Kitabı oku: «Ночная прогулка», sayfa 2
Закончив с красным дипломом Высший Театральный Институт имени Свердлова, Анастасия устроилась в городской Дворец Культуры руководителем театрального юношеского коллектива «Лето белого коня». Временное название Анастасия позаимствовала из классического рассказа о свободе юности американского писателя армянского происхождения Уильяма Сарояна, но после успеха первой пьесы, которую она сочинила за две недели на седьмом месяце беременности, взяв за основу этот именитый рассказ, больше не было сомнения в названии коллектива.
В этом году коллективу «Лето белого коня» исполнилось бы десять лет.
Годы бурлящего карнавала жизни.
Казалось, еще вчера она просила у администрации города дополнительных денег на костюмы, декорации для второй пьесы «Ведьмы», которая провалилась особенно шумно после первого успеха. Один из местных критиков, Шаляпин Эдуард Хакиевич, назвал пьесу – «никчемной пустышкой, не смешной и не страшной». Но неудача не сломила, а как показала история, еще больше закалила Анастасию, ее стальной характер. Анастасия любила повторять, неудача с «Ведьмой» помогла ей отделить хорошее от посредственного.
Искала спонсоров, не жалея сил, а порой и забывая о собственной семье, чтобы свозить коллектив на Всероссийский Большой Детский фестиваль, проходивший в северной столице, где они произвели заслуженный фурор с пьесой «Опавшие листья», повествующей о больных СПИДом детях.
Просиживала ночи напролет за версткой собственных пьес для будущих спектаклей, которые по истечению времени приносили заслуженные награды, а для неё – творческое удовлетворение.
Заставляла мальчиков и девочек полностью отдаваться на сцене, приглашая именитых актеров из Екатеринбурга для уроков актерского мастерства. И не зря. Её сплоченный коллектив на всевозможных фестивалях трижды получал «Диплом лауреата 1 степени за лучший актерский ансамбль», не говоря уже о дюжине личных достижений маленьких, но самых искренних и настоящих.
Она организовывала поездки на природу, в турпоходы, на спортивные мероприятия, на самые значимые, по ее мнению, спектакли, которые создали именитые коллективы в стране. И неважно, если спектакль прокатывали в Москве, Анастасия умела находить деньги, причем, не прибегая к родительской финансовой помощи, которую вряд ли получила бы, многие дети были не из благополучных семей, убегали в театр, чтобы забыть о повседневных тяготах и сложностях.
Жила театром. Грезила театром.
Всё в прошлом.
Сейчас она занималась написанием пьес.
Анастасия посвящала сочинительству не более двух–трех часов в день, когда она оставалось совершенно одна, и не было никаких домашних дел. Не все пьесы получались (она откладывала их в ящик стола, чтобы доработать, переписать), многие отклоняли, и лишь некоторые самородки удавалось протолкнуть на сцену.
Те пьесы, которые у неё покупали, она ставила условия при подписании контрактов, что будет приходить на репетиции и контролировать творческий процесс. В основном, режиссеры были благодарны за сотрудничество, но были и те, кто выгонял со сцены или закатывал скандалы. Обычно если Анастасия находила контакт с режиссером спектакля, все получалось лучше, чем просто хорошо. Волшебно. А когда «волшебно», считала Настя, тогда у пьесы впереди много сезонов.
Звонок в дверь. Муж пришел.
18:55.
Мальчишки зашевелились, сейчас проснуться и начнут проситься на улицу, а мы останемся одни. Замолчим, как немые. И я буду задыхаться. Перестану быть собой. Стану рыбой, выброшенной на берег разбитой вдребезги семейной жизни. Что мне делать? Как вернуться в прежнее русло? Как начать жить, плыть, дышать, любить и быть любимой?
– Ты сегодня поздно, – начала диалог Анастасия, поставив перед мужем тарелку жаркого с говядиной. – соус добавить?
– Конечно, – ответил муж и в задумчивости уставился на блюдо. – Работы много.
– Понятно. Чего смотришь? Ешь.
– Ем. Как твоя пьеса?
– Спасибо, что спросил. Чай, кофе?
– Кофе.
– Из вон рук плохо. – Анастасия налила кофе и отрезала кусочек его любимого черничного пирога, приготовленного по рецепту бабушки Таси. Выставила на стол. Села напротив мужа. – Тема неподъемная и провокационная. Не знаю, как подступиться.
