Kitabı oku: «Тарас Шевченко та його доба. Том 2», sayfa 4

Заходи губернатора Рейнсдорпа проти повсталих безславно провалюються

Вслед за известием хана получено было в Оренбурге донесение яицкого коменданта, посланное через Самару. Вскоре пришло и донесение Веловского о взятии Илецкого городка. Рейнсдорп поспешил принять меры к прекращению возникающего зла. Он предписал бригадиру Билову выступить из Оренбурга с четырьмястами солдат пехоты и конницы и с шестью полевыми орудиями и идти к Яицкому городку, забирая по дороге людей с форпостов и из крепостей. Командиру Верхне-Озёрной дистанции бригадиру барону Корфу велел как можно скорее идти к Оренбургу, подполковнику Симонову отрядить майора Наумова с полевой командой и казаками для соединения с Биловым; ставропольской канцелярии велено было выслать к Симонову пятьсот вооружённых калмыков, а ближайшим башкирцам и татарам собраться как можно скорее и в числе тысячи человек идти навстречу Наумову. Ни одно из сих распоряжений не было исполнено. Билов занял Татищеву крепость и двинулся было на Озёрную, но, в пятнадцати верстах от оной, услышав ночью пушечные выстрелы, отступил. Рейнсдорп вторично приказал ему спешить на поражение бунтовщиков; Билов не послушался и остался в Татищевой. Корф отговаривался от похода под различными предлогами. Вместо пятисот вооружённых калмыков не собралось их и трёхсот, и те бежали с дороги. Башкирцы и татары не слушались предписания. Майор же Наумов и войсковой старшина Бородин, выступив из Яицкого городка, шли издали по следам Пугачёва и 3 октября прибыли в Оренбург степною стороною с донесением об одних успехах самозванца.

Из Рассыпной Пугачёв пошёл на Нижне-Озёрную. По дороге встретил он капитана Сурина, высланного на помощь Веловскому комендантом Нижне-Озёрной майором Харловым. Пугачёв его повесил, а рота пристала к мятежникам. Узнав о приближении Пугачёва, Харлов… приготовился к обороне. Казаки его изменили и ушли к Пугачёву. Харлов остался с малым числом престарелых солдат. Ночью на 26 сентября вздумал он, для их одобрения, палить из двух своих пушек, и сии-то выстрелы испугали Билова и заставили его отступить. Утром Пугачёв показался перед крепостию. Он ехал впереди своего войска. «Берегись, государь, – сказал ему старый казак, – неравно из пушки убьют». – «Старый ты человек, – отвечал самозванец, – разве пушки льются на царей?» – Харлов бегал от одного солдата к другому и приказывал стрелять. Никто не слушался. Он схватил фитиль, выпалил из одной пушки и кинулся к другой. В сие время бунтовщики заняли крепость, бросились на единственного её защитника и изранили его. Полумёртвый, он думал от них откупиться и повёл их к избе, где было спрятано его имущество. Между тем за крепостью уже ставили виселицу; перед нею сидел Пугачёв, принимая присягу жителей и гарнизона. К нему привели Харлова, обезумленного от ран и истекающего кровью. Глаз, вышибленный копьём, висел у него на щеке. Пугачёв велел его казнить и с ним прапорщиков Фигнера и Кавалера, одного писаря и татарина Бикбая. Гарнизон стал просить за своего доброго командира; но яицкие казаки, предводители мятежа, были неумолимы. Ни один из страдальцев не оказал малодушия. Магометанин Бикбай взошёл на лестницу, перекрестился и сам надел на себя петлю⁵⁶.

На другой день, Пугачёв выступил и пошёл на Татищеву⁵⁷.

