Kitabı oku: «Круть», sayfa 2
– Мы знаем, как огромен арсенал католического учения, – сумел наконец влезть Ломас.
– Влияет ли на подобные практики баночный модус? – спросил я. – А то про монахинь ходят разные слухи.
– Хороший вопрос, – ответила мать Люцилия. – Про баночных монахинь и монахов действительно говорят много дурного. И коечто, увы, соответствует действительности. Если вы хотите тешить бесов, в цереброконтейнере это делать гораздо удобнее. Следов практически не остается, если не считать шрамов на грешной душе. Но если вы действительно устремлены ко Всевышнему, вам тоже проще.
– Почему?
– Баночные монахини и монахи, по сути, уже освобождены от оков плоти. При правильной гормональной настройке многие из них быстро достигают в личной симуляции вершин святости. Со всеми сопутствующими переживаниями.
Ломас осенил себя крестным знамением. Мне пришло в голову, что он подумал не о баночных святых, а о себе – и своей долгой корпоративной вахте.
– Поскольку духовные достижения баночных подвижников трудно повторить на земле, – продолжала мать Люцилия, – мы не слишком их афишируем, чтобы не вводить наземную паству в соблазн. По этой причине, подтверждая святость баночных подвижниц, Римская Мама уже много лет пользуется секретными буллами.
Ломас кивнул с таким видом, словно половина этих булл была посвящена ему.
– Итак, – сказала мать Люцилия, – общую ситуацию вы представили. Дальше я буду говорить о двух кармелитках, сестрах Терезе и Марии.
– Кармелитки – это кто? – спросил я.
– Орден, практикующий медитативную молитву. Они превосходят на этом поприще даже бенедиктинцев и иезуитов. Сестры Тереза и Мария к тому же терезианки, то есть исповедницы святой Терезы Авильской, а это духовное сердце ордена.
– Воистину, – сказал Ломас. – Каждое их переживание чрезвычайно важно для нас всех.
– В прошлом году, – продолжала мать Люцилия, – сестры Тереза и Мария ушли в трехмесячный слепоглухой ритрит в традиции «Лектио Дивина».
– Слепоглухой в каком смысле?
– Для баночниц это значит, что визуальный и зрительный каналы отключаются вообще. Медитатор повторяет про себя отрывки из канона, заученные наизусть. Через некоторое время он начинает различать картины и звуки, созданные его умом. Если объектом подобной медитации становится отрывок из священного писания, это… Даже не знаю, с чем сравнить.
– Экранизация, – предположил я.
– Ну… Если экранизация, то очень особенная. Отрывок из писания превращается в многомерный объект, раскрывает свои явные и неявные смыслы – и ведет наших подвижниц к инсайтам, недостижимым на поверхности планеты.
– А над каким отрывком они медитировали?
– Знаете, – ответила мать Люцилия, – опытные монахини часто берут расширенную тему – не просто какую-то одну цитату, а весь, так сказать, смысловой кластер вокруг.
Ломас сложил руки перед грудью и придал лицу еще более благоговейное выражение.
– Исходной точкой было Первое Петрово послание, глава три, стих девятнадцать:
«К предвозвестившим духам, сидевшим в темнице, Христос сошел и проповедовал им». Также в послании к Ефесянам, четыре-десять, сказано, что Иисус «восшел выше всех небес, чтобы наполнить все…» Вы понимаете?
Я отрицательно покачал головой.
– Это толкуют в том смысле, – пояснил Ломас, – что после воскрешения Иисус спустился в ад и освободил его пленников.
– Католическая традиция не подвергает это сомнению, – кивнула мать Люцилия. – Святой Августин Гиппонский говорит так:
«Никто не может сомневаться, что Господь Иисус Христос, наш Спаситель, как только Он умер за нас, как только Он принял нашу смерть на Себя, сразу же пошел в ад, чтобы вывести оттуда души, которые были там содержимы…» Святой Ириней Лионский подтверждает: «Итак, Он, Который спустился, Он же и восшел, так что спасение наше Он совершил, ад освободил, и жизнь нам явил, дающую вечность тем, кто уверовал в Него…»
– Достаточно, – сказал Ломас, – Маркус уже понял чрезвычайную важность этой догмы.
