«Сердце Зверя. Том 1. Правда стали, ложь зеркал» kitabından alıntılar, sayfa 3

Командующий бросает в бой себя, когда других резервов нет.

Елена Урготская была удивительной девушкой, а Альдо Ракан — удивительной дрянью.

- Всё это прекрасно, - почти равнодушно заключил кардинал. - То есть, разумеется, это кощунственно и многомерзко, но мы отвлеклись.

Ломать без предупреждения двери в комнаты маршала некрасиво — тем более офицеру для особых поручений, — и Марсель аккуратно постучал. Именно так стучали в доме дядюшки Шантэри. Стук замер, стало тихо. Так тихо, что Валме показалось: он слышит, как на первом этаже сопят солдаты. Тишина даже не стояла — висела, как висит над горной дорогой готовый сорваться камень. Валме поправил кинжал, затем шейный платок и постучал еще раз. Громче. Пожалуй, дядюшка нашел бы, что он барабанит самым неподобающим образом. На этот раз его услышали. За дверью что-то зашуршало или, скорее, заскреблось, и знакомый голос произнес с раздраженной вежливостью:— Господа, только не говорите, что вас преследуют кошмары.— Господин Первый маршал. — От избытка совершенно неуместных чувств Марсель уподобился Герарду. — Кошмар тех, кто охраняет вашу персону, действительно преследует. На первом этаже этого здания. Прошу разрешить доложить подробно. Могу по-кэналлийски — ползимы учил, но лучше все-таки на талиг…3Дверь распахнулась, и на пороге возник еще один призрак. Или выходец, по недоразумению обзаведшийся тенью.— Я вас недооценил, — голосом Алвы сказал он. — Вас следовало или не брать вообще, или чем-нибудь занять.— Не терплю заниматься делами. — К нему, такому, надо немедленно привыкнуть. Привыкнуть и не замечать! — Вы неплохо устроились, хотя моему другу Валтазару вряд ли понравится: слишком аскетично, и подсвечники какие-то маленькие, хоть это и подлинный Леокадий Второй. Я не ошибаюсь?

