Пепел Чернобыля. Дневник ликвидатора. Роман в четырех частях

Памяти:

Валерия Алексеевича

Легасова,

Виктора Петровича

Овчарова,

всех погибших и умерших

Спасателей Чернобыля

Редактор Л. И. Потемкина

Корректор Н. И. Панина

Иллюстратор П. В. Романец

Дизайнер обложки П. В. Романец

© Виктор Акатов, 2021

© П. В. Романец, иллюстрации, 2021

© П. В. Романец, дизайн обложки, 2021

ISBN 978-5-0053-5903-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вместо предисловия

Однажды мне передали дневник ликвидатора Петра Русенко, с которым одно время мы были близко знакомы.

Дневник показался мне интересным и весьма полезным. Поэтому публикацию его я посчитал необходимой. Всё оставил, как было, лишь разделил рукопись на четыре ярко выраженные части, добавил примечания.

Приятного чтения.

Виктор Акатов,

писатель

Часть I. След горькой полыни

Глава 1.
ВСПЛЕСК

18 августа 2005 года

Начинаю вести дневник. Вернее, записывать то, что хочется или то, что просто необходимо запомнить. Идея дневника пришла мне после недавнего события. Что-то сильно зацепило меня. Видимо, важное, но что, пока я не понял. Потому и записываю, чтобы не забыть попозже разобраться.

Тот день потряс меня не тем, что случилось ранним утром в поезде, а тем, что произошло после. Я много ездил в поездах, много разного видел, однако такое – впервые.

Но обо всем по порядку.

Пробуждение

Сев на московский поезд всего два часа до того, только начал засыпать, как поезд резко затормозил. Натужно, громко, со скрежетом металла, не желавшего подчиниться воле машиниста. Такое торможение может и мертвого разбудить. Сверху сыпались вещи. Люди соскакивали с полок. Слышались крики, шум, охи, ахи.

Ничего не понимая, я тоже вскочил. По привычке бросил взгляд на часы – 6 часов 14 минут. С грохотом накатывающихся друг на друга вагонов, состав, наконец, обмяк и остановился. Все прильнули к окнам плацкартного вагона. Рассвело. Не видно ни станции, ни полустанка, ни переезда.

Раздавались возмущенные возгласы:

– Почему остановились?

– Что произошло?

– Что это было?

– Чуть не убились!..

Мужчина, сидевший за боковым столиком, своим видом похожий на бывшего начальника средней руки, важно сказал:

– На перегоне что-то случилось.

– Может, кого задавили? – встревоженно спросила старушка, сидевшая напротив «начальника» и глядевшая на него.

– Этого не может быть, – безапелляционно сказал «начальник». – Увидев человека или машину на путях, машинист обязательно бы сигналил. А тут, поезд вон как тормозил, а никаких сигналов не подавал.

– Может, кто мину подложил, рельсы взорвал? Вона сколько раз уже показывали по телевизору, всё везде взрывают, страшно на улицу выйти.

– А ты и не выходи, бабуля, если ветра боишься, – усмехнулся суровый «начальник».

– Какого ветра?

– Ветра, который слухи разносит. Где взрывают? На юге. А где мы? В средней полосе. У нас здесь тихо.

– А если ещё вчера взорвали?

– Ну, ты, бабушка, даёшь! Тут поезда каждые двадцать минут следуют один за другим, то товарняк, то пассажирский, то электричка. Нет, взрыв бы слышали.

– А может пути разобрали, мину маленькую, негромкую подложили, чтоб только поезд под откос пустить, как в войну.

– Ты что, партизанила?

– Сама нет, мала была, с мамой жила в партизанском отряде в болотах под Гомелем. Батянька рассказывал.

– Тогда понятно, откуда страх у тебя. Врожденный. Сиди спокойно. Не было взрыва.

– Чего же поезд стал-то? – выспрашивала старушка.

– Чего-чего, – передразнил старушку «начальник» и отрезал, – Что-то другое… – потом, немного подумав, добавил. – Так значит надо.

– Чё надо? А если бы люди попадали с полок? – напала старушка на «начальника», как будто он был виноват в остановке поезда и возникшем из-за этого переполохе. – Поубивались бы мы тут. Чё? Так надо?