Он преувеличивал, но возражать я не стал. На самом деле мне понемногу начинало казаться, что я попал на радение озверевших сектантов.
– Перед тем, как я объясню, что именно постигли сестры Мария и Тереза, – продолжала мать Люцилия, – я хотела бы напомнить следующее. Наш мир – это сложнейшая многомерная конструкция, непостижимая и загадочная. Она основана на чуде творения, и ее внутренние связи так же чудесны. Постичь их полностью способен лишь божественный разум. Многое из того, что созерцают духовидцы, ставит в тупик их самих, и только комментарий опытного теолога, а иногда и физика, способен прояснить увиденное.
– Я прекрасно это понимаю, – сказал Ломас, – прекрасно. Даже в нашей практике случается подобное.
– Итак, – продолжала мать Люцилия, – сестры Мария и Тереза медитировали над спуском Иисуса в ад. Цитаты из святых подвижников служили маяком духовного поиска. Примерно месяц тексты из Петра, Иринея и Августина не желали оживать и оставались просто словами и буквами. Так бывает, если медитатор нацеливается на очень высокую истину…
Ломас значительно кивнул. Может быть, подумал я, в свою бытность епископом он сам занимался чем-то похожим.
– Через два месяца после начала ритрита монахинь посетило откровение. Оно случилось с ними не одновременно, а с интервалом в несколько дней, что указывает на духовную достоверность опыта. Они испытали нечто поистине страшное.
– Что именно?
– Сначала они увидели древнее Зло, заключенное в аду.
– Да? И как оно выглядело?
– Духи, содержавшиеся там, были облечены в тела. Четкого и однозначного догматического указания на это нет – только трактовки и мнения теологов. Но само по себе это логично. Как связать дух, если не заключить его в тело?
– Совсем недавно я тоже про это думал, – признался я.
– Чтобы удержать в заключении бестелесные души, Господу пришлось бы создавать особую твердыню духа, защищенную божественными силами. А если душа низвержена в адское тело – и при этом боится его потерять – то никуда дальше тела она не денется. Будет сторожить себя сама.
– Технологичное решение, – сказал я. – И что это были за тела?
– Страшные, поистине чудовищные монстры с огромными зубастыми ртами, когтями, шипами и так далее. Обитатели ада занимались в основном тем, что пожирали друг друга, немедленно возрождаясь в той же самой юдоли, поэтому даже гибель тела не вела к освобождению из духовной тьмы.
– Умно устроено, – сказал я. – Вечная темница.
– Да. Смотреть на это было невыносимо, и только высочайшая духовная отвага позволила сестрам Марии и Терезе продолжить медитативную крусаду. Но вскоре им стало казаться, что картины ада уже открывались им прежде. Еще во время жизни на земле. Они сосредоточили свое духовное зрение на этой загадке – и постигли, что видят…
– Что? – не выдержал я.
– Царство рептилий. Мир динозавров, населявших Землю десятки миллионов лет назад.
– Вот как, – сказал я. – А почему? Они что, э-э-э… куда-то не туда духовно вгляделись?
– Нет, – ответила мать Люцилия. – Они медитировали на слова Писания и святых. Это значит, увиденное ими действительно было адом. Просто ад оказался не слишком похож на реки лавы и огня, населенные перепончатокрылыми тварями, хотя и такое там водилось. Скорее ад напоминал влажные горячие джунгли, пахнущие гнилью и распадом. А его обитатели походили на древних ящеров до полной неразличимости. Но это не все. Вслед за этим сестры увидели, как в ад спускается Христос… Ломас оперся подбородком на сложенные кисти и уставился в стол. Я ожидал, что он задаст какой-нибудь наводящий вопрос, но он молчал. Возможно, в словах матери Люцилии заключался какой-то теологический диссонанс. – И как это выглядело? – спросил я. – Парящий в воздухе силуэт в ризах? Нимб, голуби вокруг?