— Спрошу при случае у его высокопреосвященства. — Алва отступил от двери и рухнул в кресло. — Хотите выпить, налейте себе сами. Вино не отравлено.Глядя на Рокэ, следовало предположить обратное, но Валме считал себя человеком воспитанным, к тому же предполагаемая отрава явно была медленной — Ворон еще ходил.— Один бокал, если не возражаете. У вас есть теплый плащ? На улице холодно.— Я не собираюсь выходить, — зевнул Алва. — Почему вы вошли через дверь для прислуги? Тут есть прекрасный ход в апартаменты его высокопреосвященства.— Извините, так получилось. — Марсель недрогнувшей рукой налил вина. — Ваше здоровье!— Это оскорбление? — осведомился Ворон. Он себя видел — в комнатах были зеркала. Здесь все было. Даже оружие и книги.— Это намек. — Вино оказалось отменным. «Черная кровь». На то, чтоб узнать год, Марселя не хватило, как и на то, чтобы оставаться вежливым. — Готов поверить, что в вине яда нет, но где-то он есть.— Где-то есть все, — Алва усмехнулся, — в том числе и яд. Здесь его нет.— Тогда что с вами? Скоротечная чахотка?— Обзаводиться любимой хворью Дидериха не по мне.— Вам нужен врач, — не удержался от пошлости Марсель.— Нет.Врачами можно заняться позже. В другом месте, но до этого места нужно идти, в том числе и по лестницам.— Можете считать меня принцессой урготской, но ответьте. Врач у вас был?— Был.— Что он сказал?— Ничего. — Ворон прикрыл ввалившиеся глаза ладонями. — Это действительно хороший врач, виконт. Он не просто ничего не понял, он в этом признался и согласился оставить меня в покое. Вам следует взять с него пример.— Когда здесь меняют стражу?— Утром, но это не повод задерживаться.— Я уже допил ваше вино. Больше меня здесь ничего не задерживает. Так же, как и вас.Алва не ответил. Точеное бесстрастное лицо до жути напоминало гальтарские маски Капуль-Гизайля, только было не золотым, а алебастровым.— Вас удерживала клятва Первого маршала, — Марсель поставил бокал на стол, — но она больше не имеет силы. Фердинанд Оллар мертв, а Карл Оллар в Бергмарк, и ему вы кровавых клятв не приносили.— Фердинанд умер? — Маска открыла глаза, но более живой не стала. — Когда?— Прошлой ночью. Вот письмо Альдо Фоме Урготскому. Кстати, после разговора с вами он сменил штаны. Не Фома, Альдо.— Что же он носит теперь? — Передавая письмо, Марсель не преминул коснуться пальцев Ворона. Они были горячими.— Анакс переодевается четырежды в день. От полудня до заката штаны бывают лиловыми, сейчас они, видимо, черные.— Прискорбно. У вас есть другие доказательства смерти короля?— Робер Эпинэ при мне пил за упокой души Оллара. Он был заметно опечален. По его мнению, Фердинанд покончил с собой.— А по вашему?— Господин в штанах получил ультиматум. Либо умирает Фердинанд — либо меч Раканов, принцесса Елена и золото Фомы достаются Савиньяку. Фердинанд умер.— Оказывается, в этом городе умеют предъявлять ультиматумы… Кто же?— Я, — отчего-то вытянулся в струнку Валме.Алва медленно свернул письмо и поднялся.— Я думал, это сделает Придд, — сказал он, — и не думал, что это случится так скоро.— Придд не виноват. Он не видел Гальбрэ, не говорил с вами на стене и не знает, откуда на гербе Фельпа птице-рыбо-дура. Клятва Первого маршала не предусматривает немедленного убийства цареубийцы, я проверял. Вы сможете идти?

— Если упаду, вы меня поднимете. Почему вы сделали это сейчас?— Потому что мориски стерли Агарис с лица земли. Эта не та новость, которую можно скрыть даже с помощью адуанов и моего папеньки. Левий теперь никто.— В юности мне хотелось взять Святой град. — Алва твердым шагом, хоть и очень медленно, подошел к столу и поднес письмо о смерти Фердинанда к горящей свече. Листок вспыхнул, витиеватые буковки стали огненными, словно заклятые письмена. — Потом это желание прошло… Агарис взяли в ночь на третий день Весенних Скал?— На первый. У шадов такой обычай?— Не думаю. — Буквы погасли, бумага рассыпалась серым пеплом, напомнив о другом письме и другом мертвеце. Алва провел ладонью по лицу, словно собираясь с мыслями. — Я уже признал, что недооценил вас. Или Леворукого… Идемте.

— Люди не выдержат. — Хейл даже не пытался скрыть сомнений.— Люди выдержат, — отрезал Проэмперадор, — лучше подумайте о лошадях. Давенпорт. Приказ генералу Эрмали — полковые пушки и повозки с боеприпасами тащить хоть на руках, но не бросать. При попытке бросить орудие — расстрел на месте.— Господин Проэмперадор, — голос Айхенвальда стал торжественным, — значит, мы принимаем бой?

— Нет, господин генерал, — по губам Савиньяка скользнула шалая улыбка, — не принимаем. Даем.

Лучше платить тому, кто сделает хорошо, чем сделать самому, но плохо.

Гонцов и разведчиков, чье появление не скрыть, расспрашивают дважды. Один раз — для союзника, второй раз — для себя.Эмиль Савиньяк

Какие же они все спокойные, талигойские чудовища: ни слез,ни жалоб, сдвинул брови и идешь дальше.

Что посеяно мертвыми, пожинают живые...

Есть слова для многого. Для большой благодарности их нет, как и для большой любви.