– Машинисту виднее, – назидательно сказал «начальник». – Наше дело – сиди и жди. Когда надо, поедем.

С верхней полки спрыгнул парень в спортивном костюме и возмущенно заговорил:

– Не, мужик, так тормозить нельзя! Что, дрова везут?

– Вообще, обнаглели все. Что хотят, то и творят! – резюмировала сидевшая у окна напротив меня полногрудая круглолицая тетка, уминая за обе щеки яблоко. – Там наверху сидят, порядок навести не могут.

– Так кто там сидит? Раньше бы они в других местах сидели! – охотно подхватил тему «начальник». – В советское время такого не было. И быть не могло. Я чуть головой об угол не ударился. Прямо об железку.

– Это что! Я вот чуть с полки не слетел! – продолжал возмущаться «спортивный костюм». – Правильно, бабуся, говоришь, убился бы. Или инвалидом стал. А кто отвечать будет? Виновных-то и не найдут.

– Так никому нет дела. Что творится, что творится! – заохала тетка. – Во, времена!

– Раньше на железке, говорят, порядок был железный, – сказал «спортивный костюм», выставив вперед перед собой увесистый кулак.

– Чего же не быть железному порядку, когда его Железный Феликс и Железный Лазарь наводили с помощью ЧК, ГПУ, НКВД,¹ – сказал худой, совершенно лысый, болезненного вида мужчина, сидевший рядом с теткой. – Да так наводили порядок, что ещё сорок лет не только железка, а вся страна дрожала в страхе от их приспешников.

– Зато по поездам часы сверяли! Ходили минута в минуту, – гордо сказал «начальник», – А без страха нельзя. Вот машинист, видать, светофор проспал. Переполоху натворил. А что ему за это достанется? Небось, и премии не лишат. А посадили бы парочку таких для острастки, другим бы неповадно было.

Бабуся, сидевшая как на углях, и всё время пытавшаяся вставить своё словечко, тут же наскочила:

– И никаких авариев не было, никаких катастроф! Нельзя телевизор включить! То тут что-то случилось, то там. Ужас!

– Во-во! И убийств не было. И бандитов. И этих.., как их… мафии тоже не было, – сердито добавила тетка.

– Конечно, ничего не было! Ну как же! – саркастически воскликнул «лысый». – До перестройки у нас тишь да благодать была! А пароход «Суворов» на Волге в мост врезался и затонул. Между прочим, с людьми! А два корабля столкнулись на рейде на Черном море, один из них пассажирский. Сколько людей погибло? А скорый поезд под Уфой, как газовый факел, сгорел дотла. С людьми! Более пятисот человек заживо сгорели.

«Ну, вот все и проснулись, – подумал я. – Ох, эти разговоры в поездах! Наездился, знаю. Обычно распалятся, навысказываются, а потом дуются друг на друга или подерутся. Однако, „лысый“ во многом был прав, но у меня он почему-то не вызвал симпатии. Правда „начальник“ во сто крат более неприятен. Будут они теперь спорить до посинения, да на горло брать… А ведь ничего и не докажут друг другу. Так со своими идеями и останутся».

Однако, в этот раз всё развивалось не по привычному сценарию, не как обычно.

Состав стоял, как вкопанный. Не было слышно никакого движения. Но мои попутчики уже забыли о внезапной остановке поезда и внимательно смотрели на «лысого». А он, попеременно вглядываясь в глаза каждому из собеседников, всё допытывался:

– А как в тридцатые годы пересажали четверть страны, забыли? Сколько расстреляли! Да без суда и следствия. А ещё раньше лучших крестьян обозвали кулаками и семьи их рассеяли по стране. Большинство погибло. Или этого не было? А дело врачей после войны, космополитов, генетиков. Скольких сослали в лагеря! Мало кто оттуда вернулся. Это что, порядок?

– Ну, ты и закрутил! Мы же не о том, – примирительно проворчал «начальник».

