Kitabı oku: «ЯГОДКИ РОССИИ***РАДОСТЬ 200», sayfa 2
К новой общей жизни. Как и вся Россия. Ведь это и есть счастье, когда все в семье трудятся, когда кирпичик и кирпичику, а маленькое бревнышко к большому бревну. И все дружно строят свой дом общий дом, в котором каждому должно и будет хорошо. Именно о таком счастье для любимой внучки-сиротки и просила у своего Бога умирающая бабушка. Чтобы не болела там у нее душа.
А еще за нее просил бабушкин отец, танкист, погибший в своем танке здесь, на том месте, где только что сверкнула очередная молния. Ведь он сражался не только за родину, но еще и за свою маленькую дочку. Которая, так и останется в своей жизни одинокой.
Но зато в дороге, а ведь они ехали быстро и недолго, а для нашей молодой женщины еще и неизвестно куда, дождь их ни капельки не замочил! А вот когда приехали, когда вошли в дом, зарядил такой ливень и так надолго, что прямо невозможно было выехать из дома, целую неделю.
Вот уж бабушка молодец, как она расстаралась для своей внучки!
Дождь! по проселку не проедешь, нет дороги, кобель на своей будке спит, накрытый клеенкой, словно цапля, потому что весь двор водой залит. Да что там двор, вся деревня, все поля, леса и холмы – все в теплой дождевой воде…
Но зато и урожай был, одного сена на два года накосили. Колорадский друг тоже вел себя скромно, и картошка вышла на загляденье, слив, яблок, на два года вперед – всего было много. Вот что такое теплый майский дождь. А главное для этого дождя здесь было то, что три человека стали одной семьей.
Настал момент, когда девочка прибежала утром к папе на диван, а там все. И стала она лазить по ним и считать:
– Тут папа, а тут наша мама. Мама тут, а там папа. Папа у нас один, и мама тоже одна. Папа одна и мама один, а вместе две.
И все трое, лежа кверху пузиком, решили играть настоящую красивую свадьбу. Чтобы, все как у людей. Пусть уж бабушка порадуется на том свете своей внучке. Теперь она уже не сиротка, а совсем наоборот!
Мужчина с кудрявой бородой раньше был механизатором. А когда колхозы развалились, то стал сам себе механиком. Выкупил мастерскую, собрал весь брошенный инвентарь и стал работать сам по себе. Сам и токарь, и сварщик, и маляр. Но больше ремонтировал машины, и все ему некогда было за свое хозяйство взяться.
Но тут его женщины заставили делать все по-своему. Все было хорошо, только рыжий кот на первых порах был весьма недоволен новой хозяйкой. Ведь он уже узнал трагическую вещь, что это такое: лучшая хозяйка на свете. Он-то понимал, что теперь она никогда не забудет закрыть блюдечком сметану в крынке. Да и кусок рыбы или мяса не оставит на столе. Не говоря уже о колбасе. И в чулане мышей всех выведет, теперь за ними надо бегать за три версты. Кому такое понравится?!
То ли дело раньше, при хозяине. У того можно было целую тарелку сливок съесть, он и не заметит и не вспомнит. Да еще обрадуется, что опять тарелка чистая нашлась. А вот теперь нет. Оно, конечно, по жизни сметаны коту хватает, однако, интерес уже не тот.
Вот и девочка наша, у нее тоже раньше был непорядок, вместо кукол играет гайками и в компьютере. И не знала, как можно косички заплетать! Но сейчас с этим делом все нормально!
А однажды, когда вся семья вновь попала на станцию, то не узнали ее вовсе. Кругом огни, все светофоры исправны, цветы растут. Даже новый плиточный пол на станции. И никто не ворует, и не плюет под ноги. Электрички все разноцветные, а все стекла целы. Целы стекла во всем вокзале, и во всех домах, что расположены поблизости.
А на самом вокзале уборщица разговаривала с кассиршей и все хвалила одну невесту, хорошо ей знакомую, а заодно себя.
