Kitabı oku: «Чарующая магия ненависти», sayfa 3
Глава 6
Санта Барбара и дундук
Жизнь шла своими кругами, здоровый Славкин организм иногда требовал разрядки, и Тонька безропотно подчинялась своей участи жены. Так было всегда в их деревне, и о какой ещё любви твердил по глупости её законный мужик в тот злополучный день их первой близости. Тонька никак не могла взять в голову. Ведь она не какая-нибудь Тамарка, которую таскали все, кому не лень, и бросали, женившись на таких же, как она, честных девушках. Она не могла понять, чего это Славка твердил ей тогда об обмане, а на деле-то она его не обманула, а, наоборот, принесла ему себя, нетраченную, в подарок. Попадись он другим её товаркам, вот те уж действительно могли его обмануть.
И пришлось бы ему кормить чужих детей. Дундук он, дундук и есть.
Тонька привыкла к этому слову, так её мать звала «ласково» отца. Она всегда говорила ей, Тоньке, что любовь – это глупость, и многие напрасно тратят на неё время, а потом женятся, и любовь быстренько проходит. А то парни крутят с девками любовь, валандаются с ними, пока не испортят, а потом, если даже и женятся, то всю жизнь их укоряют. А ведь она могла бы уже на свадьбе наставить ему рога, с кем-нибудь побаловаться, ведь предлагал ей это сосед, Пашка. Но Тонька выбрала « честность» и теперь ей никогда не суждено попробовать чего-либо другого. Свою «честность» Тонька оценила очень высоко.
Она досталась Славке девушкой и на этом свою миссию в деле любви считала законченной.
Тонька очень гордилась собой, теперь она мать и хозяйка. Да и Славка молодец, понял свое мужское предназначение, кормить жену и сына.
Правда, самой Тоньке кормить мужа было некогда, а, если честно, то и не сильно охота, вставать с постели, уж больно поздно её мужик приходит с работы. Его объяснения, что он работает на трёх работах, Тоньку не устраивали. Дундук, он и есть, дундук.
На трёх работах пашет. А денег ей, Тоньке, хватает еле-еле. Картошки на сковороде она ему всегда оставляла. Они не «графья», захочет и сам разогреет.
Славка работал днём шофёром, ночью истопником или сторожем, стараясь обеспечить свою семью достатком.
Но у Тоньки плохо получалось с рациональным хозяйствованием. Да и не любила она крутиться впустую, всё равно денег не хватит, так чего и думать, как их растянуть.
Подрастающий сын требовал всё больше заботы. Скорей бы уж он вырос, мечтала Тонька. Чтобы уж сам, хотя бы, ел. А тут, то есть ему давай, то спать. Фильмы теперь Тонька смотрит отрывками. Ещё хорошо, что хоть дундук ночью к нему встаёт, а то бы Тонька днём могла заснуть не вовремя, умаявшись. А так они спят с сыном, как часы, после обеда.
Иной раз Тонька, проспав, еле успевала картошку пожарить, ведь ещё и сыну надо кашу варить.
Шло время. Тонька не могла дождаться, когда же дундук получит направление в садик.
Это было самое счастливое время. Тоня отводила сына в садик, покупала себе вкусных горячих булочек в соседней, недавно открывшейся булочной «Ниве», единственной во всём городе, выпекавшей булки и пончики. Она радовалась, что такая замечательная булочная открылась рядом с ними. А то пришлось бы, как всем, покупать давно холодные, а то и чёрствые булки, которые развозили с хлебозавода уже остывшими по другим булочным.
Она лежала на своей перине, ела вкуснющие булки и смотрела телек без помех и плача описавшегося на самом интересном месте сына.
