое тех, кто никогда не желал им зла?..
Сжав зубы, чтобы не закричать, она метнулась к дому и остановилась, не пробежав и десятка шагов. Альбин где-то там, в лесу… уж не пошёл ли он встречать незваных гостей? Один?
Ей очень хотелось поверить в это – что её всесильный и всевидящий муж сам справится с любой бедой, прогонит врагов и навсегда отобьёт у них охоту приближаться к лесу. Что ему, чародею, постигшему тайны земных недр и небесных светил, не страшна даже сотня озверевших селян с вилами и факелами.
Но она понимала: перед лицом настоящей опасности Альбин не оставил бы её в неведении. Знай он о приближающейся облаве – не ушёл бы из дома вот так, не сказав ей ни слова и даже не разбудив.
А если всё ещё хуже? Если он действительно ушёл за травами – и бродит по лесу, сам не подозревая о близкой угрозе? И наткнётся на жаждущую крови толпу, не успев приготовиться к защите?
Поколебавшись, она повернулась и быстрым шагом углубилась в лес. Нахоженных троп здесь не было, но путь к западной опушке отыскать не составляло труда – она еще сверху заметила, что за густым ельником местность до самых холмов идёт под уклон.
Она размышляла на ходу, ныряя под нависающие еловые лапы. Чаща велика, а дом спрятан хорошо; быстро его не отыщут. Главное – не попадаться им на глаза. Держаться поодаль, проследить, куда они пойдут сначала. Туман, этот проклятый и благословенный туман… он прикроет ее от чужих глаз, но если Альбин и впрямь ушел в ту сторону, она может разминуться с ним в двадцати шагах и не заметить…
С трудом переведя дыхание, Анна начала тихонько насвистывать иволгой. Старая, смешная игра – так они забавлялись еще детьми. Муж узнает её голос, а вот чужаки – вряд ли. Ну, а если не повезёт… Она дотронулась до амулета на шее. Альбин говорил – пока эта подвеска на ней, ни зверь, ни человек не причинят ей вреда.
Почему, ну почему он не смастерил такой же амулет для себя?
Анна выбралась из ельника и шагала теперь наугад, следуя едва заметному уклону земли. Вокруг стало чуть светлее. Нужно было торопиться: с восходом солнца туман быстро развеется, и редколесье у опушки откроется как на ладони…
Неясный звук долетел до неё из сумрака. Анна споткнулась и остановилась, оборвав свист. Звук был похож на далёкий окрик, но расстояние и эхо исказили его до неузнаваемости.
Задержав дыхание и напряжённо вслушиваясь, она ждала. И звук раздался снова – отчётливый, протяжный и жуткий; звук, от которого сердце съежилось в ледяной комок. То был не окрик, даже не вопль страха – надрывный бессловесный вой, который человеческое горло может исторгнуть только под пыткой.
Ужас толкнул её вперед, как спущенная тетива толкает стрелу. Забыв о необходимости прятаться, Анна помчалась со всех ног в ту сторону, откуда донёсся этот голос, неузнаваемый от муки. Ветки хлестали по рукам, выставленным перед лицом; сырой воздух обжигал горло, но бежать вниз было легче земля будто сама подталкивала ее под пятки. Скорее, скорее…
Деревья вдруг поредели и расступились, плотный лесной сумрак сменился мутной белизной. Туман пах дымом и чем-то едким, жутким – такой запах иногда приносил Альбин на своей одежде и волосах, возвращаясь из мастерской. Проблеск желтого хищного света блеснул за изгибом холма. Сквозь грохот крови в ушах Анна едва расслышала доносящийся оттуда шум – топот тысячи ног, обутых в железо? Мерный лязг мечей, ударяющих в доспехи?
Задыхаясь, она взбежала на крутой склон. На последнем шаге нога скользнула по мокрой траве, и Анна растянулась ничком, едва успев подставить руки. Шум внизу нарастал, свет вспыхнул ярче; закусив губы, она подалась вперёд и взглянула туда, в пронизанный жёлтыми сполохами туман за седловиной холма.
Три злых огненных глаза сверкнули ей навстречу.
Исполинский змей вытягивал из-за холма свою тяжёлую, изгибающуюся в сочленениях тушу. Пламя окаймляло его бока и отражалось бликами в гладкой чёрной броне. Он тёк, как железная река, гремящая на перекатах, устремив вперёд узкую щучью морду, и ветер, поднятый его стремительным бегом, срывал траву и песок с откосов.
Анна закричала, не слыша собственного крика. Прижала ладони к ушам – но грохот прорвался сквозь хрупкую преграду и рухнул сверху, погребая ее под лавиной звука.
Проносясь мимо, железный дракон взревел снова; теперь в его голосе уже не было ничего человеческого. Пронзительный вой, как бичом, распорол небеса, и Анне показалось, что она отрывается от земли и летит туда – в чёрную прореху между облаками.
…Здесь, на холме, Альбин и нашёл её – лежащей без движения на холодной земле, с пучками вырванной травы в закостеневших стиснутых кулачках.
* * *
Тик-так, сказали часы на стене. Тик-так. Тик-так.
С медлительным железным лязгом сдвинулась минутная стрелка, отсекая еще один кусочек времени. Анна почти увидела его – он упал на пол, прозрачный, будто сосулька, разлетелся сверкающим крошевом и растаял без следа.
– Прости меня.
С каких пор голос Альбина стал таким же хриплым, отрывистым и железным, как лязг старых часов?
– Я виноват. Я так виноват перед тобой.
Она комкала в пальцах смятую на коленях ткань штанов. Ей хотелось зажать уши, заградить путь его словам – еще не произнесённым, висящим грозовой тучей над её головой. Хотелось вскочить и закричать: молчи, молчи, я не желаю этого слышать… Она стиснула пальцы сильнее и осталась сидеть.
– Я не знал, как мне быть… Нет, неправда. Я точно знал, что должен сделать, и впервые в жизни не сомневался, что смогу. Что справлюсь. Я шёл напролом сквозь лес, натыкался в темноте на деревья, а ты лежала у меня в руках, твоё сердце молчало рядом с моим, и я знал, что верну тебя, хотя бы мне пришлось опрокинуть небо и опустошить землю.
Он не смотрел на неё. Стоял у окна, упираясь ладонью в тонкое – сам резал – деревянное кружево рамы. Вторая рука медленно, бездумно наматывала на кулак край занавески.
– Так странно… Знаешь, прежде я думал только об эликсире бессмертия. Бредил им, посвящал ему все свои труды. Но оказалось, что эта задача – детская игра по сравнению с тем, что мне предстояло совершить. Потому что не подпускать смерть к порогу не так уж трудно, а вот выгнать её оттуда, где она уже поселилась… Я понял это, когда мой эликсир не смог оживить тебя.