– Если бы, – усмехнулась мать Люцилия. – Сначала Христос пролетел по небу подобно огненному шару. Он сиял ярче солнца. А потом он коснулся земли – и… Произошел огромный взрыв. Самый большой из всех бывших когда-либо. Небо почернело, над всей сушей прошла гигантская волна-цунами и так далее. Не буду даже пытаться описать это событие – но оно было страшным. Случилась космическая катастрофа, и ад рухнул.
– Подождите, – сказал я, – подождите. То, что вы сейчас описываете – это история гибели динозавров. Насколько я знаю, э-э… Шестьдесят шесть миллионов лет назад в землю врезался астероид – и в результате рептилии вымерли. При чем тут Христос?
– При том, сын мой. Оказалось, что спуск Христа в ад и падение мезозойского астероида – одно и то же событие. Просто, когда его видят духовные очи – это спуск Бога в ад. А когда его следы находят палеонтологи – это планетарная катастрофа.
– То есть, позвольте… Тогда выходит, что Христос освободил души шестьдесят шесть миллионов лет назад. Но как он мог освободить динозавров после своей смерти, если они вымерли задолго до его рождения?
– Сын мой, – ответила мать Люцилия назидательно, – Христос вечно пребывает одесную Отца. Это еще на Никейском соборе разъяснили. Все земные проявления божества существуют исключительно для нашего с вами несовершенного восприятия. Искупительная жертва имеет вневременной характер. Это, если угодно, одна из космических констант. Именно благодаря своей жертве Христос способен на великие чудеса.
– У него что, была машина времени?
– Да нет же. Христос спустился в ад не из Иудеи первого века, где он проявил себя в человеческом теле, а с вечного божественного плана. Для божественного начала шестьдесят миллионов лет – это один миг.
– Совершенно верно, – улыбнулся Ломас. – Для Бога времени нет. Он живет в вечности, видит одновременно прошлое, настоящее и будущее – и способен появиться в любой их точке. Время с его текущей датой в качестве единственной опции существует только для нас с вами. Это, если угодно, одно из ограничений, наложенных на род людской. Я не нашелся, что сказать. Теология не была моим хобби. Да и физика тоже.
– Если я не путаю, – продолжал Ломас, – реальность одиннадцатимерна. А нам знакомы лишь четыре измерения – если считать время одним из них. Бог свободен не только от материи, но и от пространства-времени, которые есть просто его манифестации.
– Да, – сказала мать Люцилия. – В высших измерениях бытия нет ни расстояний, ни сроков, а одно милосердие Божье.
– Больше того, – вдохновенно продолжал Ломас, – это важнейшее откровение показывает, как именно Христос вывел падшие души из ада.
Кажется, он говорил серьезно. Видимо, епископ в его душе, обычно придавленный текучкой, окончательно пробудился и оттеснил адмирала.
– Как? – спросил я.
– Ему пришлось разрушить ад. Уничтожить, так сказать, его критическую инфраструктуру.
– Планета ведь осталась, – сказал я.
– Да. Но существовавший на ней ад исчез. Когда гигантские рептилии одновременно погибли, заключенные в их телах духи потеряли возможность возрождаться в прежних формах. Таким образом Христос действительно вывел их из заточения.
– Получается, – сказал я, – мы с вами живем на руинах ада?
– Поэтичный образ, – усмехнулся Ломас. – А разве нет?
– Христос что, воплотился в астероид?
– Я бы не стала теоретизировать на этот счет, – ответила мать Люцилия. – Оставим спекуляции теологам. Корректно будет сказать, что мы наблюдаем следы его спуска в ад, и для нас они похожи на мезозойский удар из космоса. Более точных формулировок лучше избегать.
– А как души грешников попадали в ад? Переносились во времени на шестьдесят миллионов лет?
– Я же говорю, – сказал Ломас, – времени в этих измерениях нет. Есть лишь состояния ума и души. Видимо, ад напоминает мир хищных рептилий. В карбоне многие думали, что ад на Марсе. Но я как епископ вполне допускаю, что падшие души возрождались в пространстве, формально отделенном от нас многими миллионами лет. Почему нет? Причинно-следственные связи при этом не нарушаются – эпоха рептилий слишком от нас далека, а у динозавров не остается человеческих навыков. Парадоксы типа «сын не дает родителям встретиться» здесь уже не работают.