Но этого новая семья не слышала, да и не желала слышать. Зато они иногда вечерами охотно садились на мотоцикл и куда-нибудь уезжали втроем. Так здорово это было!
Научились искать грибы, собирать малину или землянику. Раньше у них такого не было. Кот провожал их до калитки, смотрел, чтобы все присутствовали, и держал хвост строго вверх, как и положено коту опытного механизатора. Не нравилось эта суматоха лишь одному кобелю, тот всегда боялся, что хозяева уедут в город навсегда, и выл целых три километра, если судить по показаниям спидометра. Поэтому неудивительно, что он тоже, как и все, любил, когда дождь, когда все дома и когда все хорошо.
А на самой станции уборщица разговаривала с очередной кассиршей, и все хвалила одну женщину.
– Уж какую свадьба там сыграли, такая свадьба по нынешним временам редкость! Я, – говорит она, – не утерпела глянула в ее помойное ведро, каким пол моют, и оно чистое! Уж, какая хорошая невеста досталась нашему Ивану. А все – я!!
«ХОТЕЛ ВЫСОКОЙ ЛЮБВИ»
Невдалеке, за грядой нескольких больших зданий и располагался привольно этот самый «Отель Звездный». Именно про него говорили ему, только выйдешь из областной больницы, то сразу налево, а там сам увидишь, не маленький. Искать гостиницу попроще, а значит дешевле, не было ни сил, ни духу. А этот близко, почти рядом. Вон вверху, на темнеющем уже небе видны красные пламенеющие буквы. Назад повернешься, и вот она, высокая областная больница. Там только начали вспыхивать все окна, целые ряды по периметру. Некоторые ряды оставались темными – рабочий день закончен
– Все готово, завтра или через день – сказали им.
Назавтра значит на завтра, гостиница «Звездная», – значит «Звездная». Далее седой серый мужчина свернул еще и на этот раз окончательно. Он уже шел среди черных, глубоко сияющих стен-окон. И даже здесь, в высоких плоскостях, как в телевизоре, отражалось, двоилось красно-огненными буквами название. Несколько раз выплывала и пропадала в глубинном черном тумане одинокая фигура человека. Плечи согнуты, в руках простенькая сумка, а когда ветер рванул на спине плащ, это сразу же произошло и там. Остановился и увидел себя в этом темном зеркале. Дома у них оставался телевизор. Сейчас как раз время смотреть его вместе.
А тут оказывается он и есть герой какого-то фильма. И только теперь стало ясно, теперь ждать до самого конца. Остановился, передохнул – иного решения не было. Дети далеко и жили отдельной другой жизнью. И им пока старались много не говорить лишнего. Их время еще наступит.
Да, делать было нечего – теперь за все отвечал кто-то другой. И потом, мать, давным – давно уже покойница, утверждала ему: на улице, на виду, плакать нельзя, слезы падут даром. Четко и аккуратно, как некогда в армии, по каменным паркетинам, направился к двери и распахнул ее. Такая тяжелая на вид, она неожиданно легко и сразу разлетелась на целую делегацию.
Поспешно бросился закрывать ее, сумка в руке мешала. Навстречу ему смотрели двое, женщина, сидящая за длинной дубовой стойкой, а перед нею охранник в ярко-разрисованной, как в кино, форме. Туго перепоясан стародавним кожаным ремнем, с металлическим неизвестным блеском стали сзади. Такой же ремень был и у мужчины, когда служил десантником. В далекой его, и ее юности,
Когда же все сладилось, он ужаснулся той сумме, которую должен был заплатить за трое суток пребывания в этом самом «хотеле». Три дня и целых двенадцать его рабочих смен. Почти две недели труда улетали псу под хвост, под которым на кожаном ремне висели никелированные наручники. Это он догадался уже сам. Но согласился. Деньги, разумеется, вперед.
