Kitabı oku: «Куда кого посеяла жизнь. Том III. Воспоминания», sayfa 3
РЫБА В СТЕПИ
Что ни говори, а рыба в России становится экзотическим продуктом, и с каждым годом все больше и больше. Заходишь в магазин и уже не удивляешься диковинным фруктам и овощам с трудно выговариваемыми названиями, соответственно, – с трудно воспринимаемыми ценами. Тут, как говорится, дело такое – не нравится или дорого – не бери, иди дальше. Но ты понимаешь, что где-нибудь в Нижнем Новгороде или на Урале апельсины или лимоны не растут, поливай – не поливай. Тем более ананасы, кокосы, бананы и иже с ними. А раз так – то, если можешь себе позволить, – клади в корзину и не жди, у нас такого своего все равно не будет.
Другое дело – мясо, рыба, яйцо и прочие продукты. Чтобы иметь то же мясо или рыбу, нам не нужны тропики и субтропики, какие-либо теплицы или тепличные условия. По большому счету, Россия – страна говядины и рыбы. Почему говядина? Да потому, что осно-ву рациона крупного рогатого скота составляют зеленые корма, силос (сенаж) и сено. Этого добра в России, если поскрести, можно найти предостаточно, и не только чтобы иметь говядину для своих нужд, но и на экспорт.
Я уже не говорю о том, что мы фермы разрушили или под бунгало всяким там звездам по дешевке распродали, я говорю о принципе: если Австралия – страна баранины и шерсти, то Россия – потенциальная страна говядины.
А рыба? Границы российские выходят на два огромных океана и целую кучу морей. Рек и озер у нас – бесчисленное множество. Да при таком раскладе, любой рыбы у нас реально может быть столько, что хватило бы для обеспечения нескольких таких государств, как Россия. Во-первых, – рыбой и рыбоморепродуктами, рыбной мукой для кормодобавок, удобрениями, лекарствами, во-вторых, еще много-много чем и, в том числе, валютой. Это мы «можем».
Но на самом деле в наших магазинах – чужая рыба, не только по названию и местам лова, нет, даже по принадлежности. То есть, рыба чужая, покупная. Распродав за бесценок и уничтожив свой рыболовный
флот, мы получаем рыбные объедки от других «рыболовов» – от тех, кто по лицензии ловит рыбу в наших водах, кто ловит ее на наших бывших судах, да и от тех, кто скупает контрабандную рыбу у наших судов за валюту, а потом втридорога продает ее нам же. В общем, «в понедельник нас мама родила», и ничего у нас не ловится. Наверняка, и в России на этом кто-то немало «ловит», но только не потребитель.
Самое удивительное то, что, ликвидировав все, что можно было ликвидировать и превратив себя из рыбораздающей в рыбозависящую державу, мы еще что-то там пытаемся говорить о рыбообеспечении. Какую-то там аморфную структуру содержим – вместо ушедшего в небытие вместе с судами, портами, переработкой и моряками, министерства рыбной промышленности, а рыбу в итоге едим чужую. Захотят – нам ее поставят, не захотят – не поставят, захотят – поднимут цену, еще захотят – еще выше поднимут. Всем хорошо: и тем, кто разрешение на отлов выдает, тем, кто завозит, кто в наших водах ловит и т.д.
Нам плохо, россиянам. Плохо и стыдно жить в такой рыбной державе, где нет своей рыбы. Понятно, что кто-то это сделал умышленно. Так надо и найти его (их) и положение исправлять. Непонятно, как вообще существует эта уничтоженная рыбная отрасль. Ведь кто-то же руководил, вернее, уничтожал все это.
Поневоле вспомнишь послевоенный анекдот, в котором беседуют трое летчиков (американец, англичанин и русский), находящихся в центре реабилитации одного из швейцарских госпиталей. У американца не было ноги, но он хвалил-ся, что в США есть такие протезы, с которыми он запросто будет летать даже на истребителе. У англичанина не было руки, он тоже хвалился, что ему обещали протез такого качества, что он будет летать на самых больших пассажирских самолетах. На это русский летчик, у которого не было руки и ноги, равнодушно заметил, что в России нет пока таких совершенных протезов, но это и не обязательно. У нас, мол, даже если у человека не будет рук, ног, головы, останется одна задница, простите, то и ее могут поставить директором МТС (машинотракторной станции).