– Как не о том? Вы же только что говорили, «порядок был, тишь да благодать». А какой ценой? Вот в Новочеркасске мирную демонстрацию расстреляли, что, не слыхали? А как подавили мятеж в Грозном в 56-ом, бунты в шестидесятых – в Кривом Роге, Павлограде, в других городах, в семидесятые – в Ташкенте, Чимкенте, Баку, в 86-ом – в Алма-Ате, Карабахе, Тбилиси, Риге? А мятеж, который на боевом крейсере поднял политработник Саблин, отстранил командира и пытался увести корабль в Финляндию. А один пилот истребитель последней разработки угнал в Японию, а та передала самолет нашим врагам, американцам…

– Так это те, кто порядка не хотел, – назидательно возразил «начальник». – Кто считал, порядок нужен, тот не буянил.

– А наши танки в Будапеште в 1956, Чехословакии в 1968 году? Сколько людей полегло там, а сколько ребят сгинуло в Афгане? Может, вспомним, сколько судеб и надежд погубила так называемая Всесоюзная стройка БАМ, по которой один поезд в сутки ходит, добровольцы-комсомольцы до сих пор маются без работы и жилья.

– И это не то! – резко сказал «начальник».

– А то, что людей кидали правители, куда хотели? Это порядок? Небольшая горстка порядочных людей в 68-ом году вежливый голосок свой подняла, мол, так же нельзя, товарищи, танками на дружественную Чехословакию. А по их судьбам, как тракторами проехали, тюрьмами, психушками, будто они угрожали жизни этих правителей. А как душили экономическую инициативу?² Тюрьмой, где обрывались лучшие жизни, которых так не хватает сейчас.

– Они-то как раз и нарушали порядок! – побагровев, набычился «начальник». – Ещё больше надо было сажать, не было бы сегодняшнего бардака!

– Да и так сколько пересажали, выселяли целыми народами, отправляли на поселение без права возвращения. Куда уж больше? При царе это называлось – каторга и ссылка.

– Зато порядок был, – всё равно бубнил «начальник».

– А народ-то не согласился с таким порядком! А что и аварий не было? – не унимался «лысый». – Да сколько угодно! Только замалчивали, как и всё то, о чем я только что говорил. Сколько плотин обрушалось, оползни, сели. Скрывали. Постоянно занижали погибших в результате землетрясений в Ашхабаде, Ташкенте, Спитаке. Только после распада СССР это стало известно. А пожары, помните, сгорела самая крупная гостиница «Россия» в Москве, а обрушения жилых домов, цехов предприятий, крушения поездов, затонувшие подводные лодки, падения эскалаторов в московском метро³? Или эпидемии чумы в Казахстане в 66-ом не было, а в семидесятые – эпидемии холеры, гепатита, туберкулеза. А погибший от смерча пионерлагерь под Костромой. А взрывы сотен ядерных зарядов «в мирных целях» не только в пустыне или в какой-нибудь тундре, но и в сердце страны, например, в Ивановской области⁴ всего в каких-то трехстах километрах от Москвы.

А сколько жизней унесла радиация на «Маяке» и реке Теча в Челябинской области, на Украине в Желтых водах, при взрывах ядерной бомбы у Тоцких лагерей⁵, на ядерных полигонах Новой Земли, под Семипалатинском…

«Начальник» вздрогнул, сурово посмотрел на «лысого» и строго спросил:

– Что ты знаешь о Семипалатинске? Я там был. Что ты знать можешь? Э-эх! – потом махнул рукой, уставился в окно, показывая этим, что больше говорить не хочет и считает дальнейший разговор бесполезным.

Остальные попутчики смотрели на «лысого» как будто в гипнотическом состоянии. От него действительно исходили какие-то флюиды и люди слушали этот неожиданный монолог, затаив дыхание. Эмоциональный всплеск «лысого» был такой силы и такой ненависти к тем, кто пытается забыть прошлое, что и в соседних отсеках вагона пассажиры как-то затихли. Многие придвинулись поближе к нам.

Все даже не заметили, как поезд тронулся. Мягко, осторожно он покатился, постепенно набирая ход. Тут же проплыл семафор, на котором горел зеленый свет.

Кошмарный порядок

– А Чернобыль! Чернобыль! – вдруг возопил «лысый».

Я вскинул глаза на него. Действительно, что может знать этот тщедушный желчный человек о Чернобыле? Что? Чернобыль – это моя боль и мучение на всю оставшуюся жизнь. Что может знать, этот начитавшийся умник!?..