Они аккуратно выслушали его, что и как, это он привез в эту знаменитую местную онкологическую больницу свою жену. И завтра, послезавтра все выяснится, но вначале ее будут опять засовывать под огромный голенастый, много никелированный, белый везде, аппарат. Что-то из космических страстей и фильмов. И они очень боятся, хотя это все уже происходило во второй раз. Они – это он и она.
Его посадили в лифт и показали какую кнопку надо нажимать. После короткого, на три вздоха, полета наверх, до него дошло, что именно на прощание в спину сказал охранник. Оказывается, тот предлагал ему женщин.
– Есть и под вас. Крепкие, еще и как! Совсем недорого, все ж таки мы не Москва. Только так, чтобы я знал.
А у него все в голове крутилось что-то вроде местного сервиса, какие там никакие медсестры, как-никак областная больница рядом, а значит профессиональный уход, или что-там подобное. Но все это было неправда. Он открыл полированным под серебро, ключом дверь, и вошел внутрь.
Доставшийся ему номер был огромен, и он в нем был один. И не только в длину-ширину, а по высоте. Нескончаемая высота потолка и люстра где-то там вверху. Даже не верилось, что можно так строить. Он стоял внизу центра люстры и думал.
Вспоминал, что охранник предлагал ему то самое, но только чистое и молодое, что должно было вылечиться у его жены. А затем заодно вспомнил, как впервые ломал «целку» своей. Давно это было, а вот не знал, что это можно выразить в деньгах и даже пересчитать на рабочие дни.
На полу был темно-голубой ковер, на окне длинные белые занавеси знакомого рисунка и покроя. Такие были когда-то у них тоже. Вздохнул, вернулся к двери, запер ее, и снял туфли. Прошелся. Наметил себе место. Открыл тумбочку при кровати и поставил сумку. Потом стал рукой лапать карман, забыл, что уже три года как не курит. Достал похудевший бумажник и три раза пересчитал деньги.
Но так и не запомнил сколько, раньше всеми деньгами заведовала она. Ничего рано утром он опять их пересчитает. Посидел немного, спрятал бумажник под подушку и пошел. Извечное слесарское любопытство погнало обследовать ванну и туалет.
Все равно делать нечего. Оборудование было новое, заграничное и поставлено с умом. В шкафчике над ванной он нашел три сигареты с золотым обрезом. Словно специально для него оставлены, а может тут такой сервис. Потом вновь постоял под люстрой. И уже по деловому, пошел к кровати. Огромная кровать, на целую шведскую семью. Да еще и ему место останется сбоку.
Хотелось есть, но все продукты он оставил в больнице в большом холодильнике, в тайной надежде, что они понадобятся ей. Что если она захочет картошки, самой первой, молоденькой, да еще с новой российской селедкой! Либо же черного хлеба с хорошим деревенским маслом, а ведь там есть еще и помидор и два своих первых огурца, которые он так радостно, для нее, сорвал вчера на даче…
Вздохнул и лег на кровать. Не потому, что хотелось спать, но надо было ждать. Уже перед самым-самым сном он подхватился и бросился к окну. Жена часто заставляла открывать окно на ночь, ведь она так любит свежий воздух. Вернулся и лег по настоящему. Долго-долго он будет спать. Проснулся он от того, что ему вновь хотелось плакать.
И это уходящее от него ощущение плача, настоящего плача, как в детстве. Когда рыдаешь и знаешь, что тебе обязательно после как-нибудь снова будет хорошо. Ему приснился самый настоящий полнокровный сон. Это она миловала и обнимала его как тогда. Когда, на пятнадцатый или даже семнадцатый раз, у нее самой стало получаться по-настоящему.
Она тогда такая гордая ходила, жаль, что почти некому рассказать про эту нагрянувшую невзначай радость. Оба они тогда ждали своих вечеров, и до сих пор в шкафу жива та простынь. И далекий ее, чайкин, крик напоследок, еще более сверху, чем сама люстра. Встал. И путаясь в высоких белых занавесях, как в женском белье, уцепился за край полностью распахнутого порывом ветра, окна…
…впереди и внизу чужая темнота наступившей наконец-то летней ночи. Он не стал глядеть вниз: оттуда доносился женский смех, ни вперед, где должны были сиять окна завтрашней операционной. Ни ее, ни ее крика. Все было неправдой. Осторожно, как чашку полную до краешков, он поднял лицо вверх…
Огромный, закругленный как череп человека изнутри, свод весеннего темно-голубого глубинного света, звездного как никогда, обнял глаза и душу.