Тут поневоле подумаешь, а не стояли ли такие люди в перестроечный период во главе той же рыбной отрасли, сельского хозяйства, многих других ведомств и даже на самом верху?!
Конечно, мы и сегодня не теряем надежды. Вернет себе Россия статус одной из ведущих рыбных держав, и власти надо взяться за это нужное дело, да и нам надо поддержать власть в этих вопросах. А то шумим много, а когда на наших глазах творятся разные безобразия, мы их не замечаем, если нам это выгодно или просто из-за врожденноленного своего менталитета.
Надеюсь, читатель почувствовал уже вкус рыбы нынешнего времени и зарядился уверенностью на будущее…
Мы же перевернем очередной лист альбома былой нашей жизни и поговорим о рыбе в степи. Да-да, о степной рыбе. Казалось бы есть- океаны-моря-реки-озера – и все равно рыбы нет. О какой степи может идти речь в рыбном плане? И все-таки да, о степи. Дело в том, что полвека из своих энных лет я прожил в селе и в степи. Пусть это не покажется смешным, но в моем доме тогда всегда была рыба, И свежая, и соленая, и вяленая, и любая. В степи!
Апогеем или высшей точкой нашего семейного рыбообеспечения было начало семидесятых годов прошлого века. Если до того времени рыба в дом поступала из разных случайных источников, то где-то с года шестьдесят девятого мне удалось найти солидный легальный способ иметь рыбу постоянно.
Подчеркиваю – это были времена СССР, еще Союзу было суждено 20 с лишним лет существовать, но вирус разрушения уже работал. Причем в самом центре государства, не где-нибудь на камчатских или сахалинских «куличках». Так мы жили, и мне не стыдно об этом писать, так как даром я никогда и ничего не брал, ни у людей, ни у государства. Да, плохо, но мне другого не было дано. Расскажу быль тех лет, хотя не уверен, что и сегодня в тех местах наведен хотя бы элементарный порядок. Думаю, там стало гораздо хуже.
Казалось бы, куда уж хуже, чем в Орске Оренбургской области… Был там в те времена колхоз «Рыбак». В старом городе находилась его контора. Может, и сегодня есть, не знаю....
А сорок лет назад все было именно так. В колхозе работало всего трое штатных работников: председатель, бухгалтер и главный инженер-ихтиолог. Все остальные работники были наемными, т.е. временными. В ведении колхоза было кое-какое имущество, снасти, лодки, ва-гончики и т.п. Имел колхоз несколько своих искусственных озер, по балкам, перегороженных плотинами. Не помню, сколько их было, видел одну возле Орской биофабрики. Там колхоз запускал мальков и выращивал рыбу для города. Но пруды эти были так, – для солидности и видимости рыборазведения. Главная рыба колхоза находилась в государственном Ириклинском водохранилище, это в сотне километров от Орска, выше по реке Урал. Там было, да и сейчас, наверное, находится, «золотое дно» того «рыбацкого» колхоза, Урал, пе-регороженный в том месте плотиной, образует довольно обширное водохранилище – более чем в сотню километров длиной, почти до северной границы области, и местами – до двадцати километров в ширину.
С запада и севера этот водоем подходил к границе с Баш-кирией. Запертая плотиной река, залила глубокое межгорье, и глубина водоема местами достигала многих десятков метров. Недалеко от плотины, с ее восточной стороны расположена Ириклинская ГРЭС, довольно мощная электростанция, обеспечивающая энергией напичканную разнопрофильными промышленными предприятиями зону Южного Урала. Рядом со станцией – поселок энергетиков под одноименным с названием.