– Знаете, сколько там пожгли людей!? – орал «лысый».

– Как пожгли? – удивленно спросила тетка.

– Постой, пожарники же не сгорели… – недоверчиво сказал «спортивный костюм», – Они ведь тушили…

– Да, тушили! Только после аварии все умерли. Нахватали по 400 рентген⁶ и больше. Доза «несовместимая с жизнью», как говорят медики, – с горечью произнес «лысый».

Я отрицательно покачал головой и негромко сказал:

– Вы не совсем правы. Из пожарных сразу умерло шесть человек, потом ещё несколько в течение года. Остальные выжили. Правда, на сегодня, из тех, кто тушил реактор, а не машинный зал, по-моему, уже никого нет в живых. Недавно умер бывший командир припятьской военизированной пожарной части Толоконников, Герой Советского Союза.

– Да, какая разница! – распалившись, не мог остановиться «лысый». – Всё равно умерли, могли бы остаться жить. Этот их командир, да, герой, его потом в Англию послали на лечение, так он был тогда в отпуске. На ночь уехал порыбачить на Припять. Сидел у костра с друзьями, а тут грохот, словно удар грома. В ту ночь была полная облачность. Глянул в сторону АЭС – а там зарево. Как был в портках, так и побежал на станцию. Возглавил тушение. А что было тушить? Вода из шлангов до реактора и не долетала – испарялась в воздухе. Там в реакторе температура была больше четырех тысяч градусов! И фон в несколько тысяч рентген! Зачем ребят гнали тушить реактор? А?

– Не знаю. А зачем? – спросил «спортивный костюм».

– Начальники должны были знать, что это бесполезно! Ребят только пожгли, а пользы никакой! Вот те, кто отстаивал машинный зал, где были турбины, баллоны, емкости, баки, горючие вещества, – вот те действительно, сделали важное дело – отстояли машзал. Многие из них до сей поры живут. – И чуть подумав, с видом человека, исполнившего свой долг, а мне показалось, что просто выдохнувшись, «лысый» уже более спокойно добавил. – А ведь пожар мог перекинуться и на третий блок. Вот, тогда было бы два Чернобыля.

Я внимательно смотрел на «лысого». Возможно, моё отношение к нему было неверным, потому что в последних словах я почувствовал – он знал, что говорил. Наши взгляды встретились. На меня смотрели ясные, чистые, совестливые, подернутые пеленой глубокой грусти глаза неравнодушного человека. Мне показалось, эти глаза видели большую беду, близкое горе, страдали и всё ещё продолжают страдать. Несомненно, «лысый» был в Чернобыле. Его задела огульность, черствость, безразличие наших попутчиков. Наверное, оттого так и распалился.

«Лысый» тоже смотрел на меня, как будто что-то изучал во мне. И вдруг, облизывая пересохшие губы, хрипло спросил:

– Ты тоже там был? В пожарниках?

– Все там были пожарниками – тушили три источника и три составляющие части советской системы: самонадеянность партийной власти, изворотливость трусоватого чиновничества и извечное «авось» подневольных производственников.

– Во, сказал! – восхитился «лысый», обводя всех взглядом – Во, сказал, так сказал!

– Нет, не я это сказал. Один очень умный человек так сказал незадолго до своей смерти.

– А кто это?

– Академик Легасов⁷. И я с ним согласен.

– Ты его знал?

– Довелось работать с ним.

– Когда был там?

– В 86-ом, с мая по февраль следующего.

– Ого! Получается почти год.

– Если считать без перерывов, то полных 8 месяцев.

– А где работал? Что делал?

Но я не успел ответить, потому что в наш только что начавшийся разговор вклинился «спортивный костюм»:

– Стоп, стоп, стоп, дядя! Не уходи от разговора! Сам начал. Вот ты сказал, людей пожгли. Так? Т-а-ак. Но они же не сгорели в пожаре, просто облучились. Неча тут тюльку пороть!

И с видом человека, схватившего вора за руку, «спортивный костюм» победоносно окинул взглядом окружающих.