Все свои редкие, свободные от подкалыма, выходные Слава проводил с сыном. Он прижимал его к груди и высоко подкидывал или кружился с ним. И, когда Тоня приходила из булочной, сын тянулся к её сумке и громко, весело смеялся. В такие минуты у Славки начинало щемить сердце, он вдруг начинал ясно ощущать себя плачущим, в углу за сараем с куском мокрого липкого хлеба, посыпанного сердобольными бабушками сахаром. Невыплаканные слёзы его детства выступали подозрительной влагой на его глазах, но он подавлял их. Никогда его сын не испытает этого, Слава поклялся сам себе ещё при его рождении. Он радовался счастливому детству своего несмышлёныша и тому, что Тоня хорошая мать.
Вскоре подошла очередь на новую отдельную квартиру. И Тонька решилась родить ещё одного ребёнка, для третьей комнаты. Её не устраивала двухкомнатная квартира. И тут её деревенская смётка не подвела. Второй сын, названный Александром в честь Тониного отца, родился вовремя, как раз к распределению.
Своего второго сына Слава перевез из роддома уже на новую трёхкомнатную квартиру в престижном месте, почти в центре города, на престижном четвёртом этаже.
Так Славино начальство оценило его добросовестный труд.
Славке пришлось ещё туже затянуть ремень и забыть про свои, давно уже редкие, воскресные рыбалки. Он брался за любой калым, как хороший автомеханик он был на- расхват. Но брать со своих друзей и знакомых по чёрному он не мог, радуясь, когда те понимали его положение и платили ему за ремонт небольшие суммы.
В такие дни Слава бежал домой, предвкушая довольный взгляд Тони, вьющей свое и своих детей гнездо, «не хуже, чем у других».
Счастливый смех его сыновей, когда он в день зарплаты или калыма приносил им конфеты и игрушки, были уже давно его единственным утешением в его семье.
Прошло много лет. Сыновья подрастали. Тоня устроилась на работу бухгалтером, выбрав место похлебнее в прямом смысле этого слова.
В супружеской спальне с отдельным телевизором, на широкой кровати их спального гарнитура Тоня барствовала одна, водрузив на неё новую перину, сделанную её матерью как раз для этого гарнитура.
Слава, возвращаясь поздно ночью с работы, когда все уже спали, старался никого не тревожить и ложился на диван в большой комнате, зале, как говорила Тоня, укрываясь своим рыбацким стареньким овчинным тулупом.
Тоньке, видящей к этому времени уже не первый сон, не приходило и в голову дождаться мужа или, хотя бы, постелить ему простыни в гостиной зале. И, когда Славка иногда пытался лечь с ней рядом и «чего-то потребовать», она сквозь сон говорила ему, что, когда же он поимеет совесть и не будет её по всякой ерунде будить.
Она перестала с ним церемониться. Хватит, поублажала. Теперь никуда не денется от детей-то.
Вечером, нажарив картошки своим здорово подросшим розовощёким, как она, сыновьям, Тонька удалялась в спальню с большой кружкой чая или компота и неизменными булками, закрывала плотно дверь и уходила в мир «Санта Барбары».
Дивные наряды и яства, которые Тоня теперь ежевечерне вкушала вместе с героями сериала, наполняли её жизнь до самых краёв.
Тоня была довольна своей жизнью, она, как и все женщины на работе, любила обсуждать последние события «Санта Барбары», а потом детей, не забывая затем высмеять своих мужей, в подмётки не годящихся героям любимого сериала.
Как полноправная законная жена она надменно глядела на разведёнок, вдов, брошенок и незамужних девиц, своих ровесниц.
Слава по-прежнему работал допоздна. Но …всех его заработков едва хватало на еду и на одежду Тоне и быстро вырастающим из всего сыновьям.
Слава богу, что одевать своего недотёпу, Тоне было не нужно. Он уже давно работал тем же шофёром в милиции, куда его направили как передовика производства, и был на гособеспечении.
Всё более редкими, свободными у Славы вечерами, он по-прежнему возился со своими сыновьями и из залы неслись их весёлые смех и крики. Своих сыновей Слава любил до безумия, души не чая в своих мальчишках. В такие минуты Тоня закрывала плотнее дверь в свою комнату и включала громче телевизор.