– Неужели ее не будет для меня!? – вдруг спросилось у него в душе.
– А я!? Где и как, тогда буду я!?
Ни этот отель, ни это, предлагающее какое-то решение, звездное небо, ни другая счастливая жизнь – ничто не могло заменить того, что было.
Ничто теперь не было важнее того, что должно быть завтра. Сейчас там, в глубинном космосе летят и набирают свою жесткую неживую силу те лучи, которые сегодня пронижут их общее тело. Какие же мы все маленькие и беззащитные, какие мы комарики…
Хотелось есть, но из продуктов был только кулек с сахаром. Такой маленький, сиротский, совсем из его полуголодного детства. Конечно, тут можно раздобыть ложку, для этого и существует сервис в отеле и его конкретные представители, но мужчина достал из пиджака свои рабочие очки и подцепил на первый раз совсем маленькую кучку и доставил ее в рот.
Плохо, что руки дрожали и сахар, как слезы, утекал вниз. Но таяло. Жизнь прошла, жизнь просыпалась, как этот белый сахар, а он словно впервые узнал об этом. И теперь надо было готовиться. Хотя вообще-то он всегда был готов. Надо только вспомнить уроки из детства. Ну, там, когда летаешь во сне или когда желаешь отомстить всем своим врагам. А для этого надо было превратиться в сгусток пламени. Или лучи смерти, которыми обладает только он.
Потом в ванной он выпил воды из крана, вновь прислушался к неведомым голосам, они определенно стали слышнее. Заново подошел к окну. Надо было и в самом деле, хоть немного поспать, тем более такие деньги были затрачены. Но сил, даже на самый простой сон, не было…
Очень поздно, перед самым рассветом, а небо по летнему спешит и хочет светлеть, охранник вышел во двор. Во всех окнах, где должен быть погашен свет, темно. Охранник зевнул, вновь глянул на небо, только в промежутке между торцами зданий можно было понять, как медленно начинает проясниваться высокий стиснутый кусок городского неба.
Охранник хотел зевнуть во второй раз, но тут в самом верхнем этаже правого крыла, в распахнутом окне номера 508 вспыхнуло ровное маленькое сердечко зажженной спички. Кто-то закурил сигарету, и равномерно источив одну, от окурка зажег следующую. И третью, – все так же спокойно и равномерно.
Охранник знал, что знающие люди избегали и этот этаж, а уж номер в особенности. Хотя кто-то специально выбирали именно его. Уж слишком близко от «онкологички», слишком видно. И потом, там на верхнем этаже этого старинного здания, охранник это специально проверял на себе, в чердачном помещении несется и посвистывает себе вентиляторный ветерок в широкогорлых медных трубах вентиляции. Но это вовсе не ветер. Это поют и доносятся до нас, до нашего слуха, высокие женские и басовые мужские голоса. Они теперь не мешают друг другу, а существуют вместе.
И поют и славят они об одном – о той любви, которая посетила и дала им вечную жизнь. Они поют о том, что отныне и навсегда они станут вместе, и ничто не разъединит их, а общим домом станет вот этот выпуклый космический свод.
Когда-то в древности здешние пастухи, воины и мужи, на вон тех далеких меловых холмах умели нести всем такие песни на своих камышовых свирелях.
Коровы и козы переставали быть тогда просто мясом и молоком. Мы все – живые, и наши страдания это путь наверх и навсегда. Это то, что есть в каждом из нас; это то, что больше нас всех.