Чем отличалась и, тем более, сегодня, отличается Россия от других стран в плане природопользования? У других стран все природные ресурсы, независимо от вида, качества и ценности, находятся или в частной собственности или в собственности государства. С частной собственностью все понятно: есть хозяин, и все, что ему принадлежит, без него никто не тронет. Его право защищено не только законом, но и устоявшимся менталитетным осознанием незыблемости главного права капиталистических государств – права на частную собствен-ность. Это как бы само собой разумеется.
В то же время, то немногое или многое, неважно, что имеется в собственности государства, находится под еще более пристальным вниманием всех – и частников, и государства – из-за того, что все стараются не допустить, что-бы кому-то досталось больше из обобществленного (национального) кармана То есть, все общество следит за тем, чтобы никто ни бесплатно, ни подешевке из общегосударственных ресурсов не поживился – иначе общество, давно привыкшее к элементарной, пусть даже только декларируемой, справедливости, просто взорвется.
В России все не так. В России такое огромное количество общегосударственных ресурсов, что прямой устоявшейся взаимосвязи государственной собственности и общественной (читай, народной) практически не существует. Как сегодня, так и раньше. При царе общество было убеждено, что всеми государственными богатствами рас-поряжается царь, и это от Бога, а значит, так и должно быть. В советские времена все богатства страны принадлежали государству, в сознании людей особой реформации по этому поводу не произошло: ну, был хозяином царь, а теперь хозяин – власть. Популистский лозунг насчет того, что «все вокруг мое», так лозунгом и остался, потому что государственное так и осталось государственным, и попробовал бы хоть кто сделать из него «мое». В советское время хозяевами над «моим» (государственным) могли считать только представители власти, естественно, не афишируя это.
Перестроечная демократизация привела к легализации притязаний отдельных личностей на лакомое, которое они давно хотели вычленить как «мое». Сегодня все те, кто сидит на каких-то там вентилях и кранах, кто экспортирует уголь, перебирает золото и алмазы и т.п., абсолютно убежденно считают, что все то, что лежит в земле или растет на ней, плавает в воде или бегает по земле, это все – для них! Какая там госсобственность! Какие там граждане и их нужды! Это для нас казаки освоили Сибирь и Дальний Восток! И т.д. Так они сегодня считают (не казаки, конечно).
Это желание урвать что-нибудь из общего котла, стало врожден-ным. Мы другому так и не научились. Не почувствовали, что государственное – это для всех, и никому не дано право использовать свои возможности, власть, связи, бесстыдство и безнаказанную наглость, чтобы посягать на собственность всего общества .
Сегодня это легально, и этим гордятся. В советское время это было нелегальным, но все равно этим на своих кухнях тоже гордились. Не в укор кому-то, просто в качестве были, проиллюстрирую вышесказанное на конкретном примере. Небольшом, но классическом.
Перед этим мы упомянули вполне легальный колхоз «Рыбак» и реальное Ириклинское водохранилище. Давайте просто посмотрим, что и как их объединяло, какое отношение эти два объекта имеют к нашему разговору об общенародных ценностях и рыбе, в частности.
Все началось с того, что мы решили после окончания посевной кампании, провести что-то вроде торжественного мероприятия, так называемого «сабантуя». В общем, отметить механизаторов всех трех полевых бригад. Чтобы как-то разнообразить меню праздника, решили найти хорошей рыбы. Мясо, мол, всегда было, а давайте добавим еще и рыбу.
Степная зона. У нас было свое водохранилище, но рыбу-сеголетка только запустили. Можно было поехать в дальний Иргизский район нашей области, где было много озер и пересыхающая река. Рыбы там вдосталь, но в основном озерной – карась, черный такой, и болотом отдает. Можно было поехать на Аральское море, на юг нашей области, там раньше было рыбы полно, разной и дешевой. Так ведь 600 километров в один конец, да еще дело к маю, на дворе жара – рыбу не довезешь. Можно наловить карасей в наших мелких водоемах, так это мелочь.