Где он пропадал остальными вечерами, а частенько и ночами, Тоню не интересовало.
Зарплату он приносил ей всю, до копейки, срок в срок. Ничего не требуя при этом себе.
На сигареты «Прима», которые он пристрастился курить сразу после женитьбы, он выкраивал из денег на обед, тем более, что обедать ему чаще всего было некогда.
Возвращаясь поздно с работы, Слава выскребал со сковородки остатки картошки, пригоревшие ко дну, понимая, что мальцы подросли и им уже мало одной сковородки.
Иногда Тоня готовила борщи и жарила блины. Но чаще борщи готовил Слава, особенно в свои выходные, считая, что детям нужна здоровая калорийная пища.
Большущей кастрюли хватало им всем на пару дней, и тогда Слава от души отъедался, представляя, как его парни приходят с занятий и уплетают за обе щёки борщ, закусывая булками. Хлеб они есть так и не научились.
Слава, которого все давно уже звали уважительно Борисыч, заглядывал в холодильник, видел там нетронутый арсенал куриных «рук» и ног. Тоня не особенно любила с ними возиться. Слава вздыхал и понимал, что в следующий свой выходной ему надо сготовить не только борщ, но и жаркое, ведь парни росли не по дням, а по часам. Незаметно его мальчишки, розовощёкие крепыши, превратились в стройных красивых юношей, и теперь уже могли сами, не дожидаясь конца сериала всех времён и народов, пожарить себе картошки.
Мальчишки хорошо учились, и Слава гордился ими. Его самого учить было некому. Но его детям это не грозит.
Жизнь «устоялась». Впервые за последние годы Слава мог позволить себе иногда расслабиться и пропустить с давним другом по стаканчику, сидя у Пескова в их старом доме, в его знаменитом подвале-мастерской. Там Песков скрывался от своей благоверной, боясь сорваться при детях на постоянное её зудение на его счёт.
Терсков, в отличие от Славки, женился по любви. Но их жены с годами стали удивительно похожи, толстенькие, кругленькие коротышки со щеками- помидорами, немытыми чёлками и с одинаковой всепоглощающей любовью к «Санта Барбаре».
Они оба давно понимали, что по мнению их благоверных, они не были героями этого сериала и перестали представлять для них какой-либо интерес.
Их предназначение, в оплодотворении этих полнощёких и полногрудых самок, было исчерпано полностью, и теперь им отводилась роль поставщиков денег и питания для взрослеющего уже потомства.
Терсков находил себя уходами в свой подвал и походами с сыновьями на природу, а также он возобновил свои прежние «опасные» связи. Он постоянно приглашал с собой Славку развеяться от «своих баб», но Слава не был героем- любовником и бежал от этих приглашений прочь к своим розовощёким, уже взрослеющим, сыновьям.
Глава 7
Да какой он мне сын
Однажды, лет пять назад, поздно вечером, к ним в квартиру постучался Вовка Терсков, немного пьяненький, и с таким же подвыпившим мужиком, чем-то неуловимым напоминавшим Славе кого-то знакомого ему.
Вовка как-то пьяно-театрально растопырил пальцы в сторону своего спутника и неожиданно пробормотал:
– Знакомьтесь, уж, быстрее. Славка, это твой брат, Сергей.
Слава опешил, ведь его мать и брат жили далеко от их города.
– Да нет, мы приехали, отчим закончил службу, и мать решила осесть здесь, тем более, что их квартира всё это время сдавалась квартирантам, а сейчас она им пригодилась.
Подоспевшая Тонька разрядила обстановку, и под её радостное кудахтанье они уселись за стол.
Время перевалило за полночь, Тонька давно уже спала на своих перинах, мальчишки выдержали чуть дольше, и мужики перебрались на кухню, чтобы никому не мешать.
