Kitabı oku: «Стихотворения», sayfa 2

Наш пролетарий

 
Смотрите, вот наш пролетарий!
Он не успел окончить курс
В одной из наших семинарий,
В одной из наших бурс.
 
 
Из бурсы с скверным аттестатом
Начальством был он исключен;
Хотел быть по найму солдатом,
Да плох здоровьем он.
 
 
Потом читал он и учился…
Больной, собрав остаток сил,
Пешком в столицу притащился,
В студенты поступил.
 
 
Терпел нужду, терпел лишенья -
Нет сил трудиться, нечем жить…
Бедняга вышел из терпенья -
И с горя начал пить.
 
 
Тут посещать не стал он лекций,
На службу поступить хотел,
Но не имел знакомств, протекций,
Прав по рожденью не имел.
 
 
А время шло и дни летели;
Он, обнищать успев кругом,
Стал в рваной фризовой шинели
Ходить в питейный дом.
 
 
Чем он живет, он сам не знает:
То настрочит прошенье он,
То с днем рожденья поздравляет,
То сходит на поклон.
 
 
Бедняге пьянице не стыдно
Просить дрожащею рукой -
Всё человеческое, видно,
Убито в нем нуждой.
 
 
И вот, помаявшись в столице,
Он станет чахнуть и умрет,
И купят для него в (больнице)
Гроб на казенный счет.
 

<1864>

Дубинушка

 
Много песен слыхал я в родной стороне,
Как их с горя, как с радости пели,
Но одна только песнь в память врезалась мне,
Это – песня рабочей артели:
«Ухни, дубинушка, ухни!
Ухни, березова, ухни!
Ух!..»
 
 
За работой толпа, не под силу ей труд,
Ноет грудь, ломит шею и спину…
Но вздохнут бедняки, пот с лица оботрут
И, кряхтя, запевают дубину:
«Ухни, дубинушка, ухни!
Ухни, березова, ухни!
Ух!..»
 
 
Англичанин-хитрец, чтоб работе помочь,
Вымышлял за машиной машину;
Ухитрились и мы: чуть пришлося невмочь,
Вспоминаем родную дубину:
«Ухни, дубинушка, ухни!
Ухни, березова, ухни!
Ух!..»
 
 
Да, дубинка, в тебя, видно, вера сильна,
Что творят по тебе так поминки,
Где работа дружней и усердней нужна,
Там у нас, знать, нельзя без дубинки:
«Ухни, дубинушка, ухни!
Ухни, березова, ухни!
Ух!..»
 
 
Эта песня у нас уж сложилась давно;
Петр с дубинкой ходил на работу,
Чтоб дружней прорубалось в Европу окно, -
И гремело по финскому флоту:
«Ухни, дубинушка, ухни!
Ухни, березова, ухни!
Ух!..»
 
 
Прорубили окно… Да, могуч был напор
Бессознательной силы… Все стали
Эту силу ценить и бояться с тех пор…
Наши ж деды одно напевали:
«Ухни, дубинушка, ухни!
Ухни, березова, ухни!
Ух!..»
 
 
И от дедов к отцам, от отцов к сыновьям
Эта песня пошла по наследству;
Чуть на лад что нейдет, так к дубинушке там
Прибегаем как к верному средству:
«Ухни, дубинушка, ухни!
Ухни, березова, ухни!
Ух!..»
 
 
Эх, когда б эту песню допеть поскорей!
Без дубины чтоб спорилось дело
И при тяжком труде утомленных людей
Монотонно б у нас не гудело:
«Ухни, дубинушка, ухни!
Ухни, березова, ухни!
Ух!..»
 

<1865>

Химеры

 
Предсказывать стань-ка кто в старые годы,
Что время настанет, когда у людей
Помчатся стрелою по рельсам подводы
Без лошадей;
Что станут повсюду работать машины,
Что по морю плавать без ветра начнем…
О боже! какой бы содом
Все подняли тотчас в защиту рутины:
«Он рехнулся! В желтый дом,
На цепь сумасброда!
Ведь волнует у народа
Он умы…»
Что ж теперь про крик такого рода
Скажем мы?
 
 
Предсказывать стань-ка кто в старые годы,
Что люди со временем так будут жить,
Что им и перуны небесного свода
Станут служить;
Что сила, которой пугают нас грозы,
Покорно депеши мчать станет потом…
В ответ бы раздались кругом
И крик, и проклятья, и брань, и угрозы:
«Он рехнулся! В желтый дом,
На цепь сумасброда!
Ведь волнует у народа
Он умы…»
Что ж теперь про крик такого рода
Скажем мы?
 
 
Предсказывать стань-ка кто в старые годы,
Что станет вдруг солнечный луч рисовать,
Что мы и портреты, и горы, и воды
Станем писать
Не кистью, а пользуясь солнечным светом,
Что кисть и палитру заменит во всем
Нам свет, покоренный умом…
В ответ что за крик бы раздался при этом:
«Он рехнулся! В желтый дом,
На цепь сумасброда!
Ведь волнует у народа
Он умы…»
Что ж теперь про крик такого рода
Скажем мы?
 
 
Предсказывать стань-ка кто в старые годы,
Что в обществе вовсе не будет рабов,
Что время настанет, и снимет свобода
Бремя оков,
И новый склад жизни, склад жизни свободной
Заставит всё делать свободным трудом…
Сказать бы всё это – кругом
Раздался б немедленно крик всенародный:
«Он рехнулся! В желтый дом,