– Это тебя надо пороть, – охладил его «лысый», – пожгли, значит, получили дозу радиации больше установленной нормы. Переоблучили, то есть – пожгли радиацией. Таких людей тьма.

– Сто-о-оп! Опять на темноту берешь? – оскалился «спортивный костюм». – Какая тьма? Сколько пожарников могло там быть? Сто, ну, двести от силы. А ты говоришь, тьма.

– Какие пожарники! Да там вся страна перебывала! – вспылил «лысый», – За первые четыре года через Чернобыль прошло более миллиона человек. Это что не тьма?

– А какая норма облучения? – поинтересовался подросток из соседнего отсека.

– Это, как считать, – сказал «лысый». – При работе на ядерном объекте в мирное время – четыре бэра в год. Бэр⁸ – это биологический эквивалент рентгена, почти равен одному рентгену. Поэтому больше пользовались рентгеном. В Чернобыле была установлена норма в 25 рентген, в шесть раз больше нормы мирного времени для работников атомных электростанций. Но очень многие эту норму перебрали.

– А разве не считают радиацию в кюри⁹ и в этих ещё, ну, как их… ага, в радианах? – опять интересовался малец.

– Не в радианах, ими измеряют углы, а в радах¹⁰. Сейчас применяют ещё грэи¹¹, беккерели¹² и зиверты¹³. Если учесть, что эти величины бывают микро, милли, кило, мега, можно в них запутаться! В рентгенах проще. Тем более все эти показатели являются его производными.

– А зачем так много показателей?

– Ну, как тебе сказать. Вот ответ из народного чернобыльского «черного» юмора:

 
Все начальники и члены
измеряли луч в рентгенах.
Но потом все дозы в бэр
перевел какой-то х…, простите, … сэр,
чем навел большую смуту.
Чтоб народ совсем запутать,
он ещё придумал выверт —
перевел всё в грэй и зиверт.
А хоть даже в хвост и в гриву —
нам ведь только быть бы живу.
 

Ну, теперь понятно?

– Да чего уж тут не понять.

Допрос с пристрастием

– Ладно, пацан, помолчи, не мешай – взрослые говорят. Уважай! – и обращаясь к «лысому», «спортивный костюм» потребовал. – А ты, мужик, не отвлекайся!

– Да-да, не отвлекайся! Не юли! – не сумев сдержать в себе раздражение, опять включился в разговор «начальник». – А то, такого наплел! Будто вся страна в Чернобыле была.

– Вот именно, почти вся была. И сейчас есть. И долго ещё грязь чернобыльскую будет есть.

– Как это?

– Сейчас скажу, только не перебивайте. В среднем по статистике семья составляет три-четыре человека. Возьмем три. Надо добавить родителей обоих супругов и их дедушек и бабушек. У половины вышеперечисленных есть хотя бы по одному брату или сестре со своей семьей из трех человек, а у всех них вместе взятых как минимум по одному другу или подруге со своей семьей из трех человек. Получается не менее 70 человек. Наша статистика и социология не признают такое понятие, как «круг семьи». А зря. Ведь семейный круг это родственники и самые близкие люди, которые поддерживают отношения между собой и переживают друг за друга. На Востоке семейный круг считается не менее 300 человек. А теперь давайте сделаем следующий подсчет. Всего Чернобыль за первые четыре года облучил более 4 млн. человек…

– Не может быть! Враньё! – резко перебил «начальник».

– Может. Не то ещё может быть. Да сам посчитай. В Чернобыле работало не менее ста различных организаций, строители, монтажники, эксплуатация, ремонтники разного профиля, торговля, питание, милиция, различные оперативные группы практически всех министерств Союза, РСФСР, Украины, Белоруссии, всех отраслей промышленности, наука, транспорт, связь, снабжение, авиация, медицина и так далее. В среднем по тридцать – пятьдесят человек в каждой, хотя были и более тысячи. Менялись каждые две-три недели. Конечно, некоторые и больше работали в зоне, но это в основном руководители. Таких, мало было. Да вот перед вами такой, – «лысый» указал на меня пальцем и выдал только что полученную от меня информацию. – Вот он был там почти год.