Сергей рассказывал, а Славка впитывал каждое слово. Иногда пьяненький Терсков начинал громко требовать поддержать тост, но тут же затихал, уткнувшись носом в сложенные на столе руки.
– А мы тебя искали, после смерти отца. Но ты служил. Мать приходила в тот дом, где вы жили. Мы как раз приезжали в отпуск, к морю.
Слава боялся спросить про мать, но Серёга сам всё рассказал:
– Мать остепенилась уже в Монголии, да и новый муж на двадцать лет её моложе, при таком не попрыгаешь налево. Мужик нормальный, держит её в узде, да и годы уже берут своё. Давление, то да сё.
А я сразу, как приехали сюда окончательно, устроился в море, жена загрызла, всё ей денег мало, да наряды подавай заморские. Насмотрелась во время отпусков, как здесь люди живут. Да и сын у меня, хоть и один, да постарше твоих будет, тоже надо одевать. Вот пришёл с первого рейса и к тебе, пора нашу жизнь налаживать.
Наши родители прожили свою жизнь и нам в неё ничего не добавить. А мы дело особое – родные братья и давно уже большенькие, теперь уж сами решаем свою судьбу.
Я с семьёй пока снимаю квартиру, вот-вот прежнюю поменяю сюда, добавлю, да расширюсь. Короче, будет у нас с тобой, брат, ещё возможность погулять на моём новоселье.
– Как, а мать разве не с тобой?
– Да здесь она, в своей квартире, да я ей там был мало нужен, а с семьёй, тем более. Своё надо иметь, говорит она, да и с женой моей плохо они уживаются. Мать наша не привыкла стеснять себя. Я, как женился ушёл на квартиру, потом в общежитие, потом получил свою. Но в военном городишке, где отчим служил последние годы, негде и заработать. А тут отчим вышел на пенсию. Вот и рванули сюда.
В воскресенье иду к ней в гости со всей семьёй, подарки вручать. Мать и про деньги спрашивает, сколько заработал. Да моя на деньги лапу наложила. Говорит, своих прорех хватает, вряд ли отстегнёт ей. Привыкла наша мать не упускать ничего из рук, да придётся. С моей ей не справиться. Да и есть у неё всё, столько золота в Монголии скупила.
Так что и ты пойдёшь, сразу все познакомимся, – подытожил Серёга.
– Нет, я там не нужен.
– Может оно и так. Да ведь мать же. И мужик у неё порядочный, сам хочет с тобой познакомиться. Да и я уж давно не дурачок.
Проснувшийся под утро Терсков изрёк, что он их не бросит и тоже пойдёт знакомиться:
– Со мной не пропадёшь, Славка!
Ночь перед знаменательной встречей Слава не мог уснуть, сначала ворочался, пока Тонька опять не выгнала его из спальни. Славка пошёл покурить на кухню и просидел там почти до утра. Образ матери давно уже не склеивался в целый портрет, так, отдельные детали. Смех, локоны … и какое-то, непонятное ему, шипение вместо слов.
Слава не мог понять, чтобы это значило.
К вечеру, измотанный вконец ожиданием, Слава и, полный энтузиазма, Володька подходили к незнакомому дому, как оказалось почти рядом с домом его детства, где до сих пор в родительской квартире жил Терсков.
Если бы не Володька, кто знает, может быть и повернул бы Слава назад, чтобы не искушать судьбу. Что-то мешало ему по-простому зайти в этот дом. Стопорило.
Но кнопка звонка нажата и … за дверью послышались шаркающие шаги.
Наконец, дверь открылась.
Слава увидел в освещённом проёме пожилую, располневшую женщину с неопрятным пучком рыжих, с плохо закрашенной сединой, волос.
– Ну, проходите, – сказала эта незнакомая женщина, – раздевайтесь. Валера! Иди, знакомься!
С этими словами женщина удалилась, и вместо неё появился тоже полный, седой, но всё еще представительный мужчина, протянул руку:
– Валерий Александрович!