Я поднял руки, показывая, что возражений у меня нет.
– Мы не коснулись самого важного вопроса, – продолжила мать Люцилия. – А именно – куда делись злые духи, покинувшие разрушенный ад. Некоторых Господь мог ввести в Царствие Небесное. Но как быть с предвечными духами зла? Куда делись они?
– Я не знаю, – ответил я.
– Сестры Мария и Тереза постигли, что те остались без обиталища, хотя не все догматики-богословы с этим согласны. С тех пор демоны хотят вернуться в материальный мир. И порой у них это выходит.
Ломас перекрестился.
– Я приближаюсь к концу своего рассказа, – сказала мать Люцилия. – Самое последнее, что сестры Мария и Тереза постигли в медитации, было одновременно и самым тревожным. Они узрели, что древнее зло опять пытается поставить пяту на нашу планету.
– В каком смысле?
– Есть единая ось зла, пронизывающая космос. Она имеет трансфизический характер и уходит в такие глубины бытия и времени, о которых мы не имеем понятия. Ад, разрушенный Христом, был вовсе не единственным и не главным. Это, так сказать, адок – как бы пещера с лавой под самой поверхностью нашей реальности. Филиал. Магма адского духа поднималась туда из невообразимых глубин космической истории. Верхний из адов разрушился, но на оси зла остались ады и адища гораздо страшнее разрушенного. Они так ужасны, что превосходят любое наше понимание.
Ломас опять перекрестился. Я на всякий случай тоже.
– Ад хочет возродиться. И у него есть предводитель. Это древний царь динозавров. Он же – один из предвечных духов зла по имени Ахилл.
Мы с Ломасом переглянулись. Ломас еле заметно пожал плечами.
– Извините мою непочтительность, – сказал я, – но Ахилл – герой троянской войны. Это раз. У динозавров не могло быть царей, потому что не было социальной надстройки. Ими управляли инстинкты. Это два. У них не было имен, поскольку они не имели письменности. Это три.
– Именно так думает наука, – ответила мать Люцилия. – И хоть мы не можем знать всего наверняка, я тоже нахожу постижение сестер странным. Но с духовными истинами такое бывает. Они загадочны и открываются только духу.
– Хорошо, – сказал я, – давайте перейдем в практическую плоскость. Что сделает этот Ахилл? Вторгнется в наш мир?
– Он в нем воплотится. И попытается возродить ад.
– Родится человеком?
– Нет. Он вселится в живущего среди нас мужчину-воина. Великого воина. У него появятся кожаные одежды, а с ними – возможность изменить наш мир темным волшебством.
– Мужчину-воина? – с сомнением спросил я. – Еще и великого?
Мать Люцилия кивнула.
– Когда это случится?
– Этого сестры не увидели. Возможно, он уже здесь.
– Значит, точно мы не знаем ничего?
– Знаем, – сказала мать Люцилия. – В своем откровении сестры определили то место на Земле, где все произойдет. Эти координаты я вам уже посылала, адмирал.
Мать Люцилия провела над столом рукой, и я увидел глобус. У северной оконечности Евразии в сушу был воткнут маленький красный флажок.
– Зло войдет в мир вот здесь.
– Сибирь, – сказал Ломас. – Малозаселенные территории. Леса. Больших городов рядом нет. Промышленных производств – тоже.
– И вот еще, – продолжала мать Люцилия. – Не думайте, что ад придет к нам в шуме и грохоте, под звуки инфернальных труб. Сестры Тереза и Мария сказали, что это случится почти незаметно. Буднично. Тем страшнее ждущее нас потом.
Ломас кивнул.
– Это все, что я имела вам сообщить. Мне пора возвращаться к моим молитвам.
– Мать Люцилия, – ответил Ломас, – Маркус будет заниматься этим делом круглосуточно. Я тоже.
– Очень надеюсь на вас, епископ. Уж ктокто, а вы должны понимать серьезность происходящего.
Ломас склонил голову. Мать Люцилия повернулась ко мне.