Все удивленно посмотрели на меня. Я смущенно улыбнулся. Надо было что-то сказать, но «лысый» продолжал:

– За четыре года сто смен. Вот уже 400 тысяч человек. Плюс химические войска, части гражданской обороны, инженерные части, летный состав, стройбат, тыловые части, связь, даже пограничники были, а с учетом сменяемости каждые два-три месяца – ещё более 600 тысяч человек. В городе Припять проживало около 50 тысяч человек и в остальной тридцатикилометровой зоне столько же. Сложи всё и получишь миллион.

– Не спеши! Куда летишь? – остановил лысого спортивный костюм. – Не успеваю за тобой считать.

– Один миллион сто тысяч, – отчетливо произнес подросток. – На сто тысяч больше миллиона.

– Я же сказал – миллион! – уверенно сказал «лысый». – А сколько жителей облучилось за пределами чернобыльской тридцатикилометровой зоны? Если прибавить население, облученное радиационными осадками во всех областях Белоруссии, Северной Украины, в Брянской, Курской, Тульской, Орловской и других областях России¹⁴, то как раз и получится четыре миллиона. А теперь главное. В то время в СССР было 280 миллионов жителей. Ну-ка, хлопец, раздели на семьдесят.

– Это просто. Четыре миллиона.

– Четыре миллиона семей! И четыре миллиона облученных. Это значит, что в среднем чернобыльская беда затронула каждый семейных круг. А на Украине, в Белоруссии, да в загрязненных областях России многие были облучены целыми семьями. Так разве не коснулся Чернобыль всей страны?

– Нет, не всех, – сказал «начальник». – В нашей семье никого не коснулся. Живем мы далеко, в Нижегородской области, у нас всё чисто – Чернобылю не достать!

– Ох, как достать! – сказал «лысый» и, взглянув на меня, спросил. – Звать-то тебя как?

– Петр.

– Меня – Николай. Значит, и познакомились. Вот, Петр подтвердит. В Хиросиме¹⁵ число умерших за все прошедшие годы превысило количество облученных во время взрыва в два раза. И уже пятое поколение продолжает страдать от той бомбардировки. И сколько ещё поколений будут нести в себе смертоносные гены? Никто не знает.

– Ну и что? – невозмутимо спросил «начальник».

– А вот что! Вся ли твоя семья живет рядом с тобой? Небось есть братья, сестры, дети, племянники, друзья, их родственники, живущие в других местах? Покопайся в головушке своей и найдешь, кто из них живет ближе к Чернобылю, чем ты, а может, кто из них и побывал в Чернобыле. Что, они тебе безразличны? Вряд ли. А дашь ли ты гарантию, что члены твоей семьи, дети, внуки, их дети не женятся на детях, внуках, правнуках облученных Чернобылем людей или их потомков? Не дашь? То-то! Вот и отравят они твой такой чистенький исконно нижегородский род. – Тяжело вздохнув, «лысый» добавил. – Нет, всех достанет Чернобыль. Всех! Это кара нам за то, что от Бога отступились. За то, что возгордились, решив жизнь строить по-своему, не по-божески. Теперь долго молиться надо, отмываться и каяться. Всем, всем, всем…

Николай опустил голову и что-то продолжал бормотать себе под нос. Он стал похож на выжатый лимон, выбросивший из себя всю свою кислоту наружу, и после этого обмякший от безнадежности своего дальнейшего существования. Как после изнурительного допроса с пристрастием.

Каким колким был только что этот человек, и каким теперь стал. Просто никаким. Глядя на «лысого», я подумал тогда: «А ведь он прав. Ох, как прав!».

Мрачные подсчеты

Старушка участливо спросила «лысого»:

– Что ж ты так разволновался, милый? Стоит ли так серчать? Всего-то добрым словом помянули старое время, а ты так разошелся. Пошто злой такой?

– Да не злой я, бабуля! Просто живем мы не так. Быстро забываем, что было с нами, со страной. Вы же не молодежь, сами, небось, не на Луне жили, а забываете. Но многого и не знаете. Так как всё скрывалось. И про Чернобыль. Сколько душ пропало!..

– А где этот Чернобыль?

– Ты что, бабушка, про Чернобыль ничего не слыхала?

– Слышать-то слышала, а где он находится, подскажи.