В комнате, куда их провели, большой, светлой, на два окна, было полно народу.
Улыбаясь, подошел брат, Серёга:
– Ну, давай знакомиться. Моя жена. Мой сын. Наши с тобой тётки и дядьки и их дети, я пока и сам не всех запомнил. За столом потихоньку узнаем друг друга.
Женщины первыми обнимали новоявленного племянника, перебивая друг друга своими вопросами и не давая Славе возможности ответить на них. Мужчины жали по очереди Славке руки и молча улыбались.
Шумная суета женщин у накрываемого стола, балабасни Володьки, чувствовавшего себя в любой компании, как рыба в воде, дали возможность Славке немного справиться с волнением.
Когда все расселись за столом, эта седая, незнакомая Славе женщина, вдруг засмеялась тем давним, завораживающим смехом, который иногда звучал внутри Славки, как дивная музыка его совсем раннего, ещё счастливого детства, и произнесла почти как героиня какого-то старого фильма:
– Ну что, вы тут все перезнакомились. Этот страшненький блондин, наверное, мой сын, а это кто?
– Ну ты, Антонина, даешь, – не выдержала одна из женщин, – Славка красивый мужчина.
– А я его друг, – не смущался Терсков, – Владимир.
– Я как вижу, так и говорю. – Не обращая внимания на слова Терскова, надменно парировала хозяйка и затем продолжила, как ни в чём не бывало. – Ну что ж, мы все здесь собрались, чтобы встретить моего родного сына из первого рейса, говорят удачного. Так давайте выпьем за это! Что, денег жене много привёз?
– Да, привёз, мне! – вдруг вставила ядовитую реплику Серёгина жена.
– Будет вам, бабы! Выпьем за встречу! – подытожил Валерий Александрович и все подняли рюмки.
Слава сидел, сознавая себя чужим и ненужным в этой компании, и не знал, куда себя девать.
– Ну а теперь давайте выпьем за знакомство с тобой, Слава! Надеюсь мы друг другу понравимся, – Валерий Александрович не успел закончить и продолжила мать:
– Я всё думала, какой ты, Славка. Я тебя и не знаю, так что, какой ты мне сын. Я думала, ты красивый, в меня, а ты страшненький. Хорошо, хоть мужик. И нос уткой. Ладно, давайте выпьем!
Она ловко, картинно, опрокинула рюмку. И Слава узнал эту её манеру, это было одно из немногих воспоминаний детства, врезавшихся в его память навсегда.
– Да какой же он страшненький, – опять возразила Славкина тётка и одновременно родная сестра его матери, – симпатичный мужик!
– Хватит вам, бабы! Пойдёмте, мужики покурим! – командирским голосом скомандовал Валерий Александрович.
Шум отодвигаемых табуреток разрядил какую-то неловкую, неестественную напряжённость в комнате.
– Дура баба, – подытожил Валерий Александрович. – Ты, Слава не бери в голову, а я ей мозги прочищу.
Мужики курили и как всегда не находили слов для болтовни, не нужной им.
Терсков затеял разговор про рыбалку и мужики разговорились.
Тот шумный, ярко освещенный вечер, со множеством «новоявленной» родни Слава припоминал позднее смутно, как сквозь пелену тумана.
Вдруг выплывало то одно лицо, то другое. И отовсюду, из этого яркого, праздничного марева на него глядели разные глаза, то любопытные, то добро- внимательные.
И только взгляд матери встряхивал Славе всю душу какой-то пронзительностью и … невосприятием. Слава гнал это ощущение из себя, но ничего не мог с этим поделать, оно засело в нём, как гвоздь, и ранило его.
В конце вечера они долго говорили. Мать выспрашивала его о квартире, жене, детях.
– Ты уж и их приведи, показать мне, – сказала она на прощание.