– Поскольку многое будет зависеть от вас, – сказала она, – прошу вас об одном – о смирении. Отбросьте гордыню. Не думайте, что человеческий разум видит и понимает все. Допустите невозможное.
– Хорошо.
– Вы забыли спросить, зачем это нужно.
– Зачем?
– Допустить невозможное, – ответила мать Люцилия, – означает дать шанс Богу.
Я хотел сказать, что у Бога неплохие шансы и без меня, но поглядел на Ломаса и удержался.
Мать Люцилия осенила нас крестным знамением и растворилась в воздухе. Еще через миг пропало ее кресло.
* * *
– Поражает ваша выдержка, адмирал, – сказал я.
– Выдержка? – поднял бровь Ломас.
– Ну да. Слушать все это с серьезным лицом и ни разу не расхохотаться.
Ломас улыбнулся.
– Я все-таки епископ в прошлом. Если бы я хохотал, сталкиваясь с истинной верой, я был бы плохим пастырем. Кроме того, вы напрасно видите в этом анекдот.
– Вы допускаете, что Христос сошел из античности в мезозой и убил там всех динозавров? А теперь к нам ломится царь динозавров Ахилл из глубинного ада? Что это вообще такое – глубинный ад? И почему у его обитателей греческие имена?
– Знаете, – ответил Ломас, – в подобных тонких вопросах все зависит от формулировки. Ваша звучит смешно, признаю. А если сказать, что древняя планетарная катастрофа была связана с космической борьбой добра и зла и эхо ее может настичь нас в нашем счастливом зеленом мире? Это ведь совсем другое дело. Разве нет?
– Согласен, – сказал я. – Но как следствие может предшествовать причине?
– Маркус, – ответил Ломас, – когда я был епископом, у нас в баночной епархии подвизалась одна молельница по имени сестра Клептина. Однажды она медитировала на тему сотворения мира – и пережила божественное откровение. Оказалось, мир возник по ее молитве!
– Как так? – спросил я.
– Она всю юность молилась, чтобы ей позволено было спасти грешников от проклятия. Молитву услышала Вечность – и в результате произошел большой взрыв, возник наш мир, появилось зло и возникли грешные души, которых сестра Клептина начала спасать… Второе было прямым следствием первого, но произошло как бы раньше.
– Как бы, – сказал я.
– Причинно-следственные связи могут осуществляться через одиннадцать измерений, нелинейно, рекурсивно, чудесно. Вы ведь не будете отрицать возможность чуда?
– Для сотрудника инквизиции это неразумно.
Ломас засмеялся.
– Все-таки вы не безнадежны. Наш мир – это переплетение невозможностей. Именно поэтому он непостижим для примитивного ума. Не пытайтесь его понять, пытайтесь в нем выжить.
– В рабочее время я склонен делить вещи на возможные и невозможные, – сказал я. – Из прагматизма.
– Возможное появляется из суммы невозможного, – ответил Ломас, откидываясь на спинку своего черного трона. – Вероятное – из невероятного. Если бы вы помнили все, что корпорация стерла из вашей памяти, вы бы отнеслись к происходящему иначе. Вы сталкивались и с куда более странными ситуациями, просто забыли. А я помню.
– Может быть, однажды вы позволите все вспомнить и мне?
– Почему же нет. Когда-нибудь, Маркус, вы займете мое место, получите полный допуск к служебному архиву – и тогда… Но во многой мудрости много печали.
Я поглядел Ломасу в глаза. Печаль в них действительно была. И мудрость тоже. Я не знал, то ли это мастерская настройка симуляции, то ли прямой трюк с моим восприятием. Последнее было вероятней – такое проще осуществимо. Не зря Ломас начинает каждый разговор со стакана коммутационного коньяка.
– Вы действительно хотите поручить мне это дело?
– Да.
– Что от меня потребуется? Отправиться в мезозой? Отловить духов зла?
– Задача проще.
– То есть?