Решили послать меня в разведку в Орск, разузнать, где можно найти хорошей рыбы. Я созвонился со знакомым снабженцем одного из ведущих орских заводов и попросил выяснить возможность приобретения сортовой рыбы. Знакомый, назовем его Владимиром, был человеком ответственным, много лет работал с нами, он оперативно все выяснил, с кем-то там договорился и сказал, что можно приезжать. В условленный день часов, в пять утра я сел за руль бортового вездехода ГАЗ-63 и выехал в Орск.
Встретились с Владимиром. Сел он в кабину. Подъехали к конторе рыбколхоза. Председатель нас выслушал, сказал, что, в принципе, все можно сделать, но рыбу разрешено брать только в ларьке. Назвал его координаты, сказал, что продавщицу зовут Надежда, а рыба у нее в продаже – ежедневно. Подъехали к ларьку. Познакомились с продавщицей – она как раз привезла рыбу. Посмотрели мы на нее и поняли, что большая часть улова до ларька попросту не доходит, где-то растекается по дороге – от Ириклы через промежуточный город Гай и затем весьма немалый город Орск. В ларек попадали остатки той рыбы, что была либо травмирована, либо долго находилась в сетях, либо где-то временно хранилась. Привезли килограммов сто, а брать было нечего. В основном – скоропортящийся сиг с вылезшими наружу ребрами и судак.
После долгих уговоров мы нашли общий язык с продавщицей. Заплатили ей деньги за 100 кг сига и 200 кг прочей рыбы. Сиг шел в розницу по 2 рубля за килограмм, вся остальная рыба (карп, сазан, судак) по 0,78 рубля, а сом – по рублю 20 копеек за килограмм. По словам Надежды, сомы ловятся редко, мы на них и не рассчитывали. Надежда выписала нам накладную на 300 кг рыбы, якобы полученные от бригады, и мы отправились на Ириклинское водохранилище.
Как выяснил я уже в последующие поездки, мы тогда были единственными законопослушными покупателями в этой системе и выглядели белыми воронами на общем черном фоне бездокументных сделок. По крайней мере, считали мы, нас достойно встретят и достойно отоварят, даже если для этого придется понести дополнительные издержки.
Владимир перед этим поинтересовался, в чем особенно нуждаются именно в этот период коллективы рыболовецких бригад (в машине у меня лежали солидная туша баранины, ящик свиной тушенки, десять коробок заряженных патронов, стандартный мешок дроби, ну и, конечно, ящик водки). Это так; – в порядке возможной компенсации за качество, скорость и т.п. Стоимость рыбы мы-то уже оплатили, остальное, решили, посмотрим на месте.
Путь на Ириклу был не близкий, через Орск – новый город, мимо города Гая, с известными медными рудниками, и до плотины через Урал. Продавщица нам сказала, чтобы держались левого берега водохранилища, если смотреть с юга на север. Там, по берегу, расположены рыболовецкие бригады орского рыбколхоза. В первый раз ехать было сложно, до плотины дорога хорошая, а дальше – только следы по степи, да по оврагам. Попадались по пути какие-то небольшие села, но мы в них не заезжали, потому что день уже клонился к вечеру, а без четкой дороги ночью рыбаков не найти. Да еще все овраги, идущие в сторону водохранилища, залиты водой. Только прошло половодье, в некоторых балках еще снег не растаял. А тут еще послед-ний день апреля, завтра – первомайский праздник, до дома – двести километров, так; что рыбу надо взять сегодня.
Так я думал, мыкаясь по холмам и оврагам, двигаясь на восток в сторону водохранилища. Мы рассчитывали с самого начала идти вдоль берега, вверх по реке, но это оказалось невозможным, как было уже сказано, из-за многочисленных залитых водой оврагов. Наконец, где-то к заходу солнца, поднявшись на очередной холм, мы облегченно вздохнули – метрах в трехстах, поблескивая в лучах заходящего солнца, расстелилась до самого горизонта водная гладь. Но, когда машина почти наполовину поднялась на холм, я резко затормозил, и настроение сразу почему-то упало. Лучи заходящего солнца не только золотили водную гладь, они четко высветили и многое другое – на берегу стояла большая деревянная будка на колесах, к берегу пришвартованы несколько баркасов, а вокруг всего этого обычного для рыболовецкой бригады пристанища, стояли в разных положениях десятки легковых машин, и не просто машин, а особых машин.