Славка с Серёгой довели пьяненького Терскова до дому, и еще долго они, два брата, сидели на крылечке их старенького дома детства. Курили, вспоминая эпизоды из их давней-давней жизни, когда они были вместе.
– Мать есть мать, – подытожил их разговор Серёга, – её никуда не выкинешь.
Им не хотелось расходиться, они вновь за долгие годы разлуки были вместе.
Вскоре Серёга погиб в автомобильной аварии. Его сшиб грузовик с прицепом, когда он пьяненький шел поздно вечером от матери, которая не отпускала его домой без ужина с несколькими рюмками её ядреного самогона.
Все похороны Слава взял на себя. С Терсковым.
На поминках мать не уставала твердить:
– Какой ты мне, Славка, сын! Мой сын умер! И нам с тобой пора!
– Да что ты его-то хоронишь! – как всегда не выдержала сердобольная тётка. – Ведь он один сын у тебя остался! Опора на старость!
– Да какой он мне сын! – твердила своё изрядно подвыпившая Антонина Григорьевна.
Глава 8
Антонины и их клубы по интересам
Прошло ещё несколько лет. Антонина Григорьевна понемногу привыкла, что у неё объявился позабытый ею сын, да ещё с женой и двумя внуками.
С годами она даже стала находить в этом положительные моменты, ведь сын работал шофёром и никогда не отказывал матери в её просьбах подвезти её на дачу, да заодно там и поработать.
Славка, иначе она его не звала, по-прежнему был для неё – отрезанный ломоть, но она уже не могла его оттолкнуть и вновь выкинуть из памяти. Годы брали своё, и её верный рыцарь, Валерий Александрович, сильно сдал, раскормленный сверх меры её пирожками, хоть и был значительно её моложе. Славкина помощь была ей нужна. Она поощряла его любовь к себе, вновь играя роль из своего любимого фильма. Роль невинной матери, которую злодей – муж разлучил с любимым сыном. «Злодей» давно уже лежал в земле и не мог обвинить её в навете. Бога Антонина Григорьевна никогда не боялась, высмеивая своих знакомых, к старости ставших набожными.
Она даже, где – то глубоко в душе, была благодарна своему первому мужу за то, что он не рассказал сыну, кто кого бросил.
Но она и представить себе не могла, что потрясение трёхлетнего малыша было так сильно, что он помнил всё до мельчайших подробностей.
Знай это, Антонина Григорьевна удивилась бы ещё больше его любви к ней, пронесённой её «выродком» сквозь годы.
Сама Антонина Григорьевна так и не смогла заставить себя полюбить своих сыновей. Однако, когда её знакомые и соседки говорили с трепетом о своих детях, она поддакивала им, не переставая про себя удивляться, как можно любить обузу на своей шее в самые молодые и интересные годы. Обстирывать и кормить замурзанных детей, когда все мужчины лежат у твоих ног.
Соседки и подруги уважали её за преданность любимому мужу и любовь к детям, ведь не постояла ни перед чем. Бросив всё, приехала сюда, как только нашла младшенького, «тайно увезённого негодяем от неё». Эта версия из любимого фильма, не раз рассказанная Антониной Григорьевной, приводила всех в восторг от её материнской любви. Они не раз говорили ей, что преклоняются перед нею, страдалицей за детей.
Всех свидетели своей бурной молодости, могущих пролить свет на истинное положение вещей, Антонина Григорьевна давно вычеркнула из списков своего общения, ещё перед Монголией.
Слава молчал, он обрёл мать, такую, какая она есть. И, как сказал его старший брат, Серёга, ни добавить, ни убавить к этому было нечего. Он понимал, что ей трудно смириться с надвигающейся старостью и потерей красоты, и жалел её, непутёвую, всем своим добрым сердцем. Ему не нужна уже была, как малому сосунку, её любовь к нему, так и не нашедшая в её душе место. Он просто любил её такую, как она есть. Его любовь к ней, всосанная им с материнским молоком, не могла зависеть ни от её глупых, а порой жестоких, слов, ни от её, давно уже смешных манер, бывшей львицы.