– Мать Люцилия оставила нам пространственные координаты грядущей манифестации зла. Я немного слукавил, сказав, что там тайга и пустое место. На общественно доступных картах действительно ничего нет. Но на них показано далеко не все. Сердоболы не слишком охотно делятся информацией с человечеством. Но у «TRANSHUMANISM INC.» лучшие карты из возможных, потому что у нас остались даже карбоновые спутники. Давайте познакомимся с театром военных действий.
Ломас провел рукой над столом, и я увидел прежний глобус с красным флажком. Он начал расти и за секунду стал таким большим, что унесся за пределы комнаты. Теперь мы с Ломасом как бы спускались к поверхности планеты – облака разошлись, я увидел далекие нити рек, зеленые просторы тайги, а потом на том месте, где краснел флажок, появилось человеческое поселение.
Я с изумлением различил в одной из проплешин тайги тот самый каменный хоровод, который принял за остатки Гипербореи.
– Позвольте, адмирал… Я уже видел это.
– Конечно. Нейросеть готовила вас к новому заданию. Мать Люцилия прислала координаты еще неделю назад.
– А как же сестры-христианки, которых я замучил в Риме?
– Возможно, это была нейросетевая оптимизация вашей памяти.
– Так я замучил их на арене или нет?
– Сложно сказать, – ответил Ломас. – Нейросеть выбрала для вас такой реабилитационный маршрут, и теперь это ваше субъективное прошлое. Вы спрашивали, как следствие может предшествовать причине. Вот вам свежий пример. Дело в том, что для мозга причина и следствие – это просто воспоминания. А последовательность воспоминаний субъективна. Что вы вспомните первым, то первым и будет.
Я опустил взгляд на хоровод бородачей. Заросли вокруг скульптуры были безлюдны, но с высоты видно было нечто вроде городища неподалеку. Деревянный забор-частокол, бревенчатые мостики над ручьями – и серые ветряки с пропеллерами. Еще я заметил хозяйственные сараи, скотные дворики и длинные бараки весьма угнетающего вида.
Зум.
У ветряков были фундаменты – приземистые аккуратные постройки из белого и красного кирпича. Сами деревянные вышки отличались куда меньшим изяществом. Они походили не столько на ветрогенераторы, сколько на скелеты донкихотовских мельниц: грубо сбитые каркасы, отстающие доски, кривые винты.
Еще зум. Кирпичные фундаменты ветряков были обитаемы – у каждого стояли часовые в клюквенных улан-баторских халатах.
Я разглядел параллельные ряды соединенных друг с другом велосипедных рам. На них сидели люди в пестрых ватниках и обмотках – и крутили педали. Винт на ближайшей вышке неспешно вращался. Я с изумлением понял, что в движение его приводит не ветер, а сами велосипедисты.
– Что это? – спросил я.
– Ветроколония номер семьдесят два имени Кая и Герды. Крупное исправительное учреждение Добросуда, расположенное точно в месте, указанном матерью Люцилией.
– Ветроколония? Почему такое странное название?
– Вы должны быть знакомы с этим понятием, – сказал Ломас. – Это связано с вашей национальной идеей. С Крутью.
– А что такое национальная идея?
– Ой, они вам и это стерли. Ну, как объяснить… То, во что вы должны верить, пока начальство ворует. Вернее, делать вид, будто верите.
– А почему там каменный хоровод? Бородатые мужики в лесу? Я их за гиперборейцев принял.
– Это заброшенный мемориал климатолога Лукина. Они при каждой ветроколонии. В тайге таких много.
– Кто такой Лукин?
– Создатель Крути. Вернее, главный из ее теоретических источников.
– А что…
Ломас поднял руку.
– Маркус, я не могу чинить вам память в реальном времени. У вас подключена система HEV. Проверьте.
Я послал имплант-запрос – и время вдруг остановилось.
Ломас замер в своем кресле, а дым над его сигарой застыл.
Справка системы HEV была оформлена крайне консервативно – в виде висящего перед глазами столбца коричневатого текста. Сепия.