И тогда ночные звезды проливаются на землю тонким сияющим цветом. Это все для нас. Именно этот цвет ясно виден из окна на пятом этаже – химический свет ультрафиолета, которым залита операционная комната. Мужчина не сводит глаз со вспыхнувших только что ряды окон в онкологической больнице.
Теперь отныне и навсегда все висит на мне, а я сам вишу даже не на волоске, на ниточке, которую когда-то выдернула из своих юбок мать, чтобы перевязать мой палец, дергающийся от боли в нарыве под ногтем. Моя мать была колдуньей в своем маленьком мирке.
А я и не знал, что ее слова будут иметь такое значение для меня!
– «Пройдет время, взойдет солнце, нитка истлеет и порвется, пусть теперь, у Ванятки моего, боли боле не будет!»
Мужчина не смотрит вниз. Там нет ничего интересного. Нам двоим, тут уже нет ни места, ни счастья. И пусть снизу смотрит охранник, это к нему подойдет он сегодня вечером. После целого дня, когда ни поесть, а пить совсем чуть. Его на минутку запустили в палату, где отдельно лежала она.
Жена лежала очень прямо, смотрела только пред собой. Боль ее так прямила. А на прикроватной тумбочке стояла катушка черных старых ниток, взятых из дома. Это она. Она шептала.
Он уже знал, он утром это знал, чего уж тут скрывать. Жена попросила перевязать ей черной ниткой палец, как тогда. Потом попросила, чтобы он ушел до завтра, чтобы не смотрел на неё, такую…
И вот, уже вечером он встретился с тем охранником, отдал катушку ниток и показал, как ею пользоваться. Надо просто сделать несколько витков вокруг сустава, повторять вот эти слова, раз, еще раз, ничего не завязывать, нитка уйдет и тебе станет легче.
Ты сам это поймешь. Это у меня мать была такая, и это ее черная нитка. То почувствуешь, и все это потому, что ты мне приснился. Нет, после обязательно нитку теперь надо отдать другому, и никак иначе…
Но уже поднялся утренний ветерок, дул, дул, а потом взмахнул белой занавеской. В рамке между двух торцов зданий показалось солнце, самый краешек и стало быстро вставать, день начался. Медленно вспыхивает очередная утренняя заря.
Жизнь продолжалась все так же, но уже там, внизу, на Земле. Как теперь можно узнать назначено ли второе посещение, или уже не надо!?
КОСМОС И ЗВЕЗДНОЕ НЕБО В НАШЕЙ ЖИЗНИ
Все это внезапное космологическое действие – мистерия произошло в Васиной душе давным-давно. Когда он жил в заводском общежитии, и не было у него тогда ни жены, ни детей. Одна работа, койка в общаге, а под нею перевязанный дембельский бушлат, да дом в деревне, где и жили его родные и мать. Каждое воскресенье и свободную субботу он уезжал к ним.
Но когда в его комнате рядом поселился Николай, то размеренная прямая Васиной жизни дала сбой. Николай он был еще тот! О, такого ласкового красивого ладного мужика надо было поискать. Был у него большой снежно-белозубый рот и вот этими кипенно-белыми зубами, как кот раками, Николай хрустел женскими судьбами и женскими жизненными разворотами.
Он то и вошел в Васину жизнь прежде всего тем, что в комнате, где на столе вместо старых газет и тремя консервными банками-пепельницами появились цветы и стоит кастрюля борща, а на полу под ногами перестали хрустеть окурки. Носки там выстираны и висят на веревочке, а не просто сохнут на ноге. Ну и так далее.
Но ночью Вася укрывался частенько одеялом с головой, а не то любовные обоюдо-деловые махания все равно по физкультурному доносились через скрипучий деревянный пол. Вася крутился в своих простынях.
И хоть была у него «своя любушка», но, тем не менее, когда Николай посылал ему сладенький горячий подарочек, он не отказывался. Да и было это раз пять-шесть не больше, тем более что Вася, наученный оптом, сам заранее принимал меры.