Здесь были в большинстве своем чиновничьи «Волги», потому что такие машины у частников на периферии в то время были редкостью, а также размалеванные машины ГАИ, ВАИ и других спецведомств.
Что они здесь делали вечером, накануне 1-го Мая, нам было понятно. Вот только и им всем вместе взятым, наверняка, стало бы вдруг непонятно, а что здесь делает перед праздником вездеход из другой республики. Я и сегодня абсолютно уверен, что ни у кого из тех «крутых» машин не было оплаченной квитанции на рыбу, какая имелась у нас, но хорошо, что они нас тогда против солнца не заметили. Не заводя двигатель, я спустил машину с тормозов и потихоньку съехал в балку. Надо было попытаться искать другие бригады. И нам повезло. Объехав очередной овраг, где-то в километрах пяти-семи, наткну-лись на другую бригаду. Такая же будка, баркасы, вмазанный в камни большой котел. Подъехали. Солнце уже село, но было еще видно. Нашли бригадира, потом вышел из будки учетчик. Оказалось, что Володя знаком с ними обоими. Бригадир – бывший военный комиссар города, учетчик – бывший начальник городского отдела внутренних дел, пенсионеры. Мы им показали квитанцию и спросили, как насчет рыбы. «Какая там, на хрен, рыба, – рассмеялся бригадир, – все, что сегодня взяли, давно раздали. Мы никогда на ночь рыбу не оставляем, а завтра, тем более, Первомай».
Никакие уговоры, посулы и предложения воздействия на руководство бригады не возымели. Бригадир, конечно, был прав с любой точки зрения – ночь, метровая волна, ребята-рыбаки уже помылись, хорошо «заправились», да и весь день «заправлялись» посменно, куда их пускать «в море», как выражался бригадир?
А что делать? Ехать впустую да еще в такую даль домой или ждать до утра? «Задобренный» подарками бригадир пообещал утром послать ребят «потрясти» сеть, если не будет сильной волны. Зашли в будку. Воздух там был настолько пропитан неистребимым запахом рыбы, пота, табака, портянок и немытых тел, что хоть мажь его на хлеб. На предложение спать в будке, я вежливо отказался, ссылаясь на то, что машина не закрывается (да и товара там у меня было что взять), и ушел спать в кабину. Ночью я не раз пожалел об этом. Мы не рассчитывали где-то ночевать, днем было двадцать градусов тепла, я был в легком костюме, а ночью тут – около нуля, да еще вода ледяная рядом Думал, включу печку, нагреюсь. Включил, так сразу десятки матов получил из будки. Пришлось заглушить двигатель и бегать вокруг машины всю ночь.
Когда начало рассветать, я провел обследование территории бригады. Два баркаса, огромные такие, шестивесельные, как корабельные боты, двигатели на берегу сохнут. Вся будка обвешена вяленой рыбой, всевозможных сортов. Большие, широкие, аппетитные лещи, судаки, сиги (я их впервые видел) и другие особи, и ни одной мелкой рыбешки. Значит, сети у них только крупные. Метров в двадцати от будки – примитивный подвал. Зашел и туда. Там явно свой «левый» товар: где-то с десяток бочонков от комбижира, обложенных большими полиэтиленовыми мешками, а в них рыба солится. Отборная, одна в одну. Был еще на территории котел под еду, и все. Еще —масса всякого мусора, тогда экологи, видно, только по воде к ним захо-дили, а если и были на берегу, так их не мусор привлекал, а рыба.
Когда встало солнце, поднялся сильнейший ветер. Волна – метра полтора. Чувствую – не видать нам рыбы и сегодня. Первым вышел бригадир, посмотрел на небо, на воду, потом зашел за будку и снова в нее вошел. Так как никаких движений в будке не ощущалось, пришлось мне самому туда войти. Бригадир сидел у окна и брился, все-таки кадровый офицер, и праздник сегодня. Рядом сидели учетчик и наш Володя. На мой немой вопрос бригадир вытер лицо мокрым полотенцем и сказал: «Видишь, волна! А сети полкилометра почти от берега. Кого я туда пошлю?» – он махнул в сторону спящих рыбаков.