TH Inc Confidential Inner Reference
КРУТЬ – общее название широкого спектра идей и нарративов, складывающихся в национальную идею Доброго Государства: от концепции непрерывного круговорота вещей и явлений в манифестированной вселенной до вращения колеса сансары (оно же коловрат Перуна) и сакральных хороводов национального единства. Сюда же относятся пенитенциарные технологии, применяемые в сибирских ветроколониях (см. ветродеяние, молитвенное ублаготворение стихий и пр.).
В основе Крути лежит теория ветрогенезиса климатолога Лукина; базовые понятия почерпнуты из его трактата «ДушаВетерок», написанного в первой половине двадцать первого века в парижской ссылке. Круть – не столько философское или социальное, сколько нравственно-религиозное учение, ведущее, по мнению его адептов и пропонентов, к духовному преображению и «высветлению» человека.
«Круть – в этом похожем на орлиный клич слове сливаются гордая высота духа и смирение трудового подвига, абсолютная жертвенность и высочайшее личное достоинство…» (Г. А. Шарабан-Мухлюев)
В USSA и Еврохалифате Круть часто называют Национал-Солипсизмом, что вызывает резкую критику со стороны сердобол-большевистских идеологов.
«Мы знаем, как уродливо перекашиваются рты их, когда они пытаются уловить нашу веселую и легкую нацидею в смрадные сети своих рациональных умов…» (Г. А. Шарабан-Мухлюев)
Ломас все так же нес сигару ко рту. Я подумал, что вполне успею закрыть еще несколько лакун в памяти.
Ветрогенезис – центральное понятие трактата «Душа-Ветерок». Лукин утверждал, что мировые ветра зарождаются над сибирской тайгой, и здоровье планеты (а также вся ветряная энергетика) зависят прежде всего от этого таинственного процесса («Но чу, человек – на просторе холодном затеплилась роза ветров…»). Ветрогенезис, таким образом, рассматривается как мистическое дыхание планеты, так что опровергнуть эту теорию научными методами трудно.
На ветрогенезис влияет экология сибирской тайги и моральное состояние человечества. Поскольку нравственность людей неуклонно падает, а экология ухудшается, Гайя (психический организм Земли, которую Лукин считал огромным живым существом) реагирует на происходящее в точности как человеческое тело на инфекцию – повышением температуры с целью уничтожения вредоносных микробов. В этом причина климатических перемен.
Экологический уход за сибирскими лесами и забота о людской нравственности – единственный способ предотвратить климатическую катастрофу.
Несмотря на спорную метафизику, доктрина ветрогенезиса по своей сути экологична и гуманна – и получила всестороннее развитие в трудах российских философов. На практике, однако, она была использована для климатических войн (см. ветрооплата) и организации сибирских ветроколоний.
Критика ветрогенезиса принимает различные формы – от научных работ, показывающих его теоретическую несостоятельность, до карнавальных саморазоблачений, неожиданно выдаваемых его главными пропонентами вроде Г. А. Шарабан-Мухлюева в художественной прозе («Крутилово началось, – сказал Клювобой, – когда наши упыри сообразили: если начать демонстративно придуриваться по климату вместе с западными вурдалаками, те на многое закроют глаза…»).
Ветроколония(зона, тюрячка, крутильня, велодром) – пенитенциарное заведение Доброго Государства, где осуществляется перевоспитание работающих на ветробашнях правонарушителей в соответствии с духовной доктриной ветрогенезиса и Крути. Первоначально в сибирских лесах возводились мемориалы климатолога Лукина. Уже позже к ним стали пристраивать ветроколонии, куда посылали на перевоспитание преступников. В основе перевоспитания лежит так называемое ветродеяние, практикуемое ежедневно.
Время вернулось к своей нормальной скорости.
– Ну как? – спросил Ломас.
– Великолепно, – ответил я. – Никто не заметит, что я пользуюсь справкой.
– Я замечу. Но другие нет.
– А почему меня так быстро выбросило?
– Система следит за вашими витальными параметрами. Долгий разгон вреден. HEV нужна для того, чтобы высокопоставленный офицер или экзекьютив мог получить короткую справку во время важных переговоров. Романы так читать нельзя.
– Я заметил, – ответил я. – Отключило после третьей справки.
– Когда привыкнете, время доступа увеличится, – сказал Ломас. – Делайте паузы. Сейчас можно попробовать опять.