Так вот однажды в той ушедшей уже Васиной жизни случился мужской казус. Сам Николай вдруг неожиданно сказал Васе, что он все время держит свои руки в карманах, и там тайно чешет свои «яелы». Именно так и сказал. И был прав!
Вася сразу понял, что к чему! Уже два дня, даже больше, от самой среды он сидит ли перед телевизором или идет в инструментальную кладовку за приспособлением – рука у него сама собой ныряет в одно место.
Даже в горячем душе стоит и чешется. А вот сейчас все его хозяйство чесалось неимоверно, уже на нескольких местах кожа покрылась корочкой, и он ее осторожно и ласково отдирал остро отрывающимися кусочками. И после замечания Николая все стало ясным, как Божий день.
– Так! – кивнул головой Николай.: – Это Нинка.
Ну, была тут эта самая Нинка, готовила жареную картошку и котлеты, ходила по комнате в прозрачном почти пеньюаре. Красила ногти лаком. Лежа, на руках, стоя, на ногах
– А ведь я предупреждал – не лезь, не твое…
Николай закрыл дверь комнаты на крючок, который на работе сделал Вася.
– Дергай!
Вася, все еще мало веря в случившееся, выдернул один волосок, затем другой, и лишь только на седьмом или восьмом пучке под светом настольной лампы они увидели крохотную и тем не менее живую тварь, носящую название, приобретшее в последнее время специфическо-российский политический оттенок: а именно – «мандавошка»!!
Это были самые настоящие и сейчас они пировали на Васиной плоти, перемещаясь своими стадами в укромных зарослях.
– Да! – прокомментировал находку Николай, – то-то мне в последнее время про нее говорили
– А у тебя!? – с надеждой спросил Вася.
– Я уже прошел курс лечения. – скромно ответил Николай. – Можно, конечно, в понедельник пойти в больницу, у меня там знакомая, купим мазь по рецепту, то да се, чтобы уж наверняка, но это когда. Правда, есть способ!
– Хочу способ! – твердо сказал Вася, – Мне же в деревню надо!
– Осень – глянул в темное уже окно Николай, – Я то летом принимал курс лечения.
– Никакого значения!
– Надо будет идти на завод, на склад ГСМ, потом в баню. Давай до понедельника. Чеши, никого не стесняйся!
Но Вася уже собирался:
– Да я пока эта гадость будет гулять на мне, вовсе не засну.
– Ну, смотри… – сказал Николай. – Вылечишься, будем эту Нинку, как самую последнюю мандавошку бить. И не чешется ей, заразе.
Была холодная, почти болдинская осень, когда Вася и его друг прошли на территорию завода, а затем на склад ГСМ. Шли – шли, впереди, как Сусанин, Николай, и вот остановились, потому что навстречу полнеба зачернила огромная крутобокая цистерна. Николай остановился, и Вася окончательно понял, какой курс лечения ему назначен судьбой.
– Когда я тут был – так тепло, солярки этой под завязку. Но ты не бойся – я тебя подстрахую
Тем временем они забрались на самый верх, на площадку, всю липкую от высохшей солярки. Вася не без страха смотрел на темный люк под ногами. Он даже закрыт не был, оказалось, что сюда теперь сливали разную гадость. Вместо веревки нашли кусок колючего троса. Николай даже попытался обмотать голую Васину грудь, успокаивая его тем, что это все мелочи, по сравнению с будущей чистой и хорошей жизнью.
Вася совсем пал духом, он уже отдал одежду другу, сжал в руке конец троса и, подвывая от страха, полез с песней в черное нутро. Самое страшное было то, что ступеньки, покрытые слизью, все уходили и уходили вниз, а лекарства все не было.
– Ну как!? – раздался голос Николая, – Достиг?
И цистерна отозвалась мгновенным гулом.
– Начинай! Я уже считаю!
– Давай! – крикнул снизу Вася, и голову свело от металлического эха.
Аккуратно, голой своей задницей он промокнул, взвыл, и потом полностью, по рецепту, погрузился в лекарственное снадобье – российскую солярку. Ее тут было не больше, чем пол-цистерны, и поэтому темнота и вибрация в гулкой сфере, от громко бившегося сердца в Васе, стояла неимоверная.