Что делать? Без рыбы возвращаться нельзя. Рыба вот рядом, в сетях, так взять нельзя. А ветер лишь крепчает. Нары в будке – двухэтажные. Сползает с верхних нар здоровенный обросший детина. Первые его звуки были: «А водка есть?». «Есть», – говорю. «Неси сюда – говорить будем», – прохрипел рыбак. Я принес бутылку. Он выдавил сургучно-бумажную пробку, вставил горлышко бутылки в рот и запрокинул голову. Через пару минут опустил бутылку на стол, на дне в ней еще плескалось граммов сто-сто пятьдесят. Поднялся, подошел к ведру с водой, набрал кружку, выпил и заявил, обращаясь к бригадиру: «Я пойду на баркасе, но пусть кто-то пойдет со мной».
Зависла пауза, желающих не было. Я, как главное заинтересован-ное в рыбе лицо, быстро сказал: «Я пойду». Все молча согласились. Лучше бы я хоть секунду подумал, а так – слово не воробей. Уже очень скоро горько сожалел о том, что согласился, но дело было сделано. Рыбак-доброволец начал надевать свой прорезиненный костюм Подобрали и мне подходящий по размеру, столкнули гуртом баркас с берега, поставили мотор.
«Водки возьми», – предложил-потребовал рыбак. Взял я бутылку, полез в баркас. Он взял ее у меня подержать и куда-то засунул под сидения. Завели мотор и пошли к сетям. Огромные волны переваливали баркас с борта на борт, но посудина была довольно остойчива и уверенно шла вперед. Рыбак сидел у руля, я – посредине баркаса, для баланса. Сети стояли довольно далеко от берега. Места их якорных креплений были отмечены большими кусками пенопласта, видно их было далеко. Водяные брызги сплошной массой обдавали и баркас, и нас. От этого на дне баркаса начала быстро прибывать вода Я ее интенсивно вычерпывал большим таким черпаком, сделанным из толстой фанеры, окаймленной по краям жестью-нержавейкой. Температура вряд ли превышала 4-5 градусов.
Пока дошли до крайней сети, моя одежда под рыбацкой робой стала мокрой. Остановились у контрольного буя. Смотрю, рулевой мой достает поллитру, снимает пробку, затем почему-то черпает ладонью воду из набежавшей волны, заливает ее в рот, потом левой рукой хватается за борт, а с помощью правой очень быстро так вливает в себя все содержимое бутылки. Выбрасывает бутылку за борт, берет весло, поддевает верхний трос сети и кричит: «Тяни на себя сеть».
Мы вместе попробовали сделать то, что рыбаки делают ежедневно – приподнимать сеть, выбирать из нее рыбу и опускать сеть обратно. Конечно, если тихая погода, да бригада человек шесть-семь, то это не проблема, а обычная работа. Но если стоящий на месте баркас того и гляди перевернет, а качка не дает возможности вытащить сеть во всю ее четырехметровую глубину, да еще с застрявшей в ней рыбой, то съем этой рыбы будет большой проблемой.
Сколько мы ни пытались – сеть шла не в баркас, а под его днище, усугубляя наше и без того небезопасное положение. Я тянул сеть, стоя на коленях, рыбак стоял во весь рост, упираясь ногами в шпангоуты, и пытался втянуть хотя бы часть сети в баркас. Пару раз он едва не вывалился в воду, так как укрепленный на якоре трос сети и баркас резко расходились в разные стороны, а он не бросал трос и занимал горизонтальную позу – ноги в баркасе, туловище – в воде. Может быть, принятый им литр водки согревал и возбуждал его, но одновременно влиял на координацию движений, да и как потом вы-яснилось, на разум .