Слава привык приходить к матери, иногда с сыновьями. Он полюбил сидеть за большим кухонным столом на её кухне, ощущать аромат пирогов своего детства, видеть мать со смешной, но, как ей самой казалось, величественной прической, наблюдать, как его, хоть и повзрослевшие дети, уплетают большущие куски пирога за обе щёки. В такие минуты Слава радовался счастью своих детей, которым не пришлось ждать этих пирогов долгую-долгую жизнь.
Его глупые мальчишки смотрели с восторгом на бабушку, приветливую и добрую, пекущую для них вкусные пироги и … разрешающую им спиртное.
В праздники обязательно накрывался стол в зале … с рюмками. После нескольких рюмок, всё так же картинно опрокинутых Антониной Григорьевной, она не упускала случая сказать внукам, что они ей роднее сына, так как его ей не дали воспитывать, а их она воспитает, как надо.
Парни сидели за столом и опрокидывали стопки наравне с приемным дедом и бабушкой. Слава не мог угнаться ни за старшим, ни за младшим поколением. Он так и не приучился много пить.
На замечания Славы своим, хоть и взрослым, но мальчишкам, по поводу количества стопок, Антонина Григорьевна язвила. Какой ты, Славка мужик. И расхваливала успехи внуков на этом поприще. Осекать мать Слава не хотел, щадя её самолюбие, считая, что парни всё правильно поймут сами.
Бывшая Тонька, а теперь Антонина Григорьевна, обрела себя в новом качестве повелительницы – матери и – бабушки.
В эти минуты она чувствовала себя прежней королевой бала. Ощущения былого величия вновь возвращались к ней.
Валерий Александрович осаживал её, но она входила в раж и не реагировала на него.
Антонине Григорьевне нравилось привечать рюмашкой и Славкиного друга. Тот любил прихвастнуть своими успехами у женщин, которых он называл «бабцами». В последние годы Тесков перебрался из своего знаменитого подвала, где жена стала его доставать, на дачу. Здесь он был вновь свободен от назойливой опёки любящей женушки, не дающей ему спокойно пропустить с друзьями по рюмашке. Он дневал и ночевал на даче, успевая окучивать помидоры и картошку у себя и у всех дачных вдовушек. А после неизменной проставки «окучивал» и всех хозяек вдовьих «фазенд», которые были согласны на его ласки.
Пьяное хвастовство Терскова о своих успехах у дачных владелиц коробило Славку. Он не мог понять, как в Терскове с годами стали уживаться любящий и любимый муж, семьянин, прекрасный отец и одновременно любитель сомнительных в своей чистоте дачно-пьяных похождений.
Антонина Григорьевна, наоборот, готова была с удовольствием слушать его часами, подливая ему для большей развязки языка, смакуя подробности.
Видя, как Славка плохо живет со своей невесткой, она подталкивала его откликнуться на призыв Терскова, насчёт «бабцов на стороне».
Валерий Александрович покрякивал от Володкиных россказней, Подмигивал Славе, мол, слово – серебро, а молчание – золото.
Так вокруг Антонины Григорьевны вновь, как и в молодости сложился «клуб по её интересам», только вместо вина, она давно пила самогонку своего изготовления, чем очень гордилась. Она вновь была в курсе всего и вся и умело вела свою дипломатию.
Слава, всё чаще, встречаемый женой пустыми кастрюлями и её задом, всё чаще шёл к матери, к её «ласковым» беседам и пирожкам, к разговорам, прибегающего на огонёк друга. Однажды тот проболтался, что есть у него зазнобы и получше и повыше рангом, чем дачные «бабцы». Недавно они неплохо провели время у одной такой ухажёрки- морячки вместе со Славкой, а бабам своим сказали, что на рыбалке. Славка там здорово вытанцовывал и приглянулся кое-кому.