– Эй! – крикнул Николай сверху, – ты как там!?
Вася кричал ему, чтобы отошел от люка, не мешал ему смотреть на Луну. Он дрожал все сильнее и сильнее, и тем не менее не отрывал глаз от чистого и ярко-светлого вверху. Еще раз вздохнул глубоко, – новое острое чувство вдруг вспыхнуло в его душе. И это другое было вовсе не погибающие твари на нем, а темно-синее небо.
Оно даже не было темно-синим, а намного ярче, да и потом луна вышла из- за круглого черного пространства, и теперь лицо, грудь и руки, а равно глаза, купались в столбе лунного света. Даже сердце начало стучать сильнее, и отражение луны начало вздрагивать в черном зеркале солярки.
И запах солярки становился своим.
Где он мог видеть и знать про такое. И почему небо вдруг такого цвета. Словно дверь приоткрылась, и Вася в щелку увидел то, что помогло понять ему необходимое. Есть нечто большее, что объединяет нас всех, но мы не знаем про это.
С грустью и жалостью Вася подумал о ушедшем уже лете. Оно было такое хорошее, в мае, в самое лучшее время, прошли дожди, лето дало всем подготовиться к жаре, не мучило ни зноем, ни бурями. И больше, такое, оно не вернется к нам!
Жалко, что так все прошло, и почему это люди так мучают друг друга!? И зачем на свете существуют такие твари, как Нинка и ее мандовошки?!
Но вот, заслоняя небо и луну, возник и пронзительно заговорил Николай.
– Друг, выходи! Они покинула нас. Ты один и свободен!!
Потом луна вовсе исчезла, и в цистерне совсем не стало дыхания.
– Не лезь! – крикнул Вася: – Я сам.
Но вот теперь когда он вылез на лунный свет, на холодный, нездешний ветер, он понял, как чувствует себя крачка, или там белый медведь, которые попали в вязкую враждебную нефть. И пожалел их.
Голова кружилась, даже от дыхания несло соляркой. И тело блестело болезненным блеском, щипало во всех слабых местах васиного организма. В подмышках, в паху, но там где существовали эти твари, самое гнездо их, горело щиплющим пламенем.
– Скорее, скорее… – друзья, не одеваясь, помчались в котельную, стуча Васиными зубами. Вася бросился под толстые радостные струи, а Николай откупорил не бутылку шампанского, а пачку стирального порошка.
Тело все никак не хотело расстаться с противной скользкостью. Но вот Вася вздохнул с облегчением. И потом еще разок. Мылись и мылись, смывая унижение, а тело уже никак не чесалось, а только болело. Николай, а он тоже мылся за компанию, подал яркую свежую бритву и вскоре Вася отправил все свое кубло в сточную яму.
Вася лежал, раскинув ноги, как та Нинка, под ново постланными простынями у себя дома, на кровати. Вздыхал, вспоминая минувшее. Но зато руки лежали там, где им положено лежать, или где сами хотели. Он уже почти уснул, когда вспомнил, где видел то самое небо.
Тот самый круглый кусочек с яркой полной луной на голубом бархате. В деревне, в бабкиной свободной комнате, куда снесены все ненужные вещи, в углу висит иконка. И вот там, в верхнем правом углу, есть лепесток, чешуйка невыразимого чисто-зеленого и синего неба!
Чудо, которое всегда над нами и выше нас, ведь живем и не знаем, что над нами именно это небо. А мы-то одни, и таких других нас никогда не будет!!
Вася вздыхает прерывисто, за день, наверное, норму по вздохам принял и спит дальше.
Впрочем, и это тоже хорошо. К утру, сквозь чистый непрерывный сон он, и сам того не зная еще, простил Нинку. А заодно и божьих тварей ее населяющих.
Слаб человек, и это что ни говори, но это и есть настоящее основание нашей силы!