После десятков неудачных попыток приподнять сеть и вытряхнуть рыбу рыбак взвыл каким-то редко употребляемым матом, достал нож и отрезал сеть от троса якоря. Затем уже идиотски грубым способом мы где-то за полчаса втянули в баркас всю длинную сеть вместе с рыбой. Отрезали ее от второго якоря, завели мотор, развер-нулись и попытались начать движение к берегу.
В мире часто бывает так: все вокруг хорошо, тепло, солнце, радость – и вдруг в каком-то месте в такую идиллию падает на голову людям атомная бомба. И все, нет больше ни идиллии, ни людей. Так было и со мной в тот час. Первое мая, солнце, двадцать градусов тепла на берегу, а я практически тону в ледяной воде, всего в полукилометре от берега, где глубина, может быть, метров сто, а помощь ждать просто неоткуда.
Безнадежность нашего положения я понял, как только мы втянули в баркас сеть с рыбой. Баркас так просел, что волны запросто перекатывались через него, каждый раз через ту же сеть, доливая воды. Вычерпывать воду не было возможности, так как сеть горой заполнила все пространство. Баркас садился все больше и больше, мы с рулевым примостились на корме. Баркас с трудом шел, но и это было не все. Где-то на половине пути к берегу заглох двигатель. Дергали, дергали заводной шнур, перестали. Одно весло торчало из-под сети на корме, остальные пять были под сетью. В общем, рулевой гребет и правит веслом, я – гребу черпаком. Метров двести осталось. Потихоньку идем, баркас практически похож на подводную лодку, двигающуюся в надводном положении. Сердце колотится, никакого холода не ощущаешь, все подчинено одному движению, а взгляд пожирает-приближает берег.
У меня даже появилась какая-то дикая мысль: «Хорошо, если баркас перевернется, сеть вывалится, а мы на баркас взберемся, будем кричать, заметят – выручат». В такие моменты судьба человеческая где-то там лежит и, поочередно лениво открывая глаза, наблюдает за тобой, как ты там барахтаешься где-то – в воде, огне или еще где-нибудь. И когда она почувствует, что пора ей вмешаться – она вмешивается, а бывает, что и дремлет дальше…
Если бы мы уходили на дно – никто бы этого и не увидел, но так как мы еще болтались на плаву и неистово гребли, из будки кто-то вышел. Наверное, увидел баркас, потом, видимо, позвал других. Все выбежали, кинулись ко второму баркасу, начали сталкивать его в воду, устанавливать мотор, потом пробовали его завести, он не заводился. Мы все это видели, и уже ничто нас не могло остановить, на худой конец, вплавь бы добрались. А там уже, как Бог бы дал. Короче говоря, мы дошли сами до упора в берег, в том месте он был довольно пологим. Нам помогли вытащить баркас, потом вывалить на большой расстеленный брезент сеть с рыбой.
Под неумолкающий мат и угрозы бригадира за то, что отрезали сеть, мы прошли в будку. Мой напарник попросил водки, мне бы тоже не мешало тогда влить в себя хорошую порцию, так ведь нельзя, предстояло ехать за рулем довольно далеко, да еще в праздник, да еще через два города. Пришлось ограничиться огромной кружкой чая. Где-то через час, обогревшись и подсушившись, я вышел из будки. Картина, которую я увидел, была более чем неожиданная: рыба, вернее сеть с рыбой, спутанная таким цельным огромным клубком, так и лежала на брезенте. А в стороне, рядом с нашей машиной был расстелен еще один брезент, на нем расположилась вся бригада и торжественно отмечала Первомай, используя мою водку и тушенку. Уже валялись семь или восемь пустых бутылок и с десяток банок из-под тушенки. Им рыба была не нужна, да им вообще уже ничего не было нужно; шел оживленный разговор, а времени было уже около девяти часов утра.
Володя говорит: "А знаешь, Андреевич, я же сегодня старший колонны от нашего завода, так надо попасть в Орск хотя бы до конца демонстрации!" Я ему шепчу: "Ты попроси ребят, пусть рыбу из сети вытряхнут, там же не подойдешь. Судаки такие с острыми иглами торчат – ничего взять невозможно. Не знаю, как они вообще ее разбирать будут".