В сей крепости начальствовал полковник Елагин. Гарнизон был умножен отрядом Билова, искавшего в ней своей безопасности. Утром 27 сентября Пугачёв показался на высотах, её окружающих. Все жители видели, как он расставил там свои пушки и сам направил их на крепость. Мятежники подъехали к стенам, уговаривая гарнизон – не слушаться бояр и сдаться добровольно. Им отвечали выстрелами. Они отступили. Бесполезная пальба продолжалась с полудня до вечера; в то время скирды сена, находившиеся близ крепости, загорелись, подожжёные осаждавшими. Пожар быстро достигнул деревянных укреплений. Солдаты бросились тушить пожар. Пугачёв, пользуясь смятением, напал с другой стороны. Крепостные казаки ему передались. Раненый Елагин и сам Билов оборонялись отчаянно. Наконец мятежники ворвались в дымящиеся развалины. Начальники были захвачены. Билову отсекли голову. С Елагина, человека тучного, содрали кожу; злодеи вынули из него сало и мазали им свои раны. Жену его изрубили. Дочь их, накануне овдовевшая Харлова, приведена была к победителю, распоряжавшему казнию её родителей. Пугачёв был поражён её красотою и взял несчастную к себе в наложницы, пощадив для неё семилетнего её брата. Вдова майора Веловского, бежавшая из Рассыпной, также находилась в Татищевой: её удавили. Все офицеры были повешены. Несколько солдат и башкирцев выведены в поле и расстреляны картечью. Прочие острижены показацки и присоединены к мятежникам. Тринадцать пушек достались победителям.

Известия об успехах Пугачёва приходили в Оренбург одно за другим. Едва Веловский успел донести о взятии Илецкого городка, уже Харлов доносил о взятии Рассыпной; вслед за тем Билов из Татищевой извещал о взятии Ново-Озёрной; майор Крузе из Чернореченской, о пальбе, происходящей под Татищевой. Наконец (28 сентября) триста человек татар, насилу собранные и отправленные к Татищевой, возвратились с дороги с известием об участи Билова и Елагина. Рейнсдорп, испуганный быстротою пожара, собрал совет из главных оренбургских чиновников, и следующие меры были им утверждены:

1. Все мосты через Сакмару разломать и пустить вниз по реке.

У польских конфедератов, содержащихся в Оренбурге, отобрать оружие и отправить их в Троицкую крепость под строжайшим присмотром. (Показове свідчення антиімперської спрямованості противників Катерини ІІ. – Автори.)

2. Разночинцам, имеющим оружие, назначить места для защищения города, отдав их в распоряжение обер-коменданту, генерал-майору Валленштерну; прочим находиться в готовности в случае пожара и быть под начальством таможенного директора Обухова.

3. Сентовских татар перевести в город.

4. Артиллерию отдать в распоряжение действительному статскому советнику Старову-Милюкову, служившему некогда в артиллерии.

Сверх того Рейнсдорп, думая уже о безопасности самого Оренбурга, приказал оберкоменданту исправить городские укрепления и привести в оборонительное состояние.

Гарнизонам же малых крепостей, ещё не взятых Пугачёвым, велено было идти в Оренбург, зарывая или потопляя тяжести и порох.

Из Татищевой, 29 сентября, Пугачёв пошёл на Чернореченскую. В сей крепости оставалось несколько старых солдат при капитане Нечаеве, заступившем место коменданта, майора Крузе, который скрылся в Оренбург. Они сдались без сопротивления. Пугачёв повесил капитана по жалобе крепостной его девки.

Пугачёв, оставя Оренбург вправе, пошёл к Сакмарскому городку, коего жители ожидали его с нетерпением. 1-го октября, из татарской деревни Каргале, поехал он туда в сопровождении нескольких казаков. Очевидец описывает его прибытие следующим образом:

«В крепости у станичной избы постланы были ковры и поставлен стол с хлебом и солью. Поп ожидал Пугачёва с крестом и с святыми иконами. Когда въехал он в крепость, начали звонить колокола; народ снял шапки, и когда самозванец стал сходить с лошади, при помощи двух из его казаков, подхвативших его под руки, тогда все пали ниц. Он приложился к кресту, хлеб и соль поцеловал и, сев на уготовленный стул, сказал: «Вставайте, детушки». Потом все целовали его руку. Пугачёв осведомился о городских казаках. Ему отвечали, что иные на службе, другие с их атаманом, Данилом Донским, взяты в Оренбург, и что только двадцать человек оставлены для почтовой гоньбы, но и те скрылись. Он обратился к священнику и грозно приказал ему отыскать их, промолвя: «Ты поп, так будь и атаман; ты и все жители отвечаете мне за них своими головами». Потом поехал он к атаманову отцу, у которого был ему приготовлен обед. «Если б твой сын был здесь, – сказал он старику, – то наш обед был бы высок и честен: но хлеб-соль твоя помрачилась. Какой он атаман, коли место своё покинул?» – После обеда, пьяный, он велел было казнить хозяина; но бывшие при нём казаки упросили его; старик был только закован и посажен на одну ночь в станичную избу под караул. На другой день сысканные казаки представлены были Пугачёву. Он обошёлся с ними ласково и взял с собою. Они спросили его: сколько прикажет взять припасов? «Возьмите, – отвечал он, – краюшку хлеба; вы проводите меня только до Оренбурга». В сие время башкирцы, присланные от оренбургского губернатора, окружили город. Пугачёв к ним выехал и без бою взял всех в своё войско».

В тридцати верстах от Сакмарского городка находилась крепость Пречистенская. Лучшая часть её гарнизона была взята Биловым на походе его к Татищевой. Один из отрядов Пугачёва занял её без сопротивления. Офицеры и гарнизон вышли навстречу победителям. Самозванец по своему обыкновению принял солдат в своё войско и в первый раз оказал позорную милость офицерам.

Пугачёв усиливался: прошло две недели со дня, как явился он под Яицким городком с горстью бунтовщиков, и уж он имел до трёх тысяч пехоты и конницы. Семь крепостей были им взяты или сдались ему. Войско его с часу на час умножалось неимоверно.

Он решился пользоваться счастием и 3 октября, ночью, под Сакмарским городком перешёл реку через мост, уцелевший вопреки распоряжением Рейнсдорпа, и потянулся к Оренбургу⁵⁸.

Глава третия

Оренбургские дела принимали худой оборот. С часу на час ожидали общего возмущения яицкого войска, башкирцы, взволнованные своими старшинами (которых Пугачёв успел задарить верблюдами и товарами, захваченными у бухарцев), начали нападать на русские селения и кучами присоединяться к войску бунтовщиков. Служивые калмыки бежали с форпостов. Мордва, чуваши, черемисы перестали повиноваться русскому начальству. Господские крестьяне явно оказывали свою приверженность самозванцу, и вскоре не только Оренбургская, но и пограничные с нею губернии пришли в опасное колебание.

Губернаторы, казанский – фон Брандт, сибирский – Чичерин и астраханский – Кречетников, вслед за Рейнсдорпом, известили государственную Военную коллегию о яицких происшествиях. Императрица с беспокойством обратила внимание на возникающее бедствие. Тогдашние обстоятельства сильно благоприятствовали беспорядкам. Войска отовсюду были отвлечены в Турцию и в волнующуюся Польшу. Строгие меры, принятые по всей России для прекращения недавно свирепствовавшей чумы, производили в черни общие негодования. Рекрутский набор усиливал затруднения. Повелено было нескольким ротам и эскадронам из Москвы, Петербурга, Новгорода и Бахмута следовать в Казань. Начальство над ними поручено генерал-майору Кару, отличившемуся в Польше строгим исполнением предписаний начальства. Он находился в Петербурге, при приёме рекрут. Ему велено было сдать свою бригаду генерал-майору Нащокину и спешить к местам, угрожаемым опасностию. К нему присоединили генерал-майора Фреймана, уже усмирявшего раз яицкое войско и хорошо знавшего театр новых беспорядков. Начальникам окрестных губерний велено было с их стороны делать нужные распоряжения. Манифестом от 15 октября правительствоо объявляло народу о появлении самозванца, увещевая обольщённых отстать заблаговременно от преступного заблуждения.

Обратимся к Оренбургу.

В сём городе находилось до трёх тысяч войска и до семидесяти орудий. С таковыми средствами можно и должно было уничтожить мятежников. К несчастию, между военными начальниками не было ни одного, знавшего своё дело. Оробев с самого начала, они дали время Пугачёву усилиться и лишили себя средств к наступательным действиям. Оренбург претерпел бедственную осаду, коей любопытное изображение сохранено самим Рейнсдорпом⁵⁹.

Несколько дней появление Пугачёва было тайною для оренбургских жителей, но молва о взятии крепостей вскоре разошлась по городу, а поспешное выступление Билова подтвердило справедливые слухи. В Оренбурге оказалось волнение: казаки с угрозами роптали; устрашённые жители говорили о сдаче города. Схвачен был зачинщик смятения, отставной сержант⁶⁰, подосланный Пугачёвым. В допросе он показал, что имел намерение заколоть губернатора. В селениях около Оренбурга начали показываться возмутители. Рейнсдорп обнародовал объявление о Пугачёве, о коем объяснял его настоящее звание и прежние преступления. Оно было писано тёмным и запутанным слогом. В нём было сказано, что о злодействующем с яицкой стороны носится слух, якобы он другого состояния, нежели как есть; но что он в самом деле донской казак Емельян Пугачёв, за прежние преступления наказанный кнутом с поставлением на лице знаков. Сие наказание было несправедливо. Рейнсдорп поверил ложному слуху, и мятежники потом торжествовали, укоряя его в клевете⁶¹.

Казалось, все меры, предпринимаемые Рейнсдорпом, обращались ему во вред. В оренбургском остроге содержался тогда в оковах злодей, известный под именем Хлопуши⁶². Двадцать лет разбойничал он в тамошних краях, трои раз ссылаем был в Сибирь и три раза находил способ уходить. Рейнсдорп вздумал употребить смышлёного каторжника и чрез него переслать в шайку Пугачёва увещевательнные манифесты. Хлопуша клялся в точности исполнить его препоручения. Он был освобождён, явился прямо к Пугачёву и вручил ему самому все губернские бумаги. «Знаю, братец, что тут написано», – сказал безграмотный Пугачёв и подарил ему полтину денег и платье недавно повешенного киргизца. Хорошо зная край, на который так долго наводил ужас своими разбоями, Хлопуша сделался ему необходим. Пугачёв наименовал его полковником и поручил ему грабёж и возмущение заводов. Хлопуша оправдал его доверенность. Он пошёл по речке Сакмаре, возмущая окрестные селения, явился на Бугульчанской и Стерлитамакской пристанях и на уральских заводах и переслал оттуда Пугачёву пушки, ядра и порох, умножа свою шайку приписными крестьянами и башкирцами, товарищами его разбоев.

5 октября Пугачёв со своими силами расположился лагерем на казачьих лугах, в пяти верстах от Оренбурга. Он тотчас двинулся вперёд и под пушечными выстрелами поставил одну батарею на паперти церкви у самого предместия, а другую в загородном губернаторском доме. Он отступил, отбитый сильною пальбою. В тот же день, по приказанию губернатора, предместие было выжжено. Уцелела только одна изба и Георгиевская церковь. Жители были переведены в город, и им обещано вознаграждение за весь убыток.

Начали очищать ров, окружающий город, а вал обносить рогатками.

Ночью около города запылали скирды заготовленного на зиму сена. Губернатор не успел перевезти оное в город. Противу зажигателей (уже на другой день утром) выступил майор Наумов (только что прибывший из Яицкого городка). С ним было тысяча пятьсот человек конницы и пехоты. Встреченный пушками, он перестреливался и отступил безо всякого успеха. Его солдаты робели, а казакам он не доверял.

Рейнсдорп собрал опять совет из военных и гражданских своих чиновников и требовал от них письменного мнения: выступить ли ещё противу злодея или под защитой городских укреплений ожидать прибытия новых войск? На сем совете действительный статский советник Старов-Милюков один объявил мнение, достойное военного человека: идти противу бунтовщиков. Прочие боялись новою неудачею привести жителей в опасное уныние и только думали защищаться. С последним мнением согласился и Рейнсдорп.

8 октября мятежники выехали грабить Меновой двор⁶³, находившийся в трёх верстах от города. Высланный противу их отряд прогнал их, убив на месте двести человек и захватив до ста шестнадцати. Рейнсдорп, желая воспользоваться сим случаем, несколько ободрившим его войско, хотел на другой день выступить противу Пугачёва, но все начальники единогласно донесли ему, что на войско никаким образом положиться было невозможно: солдаты, приведенные в уныние и недоумение, сражались неохотно, а казаки на самом месте сражения могли соединиться с мятежниками, и следствия их измены были бы гибелью для Оренбурга. Бедный Рейнсдорп не знал, что делать. Он коекак успел, однако ж, усовестить своих подчинённых, и 12 октября Наумов вывел опять из города своё ненадёжное войско.

Сражение завязалось. Артиллерия Пугачёва была превосходнее числом вывезенной из города. Оренбургские казаки с непривычки робели ядер и жались к городу, под прикрытие пушек, расставленных на валу. Отряд Наумова был окружён со всех сторон многочисленными толпами. Он выстроился в каре и начал отступать, отстреливаясь от неприятеля. Наумов убитыми, раненными и бежавшими потерял сто семнадцать человек.

Не проходило дня без перестрелок. Мятежники толпами разъезжали около городского вала и нападали на фуражиров. Пугачёв несколько раз подступал под Оренбург со всеми своими силами. Но он не имел намерения взять его приступом. «Не стану тратить людей, – говорил он сакмарским казакам, – а выморю город мором». Не раз находил он способ доставлять жителям возмутительные свои листы. Схватили в городе несколько злодеев, подосланных от самозванца: у них находили порох и фитили.

Вскоре в Оренбурге оказался недостаток в сене. У войска и у жителей худые и к работе неспособные лошади были отобраны и отправлены частию к Илецкой защите или в Верхо-Яицкой крепости, частию в Уфимский уезд. Но в нескольких верстах от города лошади были захвачены бунтующими крестьянами и татарами, а казаки, гнавшие табун, отосланы к Пугачёву.

Осенняя стужа настала раньше обыкновенного. С 15 октября начались уже морозы; 16-го выпал снег. 18-го Пугачёв, зажегши свой лагерь, со всеми тяжестями пошёл обратно от Яика к Сакмаре и расположился под Бердскою слободою, близ летней сакмарской дороги, в семи верстах от Оренбурга. Оттоле разъезды его не переставали тревожить город, нападать на фуражиров и держать гарнизон во всегдашнем опасении. 2 ноября Пугачёв со всеми силами подступал опять к Оренбургу и, поставя около всего города батареи, открыл ужасный огонь. С городской стены отвечали ему тем же. Между тем человек тысяча из его пехоты, со стороны реки закравшись в погреба выжженного предместия, у самого вала и рогаток, стреляли из ружей и сайдаков. Сам Пугачёв ими предводительствовал. Егери полевой команды выгнали их из предместия. Пугачёв едва не попался в плен. Вечером огонь утих…

На другой день огонь возобновился, несмотря на стужу и метель. Мятежники в церкви разложили огонь, истопили избу, уцелевшую в выжженном предместии, и грелись попеременно. Пугачёв поставил пушку на паперти, а другую велел втащить на колокольню. В версте от города находилась высокая мишень, служившая целью во время артиллерийских учений. Мятежники устроили там свою главную батарею. Обоюдная стрельба продолжалась целый день. Ночью Пугачёв отступил, претерпев незначительный урон и не сделав вреда осаждённым. Утром из города были высланы невольники, под прикрытием казаков, срыть мишень и другие укрепления, а избу разломать. В церкви, куда мятежники приносили своих раненых, видны были на помосте кровавые лужи. Оклады с икон были ободраны, напрестольные одеяния изорваны в лоскутья. Церковь осквернена была…

Стужа усилилась. 6 ноября Пугачёв с яицкими казаками перешёл из своего нового лагеря в самую слободу. Башкирцы, калмыки и заводские крестьяне остались на прежнем месте, в своих кибитках и землянках. Разъезды, нападения и перестрелки не прекращались. С каждым днём силы Пугачёва увеличивались. Войско его состояло уже из двадцати пяти тысяч; ядром оного были яицкие казаки и солдаты, захваченные по крепостям; но около их скоплялось неимоверное множество татар, башкирцев, калмыков, бунтующих крестьян, беглых каторжников и бродяг всякого рода. Вся эта сволочь была кое-как вооружена, кто копьём, кто пистолетом, кто офицерскою шпагой. Иным розданы были штыки, натянутые на длинные палки; другие носили дубины; большая часть не имела никакого оружия. Войско было разделено на полки, состоящие из пятисот человек. Жалованье получали одни яицкие казаки; прочие довольствовались грабежом.

Вино продавалось от казны. Корм и лошадей доставали от башкирцев. За побег объявлена была смертная казнь. Десятник головою отвечал за своего беглеца. Учреждены были частые разъезды и караулы. Пугачёв строго наблюдал за их исправностию, сам их объезжая, иногда и ночью. Учения (особенно артиллерийские) происходили почти каждый день. Церковная служба отправлялась ежедневно. На ектении поминали государя Петра Фёдоровича и супругу его, государыню Екатерину Алексеевну. Пугачёв, будучи раскольником, в церковь никогда не ходил. Когда ездил он по базару или по бердским улицам, то всегда бросал в народ медными деньгами. Суд и расправу давал, сидя в креслах перед своею избою. Подходящие к нему кланялись в землю и перекрестясь целовали его руку. Бердская слобода была вертепом убийств и распутства. Лагерь полон был офицерских жён и дочерей, отданных на поругание. Казни происходили каждый день. Овраги около Берды были завалены трупами расстрелянных, удавленных, четвертованных страдальцев. Шайки разбойников устремлялись во все стороны, пьянствуя по селениям, грабя казну и достояние дворян, но не касаясь крестьянской собственности. Смельчаки подъезжали к рогаткам оренбургским; иные, наткнув шапку на копьё, кричали: «Господа казаки! пора вам одуматься и служить государю Петру Фёдоровичу». Другие требовали, чтобы им выдали Мартюшку Бородина (войскового старшину, прибывшего из Яицкого городка в Оренбург вместе с отрядом Наумова), и звали казаков к себе в гости, говоря: «У нашего батюшки вина много!» Из города противу их выезжали наездники, завязывались перестрелки, иногда довольно жаркие. Нередко Пугачёв являлся тут же, хвастая молодечеством. Однажды прискакал он пьяный, потеряв шапку и шатаясь на седле, – и едва не попался в плен. Казаки спасли его и утащили, подхватив его лошадь под уздцы.

Пугачёв не был своевластен. Яицкие казаки, зачинщики бунта, управляли действиями пришлеца, не имевшего другого достоинства, кроме некоторых военных познаний и дерзости необыкновенной. Он ничего не предпринимал без их согласия; они же часто действовали без его ведома, а иногда и вопреки его воле. Они оказывали ему наружное почтение, при народе ходили за ним без шапок и били ему челом; но наедине обходились с ним как с товарищем и вместе пьянствовали, сидя при нём в шапках и в одних рубахах и распевая бурлацкие песни. Пугачёв скучал под их опекою. «Улица моя тесна», – говорил он Денису Пьянову, пируя на свадьбе младшего его сына. Не терпя постороннего влияния на царя, ими созданного, они не допускали самозванца иметь других любимцев в поверенных. Пугачёв в начале своего бунта взял к себе в писаря сержанта Кармицкого, простив его под самой виселицей. Кармицкий сделался вскоре его любимцем. Яицкие казаки, при взятии Татищевой, удавили его и бросили с камнем на шее в воду. Пугачёв о нём осведомился. «Он пошёл, – отвечали ему, – к своей матушке вниз по Яику». Пугачёв молча махнул рукой. Молодая Харлова имела несчастие привязать к себе самозванца. Он держал её в своём лагере под Оренбургом. Она одна имела право во всякое время входить в его кибитку; по её просьбе прислал он в Озёрную приказ – похоронить тела им повешенных при взятии крепости. Она встревожила подозрения ревнивых злодеев, и Пугачёв, уступив их требованиям, предал им свою наложницу. Харлова и её семилетний брат были расстреляны.

В числе главных мятежников отличался Зарубин (он же и Чика), с самого начала сподвижник и пестун Пугачёва. Он именовался фельдмаршалом и был первый по самозванце. Овчинников, Шигаев, Лысов и Чумаков предводительствовали войском. Все они назывались именами вельмож, окружавших в то время престол Екатерины: Чика графом Чернышёвым, Шигаев графом Воронцовым, Овчинников графом Паниным, Чумаков графом Орловым⁶⁴. Отставной артиллерийский капрал Белобородов пользовался полною доверенностию самозванца. Он вместе с Падуровым заведовал письменными делами у безграмотного Пугачёва и ввёл строгий порядок и повиновение в шайках бунтовщиков. Перфильев, при начале бунта находившийся в Петербурге по делам яицкого войска, обещался правительству привести казаков в повиновение и выдать самого Пугачёва в руки правосудия; но приехав в Берду, оказался одним из самых ожесточённых бунтовщиков и соединил судьбу свою с судьбою самозванца. Разбойник Хлопуша из-под кнута клеймённый рукою палача, с ноздрями, вырванными до хрящей, был один из любимцев Пугачёва. Стыдясь своего безобразия, он носил на лице сетку или закрывался рукавом, как будто защищаясь от мороза…

Кар между тем прибыл на границу Оренбургской губернии. Казанский губернатор ещё до прибытия его успел собрать несколько сот гарнизонных, отставных и поселенных солдат и расположить их частию около Кучуевского фельдшанца, частию по реке Черемшану, на половине дороги от Кучуева до Ставрополя. На Волге находились человек тридцать при одном офицере для поимки разбойников: им велено было примечать за движениями бунтовщиков. Брант писал в Москву к генерал-аншефу князю Волконскому, требуя от него войска. Но московский гарнизон был от него отряжен для отвода рекрут, а Томский полк, находившийся в Москве, содержал караулы на заставах, учреждённых в 1771 году во время свирепствовавшей чумы. Князь Волконский мог отрядить только триста рядовых при одной пушке и тотчас послал их на подводах в Казань.

Кар предписал симбирскому коменданту, полковнику Чернышёву, идущему по Самарской линии к Оренбургу, занять как можно скорее Татищеву. Он был намерен тотчас по прибытии генерал-майора Фреймана, находившегося в Калуге для приёма рекрут, послать его на подкрепление Чернышёву. Кар не сумневался в успехе. «Опасаюсь только, – писал он графу З. Г. Чернышёву, – чтобы сии разбойники, сведав о приближении команд, не обратились бы в бег, не допустя до себя оных, по тем же самым местам, отколь они появились». Он предвидел затруднения также в преследовании Пугачёва по причине зимы и недоставке конницы.

В начале ноября, не дождавшись ни артиллерии, ни ста семидесяти гренадёр, посланных к нему из Симбирска, ни высланных к нему из Уфы вооружённых башкирцев и мещеряков, он стал подаваться вперёд. На дороге во ста верстах от Оренбурга он узнал, что отряженный от Пугачёва ссыльный разбойник Хлопуша, вылив пушки на Авзяно-Петровском заводе и возмутив приписных крестьян и окрестных башкирцев, возвращается под Оренбург. Кар поспешил пресечь ему дорогу и 7 ноября послал секунд-майора Шишкина с четырьмястами рядовых и двумя пушками в деревню Юзееву, а сам с генералом Фрейманом и премиер-майором Ф. Варистедом, только что подоспевшими из Калуги, выступил из Сарманаевой. Шишкин был встречен из самой Юзеевой шестьюстами мятежниками. Татары и вооружённые крестьяне, бывшие при нём, тотчас передались. Шишкин однако рассеял сию толпу несколькими выстрелами. Он занял деревню, куда Кар и Фрейман и прибыли в четвёртом часу ночи. Войско было так утомлено, что невозможно было даже учредить конные разъезды. Генералы решились ожидать света, чтобы напасть на бунтовщиков, и на заре увидели перед собой ту же толпу. Мятежникам передали увещевательный манифест; они его приняли, но уехали с бранью, говоря, что их манифесты правее, и начали стрелять из бывшей у них пушки. Их разогнали опять… В это время Кар услышал у себя в тылу четыре дальних пушечных выстрела. Он испугался и поспешно начал отступать, полагая себя отрезанным от Казани. Тут более двух тысяч мятежников наскакали со всех сторон и открыли огонь из девяти орудий. Пугачёв сам ими предводительствовал. Хлопуша успел с ним соединиться. Рассыпавшись по полям на расстояние пушечного выстрела, они были вне всякой опасности. Конница Кара была утомлена и малочисленна. Мятежники, имея добрых лошадей, при наступлении пехоты отдалялись, проворно перевозя свои пушки с одной горы на другую, и таким образом семнадцать вёрст сопровождали отступающего Кара. Он целых восемь часов отстреливался из своих пяти пушек, бросил свой обоз и потерял (если верить его донесению) не более ста двадцати человек убитыми, ранеными и бежавшими. Башкирцы, ожидаемые из Уфы, не бывали; находившие в недальнем расстоянии под начальством князя Уракова бежали, заслыша пальбу. Солдаты, по большей частью престарелые или рекруты, громко роптали и готовы были сдаться; молодые офицеры, не бывавшие в огне, не умели их ободрить. Гренадёры, отправленные из Симбирска при поручике Карташове, ехали с такой оплошностью, что даже ружья не были у них заряжены, и каждый спал в своих санях. Они сдались с четырёх первых выстрелов, услышанных Каром поутру из деревни Юзеевой.

Кар потерял вдруг свою самонадеянность. С донесением о своём уроне он представил Военной коллегии, что для поражения Пугачёва нужны не слабые отряды, а целые полки, надёжная конница и сильная артиллерия. Он немедленно послал повеление полковнику Чернышёву не выступать из Переволоцкой, а стараться в ней укрепиться в ожидании дальнейших распоряжений. Но посланный к Чернышёву не мог уже его догнать.

11 ноября Чернышёв выступил из Переволоцкой и 13-го в ночь прибыл в Чернореченскую. Тут он получил от двух илецких казаков, приведенных сакмарским атаманом, известие о разбитии Кара и о взятии ста семидесяти гренадёр. В истине последнего показания Чернышёв не мог усомниться: гренадёры были отправлены им самим из Симбирска, где они находились при отводе рекрут. Он не знал, на что решиться: отступать ли к Переволоцкой, или спешить к Оренбургу, куда накануне отправил он донесение о своём приближении. В сие время явились к нему пять казаков и один солдат, которые, как уверяли, бежали из пугачёвского стана. Между ними находился казацкий сотник и депутат⁶⁵ Падуров. Он уверил Чернышёва в своём усердии, представил в доказательство свою депутатскую медаль и советовал немедленно идти к Оренбургу, вызываясь провести его безопасными местами. Чернышёв ему поверил и в тот же час, без барабанного бою, выступил из Чернореченской. Падуров вёл его горами, уверяя, что передовые караулы Пугачёва далеки и что если на рассвете они его и увидят, то опасность уже минуется, и он беспрепятственно успеет вступить в Оренбург. Утром Чернышёв пришёл к Сакмаре и при урочище Манке, в пяти верстах от Оренбурга, начал переправляться по льду. С ним было тысяча пятьсот солдат и казаков, пятьсот калмыков и двенадцать пушек. Капитан Ружевский переправился первый с артиллерией и лёгким войском; он тотчас, взяв с собой трёх казаков, отправился в Оренбург и явился к губернатору с сообщением о прибытии Чернышёва. – В самое сие время в Оренбурге услышали пушечную стрельбу, которая через четверть часа и умолкла… Несколько времени спустя Рейнсдорп получил известие, что весь отряд Чернышёва взят и ведётся в лагерь Пугачёва.