Дождавшись, пока Ломас выпустит белый клуб изо рта, я послал запрос – и дым послушно замер в воздухе.
TH Inc Confidential Inner Reference
Ветробашня(обратный ветряк, душеспасайка и т. д.) – своего рода реверсивный ветрогенератор: если в обычном генераторе энергия ветра преобразуется в электричество, то на ветробашне электрическая энергия, полученная в результате коллективного кручения педалей, подается на ветроредуктор и вращает пропеллер, приводящий в движение воздух.
Этот «ноготворный ветер», как выражается официальная идеология, является чисто символическим: пропеллеры ветробашен движутся слишком медленно, чтобы создаваемый ими поток воздуха можно было как-то замерить. Однако, по мысли П. Лукина, это не оказывает никакого влияния на духовное измерение ветродеяния.
«Подобно тому, как сила человеческой молитвы ничтожна по сравнению с могуществом воли Божьей, ноготворный ветер не идет, конечно, ни в какое сравнение с силой земных стихий. Но точно так же, как еле слышная молитва человека направляет волю Господа, ветродеяние таинственным и незримым образом порождает животворящий ветер искупления, веющий над планетой. Такого не постичь умом. Это открывается лишь сердцу. И тогда возникает тоненький мостик спасения в диаде Человек-Гайя… (Душа-Ветерок)».
См. также ветроредуктор, угол Лукина, ветродеяние.
Ветродеяние(крутилово, крутняк беспонтовый, процедура номер двадцать один и т. п.) – главная перевоспитательная практика в сибирских ветроколониях. Это духовно-спортивный искупительный акт, метафизическое значение которого не постигается рассудком и логикой. По мнению философов-комментаторов, так проявляется свойственная русской душе жертвенность: как бы искупление всех грехов человечества ценой собственного страдания перед лицом планетарного духа.
Заключенные по много часов в день крутят педали на специальных мультирамах, похожих на ряды соединенных друг с другом велосипедов без руля (вместо него к раме приварена т. н. «крестовина духа», дающая упор для рук во время процедуры). Каждая индивидуальная велорама преобразует крутящий момент в электроэнергию. Выработанное таким образом электричество подается затем на ветроредуктор.
Ломас снова ожил. Он с интересом глядел на меня.
– Скажите, – спросил я, – а собеседник может понять, какие темы я просматриваю?
– Это зависит от собеседника, – ответил Ломас. – Я, например, да. Вы ветерком интересуетесь. Почитайте заодно про оплату ветра. Будет полная ясность.
TH Inc Confidential Inner Reference
Ветрооплата
После резкого снижения мирового энергопотребления и отказа от ископаемых источников энергии перед сердобол-большевистским руководством встал вопрос о новых источниках ренты. Именно здесь и пригодилась доктрина ветрогенезиса. Сердобол-большевики потребовали от стран, занятых ветрогенерацией, «оплачивать ветер» (официально – делать отчисления на экологическую амортизацию сибирской тайги, где зарождаются все ветра). Ветрогенераторы злостных неплательщиков уничтожались из космоса (с этой целью сердобол-большевистскими хакерами была расконсервирована карбоновая орбитальная станция «Bernie» с ядерным лазером на борту). В экономическом смысле ветрооплата была не особо удачной попыткой придумать аналог карбонового петродоллара с привязкой к ветру вместо нефти («Деньги в современной экономике – это не товар, а просто ветер, который дует от слабых к сильным и уносит все нажитое. Дует над всей планетой. Поэтому долг-<…>ёлг, проценты-<…>еценты никого не волнуют – важно, кто держит поляну. Ветер дует, и все. Пиндосам сто лет все отстегивали чисто за ветер, а мы чем хуже? Лазер-то теперь у нас…» – из неофициальной стенограммы выступления генерала Судоплатонова перед руководством сердоболбольшевиков). Политическим следствием ветрооплаты стали климатические войны, в вялой форме продолжающиеся до сих пор.
– У вас в газетах об этом передовицы, – сказал Ломас. – Я полагал, вы иногда читаете.