Володя, под шумок, передал двум рыбакам по бутылке водки. Они тихонько отошли, потом быстро вернулись к "столу" – как ни в чем не бывало. Дали знак, что все сделано. Володя отозвал бригадира, попросил все-таки дать нам рыбы. Они пошли к сети. Через минуту истошный мат бригадира дал понять, что случилось что-то неординарное. Я пошел к ним. На брезенте лежала гора рыбы, но сети не было. Как позже выяснилось, те двое рыбаков с помощью перочинных ножей быстро освободили рыбу, а то, что осталось от сети, куда-то спрятали.
Чтобы смягчить удар по бригадиру, я оставил ему баранью тушу и все, что осталось из питья и еды, а также боеприпасы. Он успокоился, потом подошел к куче рыбы, вытянул из нее самого крупного сома (я его еще взвесил для интереса, чтобы потом ориентироваться —12. 600!), отбросил в сторону со словами: "Это для Нади (продавщицы), у вас сом не выписан. Остальное выбирайте".
Здесь же стояли обычные напольные весы. Мы с Володей быстро собрали сига отдельно, все остальное – тоже отдельно. Причем, килограммов десять оказалось уже несвежей рыбы, той, что была пропущена при прежних выборках, но мы ее тоже взяли. Погрузили в кузов, прикрыли свежей травой и двинулись домой, в Казахстан.
Город Гай мы объехали далеко, а Орск просто так не объедешь: две реки, Орь и Урал, так укрывают город, что ехать надо только через него – в принципе, через центр нового города. Машина – бортовая, из другого "государства", праздник, куча свежей рыбы – при всех наших правах это было бы соблазнительно для любого желающего с каким-либо удостоверением и даже без него. Но встречавшиеся по пути следования милиционеры, лишь усиленно махали жезлами, показывая – быстрее, мол, проезжайте. Не было у них в тот день обострения интуиции.
Я высадил Володю в центре нового города, а сам двинулся на мост через Орь. Через пару часов был дома Из 100 килограммов сига в тот первый раз половина примерно пропала. Ну, не совсем пропала, а потеряла товарный вид. Сиг – чудесная рыба, с небольшой головкой и мелкой чешуей. Вкусная, жирная, ее даже коптить нельзя – вся стекает, одна шкура да хребет остаются. Ее надо так – поймал, сразу внутренности выбросил, присолил, потом – вези. Если это не сделать, – через три часа кости брюшины вылезут наружу. Так у меня и получилось в первый раз.
Рыбу в тот первомайский день я практически всю сдал в столовую, и на ужин в бригаде впервые была рыба, и какая рыба! Сети на Ирикле в большинстве своем "десятирики", т.е. с ячейкой 10хl0 см, мелочь не ловится, а то, что ловится, меньше 2-3 кг не бывает. Боялся я, что купание утром в ледяной воде скажется, но нет, слава Богу, обошлось, и доехал нормально, и на праздник в компанию успел, да еще с рыбой.
Та поездка была разведывательной. Больше я не искал председателя или продавщицу, а ехал прямо в бригаду. Так было и удобнее, и проще с любой стороны. Тем более, как я потом узнал, никто и никогда к продавцу не шел. Да и вообще, в ларек или через ларек шла, хорошо, если треть улова. А две трети оборота шли в деньгах. Деньги рыбаки брали на месте. Официально они получали аккордно за каждый выловленный и сданный в ларек килограмм рыбы по 35 копеек. Поэтому им гораздо выгоднее было продавать рыбу на месте по розничной цене (помните, сиг по 2 рубля, сом – 1.20, остальное по 78 коп. за кг). Часть денег они пропускали через ларек, т.е., по бумагам получалось, будто сдавали рыбу (по 35 коп). Кто там знал, сколько на самом деле рыбы отловлено и сколько реализовано! И ведь не только себе надо было «иметь», но еще и восточную половину области, причем, заметьте, лучшую ее половину, руководящую, надо было обеспечить и рыбой, и деньгами! Так что, ловись рыбка, да кормись те, кто может.