– На севере Украины, в Киевской области, недалеко от того места, где река Припять впадает в Днепр.

– А от Гомеля далеко? У нас там тоже река Припять.

– Недалеко, около сотни километров. Чернобыль накрыл всю Гомельщину. К чему тебе Гомель? Родственники там?

– Не знаю. Может, кто и остался. Мы там жили до войны. Немцы село спалили. Жить было негде, подались на Урал. А сильный этот твой Чернобыль?

– Вот, бабуля, сравни. О Хиросиме слыхала?

– Как не слыхать.

– Так вот, бомба в Хиросиме была первая, самая слабая, взорвалась на высоте 600 метров, к тому же сильный ветер в тот роковой для японцев день сравнительно быстро снес радиоактивное облако в океан. Хотя всё было уничтожено в радиусе четырех километров, но заражение почвы произошло только в радиусе не больше десяти… Слушай, пацан, это сколько квадратных километров будет? Как у тебя с арифметикой?

– Хорошо. Только это геометрия.

– Ладно, всё одно, математика. Так сколько?

– Сейчас, – паренек начал что-то считать в уме, потом говорит, – чуть больше трехсот квадратных километров.

– Запомни, бабуля, и ты, пацан. Сейчас нам это пригодится. В Чернобыле только зараженная тридцатикилометровая зона составляет… Сколько, пацан?

– А я уже догадался, что вы хотите сосчитать.

– Ну и?

– Сейчас… м-м… Две тысячи восемьсот квадратных километров. Ну, чуть больше…

– Ё-моё! – воскликнул «спортивный костюм», – Это же почти в десять раз больше!

– В девять раз, – уточнил паренек.

– Видишь, бабуля, в девять раз. Так это только территория зоны отчуждения. В Чернобыле радиоактивные облака ветер разносил во все стороны света не менее месяца. Столько тысяч квадратных километров не забетонируешь, и в саркофаг не запрячешь. Добавь еще места, зараженные радиоактивными осадками в Белоруссии, Украине, России, наверное, 100 000 кв. км.

– Ого! Это же получается в триста раз больше! – выпалил паренек. – А вы сказали в сорок.

– Это я читал. После Чернобыля изучал всё, что смог найти о трагедии в Хиросиме. По погибшим в первый день Чернобыль не сравним. В Хиросиме и Нагасаки сразу погибло около двухсот тысяч человек. Один ученый писал, что Чернобыль в сорок раз больше нагадил. Может быть это по общей мощности радиационного заражения. Не знаю. По площади – в 300 раз.

– А сколько погибло в первый день? – спросил пацан.

– Двое. Затем в течение лета вроде ещё полсотни, а за год, слыхал, больше 6 тысяч человек умерло, потом не знаю. Не говорят же. Правда года два назад была передача по телевизору о Чернобыле журналистки, помните которую похищали чеченские боевики… Забыл фамилию…

– Елена Масюк? – неуверенно спросил мужчина, сидевший рядом с мальчиком.

– Во, во! Точно, Елена Масюк. Так вот она говорила, что за годы после Чернобыля, это почти за двадцать лет, уже умерло триста тысяч человек.

– Это по 15 тысяч человек в год! – воскликнул мальчик.

– Ага. А в Хиросиме, я уже говорил, ежегодно умирают по пять тысяч. Там сразу облучилось больше трехсот тысяч человек и за шестьдесят лет столько же умерло. Тут интересная особенность – оказывается японцы в силу своей традиции редко меняют место жительства. Поэтому облученные в основном не уехали подальше от Хиросимы. А у нас облучилось больше четырех миллионов человек и разъехались они по всем областям, аж до Сахалина.

– Это что же, и у нас столько же помрет, сколько облучилось в начале? – с недоверием спросил «спортивный костюм».

– Не знаю. Нет статистики, которой можно было бы доверять. Может быть, меньше, может, больше. Никто же правду не говорит. Всех по СНГ разметало. У каждой страны свои проблемы, да и смотрят они все в разные стороны.

– А если у нас такой же темп, как у японцев? – озаботился «спортивный костюм».