– У тебя получится.
Он ел медленно, все тщательно пережевывал. Часто втягивал воздух между щелкой передней зубов, издавая противные свистящие звуки. Убирал частички застревающей пищи. Это раздражало Анастасию. Но она молчала.
– У меня такой уверенности нет, – сказала Настя.
– Всегда так.
– В смысле?
– Когда ты только начинаешь писать новую вещь. Пьесу. Ты дико сомневаешься.
– Я всегда сомневаюсь. От первого слова до последней точки.
– Может быть. Может быть. Позвони брату. Как тебе такая идея?
– Шаблонная.
Анастасия пожалела, что села за стол. Сегодня он раздражал ее больше, чем обычно. При виде его она начинала представлять то, как все это случилось на корпоративе, его, ее, проститутку, раздвинувшую ноги. И возможно сегодня она раздвинула свои худые без варикозных вен ноги. Они же все еще работают в одном отделе.
Как просто. Пойдем, развлечемся в уборной? Хорошая идея. Нешаблонная. Самое главное в тему, потому что моя жена после тридцати и двух беременностей уже не такая сексуальная и желанная.
– Уже звонила, – ответила Анастасия.
– Не ответил?
– Угадал.
– Почему он так себя ведет?
– Сказал, что, когда разберется в себе – позвонит.
– И долго он будет разбираться?
– Переживаешь?
– Нет, но это не по-людски.
– Разве? Человек хочет разобраться в себе. Побыть в одиночестве. Пусть. Я ценю его личное пространство.
– Не боишься последствий?
– Каких?
– Ну…
– Говори, раз заикнулся.
– Не нападай.
– Буду.
– У него есть проблемы со здоровьем.
– Нет у него проблем.
– Есть. Ты понимаешь меня.
– Не совсем.
Молчание. Жевание. В тарелке все меньше жаркого, кофе остыло.
– Вдруг наложит на себя руки.
Анастасия засмеялась.
– Что смешного?
– Ты доел? Убираю?
– Да.
– С чего ты взял, что мой брат наложит на себя руки?
Она взяла в руки грязную тарелку и положила ее в раковину. Начала мыть посуду. Вода шумно побежала по трубам. Не хватало музыки.
– Не знаю.
– Вот именно, что ты ничего не знаешь. Помолчи лучше. И пей кофе.
– Дай ложку, пожалуйста.
– Встань и возьми.
– Спасибо. – Он встал, взял ложку и обратно сел за стол.
– Не за что.
– Так и будешь?
– Что тебя не устраивает?
Она выключила воду и посмотрела в его лживые глубоко посаженные карие глаза, которые обступали сеточки мимических морщин. Правда, они не старили его. Придавали шарму его внешнему статному виду: густые волосы цвета вороного крыла, зачесанные слева направо, высокий лоб с морщинами, длинный мужественный нос, расплющенный на конце, тонкая линия губ.
– Что ни разговор, то междоусобная перепалка, которая ясно, чем закончится.
– Хоть что–то ты знаешь.
– Настя? – Почти без эмоций. Спокоен, как удав.
– Может, лучше любимая?
– Любимая.
– Ты говоришь, что мои отношения с братом странные …
– Я не это имел…
– Не перебивай.
– Не буду. – Он жадно откусил кусок черничного пирога. – Вкусно.
– Спасибо. – У Анастасии было острое желание разбить фарфоровую кружку об его эгоистичную физиономию. – Странно, другое. Ты пришел. Снова. Снова домой, как ни в чем не бывало. Пришел. Ешь ужин. Говоришь. Обсуждаешь и осуждаешь моего брата.
– Я не… – ЕЕ взгляд – разгневанной кошки. – Прости, продолжай.
– Пытаешься спорить со мной. Бла. Бла. А ты помнишь, что изменил? Уже забыл?
– Я не забыл.
– Хорошо, не забыл. Наверное, было приятно.
– О, Боже!
– Бог тут не причем, кобель.
– Чего ты добиваешься?
– Ты правда такой тупой, что не понимаешь?
Ответа не последовало.
– Раз молчишь, муженек, значит задела за живое. Обидела, мальчика.
– Мне это надоело, – злобно ответил он, вставая из-за стола.
– Сядь! – прикрикнула Анастасия. – Сядь. – Уже спокойно, потому что подчинился. – Я не закончила. Свой член воткнул какой–то шлюхе и еще на меня злишься? Как по–мужски.
Молчание.
– Потом пришел с повинной в дом, где спят твои дети, и вывалил все на жену. Извини, мол, любимая. Я так больше не буду. В первый и последний раз. Ты же знаешь, я не из этих, кто бегает за каждой юбкой. Я примерный семьянин и ты должна простить меня.
– Если бы я мог, я вернул бы время вспять.
– Изобрети машину времени. Или сотри мне память. Потому что ты не представляешь себе, что я чувствую. Как мне больно смотреть. Я смотрю на тебя и вижу, что ты делаешь с ней. – Анастасия не в силах сдержать слезы. – Как она кричит. Стонет. А ты продолжаешь ублажать ее, потому что дома некому ублажить. Все высохло и давно не встает. Так?
– Прости меня.
– Что мне твое прости!?
– Дорогая.
Он хотел обнять ее, но рыдающая Анастасия только вздрогнула как от электрического разряда и зарычала:
– Не трогай меня!
– Что мне сделать? Ты только скажи.
– Почему я всегда должна думать? За тебя? Не хочу. Я не знаю, как это исправить. Я просто не понимаю. Как снова посмотреть на тебя и полюбить. И твое «извини», «я не хотел», только унижают меня.
– Я..
– А теперь замолкни. Оставь меня в покое.
И он ушёл.
***
После собеседования Антон зашел в магазин за хлебом. Прикупил еще две бутылки пива.
Дома в тесной кухоньке гремел пришедший после ночной смены отец – Геннадий Петрович. Невысокий, метр шестьдесят семь, с покатыми плечами и пивным животиком. Суетливый. На широком беззлобном лице в уголках карих глаз выпячивались уродливые шрамы, густая поседевшая бородка скрывала другие увечья, полученные после несчастного случая на производстве. Но не шрамы портили впечатления, а покрасневшие щеки от злоупотребления алкоголем. Но надо отдать должное Геннадию Петровичу, когда Антон вышел из тюрьмы, он взял себя в руки, перестал напиваться до потери сознания. Появился смысл, отцовская забота, долг помочь сыну приспособиться в новом мире.
– Привет.
– Привет.
Отец и сын пожали друг другу руки.
– Что готовишь? И почему не спишь?
– Не спится. Два часа подремал – а потом голодный котяра хороводы заводил, епта. Потом любимая соседка активизировалась и давай расхаживать по паркету, сам знаешь, как у нее пол скрипит. Обычная история. Убил бы её! – Геннадий Петрович посмотрел на брошенный сыном пакет. – Не рано для пива? Час дня!
– Всего по одной, пап.
– И мне купил?
– Что б ни ворчал.
– Ладно, не буду. Но сын… не злоупотребляй.
– Ты тоже.
– Обнаглел.
– Что готовишь? Вкусно пахнет.
– Конечно, вкусно. Доставай вилки, тарелки, кружки. И садись. Ща попробуешь. Пальчики оближешь, епта.
– Другого я и не жду, па.
Суп с квашеной капустой, тушеная в сметане куриная печень с отварным рисом, жареный хлеб на сковороде под хмельное пиво – удовольствие для гурмана. Антон уплетал за обе щеки. Геннадий Петрович был не только кудесником в сталеплавильном деле, но и еще и поваренном. По сути, только он и готовил дома, работа по железнодорожному графику обязывала. Мама Антона, Антонина Игоревна, при жизни работала педиатром на две ставки, с понедельника по пятницу, приходила домой поздним вечером, уставшая, с красными от напряжения глазами, валилась с ног. Она вставала за плиту только в двух случаях, когда отец болел (что редкость) или был в затяжном запое (что было не редкостью).
– Вкусно. – Антон добивал себе кипяточку. Отец закурил. За столом. После смерти матери он устанавливал правила. – Спасибо, я нажрался.
– Свиньи жрут.
– Я специально так сказать, если что.
– Знаю, паршивец.
– Спасибо, па.
– На здоровье. Как собеседование? Заявление написал?
– Да.
Геннадий Петрович просиял в улыбке. По–отечески похлопал по плечу.
– Начальник визу поставил?
– Я уже отнес заявление в заводоуправление.
– Тогда можешь расслабиться.
– А служба безопасности?
– Не думай об этих козлах. У меня в бригаде каждый второй с синевой на теле. Ничего. Пропускают. Работают. И ты будешь работать.
– Нет у меня такой уверенности, па, после стольких отказов.
– Тебе не отказывали.
– Мне недавно предложили работать уборщиком производственных помещений. За копейки. Это равносильно отказу.
– Я говорил тебе, можно три месяца и уборщиком поработать. Главное залезть. А там – разберешься. Не послушал.
– Мне хватило за других убирать дерьмо.
– Выражения выбирай, – осадил Геннадий Петрович сына, – я тебе не друг.
– Извини.
– Когда позвонят?
– В течение трех дней.
– Ясно. Хорошая новость. Хорошая. Я посуду мыть, у тебя какие планы?
– В гараж к дядьке. Потом хочу в кино сходить.
– С Вовкой?
– Нет. Один.
– А куда Вовка пропал?
– Был у него две недели назад. Попили чаю на кухне. Шепотом. Семья. Работа, ипотека. Матриархат, короче.
– Епта, мужики пошли. Ну, молодежь. Сколько детей?
– Один ребенок. Девочка. Его копия. Глаза такие же голубые, как магниты. Красивая. Но мне не дали поводиться. Его жена была не рада мне. Глаза выдали ее.
– Ничего, успокоится.
– Наверное. Хочешь, пойдем со мной?
Отец засмеялся.
– Не шути так. Никогда не ходил туда. И не пойду. А вот если бы мама была сейчас жива–здорова, она попросилась бы с тобой. Она любила кино.
– Надела бы лучшее платье. Вообще, выглядела бы сногсшибательно.
– Ох, и не говори, сынок.
На этом разговор был закончен. Отец и сын погрузились в дорогие и в тоже время раздирающие сердца воспоминания.
Антон ушел в свою комнату.
Он пропустил мамины похороны. Ни спасибо не сказал, не простился, не стал тем, кем она хотела его видеть. Антонина Игоревна не раз заикалась во время семейных застолий на тему будущего её Антошки:
– Механик цеха, а то и завода, – на полном серьезе говорила она.
Не оправдал маминых надежд. Продавал наркоту малолеткам в клубе, чтобы жить на широкую ногу. Чтобы не ждать больших честных денег. Жить – сейчас. И покупать, и покупать, и покупать. Ни в чем себе не отказывать. Мечта…
Антон лег на диван и представил маму: вьющиеся волосы до плеч, утонченная шея, тонкие черты лица, красивая скромная улыбка и проницательные глаза, от которых ничего не скроешь.
– Как тебя не хватает, мам, – не открывая глаз, шептал Антон, лежа на кровати. – Без тебя все по–другому. Не объяснить.
– Сходи на кладбище.
– Что? – Антон открыл глаза и гневно посмотрел на отца. – Тебя что, стучать не научили?
– Дверь была открыта.
– Ты испугал меня.
– Принес тебе яблоко. Будешь? – Геннадий Петрович протянул сыну зеленое яблоко.
– Спасибо.
Яблоко оказалось безвкусным, отдавало травой.
– Я тоже скучаю. Схожу на могилу. Посижу. Выговорюсь. Легче. Сходи, давно прошу.
– Не могу.
– Через «не могу». Надо попрощаться. Месяц прошел после твоего возвращения, а ты так и не соизволил сходить на кладбище. Она ждет.
– Мама уже никого не ждет.
– Ты уже мужчина, не могу тебе указывать. Я просто хотел, как лучше. А ты не слушаешься.
– Папа, я разберусь.
– Ладно, намек понял.
Отец вышел из комнаты.
В автосервисе работы было мало, Антон за четыре часа заменил передние стойки стабилизатора и выполнил две диагностики ходовой части. Он получил свои честные двадцать пять процентов от прибыли, и перед тем, как уйти, спросил:
– Завтра во сколько подойти?
– Надо подумать. – Сергей Васильевич открыл журнал регистрации заказов. – Так. Завтра. С утра. Так, так. Есть диагностика ходовой, ага. Полное ТО. Замена передних колодок на Шеви Орландо. Короче, Антоша, есть работа. Приходи.
– Приду.
– Какие планы на вечер, сынок?
– Сходить в кино.
– Сто лет не ходил в кино. Как женился, так и не ходил. – Улыбнулся. – С подружкой?
– Один.
– Значит тебе задание, Антоша.
– Какое?
– Пойдешь в кино и познакомишься там с девчонкой. Понято?
– Понято.
– Я серьезно у нас, у мужиков, мозги плавятся без баб. Завтра расскажешь. – Зазвонил телефон. Еще один клиент. – Ало, мастерская «Восход».
– До свидания.
Сергей Васильевич махнул рукой, а Антон вышел на освещенную солнцем улицу. Было хорошо, тепло, по–летнему уютно.
До кинотеатра – пятнадцать минут неспешной ходьбы. Антон и не торопился, начало сеанса через полчаса, а погода благоговела озираться по сторонам и наслаждаться свободой, красотой мироздания. Только надо открыть глаза.
Что проще?
Пышные кроны тополей в свете вечернего солнца, облака, напоминающие кудрявых барашков, пестрая зелень под ногами, клумбы с цветами, шумные шмели, кружащие вокруг ароматных цветов, и конечно услада для всех мужских глаз – красивые, летние, словно солнцем озаренные, сияющие девушки в платьях самых разных оттенков, в шортиках, обнажающих стройные загорелые ножки. А их смех – звонкий, невинный, озорной – был подобно чуду.
И почему он не надел чистую белую майку и шорты. Черные штаны, серая футболка и поношенные кроссовки – однозначно не вписывались в этот летний, наполненный буйством красок вечер.
Антон не унывал. Зашел в продуктовый магазин. Сам себе удивился, что не купил пива, а взял шоколадное мороженное в вафельном стаканчике.
Что может быть лучше?
Перед кинотеатром тусовались молодые люди, прилично одетые, «культурные» то слово, которое промелькнуло в голове у Антона при виде парней. Раньше и он сам был таким же. С виду целеустремленным, опрятным, подающим надежды молодым человеком. А сейчас? Кто он сейчас? Потерянный человек, которому нужно сделать выбор, а какой выбор, он и сам не знал.
В зале было душно, шумно. Молодежь галдела. Много влюбленных парочек. Одна большая компания, человек десять, не меньше. Ни одной одинокой девушки. А на что он рассчитывал? Какая девушка пойдет одна на вечерний сеанс?
Фильм оказался очередной голливудской подделкой. Никакого драматизма, никакого сопереживания за героев. Красивая, но безжизненная картинка с набором дорогих спецэффектов, пытающихся скрыть сырой и бездарный сценарий.
Антон вышел за десять минут до окончания фильма. Обычно он досматривал до конца самые низкопробные фильмы, а тут его словно кто–то подгонял, выталкивал из зала.
На оставшиеся деньги он купил в кинобаре шоколадный батончик. И тут услышал громкие женские голоса, медленно перетекающие в крики. Истерика. На оранжевом диванчике сидела та самая девушка, специалист по кадрам, и хваталась за сердце. На искаженном от боли лице – маска страха. Ее подруга, не понимающая, что происходит, бесполезно сотрясала руками воздух и что–то несвязанное выкрикивала.
Первым к девушкам на помощь подбежал сотрудник кинотеатра, молодой человек восемнадцати лет. Антон буквально подскочил секундой позже.
– Вам помочь?
– Да, пожалуйста, мужчины, помогите. Моей подруге плохо.
– Где больно? – спросил Антон.
– Сердце. Больно.
– У нее инфаркт? – предположил Эльдар, у которого тряслись руки.
– Можно? – Екатерина разрешила, и Антон положил руки на ее грудь. Сердце билось так быстро, словно хотело вырваться наружу. – Звони в скорую.
– Ага. – Эльдар достал служебный телефон. Набирал. Сбрасывал. – Сейчас вспомню. Черт! Да, 902, точно!
– 903!! Не паникуй, парень. Скажи только адрес верный. – Антон теперь смотрел в ее глаза и почти шептал, чтобы не напугать. – Не бойтесь. Все будет хорошо.
– Вы доктор?
– Нет. Но я знаю, что делаю. Вы должны мне довериться. Хорошо? – Она кивнула. – Ложитесь на диван. Откройте все окна настежь, – обратился он к её подруге.
– Больно.
– Знаю. Сейчас я подушечками больших пальцев надавлю на ваши глазные яблоки.
– Я…
– Тише. Не буду сильно давить. Скажите, если будет больно. – Антон проделывал данную операцию чаще, чем хотелось бы. У сокамерника Димки, по клички «мутный», была тахикардия. – Ну как? Лучше?
– Да.
– Считаю десять секунд. Отпускаю. Жду три секунду. И так по кругу, до приезда скорой помощи. Хорошо?
– Да.
– Вызвал скорую? – спросил Антон у Эльдара.
– Да.
– Молодец. А теперь принеси мне холодной воды. Да поживей.
– Понял.
– Что со мной? – спросила Катя.
– Тише. Старайтесь дышать ровно, спокойно. Разговор сейчас некстати.
– Вы доктор? – спросила уже подруга.
– Не мешайте мне, я сбиваюсь в счете.
Прибежал взволнованный со всклокоченными волосами Эльдар с бутылкой воды.
– Мои руки заняты. Поэтому умой её. И воду не жалей.
– Я не умру?
– Не сегодня. – Антон улыбнулся прелестной девушки. Улыбнулся и потому, что был искренне рад помочь незнакомке. Сделать что–то важное, настоящее. Доброе.
Через некоторое время приехала скорая помощь. Два фельдшера инъекционным способом ввели спасительную порцию Анаприлина и увезли Екатерину с подругой в приемный покой.
– Фу, – выдохнул Антон. Выпил залпом всю воду, которую принес ему Эльдар. Толпа зевак разошлась, шоу закончилось.
– С ней все будет нормально? – спросил Эльдар все такой же беспокойный и нервный. – У меня у самого чуть сердце не выпрыгнуло!
– Я заметил. Успокойся уже.
– Ты герой.
– Я сделал то, что умел. И только.
– Так обычно и говорят. С ней все будет в порядке? – повторил вопрос Эльдар.
– Да. Врачи найдут причину сильного сердцебиения. Назначат лечение. И все будет тип–топ.
– Теперь она должна на тебе жениться, – сказал Эльдар.
– Классный ты парень, Эльдар! Как можно дольше не выпускай из рук наивного мальчишку, что сидит в тебе. Покедова!
– Как тебя зовут?
– Разве это важно?
– Я хочу о тебе написать в твиттере.
– Хочешь мене прославить в инете?
– Ага.
– Не надо. Один раз я уже прославился. Хватит.
***
Лиза, свернувшись калачиком, уснула прямо в кресле. Виктор укрыл ее пледом.
Не знал, что делать.
Не каждый день брошенные матерями девочки спали на его любимом кресле.
Привел чужого ребенка в дом, увел с «места преступления» и не позвонил «02». Провал по всем статьям. Что может подумать правоохранительные органы? Девочка, одинокий мужчина без семьи, ночь. Зачем он привел Лизу в свой дом? Почему сразу не сообщил? И что он делал с ней до трех часов ночи?
Сама мысль была отвратительна.
Надо позвонить сестре, подумал Виктор и посмотрел на настенные часы. Три ночи.
– Черт!
Набрал номер. Три гудка. И сонный и встревоженный голос сестры. Без ноток раздраженности и злости она спросила, нужна ли помощь ему.
– Да, сестра. Нужна.
– Хорошо. Ты дома? Я уже еду.
– Постой, постой. Я жив. Здоров. Не переживай. И ехать никуда не надо. Ночь на дворе.
– Ты правда в порядке?
– Конечно.
– Столько времени не звонил, я столько всякого… Ужас!
– Прости.
– С днем рождения. Видел сообщение?
– Да. Спасибо.
– Что у тебя стряслось?
– Я встретил девочку.
– Девочку?
– Ее бросила мать возле пруда.
– Оо…
– Мы сначала ждали. Болтали. Потом я уговорил Лизу. Ее зовут Лиза. Короче, она у меня дома. Спит. Вот.
– Звонил в полицию?
– Нет. Позвонил сначала тебе. Растерялся. Думал, что сделал все правильно.
– Ты сделал все правильно. Ничего страшного не произошло. Сейчас звони в «02». Остальное сделают – они.
– Я обещал Лизе, что отведу ее снова к пруду. К маме. А завтра позвать всех и отпраздновать свое день рождение.
– Виктор, не будь маленьким. Звони. Если душа не спокойна, езжай с девочкой в участок. Давай приеду?
– Не надо. Я справлюсь.
– Точно? Точно не наделаешь глупостей?
– Моя жизнь состоит сплошь из глупостей. Ты знаешь.
– Тебе легче?
– Да. – Молчание. – Врать я не умею. Но сегодня мне заметно лучше.
– Из–за девочки?
– Да.
– …
– Я тебя люблю, – искренне признался брат сестре.
– Я… – ее голос дрогнул, расчувствовалась, – тоже тебя люблю, братик.
– Позвоню тебе. Завтра. Обо всем расскажу.
– Если не позвонишь, я тебя найду. Ты знаешь. Из–под земли достану.
– Знаю.
– Витя, не забывай про меня. Не делай мне больно.
– Рад был услышать.
– Звони.
– Пока.
– Пока.
Справился. Поговорил с сестрой, которой не звонил полгода, и которой не отвечал столько же.
Виктор был неисправимым эгоистом по жизни. Вселенная – один он. И пускай мир крутиться вокруг него. Пускай все друзья и родные крутятся вокруг него. Зачем звонить и спрашивать о здоровье, о самочувствии? Зачем поздравлять с важными событиями и победами? Зачем наведываться с подарками в гости к дорогим и близким? Зачем? Они сами должны проявлять внимание и заботу. Должны – и точка. А если не хотят – пускай катятся куда подальше. Значит плохие друзья. Значит родные – чужие.
А что в итоге? Что в сухом остатке после прожитых тридцати лет?
Семью разрушил, потерял связь со школьными друзьями, с боевыми товарищами, поссорился с родными в пух и прах, не звонил и не отвечал на звонки, оправдываясь дикой занятостью на работе, которую ненавидел и презирал. Но работал, потому что платили. Платили ровно столько, сколько, по его мнению, надо было одинокому волку, как он.
И все бы ничего, если бы не одиночество, лишающее нормального сна и обнажающее его неполноценность.
Звони уже в «02». Не тяни.
Виктор представился, сказал адрес и рассказал о случившемся.
Пассивные и сонные полицейские – даже не удосужились представиться – особо и не расспрашивали: пару вопросов, где и когда обнаружили, и сколько прошло времени. Потом попросили паспорт. Сверились, что ребенок не его. Всякое бывает, намекнули. Убедившись, что он не врал и вполне вменяемый, перевели внимание на ребенка. Лиза мгновенно замкнулась, надув обиженные щечки. Сказала, как зовут ее и маму. Рассказала, где и когда мама оставила её. Подтвердила его историю.
– Все ясно. Спасибо, Лиза.
Он подошел к Виктору и тихим голосом сообщил:
– Бумагу подпишите. Так, формальность. Девочка сбежала из детского дома. Имя. Фамилия. Приметы. Все совпадает. О пропаже было заявлено сегодня в 13:30. В общем, мы забираем её. Из участка вызовем заявителя.
Виктор был в недоумении от услышанного.
– Странно. Я поверил, что она ждет маму.
– Ничего странного. Дети много чего придумывают.
– Можно мне с вами в участок?
– Нет никакой необходимости. Мы справимся.
– Пожалуйста, – попросил Виктор.
– Ладно. Как хотите, только давайте побыстрее. Дела ждут.
Загрузившись в «Хантер», они стали плестись по городу, освещая фарами погруженные в дымку от тумана улицы. Было зябко. Меньше пятнадцати градусов. Лиза молчала, отвернулась от Виктора и смотрела в окно, скрестив руки на груди.
– Обиделась?
Молчание.
– Я обманул тебя.
– Ты такой же, как все! Врун и обманщик! – выпалила она и заплакала.
– Я просто хочу тебе помочь. По–дружески. Мы же друзья?
– Нет! Друзья не врут друг другу!
– Ты тоже была не честна со мной.
– Ненавижу тебя!
На этой ноте разговор был окончен. Лиза сжалась, и тихо плакала, часто всхлипывая. Как нож по сердцу ее плач. Но Виктору ничего не осталось, как ехать и думать, почему это произошло с ним? И почему он так сильно переживает за чужого ребенка?
В пустом полицейском участке полным ходом проводился ремонт, пахло свежевыкрашенной краской и пылью. На полу – новенькая светло–бежевая плитка, закрытая вдоль стен листами газет, чтобы краской не испачкать. Стены наполовину были покрашены в серый цвет, наполовину – побелены.
Намного лучше, чем раньше.
Два года назад Виктор чуть не убил одного похотливого юмориста, некого дальнего родственника из ближнего зарубежья, который обидел Евгению до слез. Виктор не был пьяным, но под градусом. Этого хватило, чтобы сжать кулаки и нанести всего пару ударов, которые обеспечили полный нокаут сопернику. Что там началось! Крики, вопли, угрозы, ругательства. И вызов в полицию. Юморист лишился несколько передних зубов и заработал пару синяков на теле. Ничего серьезного. Поэтому дело быстро разрешили, прямо в участке. Правда, было одно маленькое «но», жена обиделась на Виктора. Он не понимал почему. В очередной раз. А он в очередной раз не захотел разрешить то, что было на поверхности. Махнул рукой. Ничего, забудется. Не забылось, а в один прекрасный момент взорвалось, волной обрушив в щепки их семейный союз.
Воспитателя из детского дома не пришлось долго ждать, она пришла ровно через пятнадцать минут после звонка.
Выглядела она на удивление бодро и энергично для глубокой ночи, словно и не спала вовсе. Невысокая и стройная. Немного за тридцать. Бледное лицо без единой веснушки и морщинки, красивый миниатюрный нос, правильная линия губ и большие зеленые глаза, подведенные черным карандашом – мгновенно притягивали, как и распущенные светлые волосы, ниспадающие на спину и плечи.
Она быстро разобралась с бумажной волокитой, успокоила Лизу (и никаких упреков и криков), подошла к Виктору, протянула руку для рукопожатия, представилась (Анна Владимировна), поблагодарила его за благородный поступок и попросила никому не афишировать о случившемся, чтобы не было лишних проблем у детского дома.
– Анна Владимировна, – обратился Виктор к женщине.
– Да, да, я слушаю.
– Я хочу поговорить с вами.
– На свидание зовете? – Она хихикнула. – Простите. Не умею шутить. Запишите номер. – Виктор записал. – Звоните. Договоримся о времени. И поговорим в кабинете. Один на один.
– Спасибо.
– Вам спасибо. – Анна Владимировна задумалась и предложила. – Давайте я вас подвезу? Я на служебном транспорте.
– Нет, не надо. Хочу прогуляться.
Виктор на прощание помахал рукой Лизе. Та не ответила. Ее глазки снова блестели и готовы были расплакаться.
Боже, это точно происходит со мной, подумал Виктор и пошел в сторону дома, твердо определив план дальнейших действий.
Никаких сомнений.
***
Настя накормила детей сытным завтраком – омлет с кукурузными оладьями, – проводила в школу и когда вернулась домой, принялась за творческую миссию. И только витиеватые и ускользающие мысли стали складываться в предложения, как зазвонил домашний телефон. Звонила Ангелина Вячеславовна, театральный руководитель из местного Дворца Культуры, и попросила прийти на репетицию заключительной сцены.
С Ангелиной Вячеславовной они поставили не одну пьесу. Пускай пьесы не пользовались особой популярностью, зато они были душевные, после просмотра хотелось жить и верить в то, что добро и любовь витает повсюду, главное протянуть руки и разрешить им проникнуть в сердца.
– В какое время, Лина?
– В 13:00. Можешь позже. Молодые люди нынче не пунктуальны.
– Можешь поставить чайник в 12:45.
Ангелина Вячеславовна прыснула со смеха. Человек – праздник. Открытая, веселая, искренняя. Очень справедливая и честная, что для многих считалось плохим тоном, даже дерзостью. Если ей не нравилась пьеса, или платье, или костюм, Ангелина Вячеславовна не умасливала правду ложью, говорила прямо, в глаза собеседника. Коллеги обижались, руководство делало замечания, юные актеры и вовсе уходили со сцены со слезами на глазах. А она не понимала почему? Почему люди так реагируют на правду?
– Я чайник, милая, поставлю. Не переживай. Но во время нашего чаепития ты поведаешь мне о твоей маленькой тайне, о которой ты почему–то умолчала.
– О какой?
– Ты забыла, с кем разговариваешь? – Хохоток. – Я обо всем знаю. Обо всем, подчеркиваю. Не пытайся мне врать.
– Но откуда?
– Как откуда? Птичка одна напела. Ладно, не тревожься. Жду.
– Буду в 12:30.
И снова она засмеялась и сказала на прощанье:
– И почему ты такая милая? Пока, детка.
– До встречи.
На часах было двадцать минут первого, Ангелина Вячеславовна на рабочий стол выставила две чайных пары и вытащила из закромов шоколадные батончики, которые любила Настя.