– Нет. Всё-таки медицина за шесть десятков лет продвинулась. Но у нас на огромной территории выпали радионуклиды тяжелых элементов, долгоживущие, некоторые распадаются сотни лет. Так что грязь чернобыльская, наверное, уже расползлась по всей стране. Может всех затронуть. А если реактор окончательно не успокоят, то может быть и хуже…

Последнее пристанище

Возникшую паузу прервал «спортивный костюм»:

– А может ты всё врешь, парень?

– Слушай, Петр, ну хоть ты скажи ему. Что всё молчишь? Разве я не прав? Ты ведь там небось начальником был?

– Ну, был.

Мне так не хотелось говорить о себе. Вообще я не любил разговоры на чернобыльскую тему, старался избегать их, а тут такое дело. Говорить не хочется и неудобно молчать. Тогда я решил переменить тему и сухо спросил Николая:

– А ты-то, где там был? В какое время?

Николай, немного задумался и, как бы нехотя, ответил:

– И был там,.. и не был…

– Это как? – удивился я.

– Да так, едрёна Мотя! – в сердцах воскликнул Николай. – Брат старший был у меня там. Ещё в первые дни. Получил за один день больше ста рентген. Пошел на блочный щит управления какую-то документацию забрать, хотел что-то понять, как всё случилось. Лез по кабельному каналу, через какие-то обвалы… Там же тысячи рентген свистели! Ну, и сгорел…

– Кто ему разрешил?

– Да, никто. Сам так решил… Он же принимал четвертый блок в эксплуатацию. Вот, его и заело. Вину свою чувствовал. Сразу свалился. Я его уже в Москве нашел в Воробьевской клинике. Там находилось больше сотни ребят с Чернобыля и брат. Первые лежали в спецбоксах. Часто умирали. Иногда по два человека в день. Брат умер через четыре месяца.

– М-да!.. Глупо… Можно было обойтись без этой самодеятельности… А сам ты в Чернобыле был?

– Похоронил брата и поехал туда. А уже режим, не пускают. Ты, мол, кто такой, откуда, зачем? А я просто хотел отмолить грех, что на нашей семье висит. Если бы брат Виктор не принял блок в эксплуатацию, может, и этой аварии не было бы.

– Ну, это ты не заблуждайся. Не бери чужой грех на себя. Да и не было греха. Или тогда мы все во грехе. К сожалению… Николай, авария всё равно случилась бы. От той комиссии, что принимала блок, ничего не зависело. Трагические ошибки ученых и руководства атомной энергетики выявились после чернобыльской трагедии. И вообще. Блок должен был где-то взорваться. Мы все так тогда думали. Ожидали. На Ленинградской за четыре года до того точно такая же авария была. Это могло случиться и на Смоленской, Курской. Не при чем тут твой брат.

– Ну, не знаю. Только многие винили его. И мне этим тыкали. Потому я, по специальности механик, решил, что где-нибудь пригожусь. Пробрался в зону по какой-то тропе, попросился в строительную организацию, сказал, что местный, никого у меня нет, документов нет, деваться некуда. Поверили, приняли. Выполнял всякую работу, какую давали. На Новый год все уезжали по домам, ну и я попросился съездить в Киев на недельку передохнуть. Дескать, к дальним родственникам, а сам мотнулся домой к семье, в Пермь. Приехал, нарассказывался, возможно переволновался и на второй день инфаркт. Долго лечился. А документов, когда уехал, не взял! Всё, что было со мной, там и осталось. Числился-то не как командировочный, деньги получал на месте, документов у меня никаких не было, пропуск в зону с собой взял, но он куда-то задевался, так и не нашел. Сколько лет доказываю, что я – ликвидатор. Полное название организации оказалось и не знал. Говорю, хозяйство Горбунова. А какого Горбунова, откуда он, и не задумывался, работал да и работал. Кадровые документы теперь где-то в другой стране, на Украине. Вот и получается, и был там, и не был… Ну, да ладно. А ты куда путь держишь?

– В Москву.

– По делам или отдыхать?

Я думал, говорить или нет. Почему-то не хотелось лукавить перед этим человеком. Но и при всех говорить, куда еду, тоже ни к чему, если знает, поймет, не знает, ну и ладно. Ответил коротко: